Читайте также:
|
Начиная с определенной точки, возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь
Франц Кафка
Главковерх Брусилов читал рапорт генерала Деникина:
«На окраине селения меня ждал не построенный полк, а толпа стоящих и сидящих солдат. Без оружия, без поясов, многие босы или без фуражек с папиросами в зубах. Эта одичалая толпа почти не ответила на мое приветствие. Заставить выслушать всех мешал общий гул и дикие отдельные выкрики. Пришлось говорить лишь с ближайшими, стараясь уяснить себе настроения солдат. Нет возможности передавать вопросы и ответы этих сбитых в банду людей.
Всяческие напоминания о долге перед Родиной, повиновении начальству, Временному правительству, министру Керенскому вызывали или бурю негодования, или бессмысленную полуругань, полуиздевательство. Перестали верить всем, не верили сами себе. О наступлении говорили почти с яростью, уверяя, что все это выдумало начальство, которое хочет всех погубить.
Во время моих уговоров о необходимости наступать раздавались крики, кто хочет, пусть наступает, а мы не пойдем. Эти крики подхватились дружно возбужденной толпой. Картина полного разложения полка была очевидной с первых же минут разговора с ними...
... В этой банде большевиков было делать нечего».
Лицо Алексея Алексеевича становилось все мрачнее.
«Никакие причины, конечно, не снимают нравственной ответственности перед Родиной с нас, с начальников….
Но сто крат будет ужаснее и беспощаднее приговор истории над теми, кто, взяв в руки власть, не обрушил всей силы ее, всей беспощадности, на сеющих анархию за немецкий счет».
Тяжело вздохнув, Главковерх хорошо отточенным карандашом наложил на рапорте резолюцию:
«Все это печально, но я это знаю»16…
Не лукавил Брусилов: действительно, все он знал. Сам еще раньше посылал тревожные сигналы власть имущим (см. прил.8). Только реакции почти никакой…
Да, попал Антон Иванович с первого дня своего главнокомандования армиями Западного фронта в вулкан политических страстей… Политика здесь строилась на крови, обильно пролитой в позорное летнее наступление Русской армии.
На фронте в солдатской массе все больше правили бал партии большевиков и эсеров. Они завоевывали солдатские сердца, проклинавшие всем опостылевшую войну, столь изголодавшиеся по миру и земле, не только умением, но и, что немаловажно, числом. С мая по октябрь 1917 года в 103 фронтовых частях функционировали организации РСДРП (б), объединявшие 3787 членов. А в 12 армии даже осенью 1917 года насчитывалось более 150 партийных организаций эсеров с 60 тысячами членов. Армию эта громада разлагал успешно и довольно быстро.
К своеобразию обстановки, в которой Антон Иванович начал политическую деятельность на Западном фронте следует отнести то, что традиционное боевое предназначение военачальников оперативно-тактического звена, в силу развития революции, было резко деформировано.
Командующий 8 армией генерал Селивачев вспоминал, что в 1917 г роль командующих свелась «к роли политического деятеля-бюрократа». Командующие армиями, командиры корпусов, будучи, как правило, хорошими военными профессионалами, попав под пресс солдатских комитетов и комиссаров, вступали с ними вынужденно в политические отношения. Но они были слабо подготовлены к такой деятельности.
Прибыв на фронт, новый Главкозап изложил свое политическое кредо перед высшими начальниками:
Революция принимается им всецело и безоговорочно. Но революционизирование армии и внесение в нее демагогии он считает гибельным для страны, и будет бороться с этим.
Я полагаю, что Деникин вспоминая об этом в «Очерках русской Смуты» был искренним. Ему было с кем вести политическую борьбу. На Западном фронте функционировала разветвленная сеть комитетов: всего — 7289, из них: ротных — 6665, полковых — 464, дивизионных — 60, корпусных — 15, армейских — 3, хозяйственно-технических — 57. Всего на фронте в комитетах было задействовано 692 офицера, 1596 чиновников, 54467 солдат. Другими словами, число воинских чинов, в большинстве случаев оторванных от своего прямого дела, представляло число личного состава …целого корпуса!
