|
Читайте также: |
Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастия размышляй
Екклесиаст
Бердичев. Тюрьма. Камера № 1…
Семь квадратных метров. Окно с железной решеткой. В двери небольшой глазок. Нары, стол и табурет. Дышать тяжело — рядом зловонное место. Вот оно, временное жилище (быть может, последний приют в земной жизни?) лихого начдива, одного из героев Брусиловского прорыва. По другую сторону коридора — камера № 2. Там находится опальный начальник штаба Юго-Западного фронта генерал Марков. Делает по карцеру три шага и ухитряется по кривой делать семь. Тюрьма полна неясных звуков. Напряженный слух разбирается в них и мало помалу начинает улавливать ход жизни, даже настроения…
Раннее утро. Гудит чей-то голос. Откуда? За окном, уцепившись за решетку, висят два солдата. Они жестокими злыми глазами глядят на Антона Ивановича и истерическим голосом произносят тяжелые ругательства. Бросили в открытое окно какую-то гадость. От этих взглядов некуда уйти. Деникин отворачивается к двери — там в глазок смотрит другая пара ненавидящих глаз, и тоже сыплется отборная брань.
Генерал ложится на нары и закрывает голову шинелью. Лежит так часами. Весь день сменяются «общественные обвинители» у окна и дверей — стража свободно допускает всех. И в тесную, протухшую конуру льется непрерывным потоком зловонная струя слов, криков, ругательств, рожденных великой темнотой, слепотой, ненавистью и бездонной грубостью.
У Антона Ивановича, по его оценке, «словно пьяной блевотиной облита вся душа, и нет спасения в выходе из этого нравственного застенка…».
Он прислушивается к репликам обезумевших людей, бывших некогда солдатами доблестной русской армии.
Боже мой! Какой же бред они несут: «Хотел открыть фронт… продался немцам». Один «умник» даже уточняет: «За двадцать тысяч рублей…». А этот что орет? «Хотел лишить земли и воли».
Обидно, ох как обидно. За что? Разве мало смотрел смерти в лицо генерал-лейтенант Деникин? Разве прятался за спины солдат? Нет!
И вот, лежа на нарах, Антон Иванович выслушивает немыслимые обвинения. Правда, те, кто кричали эти глупости, были солдатами тыловых гарнизонов и мало знали его боевой путь. Но все, что накапливалось годами, столетиями в озлобленных сердцах против нелюбимой власти, неравенства классов, личных обид и своей изломанной жизни, — все это выливалось теперь наружу с безграничной жестокостью. Можно ли строго судить?
А за кулисами народной сцены стояли режиссеры, подогревавшие гнев народный.
… Очередной солдат повис на оконной решетке с проклятиями. Антон Иванович сбросил с себя шинель, подошел к окну:
— Ты лжешь, солдат! Ты не свое говоришь! Если не трус, укрывшийся в тылу, если был в боях, ты видел, как умели умирать твои офицеры. Ты видел, что они…
Руки разжались, и фигура исчезла.
В окне и дверном проеме появились новые лица…
Некое успокоение в душу генерала вносило лишь то, что кто-то из охраны передал на волю записку для офицеров из ближайшего окружения Главкома, коих еще не успели арестовать. Да за одним передал Антон Иванович и короткое письмо своей возлюбленной. В конце сентября некий Д…принес Асе это короткое послание с неволи:
«Дорогая моя, вокруг дела идет исключительно политическая борьба, но состава преступления положительно нет. «Они» сами знают, что губят Россию, да сознаться неохота. Обстановка, в которой я нахожусь, уверяю тебя, сносная. Скучно очень. Но не вечна же решетка. Д. Расскажет тебе все. Здоров вполне. Будь спокойна, моя родная. А.Д.».
Лукавил генерал, когда говорил о сносной обстановке. Зачем бередить душу любимого человека?!
Деникин понимал, что самосуд и уничтожение не заставят себя ждать. В любую минуту стоил ожидать штурм гауптвахты и линчевания заключенных. Он не знал, что созданная Временным правительством Чрезвычайная следственная комиссия (ЧСК) по делу генерала Корнилова во главе с главным военным прокурором Шабловским требовала перевода бердичевских узников в Быхов, где содержался сам Корнилов и другие участники мятежа.
