Производство этилового спирта из пищевого сырья в СССР, млн декалитров 3 страница

«Положение "Россия - тюрьма народов" меня настораживает, ибо в первую очередь царская Россия была тюрьмой для русского народа, - подчеркивает А.Н. Сахаров. - Хорошо было бы сравнить положение русских крестьян, рабочих, ремесленников с другими народами и регионами. По некоторым моим наблюдениям, когда мы делаем такие сравнения, они идут не в пользу русского крестьянства и рабочих». А.А. Преображенский в той же связи привел такой пример: «...Β России существовала многочисленная категория податного населения, именовавшаяся ясачными людьми. Это нерусские народности Поволжья, Севера, Сибири. Но исторические реалии были таковы, что ясачными числились тысячи русских крестьян, добровольно перешедших в это состояние»⁵⁰.

Еще один штрих к этой картине добавляет российский исследователь А.Миллер: «Русские... были центральной и наиболее многочисленной этнической группой империи. По целому ряду причин как минимум до начала 20 в. не вполне верно называть их доминирующей группой в том смысле, в котором британцы и французы доминировали в своих империях... Господствующее положение в империи занимало полиэтническое дворянство, а русский крестьянин долгое время мог быть, и был в действительности, крепостным у нерусского, не православного, и даже нехристианского, дворянина»⁵¹.

Как заметил В.Д. Соловей, «империя питалась русской силой, но от этого взамен русские ничего не получали, кроме моральной компенсации, при этом всегда были "тягловой лошадью" и "пушечным мясом" империи»⁵².

В этой связи некоторые современные исследователи приходят к заключению, что «поскольку русский народ нес основную тяжесть держателя империи и был основным материалом ее строительства, укрепления и расширения, то российское государство было скорее антирусским, чем прорусским. Российские самодержцы и диктаторы никогда не считались с масштабами жертв со стороны русских...»⁵³. Другие же считают, что хотя русские и не стали имперским народом («умея повиноваться, они не привыкли господствовать»), «Российское государство не было, разумеется, антирусским. Оно, особенно в XVIII веке, было наднациональным и до последней степени дворянским»⁵⁴.
Последнее мнение ближе к истине. Злого умысла в отношении народа, являвшегося становым хребтом империи, у ее правителей быть не могло. Наибольшая тяжесть эксплуатации великороссов явилась следствием суровой объективной реальности. Русские, будучи самым крупным этносом России, в большинстве своем проживали в зонах, неблагоприятных для земледельческого производства: низкое плодородие почв, предельно сжатый (до 5 месяцев в году) цикл сельскохозяйственных работ, частые неурожаи из-за неустойчивости погоды и т. д. Поэтому в обществе с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта (каким было российское общество) русские и стали для государства основным источником изъятия этого прибавочного продукта⁵⁵.

Для определения статуса имперообразующего этноса в России весьма показательны поземельные отношения в местах смешанного проживания русских переселенцев и аборигенов. Российского правительство до начала XX в. придерживалось политики сохранения за коренными народами их родовых владений, а если и соглашалось на отступления от этого правила, то достаточно редко. Сохранились предписания «бить кнутом нещадно» тех, «кто у ясачных людей угодья пустошит», и «сбивати долой» переселенцев, устраивавшихся на ясачных землях. Известно немало случаев, когда во исполнение этих предписаний действительно ликвидировались как пашни, так и селения⁵⁶. В результате в районах массового испомещения русских переселенцев (в Поволжье, Сибири) типичной была ситуация, когда лучшие земли в округе столетиями принадлежали не переселенцам, а представителям местных народов, так что русские вынуждены были пользоваться покосами, пастбищами и рыбными ловлями «за договорную плату», «по упросу», «по полюбовному договору» с «иноземцами»⁵⁷. (В обыденном сознании коренных жителей такая ситуация порой находила оригинальное преломление: расселение в наиболее удобных для проживания местах они со временем стали истолковывать как доказательства большей сообразительности своего народа и глупости русских⁵⁸.)

***

В свете вышеизложенного более чем странным выглядят характеристики России как типичной («настоящей») колониальной империи⁵⁹. Подобные взгляды присущи не только зарубежной историографии, но разделяются и теми отечественными исследователями, которые без серьезных обоснований объявляют колониями Российской империи самые различные ее регионы.

