Год глазами Деникина

Внезапно и до ужаса отчетливо стало понятно, что это только начало, что Русская революция будет долгой, безумной, кровавой, мы стоим на пороге новой великой разрухи Русской земли, нового смутного времени

М. Волошин

Несмотря на грозные тучи на горизонте, начало 1917 года не предвещало грандиозности размаха надвигавшихся событий. Жизнь командира VII корпуса IV армии генерал-лейтенанта Деникина на Румынском фронте шла своим чередом. Наконец грянул гром, и раскаты его из столицы разнеслись по всей России: в Петрограде произошла революция!

«События развернулись с неожиданной быстротой и с грозной силой, — писал Антон Иванович Ксени Васильевне 4 марта. — Дай Бог счастья России!»

«Перевернулась страница истории, — писал он четыре дня спустя. — Первое впечатление ошеломляющее, благодаря своей полной неожиданности и грандиозности...».

Да, события грянули воистину грандиозные. Но столь уж неожиданные?

Год 1917, год революционный — болевая точка общественного сознания россиян. Не случайно. Мы снова попали, подобно тому, как почти 90 лет назад, наши не столь далекие предки, в цивилизационный разлом.

Вокруг событий 1917 года до сих пор бушуют нешуточные страсти. Проклятия и ругань перекликаются с пафосом панегириков революции. С трудом пробиваются в средства массовой информации честные исследователи, пытающиеся максимальной приблизиться к объективности и историзму в своих концептуальных построениях. Одновременно наживают капиталы жулики эфира, мошенники пера как левой, так и правой политической ориентации. Причем, дискуссии о революции 1917 года в России не утихают и за рубежом родной страны.

Но какие бы разнообразные точки зрения на революцию не высказывались сегодня, ее фантасмагория будет еще долгое время не познана. Историкам XXI века еще предстоит разобраться, на каком основании современники революционных катаклизмов — крупные политические деятели царского политического режима, такие как, например, сенатор Н.Н. Таганцев и экс-премьер царского правительства В.Н. Коковцев, в своих воспоминаниях заявляли:

«Революция висела в воздухе».

Революция, какой бы трагической она не была — это закономерность. Судить о революциях — хорошие они или плохие — пустое времяпровождение, либо упражнения в софизме, морализиторстве вне пространства и времени. Правильнее изучать их.

У Антона Ивановича, человека высокой культуры, тонкого аналитика не могла не произойти переоценка ценностей в 1917 году. Посмотреть его глазами на то, что случилось тогда в России, необходимо для понимания логики действий и поступков боевого русского генерала.

Итак, прошел первый шок, вызванный грандиозностью свершившегося, и генерал пытается по горячим следам сформулировать свое видение революции в письме к невесте. Вчитайтесь в эти строки:

8 (21) марта 1917.

«Перевернулась страница истории. Первое впечатление ошеломляющее благодаря своей полной неожиданности и грандиозности. Но, в общем, войска отнеслись ко всем собы­тиям совершенно спокойно. Высказываются осторожно, но в настроении массы можно уловить совершенно определенные течения:

1. Возврат к прежнему немыслим.

2. Страна получит государственное устройство, достойное великого народа.

3. Конституционная, ограниченная монархия.

4. Конец немецкому засилью.

5. Продолжение войны до победного конца.

Однако в письме Деникина сказалась его неосведомленность в быстро менявшихся настроениях Петрограда. Политические события в центре, как кадры кино на экране, мелькали перед глазами с невероятной быстротой. 8 марта, когда командир корпуса изливал в письме душу своей любимой, настроения в столице настолько изменились, что с отречением Николая II от престола, надежда на конституционную монархию рухнула навсегда.