К сожалению, в документах ЧСК, хранящихся в ГАРФ, нет протоколов допроса Деникина и его соратников в бердичевской тюрьме. Но в нашем распоряжении есть утверждения Д. Леховича, биографа генерала, из которых явствует, что членам ЧСК подследственный Главкоюз показался человеком спокойным, знающим, за что борется и за что может погибнуть бессудно от возбужденной солдатской толпы. Это подтверждает и К.В. Деникина, зафиксировавшая в неопубликованной рукописи, что Антон Иванович был убежден в неминуемой расправе над собой:
«Он хотел только одного, чтобы добили скорей, не мучили, не издевались долго. И знал, что сил хватит не дрогнуть перед смертью».
Судьба мятежного генерала и его соратников вызывала ожесточенные споры. Солдаты требовали скорой расправы на месте. Показательна здесь телеграмма комиссара 11 Армии Чекатило.
Он, ссылаясь на требования целого ряда частей 11 армии, выдвигает требование немедленного предания суду Деникина и его соратников... «И только применение к ним строжайшей кары, создаст в армии уверенность, что революционный закон карает всех изменников Родины, кто бы они не были, солдаты или генералы».
Комиссар фронта Иорданский доказывал:
перед членами следствия «раскинулась картина явного и широкого заговора», и не скрывал того, что «военно-революционный суд предполагается осуществить с законной быстротой и, вероятно, в течение 3 дней дело первой группы обвиняемых генералов Деникина, Маркова, Орлова и других членов штаба будет ликвидировано».
Керенский лавировал. Как юрист, он понимал, что дела Бердичевской и Могилевской группы обвиняемых надо объединить в одно, но как Главковерх боялся беспорядков на Юго-Западном фронте. Советы однозначно настаивали на быстром суде.
ЧСК считала: дела обеих групп подследственных должны быть объединены в одно. «Дело Корнилова» вообще не подлежит подсудности военно-полевому суду, а слушанию в гражданском суде.
Точка зрения ЧСК восторжествовала с трудом. Угроза быстрой казни над Деникиным и его соратниками миновала. Не допустить самосуда над арестованными мятежниками обязался, по иронии истории, исполком Комитета Юго-Западного фронта, против которого Деникин вел жесткую, бескомпромиссную борьбу.
Тяжко на душе у Антона Ивановича. Но, что удивительно, нет озлобления, слепой ненависти к своим мучителям, потенциальным палачам:
«Чувства как-то раздваиваются: я ненавижу и презираю толпу — дикую, жестокую, бессмысленную, но к солдату чувствую все же жалость: темный, безграмотный, сбитый с толку человек, способный на гнусное преступление и на высокий подвиг!..», — пишет генерал.
Невольно вспоминаешь заповедь Иисуса Христа о том, что надлежит нам любить врагов наших?
Как же этапировать Деникина в Быхов, как оградить от озверелой солдатской толпы? Сложнейшую задачу возложил на себя исполком Комитета Юго-Западного фронта! Но не спешит ее выполнить. Создается впечатление, что проволочки допускаются специально, чтобы, вопреки принятому решению не сделать этого, а провести военно-полевой суд на месте, вынести смертный приговор, незамедлительно его исполнив.
Керенский дважды посылает телеграммы комиссару Иорданскому с напоминанием о необходимости перевода Деникина и других арестованных мятежников в Быховскую тюрьму:
«… Уверен в благоразумии гарнизона, который может из среды своей выбрать двух представителей для сопровождения».
Митинг всего гарнизона был назначен на 2 часа дня. Он затянулся надолго. Тысячная возбужденная толпа окружила тюрьму, и глухой ропот ее ворвался внутрь здания. Среди офицеров юнкерского батальона 2 житомирской школы прапорщиков, несших в этот день караульную службу, был израненный в боях штабс-капитан Бетлинг, служивший до войны в 17 Архангелогородском пехотном полку, которым командовал Антон Иванович. Бетлинг просил начальство школы заменить своей полуротой команду, назначенную для сопровождения арестованных на вокзал. Все арестанты оделись и вышли в коридор. Ждали. Час, два…
Митинг продолжался. Многочисленные ораторы призывали к немедленному самосуду… Истерически кричал солдат, раненный поручиком Клецандо, и требовал его головы… С крыльца тюрьмы уговаривали толпу помощники комиссара. Говорил и Бетлинг — несколько раз, горячо и страстно. О чем он говорил, Деникин не слышал.
