Ночь упаданья яблок

Семёну Липкину

Уж август в половине. По откосам

по вечерам гуляют полушалки.

Пришла пора высокородным осам

навязываться кухням в приживалки.

Как женщины глядят в судьбу варенья:

лениво‑зорко, неусыпно‑слепо –

гляжу в окно, где обитает время

под видом истекающего лета.

Лишь этот образ осам для пирушки

пожаловал – кто не варил повидла.

Здесь закипает варево покруче:

живьём съедает и глядит невинно.

Со мной такого лета не бывало.

– Да и не будет! – слышу уверенье.

И вздрагиваю: яблоко упало,

на «НЕ» – извне поставив ударенье.

Жить припустилось вспугнутое сердце,

жаль бедного: так бьётся кропотливо.

Неужто впрямь небытия соседство,

словно соседка глупая, болтливо?

Нет, это – август, упаданье яблок.

Я просто не узнала то, что слышу.

В сердцах, что собеседник непонятлив,

неоспоримо грохнуло о крышу.

Быть по сему. Чем кратче, тем дороже.

Так я сижу в ночь упаданья яблок.

Грызя и попирая плодородье,

жизнь милая идёт домой с гулянок.

15–25 августа 1981

Таруса

Гребенников здесь жил…

Евгению Попову

Гребенников здесь жил. Он был богач и плут,

и километр ему не повредил сто первый.

Два дома он имел, а пил, как люди пьют,

хоть людям говорил, что оснащён «торпедой».

Конечно, это он бахвалился, пугал.

В беспамятстве он был холодным, дальновидным.

Лафитник старый свой он называл: бокал –

и свой же самогон именовал лафитом.

Два дома, говорю, два сада он имел,

два пчельника больших, два сильных огорода

и всё – после тюрьмы. Болтают, что расстрел

сперва ему светил, а отсидел три года.

Он жил всегда один. Сберкнижки – тоже две.

А главное – скопил характер знаменитый.

Спал дома, а с утра ходил к одной вдове.

И враждовал всю жизнь с сестрою Зинаидой.

Месткомом звал её и членом ДОСААФ.

Она жила вдали, в юдоли оскуденья.

Всё б ничего, но он, своих годков достав,

боялся, что сестре пойдут его владенья.

Пивная есть у нас. Её зовут: метро,

понятно не за шик, за то – что подземелье.

Гребенников туда захаживал. – «Ты кто?» –

спросил он мужика, терпящего похмелье.

Тот вспомнил: «Я – Петров». – «Ну, – говорит, – Петров,

хоть в майке ты пришел, в рубашке ты родился.

Ты тракторист?» – «А то!» – «Двудесять тракторов

тебе преподношу». Петров не рассердился.

«Ты лучше мне поставь». – «Придется потерпеть.

Помру – тогда твои всемирные бокалы.

Уж ты, брат, погудишь – в грядущем. А теперь

подробно изложи твои инициалы».

Петров иль не Петров – не в этом смысл и риск.

Гребенников – в райцентр. Там выпил перед щами.

«Где, – говорит, – юрист?» – «Вот, – говорят, – юрист». –

«Юрист, могу ли я составить завещанье?» –

«Извольте, если вы – в отчётливом уме.

Нам нужен документ». – Гребенников всё понял.

За паспортом пошёл. Наведался к вдове.

В одном из двух домов он быстротечно помер.

И в двух его садах, и в двух его домах,

в сберкнижках двух его – мы видим Зинаиду.

Ведь даже в двух больших, отчетливых умах

такую не вместить ошибку и обиду.

Гребенников с тех пор является на холм

и смотрит на сады, где царствует сестрёнка.

Уходит он всегда пред третьим петухом.

Из смерти отпуск есть, не то, что из острога.

Так люди говорят. Что было делать мне?

Пошла я в те места. Туманностью особой

Гребенников мерцал и брезжил на холме.

Не скажешь, что он был столь видною персоной.

«Зачем пришла?» – «Я к Вам имею интерес». –

«Пошла бы ты отсель домой, литература.

Вы обещали нам, что справедливость – есть?

Тогда зачем вам – всё, а нам – прокуратура?

Приехал к нам один писать про край отцов.

Все дети их ему хоромы возводили.

Я каторгой учён. Я видел подлецов.

Но их в сырой земле ничем не наградили.

Я слышал, как он врёт про лондонский туман.

Потом привез комбайн. Ребятам, при начальстве,

заметил: эта вещь вам всем не по умам.

Но он опять соврал: распалась вещь на части». –

«Гребенников, но я здесь вовсе ни при чём». –

«Я знаю. Это ты гноила летом угол

меж двух моих домов. Хотел я кирпичом

собачку постращать, да после передумал». –

Я летом здесь жила, но он уже был мёртв.

«Вот то‑то и оно, вот в том‑то и досада, –

ответил телепат. – Зачем брала ты мёд

у Зинки, у врага, у члена ДОСААФа?

Слышь, искупи вину. Там у меня в мешках

хранится порошок. Он припасен для Зинки.

Ты к ней на чай ходи и сыпь ей в чай мышьяк.

Побольше дозу дай, а начинай – с дозинки». –

«Гребенников, Вы что? Ведь Вы и так в аду?» –

«Ну, и какая мне опасна перемена?

Пойми, не деньги я всю жизнь имел в виду.

Идея мне важна. Всё остальное – бренно».

Он всё искал занятий и грехов.

Наверно, скучно там, особенно сначала.

Разрозненной в ночи ораве петухов

единственным своим Пачёво отвечало.

Хоть исподволь, спроста наш тихий край живёт,

событья есть у нас, привыкли мы к утратам.

Сейчас волнует нас движенье полых вод,

и тракторист Петров в них устремил свой трактор.

Он агрегат любил за то, что – жгуче‑синь.

Раз он меня катал. Спаслись мы Высшей силой.

Петров был неимущ. Мне жаль расстаться с ним.

Пусть в Серпухов плывет его кораблик синий.

Смерть пристально следит за нашей стороной.

Закрыли вдруг «метро». Тоскует люд смиренный.

То мыслит не как все, то держит за спиной

придирчивый кастет наш километр сто первый.

Читатель мой, прости. И где ты, милый друг?

Что наших мест тебе печали и потехи?

Но утешенье в том, что волен твой досуг.

Ты детектив другой возьмёшь в библиотеке.

Февраль – март 1982

Таруса

Дата добавления: 2015-08-20