Так, сотрудник аналитического отдела группы «Меркатор» Аркадий Попов понимает под империей (независимо от самоназвания и формы правления) «многоэтническое государство, в котором можно выделить метрополию с "титульным" населением и "нетитульные" колонии», и в то же время относит к «колониям» не только «национальные» регионы, но и «Тверь с Великим Новгородом»⁶⁰.

Идеологи «казачьего возрождения» считают «колонией Российской империи» Дон⁶¹. Некоторые сибирские историки объявляют колонией и свою «малую родину», а вооруженные столкновения русских с сибирскими аборигенами в XVII-XVIII вв. называют «колониальными войнами»⁶². Полагаем, что и здесь проблема не столько сущностная, сколько терминологическая.

Ведь если исходить из общепризнанных представлений о том, что такое колониальная империя, то непременным ее атрибутом следует считать наличие у нее как колоний, так и метрополии, живущей за счет колоний в более благоприятных, по сравнению с ними, социально-экономических условиях и имеющей отличные от колоний формы административного управления и устройства. Примечательно, что даже историки старой советской «школы», воспитанные на представлениях о «России - тюрьме народов» и вплоть до 70-х гг. прошлого века на все лады склонявшие «национально-колониальную политику царизма», не считали возможным относить к колониям большинство окраин Российской империи. О Прибалтике, Литве, Белоруссии, Украине, польских землях и Финляндии вывод был однозначен: это не колонии. А для Новороссии, Предкавказья и Сибири делалась важная оговорка: «были колониями лишь в экономическом смысле» (т. е. являлись «сырьевыми придатками»)⁶³.

Применительно к XIX российскими колониями, с формальной точки зрения, можно с некоторыми оговорками признать «Русскую Америку», некоторые районы Кавказа да Среднюю Азию, но считать, что Россия жила за счет их эксплуатации - значит, сильно погрешить против истины. И Кавказ, и Средняя Азия были присоединены к России в первую очередь по военно-стратегическим соображениям, и в экономическом плане по меньшей мере до исхода XIX в. несли империи сплошные убытки⁶⁴. А колонизация «Русской Америки» явилась, по историческим меркам, лишь кратким и мало что значащим для страны эпизодом...

Поиски метрополии в Российской империи привели некоторых зарубежных историков к весьма оригинальным заключениям. Так, согласно утверждению Р. Суни, в России носителями функции метрополии выступали императорская семья вместе с помещиками и бюрократией⁶⁵. Искусственность таких построений очевидна: в любом государстве, а не только в империях, правящая элита материально обеспечена лучше основной массы населения, в то время как в метрополиях «колониальные» доходы в том или ином виде распределяются практически по всем социальным слоям. Метрополия - это все-таки понятие прежде всего территориальное.
Над сущностью Российской империи задумывались еще дореволюционные исследователи. Н.Я.Данилевский (в книге «Россия и Европа») утверждал, что колонизационные потоки из центра страны лишь расширяют единый, нераздельный круг русской жизни и не создают колоний западноевропейского типа. С.М. Прутченко в 1899 г., касаясь административной структуры Сибири, подчеркивал, что это была «кость от кости и плоть от плоти общерусского управления». А по мнению В.И.Ламанского, «можно говорить об азиатской России», но «едва ли когда будет возможно говорить об азиатской Англии, Франции, Голландии, Испании и Португалии»⁶⁶. Среди современных авторов тоже немало тех, кто не считает Россию колониальной империей. Так, К.С. Гаджиев приходит к выводу, что Россия «не была метрополией, которая тем или иным образом эксплуатировала бы периферию и за ее счет обеспечивала бы своему населению более высокий уровень жизни»⁶⁷. По мнению А.Н. Боханова, «Россия в общепринятом смысле никогда не была колониальной державой и тем качественно отличалась от западноевропейских империй. Он обращает, в частности, внимание на то, что «темпы экономического развития целого ряда окраин, так называемых "колоний" были значительно выше, чем во многих "чисто русских" исконных областях и районах (ситуация, совершенно немыслимая ни для Французской, ни для Британской империй)»⁶⁸. Н.Лактионова отмечает такие отличия России от колониальных империй: «все ее жители находились под защитой единой системы законов», в то время как «в колониальных империях законы для колонизаторов и колонизуемых... различны»⁶⁹.