Антон Иванович понимал, что потребуются мощнейшие усилия, чтобы, хотя бы локализовать деструктивную деятельность противостоящей ему махины. Голова хоть у кого пойдет кругом, когда против тебя корпус демагогов, не желающих идти под пули, предпочитающих разглагольствовать о великих идеалах, облаченных в красивые одежды революционной трескотни. Немного стало на душе спокойнее, когда Деникин получил письмо от генерала Алексеева. Михаил Васильевич сердечно поздравил бывшего подчиненного с назначением. Кроме того, он напутствовал:
«Будьте спокойны и настойчиво требуйте и — верится — оздоровление настанет без заигрываний, без красных бантиков, без красивых, но бездушных фраз… Долее армию так держать невозможно: Россия постепенно превращается в стан лодырей, которые движение своего пальца готовы оценить на вес золота… Мыслью моею и сердцем с Вами, с Вашими работами, желаниями. Помоги Бог»…
Идущие от сердца мудрые слова воина. Но Михаил Васильевич не представлял той силы, с которой Антону Ивановичу придется вести политическую битву.
Деникин четко определил позицию по отношению к фронтовому комитету: он не вступал с ним в непосредственные контакты. Почему? Да потому, что накануне прибытия нового Главкозапа, фронтовой комитет («бельшевистсвующий», как его окрестил Деникин) вынес резолюцию против наступления и за борьбу объединившихся демократий против своих правительств.
На заседании фронтового комитета он присутствовал только один раз, сопровождая Верховного Главнокомандующего генерала Брусилова. Деникин вспоминал:
«После вступительной речи Верховный главнокомандующий предложил комитету высказаться, если имеются какие-либо пожелания или вопросы. Председатель ответил, что в сущности никаких особенных вопросов нет, разве вот относительно отпусков и суточных денег... Всем стало несколько неловко. Тогда попросил слова кто-то из членов комитета, извинился за мелочность председателя и начал говорить на общую больную тему о демократизации армии и взаимоотношениях комитета и командования. Я указал, что между нами не может быть ничего общего, так как комитет в постановлении своем от 8 июня пошел против правительства и против наступления. Тогда председатель предъявил новое постановление, составленное накануне, которым комитет допускал наступление. Казалось бы, вопрос исчерпан. Но тут встает какой-то поручик и заявляет, что доверия к главнокомандующему не может быть. Поручик командирован в Минск из Тифлиса комитетом Кавказского фронта и «кооптирован» минским комитетом. Прибыл для расследования моей «контрреволюционности». Прочел уличающий документ перехваченную мою майскую телеграмму генералу Юденичу, отправленную еще по должности начальника штаба Верховного главнокомандующего. В ней, между прочим говорилось: «Верховный главнокомандующий обратился уже с подробным письмом к военному министру с просьбой устранить вредную работу комитетов, парализующих распоряжения военного начальства и оказания содействия в борьбе с течениями, безусловно вредными в государственном отношении». Я разъяснил, что вопрос касался местных гарнизонных комитетов рабочих и солдатских депутатов Кавказа, которые не выпускали 104 тысячи пополнений на совершенно обезлюдевший фронт. Брусилов вспылил и наговорил в адрес поручика и комитета резкостей. Потом извинился и в конечном результате допустил в секретный архив Ставки комиссию комитета, которая, вернувшись Минск, явилась ко мне не то с объяснением, не то с полуизвинением.
Скучно, не правда ли? Но нам было не скучно, а мучительно тяжело в этой пошлой обстановке, не дававшей ни душевного равновесия, ни возможности отдаться всецело назревшей операции».
Однако это написано Деникиным в 1921 году, шесть лет спустя.
В то же время, есть свидетельства очевидцев, что Антон Иванович вел себя на заседании комитета грубо, сидел «с налитым кровью лицом и злобно светящимися глазами». Главковерх был даже вынужден извиниться перед членами исполкома за поведение Главкозапа.
Не исключено. В той ситуации, учитывая характер моего героя, он вполне мог сорваться на грубость.
Грубость — грубостью, но генерал Деникин внимательно изучал состояние политических противников, интересуясь, прежде всего, степенью их организационного и морально-психологического влияния на войска фронта. Итоги такой работы отражены в докладе Антона Ивановича Главковерху генералу Брусилову.
