Производство этилового спирта из пищевого сырья в СССР, млн декалитров 2 страница

Поневоле вспоминаются слова поэта:
И сказку выбрал он с печальною развязкой,
И призрачное зло в реальность обратил.
Теперь бы эту быль обратно сделать сказкой,
Да слишком много дел, и слишком мало сил...

Итак, миф о беспробудном русском пьянстве оказался действительно мифом. Не в том аспекте, что на Руси никогда не пили. Пили, конечно, и немало. Но и русское общество и, что важнее, русское правительство осознавали эту проблему и искали эффективные и долговременные пути ее решения. Реформа 1894—1902 годов не только сокращала потребление водки, но и способствовала повышению качества алкогольной продукции, развитию новых отраслей промышленности (стекольной), повышению культуры населения как в сфере потребления спиртных напитков, так и в целом, развитию здравоохранения. При этом русское правительство было готово пойти на сокращение своих доходов от питейного сбора, справедливо рассчитывая на увеличение других доходов и дальнейшее «возрастание благосостояния населения». В результате пьянство было серьезно ограничено, уровень потребления алкоголя в стране стабилизировался, что подтверждается статистическими показателями. А происходившее при этом изменение культуры потребления водки и других напитков способствовало улучшению здоровья населения, сокращению числа «пьяных» преступлений, росту рождаемости. И хорошо бы нам сейчас воспользоваться хоть крупицами того опыта...

Была ли Россия "тюрьмой народов"?

Как с высоты сегодняшних знаний о судьбах нашей страны и мира оценить территориальное расширение России, сопровождавшееся включением в ее состав целого конгломерата земель и народов? В оценках здесь недостатка нет, но они часто носят диаметрально противоположный характер.

В последние годы особенно активны те аналитики, которые видят в территориальном расширении Российского государства прежде всего и главным образом негативные последствия - и для самого «имперообразующего этноса», и особенно для «других народов». Реанимируются некогда весьма популярные, но, казалось бы, давно отброшенные наукой откровенно политизированные представления о России как «тюрьме народов» и «агломерате накраденных провинций» (формулировка передовиц одной из социал-демократических польских газет начала XX в.)¹.

Как известно, выражение «Россия - тюрьма народов» восходит к сочинению заезжего французского литератора маркиза А. де Кюстина «Россия в 1839 году»; по общему мнению, оно было весьма далеко от объективности, но стало популярным у всякого толка революционеров. Ревностные приверженцы этой формулы никогда не отличались глубиной проникновения в тот материал, которым пытались оперировать. Нынешние ее адепты в своих суждениях не только поверхностны, но и крайне тенденциозны, демонстрируют плохое знание конкретно-исторического материала и руководствуются в основном эмоциями, в том числе - застарелыми «национальными обидами» и иными, далекими от науки соображениями и мотивами.
Жизнь когда-нибудь и в изучении «национального вопроса» все расставит на свои места. Пока же для торжества истины надо сделать максимально доступными для массового читателя на всей территории бывшего СССР мнение тех серьезных исследователей, которые, несмотря на политические катаклизмы и идеологические коллизии последних лет, остаются на почве реальных фактов и, кроме того, сохраняют способность «видеть за деревьями лес», т. е. учитывать при анализе тех или иных событий и явлений историческую перспективу и ставить их в один ряд с аналогичными процессами и явлениями в других регионах и странах.
Знаменательно, что к «национальной» проблематике в последнее время обращаются не только те исследователи, которые ее давно и целенаправленно разрабатывали, но и многие крупные, авторитетные ученые, ранее изучавшие совсем другие проблемы и потому имеющие возможность взглянуть на национальную политику Российской империи свежим, «не замыленным» взглядом. К их числу, например, принадлежит Н.И. Цимбаев. В своем выступлении на «круглом столе», состоявшемся в 1993 г. в МГУ и посвященном историческим судьбам русского народа, он дал глубокий анализ национальной политике и межэтническим отношениям в России, начиная с XVI в.