Наконец, бледный, взволнованный Бетлинг пришел к Антону Ивановичу.
— Как прикажете? Толпа дала слово не трогать никого, только потребовала, чтобы до вокзала вас вели пешком. Но ручаться ни за что нельзя.
— Пойдем, — жестко ответил Антон Иванович.
Снял шапку, перекрестился: Господи, благослови!
Толпа неистовствовала. Деникин и с ним шесть человек, окруженные кучкой юнкеров во главе с Бетлингом, шедшим рядом с Антоном Ивановичем с обнаженной шашкой в руке, вошли в тесный коридор среди живого человеческого моря, сдавившего арестантов всех сторон.
Надвигалась ночь. В ее жуткой тьме, прорезываемой иногда лучами прожектора с броневика, двигалась обезумевшая толпа. Она росла и катилась, как горящая лавина. Воздух наполнялся оглушительным ревом, истерическими криками и смрадными ругательствами. Временами их перекрывал громкий тревожный голос Бетлинга:
— Товарищи, слово дали!.. Товарищи, слово дали!..
Юнкера, славные юноши, сдавленные со всех сторон, грудью отстраняли напирающую толпу, сбивавшую их в жидкую цепь. Проходя по лужам, оставшимся от вчерашнего дождя, солдаты набирали полные горсти грязи и ею забрасывали Деникина. Лицо, глаза, уши заволокло зловонной липкой жижицей. Посыпались булыжники. Генерал-квартирмейстеру Орлову сильно разбили лицо; получили удары генералы Эрдели и Деникин, в спину и голову. Оскорбления не прекращались, Толпа все больше распалялась:
— Предатели, падаль, кровопийцы.
Какая-то женщина, с искаженным от злобы лицом, истерично визжала:
— Почему на вокзал? Их нужно повесить в тюрьме.
Как эхо подхватили другие голоса:
—Да, да, в тюрьме, повесить как бешенных псов!
Антон Иванович прошептал Маркову:
— Ну, что, милый профессор, конец?!
— Похоже…
Пройти прямым путем толпа не позволила. Повели кружным, в общем, километров пять, по главным улицам города. Толпа растет. Балконы домов полны любопытными; женщины машут платками. Слышатся сверху веселые гортанные голоса:
— Да здравствует свобода!
Вокзал залит светом. Там ждет новая громадная толпа в несколько тысяч человек. С огромным трудом мятежников провели сквозь нее под взглядом ненавистных взглядов и ругательств. Вагон. Рыдающий в истерике и посылающий толпе бессильные угрозы офицер, сын генерала Эльснера, и тихо успокаивающий его солдат-денщик, отнимающий револьвер; онемевшие от ужаса две женщины — сестра и жена поручика чешских войск Клецандо, вздумавшие проводить его…
Деникин с соратниками ждет. Час, другой… Поезд не пускают — потребовали арестантский вагон. Его на станции не оказалось. Толпа угрожает расправиться с комиссарами. Подали товарный вагон, весь загаженный конским пометом. Мятежники залезают в вагон без помоста. Сотни рук сквозь плотную и стойкую юнкерскую цепь тянутся к ним… Уже десять часов вечера. Толпа загудела еще громче. Два выстрела. Поезд тронулся.
Шум все глуше. Тусклые огни. Прощай, Бердичев!
Да, генералу Деникину повезло. Керенский пролил слезы умиления над самоотверженностью спасителей Деникина и его товарищей. Это снова было игрой великого позера, познавшего на себе, что такое любовь и ненависть революции. Антон Иванович очень образно комментировал такой тактический политический шаг премьера:
«Римский гражданин, Понтий Пилат сквозь тьму времен лукаво улыбался».