И, тем не менее, в письме адекватно отражены политические взгляды Антона Ивановича, сформированные, как я уже выше отмечал, в годы его учебы в Академии Генерального штаба. Он экстраполировал их на настроения, главным образом солдатских масс, после революции. Причем, он особое внимание Ксении Васильевны заостряет на том, что он — ярый противник любых революций:

«Моим всегдашним искренним желанием было, чтобы Россия дошла до своих целей путем эволюции, а не револю­ции. Надежды не оправдались. Темные силы, старавшиеся в безумии своем повернуть к... ускорили развязку»

Свое неприятие революции, декларированное в письме к невесте, Деникин пронесет через все годы русской смуты и унесет на чужбину. Он всегда заявлял об этом прямо, откровенно, конкретно, последовательно. Даже в качестве Главкома ВСЮР в период наибольших успехов белого движения — похода Москву, 21 июля 1919 года в Ростове генерал говорил, что революция провалилась, и теперь возможны только либо эволюция, либо контрреволюция:

— Я иду путем эволюции…

Но такое заявление, с моей точки зрения, хотя и искренне, между тем, чересчур оптимистично, даже утопично. Практически невозможно идти эволюционным путем, когда гражданская война достигла кульминационной точки и ведется на тотальное уничтожение противника. Тем не менее, впечатляет, что мой герой подтвердил верность своему политическому кредо.

В письме Антон Иванович пишет о том, чего он больше всего боится в начавшейся революции:

«Теперь толь­ко одного нужно бояться: чтобы под флагом освободительно­го движения грязная накипь его не помешала конституцион­ному успокоению страны.

Какое счастье было бы для России, если бы «круг времен» замкнулся происшедшей в столице трагедией и к новому строю страна перешла бы без дальнейших потрясений!».

Вдумайтесь, у Антона Ивановича нет достаточной информации для анализа сложившейся ситуации. Но в письме к невесте он выступает как тонкий аналитик. Это особенно видно нам, кто сегодня знает о революции намного больше, чем знал о ней автор письма.

Однако в каждой строчке деникинского послания уже ощущается тревога, пока еще смутная, но все же тревога, за то, что Россия вползает в эру великих социальных катаклизмов. А как бы не хотелось! Но с другой стороны Антон Иванович надеяться пока что на лучшее (скорее всего, опять же из-за недостатка информации). Если не состоялось эволюции, о которой он так страстно мечтал, то может быть революция станет «бархатной»? Генерал, даже в обстановке усиливающейся внутренней тревоги, поддерживает радужные мысли Аси, с присущим ему чувством юмора, об их светлом будущем. Естественно, после победоносного окончания войны.

«Участок земли? Хорошо бы приобрести где-нибудь на Черноморском побережье. Еще лучше с маленькой усадьбой. Но время теперь несколько неподходящее. Впрочем, если бы что-нибудь подвернулось, требующее единовременного рас­хода не более 10000 рублей, можно бы рискнуть. После войны снять временно «меч и кольчугу», обратиться в Цинцината и садить капусту! Это великолепно, увлекательно. Только, мо­жет быть, капусту не садят, а сеют? Ты не знаешь?

Улыбнулась? Милая. Вот этого-то мне и нужно было».

Что характерно: спустя четыре года (да каких) Деникин, много переживший, много передумавший, однозначно утверждает: революция — не случайность. В первых строках «Очерков Русской Смуты» он со всей солдатской прямотой, которая так была ему свойственна, высказывает свое кредо:

«Неизбежный исторический процесс, завершившийся февральской революцией, привел к крушению русской государственности».

Но не стоит заблуждаться: признавая закономерность революции, Деникин никогда не проникался к ней хотя бы маленькой долей симпатии. Отношение к революции — та составляющая его мировоззрения, где все проявления довольно рельефно отражены. Здесь он фактически не испытывал сомнений: был врагом революции и не отступил от этого принципа ни разу.

Размышляя о революции, Антон Иванович особо акцентирует внимание на том, что вековая машина русской государственности пала в одночасье. А вот это уже явилось неожиданностью для всех социальных слоев Российской империи.

«Но если философы, историки, социологи, изучая течение русской жизни, могли предвидеть грядущие потрясения, никто не ожидал, что народная стихия с такой легкостью и быстротой сметет все те устои, на которых поколись жизнь: верховную власть и правящие классы — без всякой борьбы ушедшие в прошлое; интеллигенцию — одаренную, но слабую, беспочвенную, безвольную, вначале среди беспощадной борьбы сопротивлявшуюся одними словами, потом покорно поставившую шею под нож победителей; наконец, — сильную, с огромным историческим прошлым, десяти миллионную армию, развалившуюся в течение 3-4 месяцев»

И в этом быстротечном развале великой страны генерал Деникин увидел ту самую роковую связку «война — революция», которая благими намерениями вымащивала дорогу в ад его Отечеству.