Подобной точки зрения придерживается и ряд других исследователей⁷⁰. А Татьяна и Валерий Соловей в качестве объекта колониальной эксплуатации в Российской империи рассматривают не нерусские народы, а русских, указывая на то, что «великорусские крестьяне были закабалены сильнее других народов и в среднем хуже обеспечены землей. Русские несли основную тяжесть налогового бремени. Даже перестав быть количественным большинством в составе населения, русские все равно поставляли больше всего рекрутов в армию. Имперская ноша русского народа не компенсировалась какими-либо политическими или культурными привилегиями и преференциями его трудящемуся большинству. В общем, с середины XVI в. по 90-е годы XX в. имперское государство существовало и развивалось исключительно за счет эксплуатации русских этнических ресурсов - эксплуатации, носившей характер поистине колониальный»⁷¹.

Нельзя, разумеется, отрицать и эксплуатацию нерусских народов. Ее просто не могло не быть при господствовавших в стране социально-экономических отношениях и формах правления. Объективные исследователи напоминают современным обличителям «колониальной политики царизма», что в России «строилась империя, а не рай на земле»⁷², и вместе с тем настаивают на разделении понятий феодальной (или капиталистической) и колониальной эксплуатации. «Существование национального угнетения в полиэтническом государстве вовсе не свидетельствует о колониальном характере управления», - пишет В.В.Трепавлов. А проблему расселения русских в «национальных регионах» он трактует следующим образом: «...колонизация вовсе не равнозначна колониализму, колониальной экспансии», и «если оценивать данный процесс без эмоций, то следует видеть в нем не колониальные аппетиты "царизма" или советского режима, а осуществление целенаправленной государственной политики, направленной в том числе на экономическое развитие окраин в интересах населения этих окраин»⁷³.

Немецкий историк А. Каппелер делает вывод, что «к российской дореформенной империи не подходит в качестве определения ее характера штамп "колониальной державы". Хотя элементы колониальной политики имели место... картине "колониальной империи" никак не соответствуют отсутствие превосходства в развитии метрополии над периферией; частичная дискриминация русских по сравнению с "колониальными" народами; в целом приоритет политико-стратегических целевых установок над экономическими. Запад России соответствовал модели колониальной державы еще в меньшей степени»⁷⁴. Надо бы только добавить, что такая характеристика справедлива по отношению не только к дореформенной, но и пореформенной России...