Впереди у мятежного генерала Быхов и полная неизвестность…
Штаб польской дивизии, расквартированный в Быхове, взял на себя инициативу встречи. Деникина, Маркова и Орлова посадили в автомобиль. Двух делегатов комитета возмутила такая заботливость. В конце концов, им разрешили ехать на подножках. Машины стремительно неслись по дороге и к полудню достигли решеток новой тюрьмы.
Как мы помним, Антон Иванович в письме к невесте писал, что решетки будут не всегда. Угадал!
В Быхове решеток на окнах не было, и комнаты оказались простые, но комфортабельные. Общая столовая. Разрешалось свободно ходить по длинному коридору. В саду могли постоянно прогуливаться заключенные, не более двадцати одного человека. Имелись два зала со скамьями и кафедрой, где можно было собираться в любое время для дискуссий или конференций. Это здание когда-то принадлежало католической школе, а теперь превратилось в «политическую тюрьму».
Была ли охрана? Конечно, и даже две. Снаружи тюрьмы вдоль садовой ограды стояли солдаты Георгиевского полка, в определенной мере поддавшегося большевистской пропаганде. Внутри тюрьма охранялась текинцами. Последние были преданы Корнилову и постоянно угрожали расправиться с георгиевцами, если те осмелятся хотя бы на один враждебный жест по отношению к заключенным. Множество прислуги занималось кухней и хозяйством. Регулярно приходил совершать богослужения священник. Визиты родных считались естественными, терпимо относились и к просто знакомым. Существовал лишь одни запрет: выходить за решетку сада.
Явно не тюремный режим…
Это было обусловлено человеческими симпатиями руководителей Ставки (М.В. Алексеев, Н.Н. Духонин) к мятежникам. В Ставке оперативно отреагировали на замечание председателя ЧСК Шабловского о том, что лишение денежного довольствия арестованных «представляется неправильным». Хотя и нерегулярно, но денежное содержание подследственным выплачивали. О мягкости режима говорит и такой факт. Корнилову после ареста выделили в тюрьме две (!) комнаты, но он занял одну. На вопрос, почему он не занимает вторую, генерал ответил:
— Берегу для товарища Керенского…
Корнилов встретил нового узника Деникина вопросом:
— Не держите ли вы на меня обиду, Антон Иванович, что я втянул Вас в дело, столь Вас компрометирующее?
— Обиды, Лавр Георгиевич? Но наше дело общенациональное и оно исключает какие-либо личные обиды.
Началось «быховское сидение» узников совести…
Особо радостным стал для Антона Ивановича приезд Ксении Васильевны. Невеста генерала очаровала всех арестантов. Деникину все желали счастья в будущей семейной жизни. Но как далеко еще до него …
Ася во время своих визитов приносила рубашки, галстуки, куртки, спрятав их в свою широкую муфту. Солдаты внешней охраны проявили галантность и не обыскивали ее, как им предписывал регламент. Она признавалась потом, что волновалась лишь тогда, когда ей пришлось проносить пистолеты…
Сложившуюся благоприятную ситуацию мой герой использует плодотворно. Продолжая давать показания следствию, производя на юристов впечатление «весьма прямодушного солдата, который не играет в прятки, предпочитает говорить правду в глаза», он много размышляет о свершившемся. Не раскаивается, а вынашивает планы грядущей борьбы. О позиции опального генерала можно судить по записи, сделанной им на память в альбоме одного из «Быховских узников»:
«Бывают исторические моменты, когда оппортунизм — не только слабость, но и преступление».
Характерно, что мужественное поведение Деникина подчеркивал даже премьер Временного правительства Керенский — мастер громкой революционной фразы.
Но поражение оставило в душе горечь и озлобление.
Деникин пытается проанализировать причины неудач корниловского выступления.
К его началу в Петрограде «...царил полный развал». И к чести Деникина, — он нашел первопричину провала авантюры — «...глубину народа корниловское выступление не всколыхнуло».
Это уникальный вывод.
Американский историк Аллан К. Уайдлмен, анализируя причины поражения мятежа генерала Корнилова, утверждает, что захват власти возможен солдатами, а те приняли только революционную власть в лице Временного правительства, поддерживаемого Советами. Поэтому, мол, Корнилов и проиграл.