Но Антон Иванович — глубокий аналитик. Он смотрит на свершившиеся события довольно широко. Пусть со своей, но все же точки зрения. Развал армии, полагает Деникин — следствие не только ее военных поражений. Корни надо искать глубже, в Мукдене, например, или в первой русской революции.

Добавлю от себя, что я выше уже показал: в условиях нестабильности социально-политического режима война чревата революцией. Это и доказал Февраль, призрак коего бродил по России значительно раньше 1917 года.

1917 год глазами Деникина видится, в первую очередь, сквозь призму армии как государственнонесущей конструкции империи. Так и должно быть. И дело не только в том, что генерал — военный профессионал высокого класса, всю жизнь проведший в армии. Хотя, конечно, данный субъективный фактор имеет большую значимость.

В первых строках своих «Очерков Русской Смуты» Деникин утверждает:

«Армия в 1917 году сыграла решающую роль в судьбах России. Ее участие в ходе революции, ее жизнь, растление, гибель должны послужить большим и предостерегающим уроком для новых строителей русской жизни».

Как же по современном звучит! Будто написано не в 1921 году на чужбине, а в октябре 1993 года в Москве, после расстрела Белого дома, когда «новые строители русской жизни» втянули Вооруженные силы РФ в грязные политические игрища. Или будто бы Деникин писал эти строки в 1998 году. В то время, когда российское офицерство, не получавшее денежное содержание по 3-4 месяца, продолжало, стиснув зубы выполнять свой конституционный долг по защите Отчества, отдавая, между прочим, свои молодые жизни в Чечне. Зато каждодневно выслушивали по телевидению демагогические заверения (вперемешку с зомбирующей рекламой), что «жить стало лучше, жить стало веселее»…

Выстояли российские офицеры, не взбунтовались! Честь Вам и хвала!

А что если бы?.. Повторение пройденного? Гражданская война, в которой новый батька Махно основал бы свою «Ставку» не в Гуляй-поле, а на какой-нибудь АЭС? Впрочем, муза Клио не любит сослагательного наклонения…

Слава Богу, что сегодня, в начале XXI века можно утверждать: российская власть прекратила, мягко выражаясь, некорректное отношение к нуждам военнослужащих и сотрудников силовых структур государства. На долго ли?..

Вернемся, однако, к Антону Ивановичу.

Состояние армии в начале революции обрисовал Деникин с присущей ему образностью:

«Войска были ошеломлены — трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифестов. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание. Так встретили полки весть об отречении своего императора. И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы…».

Судить, между тем, Деникин может только о войсках Румынского фронта, где он командовал корпусом. Следовательно, подобную оценку нельзя считать обобщающей. Однако она совпадает с оценкой исполняющего обязанности Верховного Главнокомандующего генерала Алексеева. В его записке Временному правительству от 14 марта 1917 года №2237 отмечается:

… на Румынском фронте «происшедшие перемены восками приняты спокойно». В то же время Алексеев приводит факты о неоднозначности реакции войск на отречение Николая II престола:

…Среди офицеров выясняется недовольство, возмущение и опасение, что какая-то кучка политиканов, изображающая собой Совет Рабочих и Солдатских депутатов, не получивших никаких полномочий, ни от народа, ни от армии, действуют захватным порядком от имени страны, мешается в распоряжения Временного правительства и даже действует и издает вопреки ему распоряжения…

…Особенно волнуют попытки Совета вмешаться в отношения между солдатами и офицерами и регулировать их помимо существующих неотмененных законов и законного войскового начальства»…

Отречение Императора Николая 2-го на офицеров 9 армии произвело тягостное впечатление…» и.т.д.

Ясно, что Деникин, будучи на Румынском фронте не мог знать обо всем этом. Но то, что его оценка, изложенная в письме невесте, совпала с оценкой генерала Алексеева — дополнительный аргумент в пользу объективности Антона Ивановича.