Возражая авторам псевдоисторических сочинений из бывших союзных и автономных республик СССР, рассматривающих свои народы в качестве жертв «колониальной политики царизма» и действий представителей «имперской нации», В.В.Трепавлов пишет: «Если... отойти от политизированных, конъюнктурных оценок, то оказывается, что русские вовсе не благоденствовали, как полагалось бы настоящим колонизаторам. Не начали они и беспощадную эксплуатацию "порабощенных" окраин. Вернее, русские наряду с населением национальных регионов подвергались такой эксплуатации со стороны государства»⁷⁵.
Однако претензии к «русским эксплуататорам» в последние годы выдвигаются и независимо от «колониальной» тематики. Например, казанский историк Искандер Измайлов утверждает, что в российской политике чуть ли не до наших дней вообще просматривается тенденция «подавлять нерусские народы»⁷⁶. По ироничному замечанию редколлегии серии «Окраины Российской империи», подготовившей несколько коллективных трудов по имперской проблематике, в «национальных историографиях» народов, входивших в состав Российской империи, теперь «на веру принимается стремление власти сделать жизнь своих нерусских подданных как можно более несносной». В этой связи члены упомянутой редколлегии (А.И.Миллер, А.В.Ремнев и А.Рибер) предлагают для достижения консенсуса русским - «полнее осознать репрессивность империи», а их соседям - «преодолеть односторонне негативный образ Российской империи, для которой, конечно, благополучие и свобода ее подданных никогда не была приоритетом, но которая отнюдь не была той "империей зла", какой она предстает в современных школьных учебниках соседей России»⁷⁷.
Но вряд ли подобные советы найдут в ближайшем будущем массовую поддержку в большинстве наших бывших «братских республик». Из них, если судить по сообщениям прессы, лишь в Белоруссии да Армении преподавание истории в последнее время не строится на россо- и руссофобии. В остальных уже давно взят курс на формирование самоидентичности, самоутверждение и консолидацию своего общества посредством нагнетания ненависти ко всему русскому, отрицания сколько-нибудь позитивного влияния России на исторические судьбы их народов и вместо объективного изложения нашей общей истории даются ее односторонние трактовки, грубо искажающие как ход, так и последствия реальных событий⁷⁸.
Не отстают от «ближнего зарубежья» и бывшие российские автономии. Некоторые из выходящих там на «имперскую» тему сочинений вообще представляют собой поток грязных оскорблений в адрес русского народа и явно направлены на разжигание межнациональной розни⁷⁹. Но политическая подоплека таких подходов обычно гораздо глубже, и порой она демонстрируется совершенно открыто. Русским предлагают покаяться за «многовековой гнет», прежде чем «получить право жить на исторической родине» того или иного этноса и «отработать долг» перед ним. Раздаются призывы «Россию разделить и поделить» в счет уплаты «исторических долгов» и даже называют вполне конкретные суммы «долга» в твердой валюте⁸⁰.
До последнего времени подобные настроения⁸³ нередко находили понимание и поддержку в определенных («либеральных») кругах нашей общественности, видимо, не слишком отягощенных ни любовью к своей («этой») стране, ни знаниями российской истории, однако потока претензий со стороны наших бывших «братьев» такая позиция не сокращала. Скорее наоборот. Весьма образно выразился по этому поводу писатель Анатолий Макаров. По его словам, последние двадцать лет «Россия только и делала, что стыдилась сама себя, признавала свои ошибки, рвала на себе волосы, била себя кулаком в грудь, шла на уступки и все равно слышит: извинитесь, покайтесь, признайте свою вину!.. Видимо, покаяться Россия должна в самом факте своего существования». Причины такого положения А. Макаров видит в том, что «слишком мы большие, чтобы нас любить. Чересчур размашистые...»⁸¹.
Вряд ли, однако, дело тут только в чрезмерной «размашистости». При всей надуманности и субъективности «обвинительных» трактовок российской национальной политики в далеком и не очень далеком прошлом, они в общем и в целом закономерны. Создавший империю народ, как правило, не вызывает больших симпатий у других народов империи; они его обычно «не любят» и используют любой повод для предъявления претензий («великим нациям не прощают их прежнего величия», - напомнил «россиянам» в 1994 г. писатель Дмитрий Балашов⁸²). Но что примечательно: такое отношение часто меняется по прошествии какого-то времени после распада империи. С обретением независимости народы часто утрачивают и те преимущества для культурного, социального и экономического развития, которые дает жизнь в большом, богатом и сильном государстве. Поэтому римлян ныне «любят» и гордятся даже мнимым родством с ними потомки практически всех некогда покоренных Римом народов. Прибалты с уважением отзываются о правивших ими немецких баронах. Предаются ностальгии по имперским временам и народы бывшей Австро-Венгрии. Андреас Каппелер нечто подобное предсказывает и в отношении бывшей Российской империи⁸⁴.
Оснований для ностальгических чувств у бывших «россиян», действительно, будет предостаточно, ибо судьба вошедших в состав России народов при объективном рассмотрении и соответствующих сопоставлениях оказывается не такой уж тяжкой, как кое-кем у нас порой рисуется. Особенно в сравнении с другими государствами.

***

Исторический опыт решения национальных проблем «у них» и «у нас» не раз привлекал внимание исследователей - как отечественных, так и зарубежных. К единому мнению в его оценках они, конечно же, не пришли, но разделительная линия в трактовке этого вопроса далеко не всегда проходит в соответствии с государственными границами сторон. И если, например, немецкий историк А. Каппелер лишь выражает неуверенность в обоснованности распространенного даже на Западе мнения о «более человечной модели контактов» европейцев с аборигенами в Северной Азии по сравнению с Северной Америкой (это, как он считает, «остается спорным вопросом»), то российский историк А.Б. Каменский убежден в полной сопоставимости судьбы сибирских народов под властью России и американских индейцев под властью США, хотя убедительных доказательств своей точки зрения он так и не приводит⁸⁵.