Думается, видно невооруженным глазом, что генерал Деникин сделал более глубокое обобщение о провале корниловской авантюры…
Что делать дальше? Антон Иванович с товарищами по несчастью ведет долгие разговоры, пытаясь найти ответ на вечный вопрос русской интеллигенции: быть или не быть, продолжать начатое дело или нет? Все единогласно признали необходимым продолжать. Спорили лишь о формах. Родилась идея — уходить на Дон.
Почему на Дон? Там еще было сильно казачество. Но Деникин учитывает начинающееся его расслоение, которое пока сглаживается авторитетом атамана Каледина. Хотя тот, учитывая всю сложность военно-политической обстановки на Дону, не смог в письме Корнилову дать утвердительный ответ о возможности предоставления «быховцам» убежища на Дону.
Не обольщался генерал Деникин и тем, что для организации борьбы на Дон прибыл Алексеев. Его отношения с Корниловым были безнадежно испорчены…
Между тем, идея ухода на Дон все более завладевала, звала к практическим действиям. Она укреплялась под воздействием ряда серьезных обстоятельств. Несмотря на то, что реальность скорой расправы была несколько отодвинута, ее опасность не миновала. В левой прессе нагнеталась антикорниловская истерия, появлялись ложные сведения о побеге. Это вызвало волнения солдат. ЧСК работала планомерно. Правительство под давлением левых проявляло серьезные колебания по вопросу судьбы корниловцев.
В общественных кругах открыто симпатизировали «быховцам».
1 октября 1917 года многолюдное собрание граждан Смоленска, опасаясь, что Корнилов будет предан военно-революционному суду, настаивало на передаче дела мятежников в суд гласный, «гарантирующий право и справедливость, которые никогда и нигде не будут попраны».
Журналист А. Дубовский опубликовал очерк об Антоне Ивановиче, символически озаглавив его «Непонятый». Автор писал, что судьба мятежного генерала поистине трагична: при царском режиме его считали «красным», «ныне его видят черным». Объективно показав лучшие качества героя своего очерка, журналист положительно высказался о корниловском выступлении.
Среди генералитета и офицерства находились люди, открыто и публично выражавшие симпатии Деникину и другим мятежникам. Генерал Рузский в октябре 1917 года публично заявил, что Деникин — честный воин. Он возмутился, что после ареста среди солдат Юго-Западного фронта распространились провокационные листовки, в которых утверждалось, что Деникин хочет отобрать землю и волю.
В ГАРФ хранится уникальный документ — «Письмо неизвестного лица генералу Корнилову (дубликат Керенскому)»29. В нем нашло отражение на уровне обыденного сознания отношение к двум центральным фигурам происшедших событий — Корнилову и Керенскому в форме едкого сатирического стихотворения. Даже самое беглое его прочтение (см. прил.10) не оставит ни гамма сомнений: симпатии автора, скрывшегося под псевдонимом «русский», на стороне генерала Корнилова.
Однако не надо преувеличений: голос в защиту Корнилова буквально тонул в истерических воплях левых кругов. Так что жизнь «Быховских узников совести» находилась под серьезной, вполне реальной угрозой. Но ни Лавр Георгиевич, ни Антон Иванович и их соратники не падают духом. Времяпровождение для них в тюрьме — время мучительных раздумий и вынашивания планов дальнейшей борьбы.
Антон Иванович, находясь под следствием, анализирует материалы печати, информацию из Ставки, внимательно изучает реакцию государственных и общественно-политических кругов на свершившиеся события. Решимость уйти на Дон укреплялась. Но главный катализатор — приход к власти большевиков 7 ноября 1917 года. Он поставил «быховских узников», с юридической точки зрения, в положение неопределенности.
И можно согласиться с Деникиным: «…обвинение в покушении на ниспровержение уже ниспровергнутого строя принимало нелепый характер».
Однако, вместе с генералами Марковым, Романовским, Лукомским он был против мгновенных действий по следующим интересным причинам: ничего не было известно определенно о формировании нового правительства; нельзя было уклониться от ответственности за содеянное; сохранялась законная, признанная Деникиным и другими мятежниками военная власть Верховного Главнокомандующего генерала Н.Н. Духонина.