Комитеты 3 и 10 Армий удовлетворительны по составу и «идут в ногу с командующим». В то же время, во 2 Армии комитет малочисленный, несостоятельный, «слепо идет за фронтовым комитетом даже в крайних его проявлениях», поэтому требуется постоянная бдительность и влияние командующего. Лучше настроение в артиллерии, в пехоте «настроение пестрое». Настроение во 2 Армии хуже, чем в 3 и 10 Армиях. В 10 Армии «весьма вредно отражается крайнее ослабление числа штыков в ротах».
Главковерх, изучив доклад Главкозапа, наложил на нем резолюцию:
«При таком настроении стоит ли тут подготавливать удар?».
Деникин четко определил:
именно фронтовой комитет «тормозит полезную работу армейских комитетов». При этом он главную опасность видит в том, что «почти 50% членов фронтового комитета примыкают к большевизму».
В конфронтации Деникина с комитетами, которая день ото дня ужесточалась, главкозапу оказал помощь его верный соратник — начальник штаба генерал Марков. Он взял тяжесть дипломатических контактов с революционной демократией на свои плечи.
Марков положительно изнемогал от той бесконечной сутолоки, которая наполняла его рабочий день. Демократизация разрушила все служебные перегородки и вызвала беспощадное отношение ко времени и труду старших начальников. Всякий, как бы ничтожно ни было его дело, не удовлетворялся посредствующими инстанциями и требовал непременно доклада у Главнокомандующего или, по крайней мере, у начальника штаба. И Марков — живой, нервный, впечатлительный, с добрым сердцем — принимал всех, со всеми говорил, делал все, что мог; но иногда, доведенный до отчаяния людской пошлостью и эгоизмом, не сдерживал своего языка, теряя терпение и наживая врагов.
Но при этом, Сергей Леонидович, безусловно, оставался ярым противником новообразований революции — революционно-демократических учреждений, которые все более принимали форму злокачественной опухоли на и без того уже смертельно больном теле армии. В письме Керенскому Марков писал:
«Никакая армия по своей сути не может управляться многоголовыми учреждениями, именуемыми комитетами, комиссариатами, съездами и т.п. Ответственный перед своей совестью и Вами, как военным министром, начальник почти не может честно выполнять свой долг, отписываясь, уговаривая, ублажая полуграмотных в военном деле членов комитета, имея, как путы на ногах, быть может, и очень хороших душой, но тоже несведущих, фантазирующих и претендующих на особую роль комиссаров. Все это люди чуждые военному делу, люди минуты, и, главное, не несущие никакой ответственности юридически. Им все подай, все расскажи, все доложи, сделай так, как они хотят, а за результаты отвечай начальник. Больно за дело и оскорбительно дал каждого из нас иметь около себя лицо, как бы следящее за каждым твоим шагом. Проще нас всех, кому до сих пор не могут поверить, уволить и на наше место посадить тех же комиссаров, а те же комитеты — вместо штабов и управлений».
Увы, снова «глас вопиющего в пустыне»… А тут еще одна напасть. На пути Антона Ивановича всплыл…Пуришкевич. Да, тот самый лидер печально известной «Черной сотни». Послушаем Деникина:
«Контрреволюция» явилась лишь однажды в лице В.М. Пуришкевича и его помощника с нерусскими лицом и фамилией. Пуришкевич убеждал меня в необходимости тайной организации, формально — на основаниях устава утвержденного еще до революции «Общества русской государственной карты». На первой же странице устава красовалась разрешительная подпись кого-то из самых одиозных министров внутренних дел. Общество ставило себе действительной целью активную борьбу с анархией, свержение советов и установление не то военной диктатуры, не то диктаторской власти Временного правительства. Пуришкевич просил содействия для привлечения в состав общества офицеров. Я ответил, что нисколько не сомневаюсь в глубоко патриотических его побуждениях, но что мне с ним не по пути. Он ушел без всякой обиды, пожелав мне успеха, и больше нам не пришлось встретиться никогда. Пуришкевич в 1919 году приехал на Юг, держал вначале «нейтралитет», но к концу года повел сильную кампанию отчасти лично против меня, но более против левой половины «Особого совещания», прекратившуюся только с его смертью в Новороссийске от сыпного тифа»...