Позиция его оппонентов, напротив, выглядит довольно обоснованной. Новосибирские историки В.А. Ламин и Д.Я. Резун делают вывод, что политика Англии по отношению к американским индейцам и политика России по отношению к сибирским аборигенам была «слишком различной», чтобы проводить «точные аналогии»: «фронтир в истории США для американских индейцев означал весьма нелегкую судьбу, а порубежье в Сибири разрешало "аборигенный" вопрос преимущественно конструктивно». Д.Я. Резун объясняет это, в частности, тем, что «для фискальных целей Русского государства новая территория была нужна не столько для того, чтобы поселить новых русских поселенцев, сколько в плане новых плательщиков ясака... Для англичан же новая территория была важна прежде всего как очаг поселения белого человека»⁸⁶.

В самом деле. В редконаселенной Сибири «царизм» мало интересовали «пустые» земли; как уже отмечалось, он был кровно заинтересован в максимальном сохранении численности и платежеспособности реальных и потенциальных налогоплательщиков. Поэтому неудивительно, что в Сибири, в отличие от Америки, не отмечены ситуации, когда бы власти организовывали или хотя бы поощряли истребление аборигенов. Премии за скальпы, «чумные одеяла» и тому подобные атрибуты взаимоотношений европейцев и коренных жителей Северной Америки были просто немыслимы в Северной Азии.

Историки Негри и Хардт в своей книге «Империя» так характеризуют отношение «отцов-основателей» США к индейцам: «В сознании американцев территория Северной Америки воспринималась изначально как пустое пространство, а это было возможно либо через сознательное игнорирование самого факта существования коренного населения, либо через приравнивание их иным, нечеловеческим формам жизни, к недочеловекам, к атрибутам окружающей среды. Как для обработки земли ее следовало предварительно очистить от деревьев и камней, так и американскую территорию необходимо было освободить от местного населения... Индейцы рассматривались как природные препятствия... Они обитали по ту сторону Конституции». Комментируя это высказывание, современный философ и публицист Александр Дугин пишет: «...Как это ни парадоксально, неграм в США еще повезло. Даже в эпоху рабовладения за ними признавался статус людей. Пусть это были люди неполноценные, второго, а то и третьего сорта... Но все же они считались людьми», в то время как индейцы были «вынесены из числа людей»⁸⁷.

После обретения североамериканскими колониями независимости индейцы стали последовательно и энергично оттеснятся в неблагоприятные для жизни пустынные местности (резервации), которые они не могли покидать без разрешения властей. Прокормиться там традиционными методами ведения хозяйства было невозможно, и индейцы быстро вымирали от голода и болезней. В Канаде процесс вытеснения индейцев не принял столь крайних форм, положение аборигенов там было в целом лучше, чем в США, но общая динамика численности североамериканского коренного населения показательна: к началу XX в. оно сократилось с 4 млн. чел. до 200-300 тысяч⁸⁸. Для сравнения: в то же время во входящей в состав России Северной Азии общая численность коренного населения выросла с 200-220 тыс. чел (по другим данным - с 236 тыс.) до 822 тыс. чел.⁸⁹ И лишь этого факта достаточно, чтобы усомниться в справедливости утверждений о полной сопоставимости судеб североамериканских и североазиатских аборигенов.

Вопреки некоторым расхожим представлениям ни один народ, находясь в составе Российской империи, не повторил судьбу коренных жителей Карибского бассейна или Тасмании, не исчез полностью с лица земли⁹⁰. Академик А.П.Окладников писал незадолго до своей кончины: «Заселение Сибири русскими происходило не за счет вытеснения и тем более истребления аборигенов, а за счет освоения свободных пространств, путем "обтекания" пришельцами мест жительства коренных народов или вкрапливания отдельных селений в компактную массу аборигенов... Это одно из коренных отличий колонизации Сибири русскими поселенцами от тех катастрофических для коренного населения событий, которые произошли в Америке или, например, Автралии в ходе колонизации этих континентов западноевропейскими пришельцами»⁹¹. А за десять лет до того А. А. Преображенский обратил внимание исследователей на такой исторический парадокс: в то время, когда «цивилизованные» западноевропейские страны «уже вовсю вели истребительные войны, очищая от "дикарей" целые континенты, загоняя в резервации уцелевших туземных жителей... варварски-азиатский российский царизм в отсталой стране к присоединенным народам старался не применять насильственных методов»⁹².