Невзирая на негативное отношение к победе большевиков, генерал Деникин, как приверженец сильной государственности, видимо, ждет, каковым будет новое правительство, что сделает для армии. Считая свое дело правым, он не боится ответственности, не желает уходить от нее. Свою роль играют военные качества: вера в силу приказа, воинская субординация; признание незыблемости авторитета высшей военной власти. У Деникина по-прежнему жива вера в победу над Германией и боязнь падения фронта, ибо за ним — гибель России.
Видимо, перед Антоном Ивановичем встала дилемма. Продолжение войны в том состоянии, в котором находилась стран и ее армия — гибель России. Падение фронта — тоже гибель России. В разрешении дилеммы определяющую роль играет военный менталитет военного профессионала. Война до победного конца.
Поэтому, узнав, что Корнилов отдал Текинскому полку приказ готовиться к походу, Деникин, заручившись поддержкой других генералов, убедил мятежного Главковерха повременить с выступлением. Военно-техническая подготовка к походу, между тем, продолжалась.
Но вдруг обстоятельства круто изменились. Вначале Петроградский Военно-революционный комитет распорядился доставить Корнилова в Петропавловскую крепость для заключения и предания суду. Затем правительство Ленина отстранило генерала Духонина от должности Главковерха после отказа того вступить с немцами в переговоры о мире.
Дата отъезда определилась сама собой, когда стало известно, что Крыленко направляется в Могилев во главе большевистских частей. Духонин признался одному из своих адъютантов:
— Для меня остается лишь два решения: выдать пленников большевикам. Они будут расстреляны, а я спасу свою жизнь. Или подписать свой смертный приговор.
— Но почему не третье решение, почему бы вам не уйти вместе с ними?
— Невозможно. Верховный главнокомандующий не имеет права покидать свой пост, что бы ни случилось! И, если честно, я не хочу гражданской войны…
Есть сведения, что Духонин надеялся на большевистский суд. Правда, в расстрельном приговоре он не сомневался…
Бедный, наивный генерал! При захвате Ставки отрядом прапорщика Крыленко, этим «главковерхом революции», генерал Духонин был зверски убит без суда и следствия…
— В таком случае, какое вы примете решение?— спросил еще пока живого Главковерха адъютант.
— Подготовьте мне телеграмму. Я отдаю приказ переправить генералов Корнилова, Деникина, Лукомского, Маркова и Романовского на Дон!
19 ноября (2 декабря) к полудню из Могилева прибыл полковник Куссонский. Стоя навытяжку перед генералом Корниловым, он отрапортовал:
— Крыленко в четырех часах от Ставки главнокомандующего, которая сдастся без боя. Генерал Духонин отдал мне приказ информировать вас о том, что следует как можно быстрее покинуть Быхов.
Уже больше не стоял вопрос об отъезде всем вместе в специальном поезде. Корнилов отдал своим текинцам приказ к полуночи быть готовыми к отъезду. Он обещал сам довести их до «земли обетованной». Четыре его спутника должны ехать поездом отдельно друг от друга, с поддельными паспортами, которые были готовы уже две недели. Корнилов благословил всех:
— Да пребудет Господь со всеми нами. До скорой встречи на Дону!
Собственно говоря, в Ставке вопрос об освобождении «быховцев» был фактически предрешен. За сутки до побега мятежников в штаб Юго-Западного фронта телеграфировали о том, что генералы Деникин и Марков освобождаются из-под ареста, и поэтому их денежные аттестаты возвращаются.
Деникин, принявший решение в целях конспирации добираться на Дон самостоятельно, покинул Быховскую тюрьму, когда Текинский полк выдвинулся в поход. Внешней охране объяснили, что генерал освобождается по постановлению ЧСК. На самом деле такого постановления не было
Для Антона Ивановича борьба с революционной демократией в 1917 году завершилась.
И вот он, переодетый, в образе неведомого поляка — «помощника начальника перевязочного отряда Александра Домбровского» — едет в поезде в Ростов. Конец ноября 1917 года…
Состоялось рождение крупной фигуры российской контрреволюции. Это главный итог 1917 года в жизни генерала Деникина.
А между тем, Люцифер продолжает править в Российской преисподней бал. Хотел он 7 ноября объявить антракт, да, видно, передумал…
Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 48 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Рубикон | | | Взорванный ад |