По мнению Цимбаева, «стержнем российской политики в отношении присоединяемых народов была не национальная, а социальная ассимиляция, когда местные правящие верхи не уничтожались, не изгонялись, не лишались своего привилегированного положения... а включались в состав господствующих в России сословий, сохраняя, как правило, свою веру, свои особые права и преимущества... Вплоть до второй половины XIX в.., - считает Цимбаев, - социальная ассимиляция верхних слоев покоряемых и присоединяемых племен и народов служила той твердой основой, на которой строилась российская политика постоянной территориальной экспансии. Успех этой политики не был, конечно, повсеместно одинаков... Но в целом российское правительство могло быть уверено не только в своей военной силе и дипломатическом искусстве, что позволяли подчинять народы, но и в своем административном умении держать их а повиновении. После вхождения в состав России местная знать, сделавшись незаменимой частью правящей системы, без долгих колебаний отдавала свои знания, опыт и авторитет делу укрепления Российского государства»².
В.В.Трепавлов, известный специалист по истории межнациональных отношений, приходит к аналогичным выводам. Он подчеркивает, что в России «одним из главных принципов имперской государственности была надэтничность, предполагавшая верность престолу вне зависимости от языка и вероисповедания». При этом «сам процесс формирования российского дворянства представлял собой постепенное интегрирование различных по происхождению людей и семей в единую аристократическую корпорацию... Российское дворянство, - пишет Трепавлов, - оказалось этнически открытым сословием, и на место в его рядах мог в принципе рассчитывать любой представитель нерусской элиты»³.

Той же точки зрения придерживается и Вахтанг Чкуасели, директор Института прокризисных исследований, и обращает особое внимание на то, что возможность делать карьеру на российской государственной службе элита присоединенных народов могла независимо от того, какой характер носило это присоединение - добровольный или через завоевание⁴.
Уточняющий характер носит одно из замечаний А.А. Преображенского на «круглом столе», состоявшемся в 1989 г. в Звенигороде и посвященном истории формирования Российского многонационального государства. «Конечно, нельзя говорить о некоем равенстве представителей народов в делах управления страной, русская администрация, вне сомнений, преобладала», - отметил Преображенский и вместе с тем указал на тот факт, что во второй половине XIX - начале XX вв. элита российского общества - дворянство - наполовину состояло из представителей нерусских национальностей (точнее - неправославных вероисповеданий)⁵. На полиэтничность российской элиты указывается и в коллективной монографии «Национальная политика России»: «По переписи 1897 года только 53 % потомственных дворян называли родным языком русский. Это свидетельствует о том, что почти половину их составляли потомки польской шляхты, украинской казачьей старшины, остзейских рыцарей, грузинских князей, мусульманских ханов и беков»⁶.
Примеры социальной и культурной ассимиляции нерусских элит в ходе территориального расширения Российского государства приводятся в последнее время во многих исследованиях, правда, не всегда с соответствующими этому явлению оценками и комментариями. Так, Ю.В.Любимов в очерке о русской колонизации Сибири обратил внимание на такой факт: после падения Сибирского ханства «многочисленная родня Кучума, несмотря на то, что представляла сторону противника государства, получила такие же права, которыми обладала русская знать». По мнению Любимова «это был не особый случай, а такова была традиция...»⁷.

Г.А. Аванесова вслед за Г.Ф.Быконей усматривает одну из особенностей чиновного деления дореволюционной Сибири в том, что в процесс складывания контингента классных чиновников там были втянуты и представители родовой верхушки (в основном якутов, бурят, татар), некоторым из которых «удавалось добиваться статуса российских дворян и соответствующих служебных назначений»⁸.