Распутывая сложный узел болезненных проблем армии и революции, генерал высказывает мысли, поразительно сходные с Энгельсом. То есть с тем мыслителем, с которым у него просто не может быть точек соприкосновения. Представьте себе, как это звучит: генерал Деникин — белый вождь и… марксист? Маразм!

Однако несовместимости совместились. Антон Иванович понимает, что гибель армии облегчила победу революции, а победа революции уничтожила армию окончательно. А Энгельс считает, что полное ослабление и дезорганизация армии «были одновременным условием и результатом всех победоносных до сих пор революции».

Такая диалектическая связь между мыслями деятелей, живших в разное время, исповедовавших противоположные взгляды, свидетельствует, по моему суждению, о следующем: Деникин демонстрирует свои способности рассуждать диалектически, заглядывать в глубь проблемы, не подходить к ней узко прагматически, сугубо с позиций военного профессионала. Энгельс показывает своим тезисом, что один из основоположников марксизма-ленинизма был действительно ученым, блестяще разбиравшимся в военных проблемах.

Анализируя состояние русской армии накануне февраля 1917 года, Антон Иванович делает очень четкое обобщение о том, что после катастрофы в русско-японской войне в результате проведенной военной реформы русская армия, не достигнув, конечно, идеалов, все же сделала огромные успехи.

«Можно сказать с уверенностью, что не будь такого Маньчжурского урока, Россия была бы раздавлена в первые месяцы «Отечественной войны», — вспоминал генерал.

Он писал, что высший командный состав «не был вычищен до конца», бездарность по-прежнему занимала много руководящих постов, а технические и профессиональные знания командного состава, в силу неправильной системы высших назначений и сильнейшего расслоения офицерского корпуса «мобилизациями, не находились на должной высоте». Разложению армии в полной мере способствовало «неустройство тыла, вакханалия хищений, дороговизны, и роскоши, создаваемые на крови и костях фронта».

В «Очерках Русской Смуты» Деникин пытается объяснить, почему армия, воспитанная в традициях верности императору, не предприняла после отречения Николая II серьезных попыток восстановить статус-кво.

«Многим кажется удивительным и непонятным тот факт, что крушение векового монархического строя не вызвало среди армии, воспитанной в его традициях не только борьбы, но даже отдельных вспышек. Что армия не создала своей Вандеи.

Мне известны три эпизода резкого протеста: движение отряда генерала Иванова на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные государю командиром 3-го конного и гвардейского конного корпусов графом Келлером и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение государя для подавления мятежа. Было бы ошибочно думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной «демократической республики», что в ней не было «верных частей» и «верных начальников», которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно, были. Но сдерживающим началом для всех них явилось два обстоятельства: первое — легальность обоих актов отречения, причем, второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, «облеченному всей полнотой власти», выбивал из рук монархистов всякое оружие; и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была верна своим вождям. А они — генерал Алексеев, все главнокомандующие — признали новую власть».

Несомненно, одно: это писал человек, прекрасно разбирающийся в особенностях менталитета российского офицерства того бурного времени.

Интересная деталь: генерал ни разу, в контексте анализируемых революционных событий, не упоминает о том, что его отец был крепостным крестьянином. У него и мысли не возникает предъявить претензии на принадлежность к угнетенному сословию, у которого появился исторический шанс придти к власти. Антон Иванович слишком врос в армию, и мысль о классовой солидарности была, очевидно, чужда ему.

Но это не означает, что в случае с моим героем мы имеем устоявшуюся тенденцию. Последовавшее в ходе революции и гражданской войны размежевание офицеров наглядно продемонстрировало, что офицеры знатного происхождения (хрестоматийный пример — граф Игнатьев) верно служили советской власти, в то время как офицеры — выходцы из разночинных слоев — заняли ключевые посты в белом движении и наоборот.

Причем, подобное размежевание коснулось даже такой элиты, как корпус офицеров Генерального штаба. Отчасти здесь прав Н. И. Астров. Он писал:

«…офицеры генерального штаба поделили Россию на Белую и Красную и вели в ней поединок».