Вызвала переполох итак в нестройных рядах фронтовой революционной демократии и поздравительная телеграмма, посланная Антоном Ивановичем по поводу избрания генерала Каледина Донским атаманом. На телеграмму пришел ответ (шедший, кстати, подозрительно долго) новоиспеченного атамана:
«Сердечно благодарю за память. Пошли Вам Бог успеха. Дон всегда поддержит. Каледин».
Не знаю, что здесь узрели местные революционно-демократические вожди, какой заговор, но они ощетинились…
И все же, все это — цветочки. Волчьи ягод расцветали в комитетах… И Антон Иванович сосредоточивает главные усилия на попытках выкорчевывания ядовитых плодов.
Правда, в первое время он не применяет силовых методов в борьбе с комитетами. На заседании комитета 1 Сибирского корпуса, он смог убедить комитетчиков принять резолюцию о том, что те приложат максимум усилий для мобилизации личного состава на активные боевые действия в предстоящем наступлении. Более того, Антон Иванович добился осуждения тех, кто «воду мутит», посчитав таковыми бывших полицейских, которые, попав в полки, «проповедуют идеи большевизма, сбивая с толку людей».
При этом Деникин сделал небезынтересное наблюдение, о том, что иногда нежелание комитетчиков агитировать людей идти в бой обусловливалось «мелкими и вздорными причинами». Например, во 2 Сибирском полку солдаты обиделись, когда их заставили рыть канаву, а они «хотели делать плацдарм».
Главкозап искренне радовался, когда большевистская пропаганда в отдельных частях терпела неудачу.
Он счел возможным доложить Главковерху, что батальон 247 пехотного Мариупольского полка 38 корпуса, представленный для смотра, произвел «самое отрадное впечатление». Полк решил наступать, а о большевиках отозвался «как о предателях»17.
Однако потенциал мирных средств локализации негативного влияния комитетов на морально-психологическое состояние войск фронта со стороны Антона Ивановича был вскоре исчерпан. Время разговоров, увещеваний прошло. Поводом к применению силы послужил инцидент в 703 Сурамском полку. Посетив его, генерал пришел к выводу: степень разложения личного состава достигла критической точки. Полк стал неуправляем из-за подрывной работы большевиков, о чем он и доложил генералу Брусилову. Осталось уповать на силовые приемы по наведению порядка.
Наивно было бы валить всю вину за разложение армии на подрывную деятельности большевиков. Деникин это понимает. Но он уделяет большевистскому фактору разложения войск повышенное внимание. Освещая пост-фактум деятельность большевиков по разложению армии как одну из самых деструктивных, генерал, и это надо признать, исходит из конкретных событий, субъектом которых он был.
Более того, Антон Иванович вскрыл интересную, с точки зрения психологии, причину успеха большевистской пропаганды.
На его взгляд лозунги большевиков нашли благодатную почву у тех, у кого было «чувство животного страха перед наступлением, у людей, слабых волей». Это аргументируется тем, что «главная часть большевистских агитаторов направлена именно в те части, которые предназначались для наступления и до настоящего времени сравнительно находили силы для борьбы с агитацией».
Характерно, что генерал, кроме деятельности большевиков, выделяет еще некоторые причины, представляющие, по моей оценке, научную ценность для анализа проблемы разложения русской армии в 1917 году.
Пополнение, поступившее в части из тыловых гарнизонов в боевые части, серьезно снизило их боевой и, особенно, морально-психологический потенциал.
«Наплыв большого числа людей, скрывавшихся в течение всей войны и попавших жаждущие только личного блага, эти солдаты не признают распоряжений Временного правительства»18 — докладывал по инстанции генерал.
Бесправное положение боевых офицеров, не могущих управлять солдатами:
«Небольшая часть оставшихся боевых офицеров, лишенных всякого былого значения и авторитета, не имеют сил и средств противодействия широкой, планомерной и безнаказанной агитации большевиков и агентов противника»19
Частые полярные смены настроения частей. Сегодня полк, вынесший постановление о необходимости наступать, завтра под влиянием речей неизвестных агитаторов, обращается в дикую и недисциплинированную толпу, грозящую даже жизни офицеров, не примкнувшим к их настроениям.