Анализируя итоги присоединения Казахстана к России, Н.Е.Бекмаханова и Н.Б.Нарбаев не обошли вниманием и судьбы местной элиты, отметив, что «часть местной аристократии, родоплеменной знати была приравнена к служилому сословию согласно «Табели о рангах» 1722 г., получила за службу дворянское звание, классные чины, жалованье, награды - медали и ордена, земельные владения». Было подчеркнуто также, что казахи имели право «свободно перемещаться по России и за рубежом, зачисляться в купеческое, мещанское и казачье сословия». И хотя они были освобождены от службы в регулярной армии (разрешался лишь набор волонтеров во время войн), «российское законодательство не ограничивало прав казахов поступать на государственную службу»⁹.
Как один из важнейших каналов рекрутирования местной элиты рассматривается некоторыми исследователями и офицерский корпус Российской империи. Ими приводятся весьма красноречивые цифры, свидетельствующие, в частности, что в начале XIX в. генералитет российской армии на 38 % состоял из лиц с «нерусскими фамилиями», из которых около половины являлись выходцами из Прибалтики, а православные среди высшего командования (вместе с единоверцами из Греции, Закавказья и Балкан) составляли лишь 65,5 %¹⁰.

Любопытную точку зрения на значение ассимиляции национальных элит для жизни империй высказал директор Института проблем глобализации М.Делягин. Он полагает, что непосредственной причиной распада СССР явился «отказ его руководства от культурной ассимиляции национальных элит (как это было в царской России) и пестование их особенности... Проблема СССР была в том, что центральная власть не ассимилировала элиты, а, напротив, выращивала их; они ее в конце концов и съели»¹¹.
Как бы то ни было в СССР, но политика социальной и культурной ассимиляции национальных элит, красной нитью проходившая через весь имперский период истории России, действительно являлась одной из важных причин прочности Российской империи.

* * *
Анализируя другие причины этой прочности, нельзя не отметить, гибкость российской национальной политики в целом. Правящие круги России в своем стремлении удержать под своей властью новые территории, как правило, старались приспосабливаться к местным условиям и не форсировать процесс перехода присоединенных народов к общегосударственным стандартам подданства и управления¹². Разнообразие стратегий по управлению периферийными зонами многие современные исследователи (включая зарубежных) вообще рассматривают как главный залог долгой жизнеспособности Российской империи¹³.
Национальную политику царской России нельзя, разумеется, идеализировать, как, впрочем, и подходить к ней с мерками ныне декларируемой морали и этики. (Еще раз напомним, что абсолютное большинство народов Российской империи было включено в ее состав в полном соответствии с господствовавшими тогда морально-этическими и правовыми нормами, а это обстоятельство, как уже отмечалось, далеко не всегда учитывались и учитываются суровыми критиками «русского царизма»). Нельзя, в частности, не видеть, что и в России национальной политике были не чужды элементы «классической» имперскости, включая действия по древнему как мир принципу «разделяй и властвуй». Давно известно, например, что некоторые высокопоставленные чиновники активно использовали в своем арсенале борьбы с набегами кочевников противоречия между калмыками и казахами, башкирами и татарами, казахами и башкирами¹⁴. Но это все же было скорее исключением из правил, чем правилом. Серьезные ученые в последнее время не раз обращали внимание как на «отсутствие в российской политике тенденций геноцида в отношении присоединенных народов», так и на то обстоятельство, что в Российской империи «методы беспощадного разорения и ограбления завоеванных стран и народов... никогда не практиковались»¹⁵. Такие методы были крайне невыгодны правящим кругам страны, постоянно обеспокоенным «малолюдством» своих подданных, особенно - на окраинах.
Но даже если бы у правителей России и появилось желание уничтожить какой-то народ, чисто технических возможностей для этого у них было немного. Ведь Российская империя была в военно-техническом и экономическом отношениях слабее ведущих западноевропейских держав, не останавливавшихся при строительстве своих империй перед истреблением целых племен и народов. Не случайно знаменитый и уникальный в своем роде скоропалительный указ Сената от 1742 г. «искоренить немирных чукчей вовсе» (в ответ на их все более дерзкие нападения на русских переселенцев и находившихся в российском подданстве юкагиров и коряков) всерьез так никто и не пытался осуществить, и военные экспедиции на Чукотку закончились полной «конфузней»¹⁶. (По словам специально изучавшего этот вопрос А.С. Зуева, делая ставку на насильственный метод подчинения, «русская сторона не смогла обеспечить его военно-техническими, фортификационными, материальными и организационными мерами, соответствующими природно-климатическим условиям отдаленного региона и специфике военных действий против неорганизованного, но воинственного противника». Кроме того, у российской администрации не было должных стимулов к развертыванию широкомасштабных военных действий по «покорению» Чукотки из-за ее бедности пушниной.) В итоге русские власти просто отказались от силовых методов присоединения полуострова, и оно произошло мирным путем к концу XVIII в.¹⁷