Более того, отдельные офицеры, поступившие на службу в РККА, перешагнули через военный менталитет и часто вспоминали о своем незнатном происхождении, что всемерно поощрялось большевистской пропагандой.

Заслуживает внимания и такой синтез Антона Ивановича:

«Как бы то ни было, в числе моральных элементов, поддерживающих дух, вера не стала началом, побуждающим их на подвиг или сдерживающим от развития впоследствии звериных инстинктов».

Он прав. Боле того, некоторые высшие иерархи Русской православной церкви запятнали себя «распутинщиной», что, безусловно, ни коим образом не могло сопутствовать умиротворению звериных инстинктов толпы, почувствовавшей вкус первой невинной братской пролитой крови.

Оригинальны взгляды Деникина и на состояние офицерского корпуса в целом.

По его мнению: «…русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические убеждения, в массе своей было, во всяком случае, лояльно…».

Однако после революции 1905 –1907 года офицерство было взято под жесткий колпак имперских спецслужб на предмет отслеживания его политической благонадежности. Подобная мера, конечно же, по мнению генерала, не способствовала созданию в офицерских коллективах здоровой нравственной атмосферы. Да и вся жизнь как будто толкала офицеров на протест против существующего строя.

«Среди служивых людей с давних пор не было элемента настолько обездоленного, настолько не обеспеченного и бесправного, как рядовое русское офицерство. Буквально нищенская жизнь, попрание сверху прав и самолюбия; венец карьеры для большинства — подполковничий чин и болезненная, полуголодная старость».

Но особую ценность, по моему убеждению, представляют генеральские обобщения о качественных изменениях в офицерском корпусе, обусловленные предреволюционным кризисом в России: колебание традиционной аполитичности офицерства; брожение в офицерском корпусе, недовольство государем и его женой; усиливающаяся конфронтация между армейскими и гвардейскими офицерами; нездоровые отношения офицеров и солдат, отчуждение между ними, вызванное «недостаточно внимательным отношением офицерства к духовным запросам солдатской жизни»; разлагающее влияние на армию революционной пропаганды.

Значимость таких оценок усиливается тем, что они даны человеком, хорошо знающим армию изнутри, ее строй и дух, военным профессионалом, который, отнюдь не идеализирует армию, настойчиво приводя мысль: каков народ, такова и армия (кстати, генерал, как ни парадоксально, вновь перекликаясь в данном случае с известными положениями марксизма-ленинизма).

Разумеется, подобные обобщения носят весьма дискуссионный характер. Но, видимо, деникинская точка зрения, во многом объясняет тот исторический феномен, что из 250-тысячного корпуса офицеров в октябре 1917 года выступило против большевиков не более 5,5 тысяч человек, т.е. менее 3% их общей численности. Да и многие генеральские выводы относительно разложения армии подтвердила общественно-историческая практика.

Но нельзя соглашаться сходу со всеми суждениями генерала. Он, например, раскрывая причины падения старого, приводит аргумент — недостаток патриотизма у русского народа. Аргумент весьма дискуссионный. Я поддерживаю академика РАН Ю. Полякова, считающего, что такой аргумент горек и выстрадан. Это аргумент обиженного, потерявшего веру в народ, в конечном счете, отвергнутого народом человека.

Он прав, когда утверждает, что мировая война была чужда народу. Но выводит он это из односторонних аргументов. Не раскрывает полностью народных нужд, не задается вопросом: «Откуда невежество у народа?».

Правда, стараясь быть объективным, Деникин осуждает «грех, вызвавший противоположение барина — мужику, офицера — солдату...».

Отречение императора от престола заставило Антона Ивановича произвести переоценку ценностей по отношению к монархии. В его сознании монархистские тенденции утвердились прочно. В основном, это обусловливалось армейской средой его бытия, в которой монархические устои, систематически закрепляемые церковью, были очень сильными. Деникин влился в армейский социум, имея уже твердую веру в незыблемость трона, святость монарха. Правда, обаяние личности государя было поколеблено известной историей с непричислением выпускника Академии Генерального штаба капитана Деникина к корпусу офицеров Генерального штаба.