Анализируя процесс разложения подчиненных ему войск, Деникин заметил:
«…главная часть большевистских агитаторов направлена именно в те части, которые предназначались для наступления и до настоящего времени сравнительно находили силы для борьбы с агитацией»20.
Генерал Деникин, полно владея обстановкой, четко подытожил свои аналитические наблюдения:
«Пока со стороны правительства не будут приниматься самые решительные меры борьбы с влияниями, разрушающими всяческие представления о государстве, патриотизме, чувстве долга, до тех пор резолюции и убеждения не помогут делу оздоровления армии»21.
Герой моего повествования глубоко вскрыл причины разложения войск с позиций военачальника и политика, наблюдающего непосредственно за процессами в воинских коллективах.
Акцентирование же внимания на антигосударственной политике большевиков свидетельствует, что генерал, при всем субъективизме своей позиции, понимает грандиозную опасность партийно-политического влияния на морально-психологическое состояние личного состава:
«На армию поведено правильное наступление крайне правых партий, а вернее провокаторов и немецких агентов. Эта агитация пользуется безнаказанностью»22.
В отличие от бессильного Временного правительства, Деникин выработал конкретные меры, которые, как я полагаю, при их настойчивом проведении в жизнь могли бы, по крайней мере, затормозить процесс разложения армии:
«Поставить офицеров в такое положение, чтобы они «не являлись объектом издевательств толпы, потерявшей всякое представление об ответственности»
Оградить армию от проникновения в ее среду лиц, «играющих на руку немцам и разлагающие последние, оставшиеся верными присяге части»; При этом главкозап особенно подчеркивает, что никакие причины не могут снять ответственность начальников перед Родиной»23.
И такой уникальный глубоко аналитический материал не был востребован Временным правительством! Почему? Однозначно ответить сложно. Но все же, по моему суждению, одна из главных причин — дилетантизм Временного правительства в военном строительстве.
Следует подчеркнуть и то, что генерал вскрыл причины разложения войск из анализа эмпирических материалов своего фронта. Поэтому в его обобщениях нет ссылок на общее развитие революции в стране. Они появятся постфактум в «Очерках Русской Смуты», но будут далеко не всегда объективными.
Видно, что для Антона Ивановича большевики все больше ассоциируются с комитетами вообще. В его официальных донесениях появляются нетипичные для военачальника полицейские оценки — «банда большевиков…».
Мы имеем здесь дело с эмоциями военачальника, который чувствовавшего всеми фибрами души военного профессионала высокого класса опасность разложения армии. Более того, он осознает свое бессилие и отсутствие поддержки вышестоящего командования в борьбе с так называемой «бандой большевиков».
Бандой ли?
И здесь начинаются парадоксы русской революции. Сегодня понятно, что партия большевиков летом 1917 года представляла собой отнюдь не банду, а хорошо организованную политическую силу, прекрасно понимающую свою стратегическую цель — захват власти, которая медленно, но уверенно выпадала из рук Временного правительства. ЦК РСДРП (б) умело организовал пропаганду в войсках под лозунгом, что не могли не поддержать утомленные кровавой бойней солдаты, да и офицеры — «немедленный выход из войны, мир без аннексий и контрибуций».
Но самый уникальный парадокс заключался в том, что большевистская партия работала в армии легально де-юре! Временное правительство рядом актов разрешило, например, митинги в войсках.
В какой армии мира это представляется возможным, тем более в военное время? Ответ однозначен: ни в какой!
Но это Россия. Год 1917. Революция. Воистину, «умом Россию не понять…».
Большевики умело использовали сложившуюся уникально-парадоксальную конкретно-историческую обстановку. С позиции Деникина его возмущение, находящее выражение в непарламентской лексике («банда большевиков») объяснимо: те, кого он называл «бандой большевиков», действительно завоевывали в новообразованных армейских революционно-демократических учреждениях, коими стали комитеты всех уровней, наибольший политический вес.