В редконаселенной Сибири правящие круги были кровно заинтересованы в максимальном сохранении численности и платежеспособности реальных и потенциальных налогоплательщиков, особенно тех, кто добывал пушнину, долгое время выполнявшую для нашей страны функции своеобразной валюты («мягкого золота»). Еще классик сибиреведения С.В.Бахрушин считал необходимым отметить «заботливое, хотя и не бескорыстное отношение центрального правительства к инородцам» Сибири¹⁸. Центральная власть шла крайне неохотно на карательные меры даже против совершавших тяжкие преступления аборигенов (грабивших казенные грузы, убивавших ясачных сборщиков и т. д.), предпочитая прощать тех, кто «приносил свои вины». А самых упорных «непослушников» предписывалось «смирять» лишь «небольшим разореньем»¹⁹.

Такая политика порой проводилась в ущерб прямым интересам переселенцев. Случалось, что местные «князцы» сильно злоупотребляли готовностью Москвы закрывать глаза на убийства русских людей и после «принесения вины» не только тут же брались за прежнее, но и подбивали своих соплеменников на антирусские выступления, ссылаясь при том на собственную безнаказанность²⁰. Историки отмечали также беспомощное положение русских промысловиков, подвергавшихся во время охоты нападениям аборигенов. Напуганные строгими запретами «жесточить иноземцев» и предпринимать против них самовольные действия, «промышленные люди» жаловались в Москву, что «без государева указу собою оборониться» и «иноземцев против побивать» они не смеют²¹. Конечно, далеко не все «промышленные» и даже служилые люди были столь законопослушны: случаи грабежей и «на- сильств» с их стороны фиксируются многими источниками. Но в данном случае важно отметить сам факт опасения «государевой опалы» за действия, направленные против ясачных людей.
...Для западных окраин империи, вошедших в состав России в XVIII в., была характерна еще большая осторожность в национальной политике, особенно - в отношении остзейских немцев. В своем стремлении сделать их надежной опорой престола, Петербург не реагировал даже на притеснения русских в Прибалтийском крае²². Весьма своеобразной была также политика центральной власти по отношению к российским мусульманам. При Екатерине II попытки их христианизации (кстати, довольно слабые) были оставлены и заменены курсом на свободу исповедания ислама, подкрепленным «высочайшим» обещанием охранять мусульманскую веру, выделением казенных денег на строительство мечетей и созданием (для контактов с властью и соответствующего надзора) мусульманских духовных управлений. Крымскотатарская и волжско-татарская знать была уравнена в правах с российским дворянством²³.
Главные причины подобной толерантности, скорее всего, прозаичны. Особенности как внешней, так и внутренней политики российских властей в значительной мере определялись тем, что по своему экономическому и военному потенциалу Россия, как уже отмечалось, существенно отставала от ведущих европейских стран, а по геостратегическому положению находилась, по сравнению с ними, в гораздо менее выгодном положении. Отсюда и более гибкая, чем в большинстве других империй, национальная политика, и стремление использовать для улаживания конфликтов прежде всего мирные методы, и включение без особых сложностей в состав своего господствующего класса элиты завоеванных народов...