Второе разочарование последовало после беседы с Николаем II при представлении по случаю назначения командиром полка в 1910 году. Беседа оставила в душе чувство пустоты и внутренней неудовлетворенности. Антон Иванович видел бездарность и ошибки царского режима. Считая необходимым создание во время войны сильной национальной власти, опирающейся на доверие широких кругов населения, он с беспокойством и растущим возмущением наблюдал, как правительство неразумными поступками и отсутствием творческой мысли, настраивало против себя даже законопослушных граждан.

«Безудержная вакханалия, — писал он, — какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты».

Трудно преодолевался у моего героя культ обожествления императора. Примечательно, что если до 1917 года он был убежденным конституционным монархистом, то в ходе революции понял: Романовы дискредитированы окончательно. Правда, по-человечески он жалел свергнутого царя. Генерал не стал политическую борьбу переносить на личности.

В неопубликованном письме Антона Ивановича отмечается:

«…облик государя и его семьи в смысле высокого патриотизма и душевной чистоты установлен в последнее время бесспорными историческими документами».

Узнав об убийстве Николая II и его семьи в 1918 году, он распорядился отслужить молебен во всех церквях на подконтрольных ему территориях. Но понимание того, что дело династии проиграно, у него было четким.

Отношение Деникина к Февральской революции прочно переплетается с его отношением к Временному правительству.

Нахождение в первые дни Февральской революции на Румынском фронте, вдали от центра событий, Деникин не мог четко определить свое отношение к Временному правительству. После назначения на должность начальника штаба Ставки Верховного Главнокомандующего он вплотную сталкивается с деятельностью Временного правительства и поражается ее непоследовательностью и бессилием.

Особенно его удивляет некомпетентность правительства в военном строительстве: оно не пресекло выход в свет и претворения на практике знаменитого приказа №1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов от 1 марта 1917 года, направленного на демократизацию армии (см. прил.5).

«Несомненно, приказ этот — штамп социалистической мысли, не поднявшийся до понимания законов бытия армии или, вернее, наоборот — сознательно ниспровергавший их».

С генералом можно согласиться. Приказ №1 вводил не продуманные до конца демократические начала, особенно, в плане реализации благих пожеланий на практике. Одно из подтверждений тому — издание исполкомом Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов от 5 марта 1917 года приказа №2 по войскам Петроградского гарнизона, разъясняющего и дополняющего приказ №1: вопрос о праве солдат на выбор командира и совмещение его с обязанностями воинской службе «будет прорабатываться специальной комиссией». Все проведенные до этого времени выборы командиров считаются законными. Еще раз подтверждалось, что солдаты должны подчиняться распоряжениям командиров, «относящихся к военной службе».

Нельзя, однако, считать, что Временное правительство абсолютно не отреагировало на Приказ №1.

В войска ушла правительственная телеграмма о том, что в армии надо уметь подчиняться не «случайным временным главарям, а тем, кто учился и работал, чтобы быть офицером»1.

Принимались меры и командованием армии. Так, Главком армиями Юго-Западного фронта издал приказ, где подчеркивал недопущение в войсках выборности начальников.

Генерал Брусилов дважды, в течение 15 и 25 марта, издавал приказ относительно выборного начала в армии, каждый раз, подчеркивая, что оно неприемлемо в армии и «совершенно недопустимо»2.

Но было поздно. Приказ №1 подорвал дисциплину в войсках. Особенно введением выборных начал. Они, так жестоко критикуемые генералом, имели печальный опыт отражения наступления войск Четвертного союза в феврале 1918 года. В критический момент с 18 по 25 февраля в распоряжении Наркомвоен молодой Советской республики не оказалось никаких Вооруженных Сил.

И вполне объяснима тревога Главковерха генерала Алексеева, докладывавшего военному министру:

«…разложенная армия — не армия, а вооруженная толпа, страшная не для врага, а своего народа... необходимы меры против разложения»3.

Между тем, Временное правительство не хотело утвердить жесткие меры для наведения порядка.

11 июня 1917 года Главковерх генерал Брусилов доложил военному министру Александру Федоровичу Керенскому, деятелю, познавшему все прелести любви и ненависти революции, о введении смертной казни на фронте4. Тот отреагировал без энтузиазма.