В последнее время подобные взгляды разделяются многими историками независимо от их «школ», идеологических и политических пристрастий. Новосибирский историк А.С. Зуев отмечает, что «в сибирской истории невозможно найти примеров массового и немотивированного уничтожения язычников-аборигенов, подобно тому, что устраивали рыцари-крестоносцы на славянских землях или католические миссионеры и конкистадоры в Америке»⁹³.

Томский историк А.П. Казаркин проводит еще более широкие сопоставления: «Русское заселение Зауралья нельзя назвать безоблачным... Но все познается в сравнении, и здесь надо знать методы властвования в тюркских и монгольских кочевых империях. Л.Н. Гумилев считал русский опыт колонизации не столь негативным и по сравнению с западным: "К счастью для России, в ее истории не было тотального уничтожения слабых народов по принципу расы или идеологии, и этой заслугой предков можно гордиться"... В отличие от демократических США, Российская империя включала аборигенов в социальную иерархию, "инородцы" иногда делали успехи в карьерном продвижении, но условием достижения высоких чинов было крещение. Впрочем, на командных высотах иногда оказывались и мусульмане-аристократы»⁹⁴.

Сравнивать на собственном опыте режим эксплуатации в Российском государстве и у его соседей не раз приходилось народам, проживавшим в пограничных зонах на востоке страны. Случалось, что часть сибирских татар и бурят, протестуя против бесчинств некоторых представителей российской администрации, в XVII - начале XVIII вв. уходили в Монголию и Джунгарию, но оказывались там в гораздо более тяжелом положении и при первой же возможности возвращались в родные кочевья⁹⁵.

В.В. Трепавлов приводит примеры, когда выбор в пользу российского подданства делали не только близкие по культуре и религии народы (украинцы, белорусы, грузины, армяне), но и карелы, тувинцы, чуваши, башкиры, племена Приамурья, алтайцы-телеуты, калмыки, ряд народов Северного Кавказа. Россия представлялась им государством «с более выгодными условиями существования»⁹⁶.

Ш.Б.Чимитдоржиев, сопоставляя положение «покоренных» народов в Российской и Цинской империях, цитирует секретаря русского консульства в Урге Я.П. Шишмарева, сообщавшего, что многие рядовые монголы думают, будто «в России буряты - одноплеменники монголов... живут в стране, не терпя никаких стеснений, пользуясь равноправием во всех отношениях». «Такая идеализация жизни населения окраин царской России могла свидетельствовать лишь о том, в каком невероятно тяжелом положении находились монголы - подданные Цинской империи», - считает исследователь⁹⁷.

Схожие настроения отмечали наблюдатели и в других странах Востока. Англичан, анализировавших политику России в Средней Азии, удивляло, что «завоеванные расы сразу же становятся русскими гражданами и получают право селиться в любой части империи». А один из жителей Индии писал: «Нам все твердят о тирании и деспотизме России, нас пугают жестокостью ее правительства... Но когда мы читаем и слышим со всех сторон, что в России такой-то генерал мусульманин, другой - армянин, и несмотря на это, командующий целой армией, между тем как у нас каждый английский солдат лучше дезертирует, нежели согласится повиноваться и признать начальником туземца, будь последний хоть принц по крови, то сравнивая нашу горькую участь с судьбой и надеждами каждого верного России иноверца и иноплеменника, у нас невольно шевелится на уме вопрос: чем же это мы одни заслужили подобные унижения? И в безусловном отчаянии, сознавая всю безвыходность нашего положения, нельзя нам подчас и не позавидовать положению нашего брата мусульманина в так называемой вами деспотической России»⁹⁸.