* * *
В последнее время, пытаясь выяснить причины прочности Российской империи в течение по меньшей мере двух столетий, историки дали немало общих характеристик ее национальной политики и межэтнических отношений на ее территории. Н.И. Цимбаев в этой связи выделяет «два исторически обусловленных обстоятельства.
Первое: Россия была империей без имперской нации. Она принципиально отличалась, к примеру, от Австрийской империи, где господствовали немцы.
Второе: Россия была империей, где отсутствовало жесткое противопоставление подданных, принадлежавших к одной конфессии, всем остальным. Этим она отличалась от Османской империи, в которой мусульманин (необязательно турок-осман) всегда признавался правым в споре с немусульманином.
Основной принцип Российской империи - деление социальное, сословное, а не национальное или религиозное. Особенно строго этот принцип выдерживался в XVIII - начале XIX вв., когда в России находили желанное убежище представители народов и исповеданий, которые преследовались на своей родине»²⁴.
В.В.Трепавлов считает, что «в России сложилась особая цивилизационная структура (локальная цивилизация), которой присущи определенные алгоритмы взаимной адаптации множества народов и друг к другу, и к государству в целом... Здесь сказались и огромные расстояния, и открытая, демократическая русская культура, и возможность обходить суровые законы, и традиционная установка правящих кругов на сотрудничество с этническими элитами, и многое другое. Все это сплачивало полиэтническую систему, придавало ей прочность, превращало в "непоколебимый столп" (как выразился казахский хан Абу-л-Хайр)»²⁵.
А по мнению Л.Н.Гумилева, «весь XVIII в. соседние народы по инерции воспринимали Россию как страну национальной терпимости - именно так зарекомендовало себя Московское государство в XV-XVII вв. И поэтому все хотели попасть "под руку" московского царя, жить спокойно, в соответствии с собственными обычаями и с законами страны»²⁶. Здесь, как обычно у Л.Н. Гумилева, не обошлось без преувеличений, но в целом с мыслью о национальной терпимости как одном из принципов внутренней политики России следует согласиться.

Аналогичной точки зрения придерживаются многие исследователи. Так, А.И. Вдовин обращает внимание на принципиальное неприятие правящими кругами России национализма как такового и приходит к следующему заключению: «Царская власть относилась к несанкционированному русскому национализму с таким же подозрением, как и к национализму нерусских народов. В знаменитой триаде "самодержавие, православие, народность" последняя понималась "туманно, отнюдь не в этнографическом смысле, а больше как умонастроение, - писал известный историк русского зарубежья Н.И.Ульянов. - К ней относились все преданные престолу, независимо от национального обличья и веры"... Н.И.Ульянов считал истинным суждение В.А.Маклакова о том, что "чистое самодержавие" не понимало смысла национальной проблемы по причине равенства в его глазах всех национальностей»²⁷.

На научной конференции, состоявшейся в Вашингтоне в 1990 г. и посвященной внешней политике Российской империи, говорилось, что «в исторически формировавшейся как многонациональная Российской империи всегда отсутствовали традиции "зоологического национализма", "апартеида" или же поисков "чистоты крови", ибо в конечном счете во внимание принимался лишь один критерий - служение интересам России...»²⁸. Важной особенностью Российской империи считается также отсутствие в числе ее подданных людей «второго сорта», вроде метисов, мулатов и квартеронов - типичных для колоний западноевропейских стран. Дети от смешанных в расовом отношении браков, если были крещены, никак не отличались в правовом отношении от русских²⁹. Примечательна позиция по этому вопросу некоторых наших западных коллег, в целом весьма далеких от идеализации российского прошлого. Так, исследователь этнических проблем американец Р. Шермерхорн, настаивающий на неразрывности понятий «империализм» и «расизм», еще в 1970 г. счел необходимым оговориться, что история знает одно исключение: «Российская империя расизма не знала никогда»³⁰. На основании каких данных историки из бывших автономий пишут, что «деспотическая система» в России поддерживалась «державным шовинизмом русского народа, считавшегося выше всех "инородцев"»³¹, - Бог весть...