А разложение армии принимает все более необратимый характер.

Деникин как военачальник, хорошо знавший строй и дух армии, глубоко прочувствовал опасность ситуации. Явно и недвусмысленно отмечает он, что корниловское выступление запоздало.

В 1917 году (и ниже я об этом подробно расскажу) все конфликты Деникина с Временным правительством, в какой бы форме они ни проходили, какого бы вопроса ни касались, имели одну первопричину — стимулирование Временным правительством через преступное бездействие или дилетантские деяния развала армии, а, следовательно, и гибели России. Он, со свойственной ему прямотой, обвиняет в этом правительственные круги и лично Керенского.

Но сохраняет объективность.

Протестует, к примеру, против утверждения, что армию развалили большевики. Это сделали другие, а большевики «лишь поганые черви, которые развелись в гнойниках армейского организма».

Генерал считает, что армию разложило военное законодательство последних четырех месяцев: «…развалили лица, по обидной иронии судьбы, может быть, честные, идейные, но совершенно не понимающие жизнь, быт армии, не знающие исторических законов ее существования».

Итак, для героя моего повествования нет никаких сомнений. Он нашел главного виновника разложения армии — Временное правительство. Чувствуется его искренняя боль за роковые ошибки в военной политике, за нежелание исправлять их.

Он видит здесь одну из главных бед — упразднение власти и дисциплины:

В результате ряда законодательных мер «оплеван офицерский состав, к которому выражено явное недоверие и неуважение... Высшие военачальники, не исключая главнокомандующих, выгоняются как домашняя прислуга...».

Деникин бросает в лицо Временному правительству жесткое, но в значительной степени, справедливое обвинение:

«Вы — втоптали наши знамена в грязь».

Однако на подобную точку зрения находились и оппоненты. Современник революции эсер Василевский (не-Буква) категорически выступал против критики генералом военной политики Временного правительства, стимулировавшей разложение и гибель армии. Он не соглашался с Антоном Ивановичем, что русскую армию разложила революционная демократия. Выдвигалась оригинальная мотивировка. В белых войсках не было революционной демократии, но они тоже разложились

По моему суждению, позиция Василевского не совсем убедительна. Он не учел разные конкретно-исторические условия, а просто механически экстраполированы процессы разложения российской армии в 1917 году на аналогичные процессы у белых. А механическая экстраполяция в истории — дорога в тупик познания исторической правды.

Политические разногласия Деникина с Временным правительством переросли, в конечном итоге, в открытую конфронтацию. Генерал поддержал неудачное корниловское выступление, был арестован и заключен в тюрьму, откуда сбежал, для продолжения борьбы, на Дон.

Обо всем этом — мой рассказ впереди. А пока скажу: до конца своей военно-политической деятельности в годы русской смуты Деникин видел в деяниях Временного правительства гибельное начало для России.

Однако, признавая во многом его правоту, в политических разногласиях с Временным правительством по вопросам военного строительства в 1917 году, нельзя, в то же время, согласиться со всеми оценками генерала. Не выдерживает критики, к примеру, его тезис о том, что якобы в стране после падения монархии «не стало вовсе легальной, имевшей какие-либо юридические основания власти». Подобными суждениями он игнорирует такие исторические факты, как то, что Временное правительство издавало Указы и Постановления.

Парадоксальность же ситуации заключается в том, что отношение Керенского к Деникину, при нагнетании напряженности со стороны последнего, не было ярко выраженным враждебным. Находясь с генералом в жесткой конфронтации, Керенский, между тем, давал ему положительную характеристику.

Он утверждал, что тот был одним из способных офицеров Генштаба. Ему импонировало и то, что Деникин написал несколько резких статей в военной печати о старой военной бюрократии и сразу же зарекомендовал себя в начале войны боевым первоклассным офицером, быстро продвинувшимся по службе до командира корпуса. Признает Керенский и то, что его отношения с генералом были «несколько противоречивы».