В.В. Трепавлов называет стихийное формирование за рубежом у многих народов «позитивного имиджа Российского государства» «интересным явлением» и приходит к такому заключению: «В советской идеологии и соответственно в исторической науке целенаправленно культивировалось представление о Российской империи как поистине "проклятом прошлом" - самодержавно-крепостнической деспотии, мрачной обители тирании и реакции, тюрьме народов и т. п. Более взвешенный взгляд на историю нашей страны, утвердившийся в последние полтора десятилетия, позволяет избегать столь однозначных характеристик. Выясняется, что царская Россия представляла собой (и представлялась многим современникам) отнюдь не "темным царством", заслуженно обреченным на уничтожение. В частности, отношение к ней подданных-"иноверцев" разительно отличалось от придуманных позднее советских схем. Как ни странно, Россия в глазах ее подданных порой выглядела носительницей гораздо более свободного и справедливого правления (режима), чем окрестные владения»⁹⁹.
Примечательно, что еще в 1960-х гг. французские исследователи Ж. Фоллье и Д. Курран, проанализировав мировые колонизационные движения с древнейших времен до XX века, назвали «континентальную экспансию» России на восток «редкой по своему бескорыстию»¹⁰⁰. Но национальная политика России нередко выглядела выигрышной по сравнению с таковой же в других государствах не только на Востоке, но и на Западе. И это также не раз отмечалось современными историками.

Уже в XVI в. «все государства тогдашней Европы были этнически неоднородны и почти все сталкивались с множеством конфессий, - пишет Н.И. Цимбаев. - Вопрос заключается в том, что смотрели на эти проблемы московские власти иначе, чем в Западной Европе, где этнические меньшинства ассимилировались (с большей или меньшей долей насилия), а лица, не принадлежавшие к господствующей церкви, преследовались либо серьезно ограничивались в правах (Испания, Англия, Франция, немецкие и итальянские государства XVI в.)»¹⁰¹.

Народы Поволжья смогли ощутить различие в отношении к себе «русского» и «западного» миров в начале XVII в. - в ходе польской (по сути - западноевропейской) интервенции, и потому включились в борьбу с ней, активно помогая своим недавним завоевателям. Побывавший в России современник Смуты, английский купец и дипломат Джером Горсей объясняет столь, казалось бы, трудный для понимания факт тем, что «эти инородцы долго находились под властью русских царей, которые обходились с ними лучше, нежели со всеми другими нациями; и теперь, лишенные привычного хорошего обращения и притесняемые поляками, они возненавидели их, что и послужило им и русским на пользу. Они поднялись в огромном числе, вооружились, напали на поляков... расхищали их имущество и убивали»¹⁰².
По мнению Н.Лактионовой, «история свидетельствует, что по мере укрепления и роста крупных национальных государств Запада многочисленные этносы, населявшие эти территории, либо прекратили свое существование, либо превратились в этнографический материал»¹⁰³. А Ф.Шелов-Коведяев (заметный в 1990-х гг. политик либерального толка и историк по образованию) отозвался о национальной политике наших западных соседей в средние века еще более жестко: «...Хорошо известно, что подчинение скандинавским и германским рыцарским орденам заканчивается положением скота. Прусам (славянам), эстам и латышам запрещалось жить на своей земле в городах, даже заходить в них, вести торговлю, говорить на родном языке и получать образование выше начального. По средневековому шведскому каноническому праву адюльтер шведа с финкой не считался супружеской изменой, но если кого-либо надо было погубить, то такой секс приравнивался к зоофилии»¹⁰⁴.
...Современным обличителям национальной политики Российской империи, возможно, будет небезынтересно и мнение президента Республики Северная Осетия-Алания А.С.Дзасохова: «...Только российская имперская модель стремилась к такому слиянию периферии со своим государственным ядром, которое не знало режима ограбления присоединенных территорий или просто каких-либо преференций метрополии над колониями. Абсолютной доминантой становления России как империи было собирание земель путем привлечения населяющих их народов, их сохранение и развитие как ключевое свидетельство особой исторической миссии России и самой способности к ее осуществлению»¹⁰⁵.

Дата добавления: 2015-08-17