* * *

Национальная терпимость «верхов» невозможна в стране, где нет национальной терпимости у «низов». И русский народ проявил это свойство своего характера с давних времен, что не могло не облегчить правящим кругам проведение гибкой национальной политики. (Российским властям и в этом отношении крупно повезло со своим народом). «Русские могли стать костяком столь большого государства исключительно благодаря своей этнической терпимости к другим народам», - уверен Р.Г.Абдулатипов, бывший министр по делам национальностей РФ³².

Исследователи обращают внимание на тот факт, что ни в устном народном творчестве, ни в русской классической литературе не воспевался русский человек как господин и повелитель других народов, что в иерархии духовных ценностей русского народа никогда не превалировали черты высокомерия, что русскому сознанию была чужда как религиозная, так и этническая нетерпимость, а наоборот - была присуща «комплементарность», т. е. способность мирно уживаться с представителями других рас, национальностей и вероисповеданий. Немало написано и об удивительной пластичности восточных славян вообще, их способности к вживанию в чужие этносы, приводившей порой к ассимиляции не русскими, а русских³³.

Любопытно суждение о русском народе выдающегося идеолога и просветителя крымско-татарского народа Измаил-бея Гаспарлы (Гаспринского). «Наблюдения и путешествия убедили меня, - писал он, - что ни один народ так гуманно и чистосердечно не относится к побежденному, вообще чужому племени, как наши старшие братья, русские. Русский человек и простого, и интеллигентного класса смотрит на всех, живущих с ним под одним законом, как на своих, не высказывая, не имея узкого племенного себялюбия... Служащий или образованный мусульманин, принятый в интеллигентном обществе, торговец в среде русского купечества, простой извозчик, официант в кругу простого люда - чувствуют себя одинаково хорошо и привольно, как сами русские, не тяготясь ни своим происхождением, ни отношениями русского общества, так что образованные мусульмане, имевшие случай знакомиться с разными европейскими обществами, наиболее близко, искренне сходятся с русскими людьми. Это не более как следствие едва уловимого качества русского национального характера...». В.В.Карлов по поводу этого высказывания пишет: «Такие социально-психологические особенности межэтнических взаимодействий русского народа со всеми его партнерами были подготовлены многовековым опытом контактов и общения...»³⁴.

Интересное дополнение к этому материалу дает сравнительный анализ русского присутствия в Средней Азии и английского в Индии, проведенный С.В.Лурье. Ею, в частности, показано, что если англичанам было свойственно не просто пренебрежительное, а прямо-таки вызывающе хамское отношение к индийцам и полное игнорирование их чувств, то русские в Средней Азии демонстрировали совсем другие свойства. В местах совместного проживания с «туземцами» русские быстро усваивали местные наречия. В школах практиковалось совместное обучение детей разных национальностей. Сторонних наблюдателей удивляло, что «туземцы» запросто ходили к русским в дома, в то время как для англичанина принять у себя в доме даже европейски образованного индуса было чуть ли не подвигом³⁵.

Кстати, обычай русских и аборигенов ходить друг к другу в гости имел давние традиции. В XVI-XVII вв. он фиксировался источниками применительно к Поволжью, Уралу, Сибири и вызывал серьезное беспокойство церковных иерархов, опасавшихся за духовное здоровье своей паствы, тесно общавшейся с иноверцами³⁶.

Историки давали различные объяснения русской толерантности. Писали о том, что она веками вырабатывалась в условиях постоянных контактов с иными народами и в известной мере воспитывалась православием³⁷. Известный философ и публицист «первой волны» русской эмиграции И.А. Ильин вообще считал возможным говорить не только о русской, но и о «православной терпимости» в целом. «Весь смысл бытия русского народа, весь "Свет тихий" православия погибли бы, если бы мы хотя бы один раз в нашей истории стали бы на путь Германии и сказали бы себе и миру: мы есть высшая раса...»³⁸.