Деникин относился к Керенскому, по оценке бывшего главы Временного правительства, как к личности и политическому деятелю, неприязненно. В то же время, Керенский подчеркнул это в своих мемуарах особенно, он не испытывал к Деникину никаких враждебных чувств, как, впрочем, и к другим генералам. Экс-премьер попутно упрекает генерала в том, что тот не хотел признать подобного характера отношений.

При всех недостатках мемуаристики, значимость оценок Керенского усиливается тем, что они даны в воспоминаниях, написанных им незадолго до смерти. Дистанция времени позволяла давать более взвешенные оценки. Но что характерно: и в 1918 году, и в конце жизни оценка Керенским качеств Деникина была примерно одинаковой5.

Итак, Деникин и Временное правительство во главе с Керенским в революционном 1917 — антагонисты. Антагонизм обусловлен внутренними убеждениями генерала.

Большевизму же, особенно после прихода к власти, Деникин дает очень резкие, часто необъективные оценки, за которыми незримо присутствует эмоциональный шлейф побежденного.

Он утверждает, что весь народ был против советской власти. Но даже его соратники понимали, что дело обстоит далеко не так. «Отец Белого дела» генерал Алексеев писал в январе 1918 года, что идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков.

По-своему Деникин пытается объяснить в обобщенном виде и причины победы партии Ленина: усталость народа от войны и смуты; всеобщая неудовлетворенность существующим положением; не изжитая до конца рабская психология масс; инертность большинства, безграничное дерзание «сильного волей беспринципного меньшинства, в пленительных лозунгах: власть — пролетариату, земля — крестьянам, предприятия — рабочим и немедленный мир».

Несомненно, доля истины в таких суждениях есть, особенно о пленительности для масс лозунгов большевиков. Однако большевизм — наисложнейший, неизученный до конца исторический феномен. И попытки Деникина выступить здесь в роли безапелляционного судьи выглядят не всегда убедительными.

Нельзя согласиться с тезисом об «усталости от смуты». Возникают вопросы: откуда эта смута? От кого? Почему же, в конечном итоге, народ пошел за носителями смуты?

Однозначные ответы, как это сделал генерал, огульно обвинив во всем большевиков, здесь, надо полагать, не уместны и не корректны.

Не прав Антон Иванович, выдвигая тезис о «рабьей психологии масс». Против него свидетельствует то, что рабы подчиняются беспрекословно власти. Однако до 7 ноября 1917 года у большевиков власти не было. Весьма проблематично и безапелляционное суждение моего героя об «инертности масс». Против него свидетельствует масштабный размах их политизации после февраля 1917 года, приведшей к жестокой конфронтации в обществе.

Но, невзирая на предвзятость, тенденциозность оценок генерала, сам факт его попыток исследовать причины победы своих противников подтверждает: он — способный аналитик происходящего в системе координат личностных убеждений и взглядов.

Доказательных же аргументов у него явно не хватает. Он заполняет данный вакуум введением в научный оборот материалов сомнительного характера, фактов и примеров, достоверность которых весьма проблематична.

Например, Деникин утверждает: «один палач из ЧК пил стаканами человеческую кровь».

От зверств красного террора6 до сих пор волосы дыбом встают, но приведенное выше — уж слишком…

Хотя, кто знает, какие еще тайны откроют нам архивные документы… Тем более, что сегодня имеются документальное подтверждение тезисам генерала, о положении в советском тылу: голод, холод, «зверства чрезвычайки», «безумия и преступления большевистской власти», «бесчеловечные мучения», «бесшабашный разгул — грабежи и убийства», осквернение церквей и т.д.

В таких, по-своему аргументированных тезисах, много горькой правды, требующей серьезного осмысления и переосмысления. Но Деникин здесь по-солдатски прямолинеен. Он, к примеру, упрощенно объясняет вступление рабочих в Красную армию лишь «стремлением к грабежу». Это далеко не так. Хотя и подобное тоже имело место. И вообще: вся его концепция большевизма насыщена противоречиями.

Сложно смотрел на 1917 год Антон Иванович! Но если мы, его потомки до сих пор не разобрались до конца во всех хитросплетениях русской смуты, то каков же было ему?!

А как же действовал Деникин в той обстановке?

---

Дата добавления: 2015-08-20