Но мог ли по-другому относиться Антон Иванович к работе партии большевиков в армии? Стоит ли удивляться, что для военного профессионала высокого класса, большевики в той ситуации, представлялись как банда?
Думается, что нет!
О какой партийной пропаганде может идти речь на театре военных действий? Тем более, о призывах не воевать в период… подготовки фронтовой наступательной операции? Химера! Генерала Деникин, офицер, присягавший на верность Отечеству, участвует в войне. Пусть войне несправедливой, но все же войне, которая бушует на русской земле!
И снова парадокс. Антон Иванович присягал на верность Временному правительству, разрешившему … революционную пропаганду в армии. Следовательно, попытки Деникина прекратить антивоенную пропаганду, не совсем легитимны. По крайней мере, по формальным признакам.
Гипотетически можно предположить: генерал Деникин в какой-то степени понимал, что бессмысленная война, чуждая российским интересам и русскому народу, полное разорение в стране, никчемное Временное правительство, настаивающее на продолжении «войны до победного конца», что только на руку союзникам, но никак не России, не может не подействовать разлагающе на войска. Не бессмысленно ли в таких условиях наступление? Антон Иванович Деникин — военачальник, обладавший гибким стратегическим и оперативно-тактическим мышлением, — не мог не задаться этим вопросом.
Однако мой герой не был тем, кем он был, если бы поддался этим терзающим душу сомнениям. Да, он каждодневно чувствовал, что Временное правительство, положительно не решив ни одной проблемы военного строительства в контексте революционных преобразований, создало благодатные условия для разложения армии и превращения ее в арену политической борьбы различных политических партий.
Но Антон Иванович присягал на верность Отечеству. Не важно какому, царскому или России времен Временного правительства. Отчизна то у него была одна! Долг офицера, взявшего на себя ответственность военачальника в воюющей России, брал верх! И логика тогда ясна. И не стоит упрекать Антона Ивановича за непарламентские выражения типа «банда большевиков».
И опять парадоксы русской истории. Большевики, столь успешно организовавшие пропаганду своих идей в русской армии летом 1917 года, создав в ходе гражданской войны могучую Красную армию, беспощадно пресекали любую подрывную пропаганду в красных частях и соединениях! И Ленин, и Троцкий, отдавая директивы по данному вопросу, то же, как и Деникин, не подбирали парламентских выражений. Расстрел — вот то средство, которое стало доминирующим в борьбе с подрывной пропагандой против Красной армии. Действительно, прав Л. Фейербах:
«В хижинах мыслят и иначе, чем во дворцах…».
Такая непростая диалектика. Вообще, во всей истории российской революции пока что вопросов больше, чем ответов…
Был еще ряд обстоятельств, стимулировавших решение генерала на силовую борьбу с разложением армии.
Во-первых, позиция командующих армиями Западного фронта: все командармы глубоко осознали опасность разложения подчиненных им войск. Их общее мнение выразил командующий 11 Армией генерал-лейтенант Кисилевский:
« Армия серьезно больна, дело может поправить только серьезный успех».
Во-вторых, наблюдаемое Деникиным бессилие Главковерха Брусилова, который, прибыв на Западный фронт, не смог ничего сделать для оздоровления морально-психологического состояния личного состава.
В-третьих, разочарование в действиях Керенского. Хотя, как я уже выше отмечал, Главкозап немного попал под обаяние фронтовых речей военного министра, но скоро понял: пламенные речи Керенского, на которые он был, как известно мастер, не произвели на разлагающиеся войска мобилизующего эффекта, который тот ожидал.
Итак, силовая борьба с разложением войск началась. Рассчитывать на чью-то помощь в ней Антон Иванович не мог и выработал гибкую тактику. Меры, принятые им, отличались решительностью и оперативностью.
Он вступил в ходатайство о расформировании 2 Кавказской гренадерской дивизии как «явно неспособной, пришедшей в состояние разложения». Генерал подавил волнения в 693 пехотном полку 174 дивизии, применив артиллерию (батарея сделала по бунтовщикам 40 (!) выстрелов). Для «расчистки дезертиров» в тылу пустил конницу24.
Но военачальник надеялся не только на пушки и конницу, применение которых влекло большие жертвы. Ему были свойственны и гибкость и военная хитрость.