Исследователи указывают и на отсутствие резкого социального различия между русским и другими народами империи, а применительно к восточной окраине страны - на «отсутствие той резкой грани, которая отделяет... человека европейской культуры от дикаря»³⁹. Объясняют комплементарность русских и их многочисленностью: «Обычно национальное чувство возбуждается в результате притеснения или даже угрозы денационализации», «многочисленному и раскинувшемуся на огромной территории русскому населению это, естественно, не угрожало»⁴⁰.
Но в публицистике последних лет встречаются и иные оценки русской толерантности. Тот факт, что русские «так и не научились повелевать», подобно «западным» народам, одними авторами констатируется с нотками сожаления⁴¹, другими же не слишком грамотно используются как повод для прямых упреков в адрес «имперообразующего этноса». Так, некто В.Шевелев в одной из некогда популярных газет заявил: «У русского народа... не хватило ни духа, ни самосознания, ни численности, чтобы стать народом-победителем, подобно древним римлянам, персам, византийцам, а позднее англичанам... Русский народ оказался не так воспитан, не так образован и не так культурен, чтобы стать достойным хозяином великой империи»⁴².
С оценкой роли и места русских в созданной ими империи вообще происходят интересные метаморфозы, обычно, правда, весьма далекие от объективного подхода к столь непростому вопросу. Русский народ не стал в Российской империи господином, и над этим обстоятельством в последнее время все чаще иронизируют те же заступники «порабощенных народов», которые требуют от русских покаяния за «многовековое угнетение» и «великодержавный шовинизм». Отсутствие национальной спеси может теперь рассматриваться и как чуть ли не еще одно подтверждение «рабской сущности русского национального характера» (выражение писателя В.С.Гроссмана, популярное в начале «Перестройки»)...
И еще на одном аспекте истории межэтнических отношений в Российской империи хотелось бы остановиться. В последнее время возрастает интерес исследователей к фольклорным материалам, содержащим оценки и характеристики русских различными народами⁴³. Вырисовывается действительно любопытная картина, но проецировать ее на реальные этнокультурные контакты - дело рискованное. Если, например, попытаться по дошедшим до нас пословицам и поговоркам судить о взаимоотношении русских и татар, то придется делать вывод об их постоянной и глубокой вражде, что, однако, противоречит твердо установленным историческим фактам. По крайней мере русские и татарские крестьяне (т. е. самая многочисленная категория населения этих народов), как правило, прекрасно ладили друг с другом⁴⁴.

* * *

По мнению российского исследователя Г.С.Кнабе, «основная цель всякой империи - извлечение выгод для народа, ее создавшего, за счет народов, в нее включенных»⁴⁵. Подходит ли такой признак имперскости к России?
Как считают многие исследователи, положение имперообразующего этноса в России было беспрецедентным. Государственная власть официально ставила все народы России в одинаковое положение, рассматривая их как субъекты гражданского и публичного права, однако самым обычным явлением в России (и, пожалуй, уникальным в мире) была гораздо большая степень эксплуатации имперообразующего народа, чем «покоренных» им. Этот, до недавнего времени с трудом принимавшийся нашим «общественным мнением» факт ныне признается практически всеми серьезными учеными, включая зарубежных⁴⁶.

Господствующей, «имперской» нацией русских, правда, теперь называют авторы псевдонаучных сочинений, выходящих главным образом в бывших союзных и автономных республиках СССР, но, конечно же, - бездоказательно, ибо сложно что-либо противопоставить данным о большей степени эксплуатации русского народа по сравнению с другими, какую бы из ее разновидностей мы не взяли - рекрутскую повинность, налоговый гнет или крепостничество в целом⁴⁷. В России именно русским «пришлось вынести основные тяготы по превращению страны в европейскую державу», - заключает В.М. Кабузан⁴⁸. «Масса русских крестьян жила хуже, чем большинство крестьян в других регионах империи, особенно западных», - пишет В.В.Трепавлов⁴⁹.

Дата добавления: 2015-08-17