Сентябрь

Ю. Нагибину

Какие новости у вас в календаре?

А впрочем, мне до них какое дело –

и в январе живу, как в сентябре,

настойчиво и оголтело.

Сентябрь, не отводи твое крыло,

твое крыло оранжевого цвета.

Отсрочь твое последнее число

и подари мне промедленье это.

Повремени и не клонись ко сну.

Охваченный желанием даренья,

как и тогда, транжирь свою казну,

побалуй все растущие деревья.

Что делалось! Как напряглась трава,

чтоб зеленеть с такою полнотою,

и дерево, как медная труба,

сияло и играло над землею.

На палисадники, набитые битком,

все тратилась и тратилась природа,

и георгин показывал бутон,

и замирал, и ожидал прироста.

Испуганных художников толпа

на цвет земли смотрела воровато,

толпилась, вытирала пот со лба,

кричала, что она не виновата:

она не затевала кутерьму,

и эти краски красные пролиты

не ей – и в доказательство тому

казала свои бедные палитры.

Вы не виновны! На другой мотив

вы мажете холсты до одуренья.

По меньшей мере – здесь шалил Матисс

и, как за кисти, брался за деревья.

Он виноват, но виноват давно!

Бывает слабость в старом человеке.

Но все это, что желто и красно,

что зелено, – пусть здравствует вовеки!

Как пачкались, как били по глазам,

как нарушались прежние расцветки.

И в этом упоении базар

все понижал на яблоки расценки.

Январь 1960

«Когда моих товарищей корят…»

Андрею Вознесенскому

Когда моих товарищей корят,

я понимаю слов закономерность,

но нежности моей закаменелость

мешает слушать мне, как их корят.

Я горестно упрёкам этим внемлю,

я головой киваю: слаб Андрей!

Он держится за рифму, как Антей

держался за спасительную землю.

За ним я знаю недостаток злой:

кощунственно венчать «гараж» с «геранью»,

и всё‑таки о том судить Гераклу,

поднявшему Антея над землёй.

Оторопев, он свой автопортрет

сравнил с аэропортом, –

это глупость.

Гораздо больше в нём азарт и гулкость

напоминают мне автопробег.

И я его корю: зачем ты лих?

Зачем ты воздух детским лбом таранишь?

Всё это так. Но всё ж он мой товарищ.

А я люблю товарищей моих.

Люблю смотреть, как, прыгнув из дверей,

выходит мальчик с резвостью жонглёра.

По правилам московского жаргона

люблю ему сказать: «Привет, Андрей!»

Люблю, что слова чистого глоток,

как у скворца, поигрывает в горле.

Люблю и тот, неведомый и горький,

серебряный какой‑то холодок.

И что‑то в нём, хвали или кори,

есть от пророка, есть от скомороха,

и мир ему – горяч, как сковородка,

сжигающая руки до крови.

Всё остальное ждёт нас впереди.

Да будем мы к своим друзьям пристрастны!

Да будем думать, что они прекрасны!

Терять их страшно, Бог не приведи!

1963

«Ремесло наши души свело…»

Андрею Вознесенскому

Ремесло наши души свело,

заклеймило звездой голубою.

Я любила значенье своё

лишь в связи и в соседстве с тобою.

Несказанно была хороша

только тем, что в первейшем сиротстве

бескорыстно умела душа

хлопотать о твоём превосходстве.

Про чело говорила твоё:

я видала сама, как дымилось

меж бровей золотое тавро,

чьё значенье – Всевышняя милость.

А про лоб, что взошёл надо мной,

говорила: не будет он лучшим!

Не долеплен до пяди седьмой

и до пряди седой не доучен.

Но в одном я тебя превзойду,

пересилю и перелукавлю!

В час расплаты за Божью звезду

я спрошу себе первую кару.

Осмелею и выпячу лоб,

похваляясь: мой дар – безусловен,

а второй – он не то чтобы плох,

он – меньшой, он ни в чём не виновен.

Так положено мне по уму,

так исполнено будет судьбою.

Только вот что. Когда я умру,

страшно думать, что будет с тобою.

1972

«За что мне всё это?..»

Андрею Вознесенскому

За что мне всё это? Февральской теплыни подарки,

поблажки небес: то прилив, то отлив снегопада.

То гляну в окно: белизна без единой помарки,

то сумерки выросли, словно растения сада.

Как этого мало, и входит мой гость ненаглядный.

Какой ты нарядный, а мог оборванцем скитаться.

Ты сердцу приходишься братом, а зренью – наградой.

О, дай мне бедою с твоею звездой расквитаться.

Я – баловень чей‑то, и не остаётся оружья

ума, когда в дар принимаю твой дар драгоценный.

Входи, моя радость. Ну, что же ты медлишь, Андрюша,

в прихожей, как будто в последних потёмках за сценой?

Стекло о стекло, лоб о губы, а ложки – о плошки.

Не слишком ли это? Нельзя ли поменьше, поплоше?

Боюсь, что так много. Ненадобно больше, о Боже.

Но ты расточитель, вот книга в зелёной обложке.

Собрат досточтимый, люблю твою новую книгу,

ещё не читая, лаская ладонями глянец.

Я в нежную зелень проникну и в суть её вникну.

Как всё – зеленеет – куда ни шагнёшь и ни глянешь.

Люблю, что живу, что сиденье на ветхом диване

гостей неизбывных его обрекло на разруху.

Люблю всех, кто жив. Только не расставаться давайте,

сквозь слёзы смотреть и нижайше дивиться друг другу.

1975

«Наскучило уже, да и некстати…»

Евгению Евтушенко

Наскучило уже, да и некстати

о знаменитом друге рассуждать.

Не проще ль в деревенской благодати

бесхитростно писать слова в тетрадь –

при бабочках и при окне открытом,

пока темно и дети спать легли…

О чём, бишь? Да, о друге знаменитом.

Свирепей дружбы в мире нет любви.

Весь вечер спор, а вам ещё не вдоволь,

и всё о нём, и всё в укор ему.

Любовь моя – вот мой туманный довод.

Я не учёна вашему уму.

Когда б досель была я молодая,

всё б спорила до расцветанья щёк.

А слава что? Она – молва худая,

но это тем, кто славен, не упрёк.

О грешной славе рассуждайте сами,

а я ленюсь, я молча посижу.

Но чтоб вовек не согласиться с вами,

что сделать мне? Я сон вам расскажу.

Зачем он был так грозно вероятен?

Тому назад лет пять уже иль шесть

приснилось мне, что входит мой приятель

и говорит: – Страшись. Дурная весть.

– О нём? – О нём. – И дик и слабоумен

стал разум. Сердце прервалось во мне.

Вошедший строго возвестил: – Он умер.

А ты – держись. Иди к его жене.

Глаза жены серебряного цвета:

зрачок ума и сумрак голубой.

Во славу знаменитого поэта

мой смертный крик вознёсся над землей.

Домашние сбежались. Ночь крепчала.

Мелькнул сквозняк и погубил свечу.

Мой сон прошёл, а я ещё кричала.

Проходит жизнь, а я ещё кричу.

О, пусть моим необратимым прахом

приснюсь себе иль стану наяву –

не дай мне Бог моих друзей оплакать!

Всё остальное я переживу.

Что мне до тех, кто правы и сердиты?

Он жив – и только. Нет за ним вины.

Я воспою его. А вы – судите.

Вам по ночам другие снятся сны.

1974

Дата добавления: 2015-08-20