После неудачной попытки командующего 10 Армией разоружить взбунтовавшийся 703 Сурамский полк, Деникин, подтвердив командарму-10 о неукоснительности выполнения приказа, четко вскрыл причины неудач при проведении вышеупомянутой акции:
кроме «настроения войск, назначенных на разоружение», Главкозап посчитал совершенно ненужным требование об одновременном разоружении полка и выдаче зачинщиков, которых «проще было бы взять после»; медлительность, нерешительность и слабая осведомленность частных начальников, допустивших чрезмерное окружение 703 полка, позволившее войскам, привлеченным для подавления беспорядков, участвовать в митинге; для акции был направлен «излишне большой наряд войск».
Кроме того, Деникин в борьбе с разложением войск организовал перманентное отслеживание настроений и морально-психологического состояния личного состава. Он поручает генералу Маркову разобраться в брожениях в 1 Сибирском корпусе (отказ идти в бой, угрозы в адрес офицеров и. т. д.). По итогам работы Марков доложил мнение Глакозапа в Ставку: порядок можно навести только силой.
Однако в своей борьбе Антон Иванович оказался без поддержки ближайших подчиненных. По его характеристике, один командир корпуса твердо вел войска, но испытывал сильнейший напор войсковых организаций. Другой корпусной командир боялся посещать свои части. Третьему Главкозап удовлетворил прошение об отставке, так как тот не выдержал резолюцию недоверия со стороны комитета.
Не лучше обстояло дело и с командующими армиями. Осознав опасность разложения войск, они, однако, активной борьбы с ним не вели. Командармы- 2, 3 (генералы И.А. Данилов и М.Ф. Квецинский) «находились всецело в руках комитетов». Лишь командарм-10 генерал Н.М. Кисилевский вел относительно независимую линию.
Не у всех начальников хватило мужества противостоять волне анархии. Деникин разделил их на три категории: продолжавшие исполнять свой долг, несмотря на неимоверные трудности условий; опустившие руки, «плывшие по течению»; заигрывавшие с революционной демократией, пытавшиеся завоевать ее доверие.
И все же Антон Иванович с большим трудом, но организовал частичную локализацию солдатских беспорядков. Увы, это был временный тактический успех: чем ближе приближалось бесславное летнее наступление, тем сильнее разлагались войска Западного фронта. Он вспоминал:
«Итак, шла сизифова работа. Командный офицерский состав вложил в нее душу, ибо в успехе ее видел последний луч надежды на спасение армии и страны. Все технические трудности были, в конце концов, преодолимы. Только бы поднять дух»…
Не удалось…
Естественно, что на комплекс мер, проводимых генералом Деникиным, последовала адекватная реакция комитетов. Представляет интерес сводка военного комиссара Западного фронта о настроениях войск. Из нее видно, какие практические шаги предпринимал Антон Иванович.
В документе отмечается, что в бытность Главкозапом генерала Гурко, комитеты пользовались его доверием. Им оказывалось содействие. После ухода Гурко и вступления в должность Деникина отношение к комитетам резко изменилось. Постепенно их отстранили от практической работы, к их требованиям и желаниям относились подозрительно, при всякой возможности комитеты заменялись создаваемой канцелярской организацией. Введение военно-революционных судов было принято командованием как первый шаг к возвращению старых порядков в армии.
Начались повальные аресты, и отношение к организациям еще больше ухудшилось: все это внесло озлобление в ряды армии, усиливало дезорганизацию этих частей, подстегивало враждебное отношение, «которое встречали в последнее время офицеры, работающие в армейских организациях со стороны некоторой части высшего командования и остальной массы офицерства».
Вряд ли генерал мог смягчить свою позицию, если бы комитеты стали более лояльны к командованию. В сложной обстановке вражды «верхов» и «низов» конфронтация только ожесточалась. Каждая сторона отстаивала свою правду. Никто не хотел уступать.
Похоже, что наш политический гладиатор на арене политического цирка революции получил серьезные ранения.
Но генерал Деникин — это не тот, кто может покинуть поле боя, пока живой… Борьба продолжается!
Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 47 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Политический гладиатор: выход на арену | | | Страсти накаляются |