Глизер о своем творчестве

...Я ставила себе (в роли Скобло) задачу искать такие приемы, которые помогали бы зрителю воспри­нять играемый образ как выразителя какого-то явления, ибо мне казалось, что всякий образ ценен постольку, поскольку является «собирательным» и объясняет какое-нибудь явле­ние. Я хотела играть образ так, чтобы зритель, глядя на него, «ощущал» явление и среду, этот образ породившую,— что ценнее, так как вызывает у зрителя более Сложное вос­приятие.

Поясняю примером.

Ведь можно было трактовать Скобло во «Власти», если б думать о ней вне явления и среды, выразителем которых она является, совершенно иной. И рассуждать примерно так: «старушка лет под семьдесят... попала в перепалку на вок­зале... поезда идут не во-время... уже ночь... приткнуться не­куда... чего она треплется?. пошла бы поспать...» и т. д.

Это было бы актерской обывательщиной.

Кроме жалости к ней и искреннего пожелания кремато­рия, я у зрителя ничего бы не вызвала.

Разве это было бы правильно? Конечно нет.

В том-то и дело, что строилась она иначе, поскольку основное в пьесе было — Октябрьский переворот и отношение к нему разных социальных групп и группочек. С этой точки зрения Скобло рисовалась совсем иной. Она в пьесе была представительницей партии народных социалистов. И мне важно было вывести в Скобло черты, наиболее характерные для этой «партии», например: расхождение слов с делом, лжепафос, то есть, свойства, для отдельной старушки, воз­можно, совсем и не характерные. Скобло — представительни­ца данной социальной группы и тем самым — определенной идеи и явления...

Как у меня сложилась роль Скобло?

... Когда-то я слышала, как один товарищ читал хорошо комические рассказы, где изображался старик. Я его потом тут же пародировала. Схожесть была небольшая, но само­стоятельно получилось довольно забавно. По реакции окру­жающих я поняла, что это можно будет когда-нибудь ис­пользовать. Сразу же отложила это в свои актерские «заго­товки». Но в «заготовках» в разряде «старух» кое-что уже было. У одной из актрис была манера держать при разго­воре нижнюю губу вперед. Почему-то эта губа мне очень нравилась, и я ее утилизировала для Скобло, она мне дала основу характерности речи в этой роли, постановку всей головы.

Все это я вспомнила и на-редкость легко и без мучений «схватила» эту роль при чтении. Правда, тон, которым я эту роль читала, был очень низок, технически труден и, в конце концов, смел и резок. Поэтому я за все это немного боя­лась. Но от одного жеста (который я делаю на словах: «в данный момэ-энт») мне стал вдруг ясен весь (внешний) дви­гательный рисунок роли. Кроме того, меня очень заботило, чтоб эту роль максимально «очеловечить», дабы не получи­лась схема (кстати, тогда начали говопить о «живом чело­веке» на сцене). Надо было скелет речи облечь в плоть и кровь, наделить ее противоречиями, то есть сделать выра­зительной и убедительной. Согласовав это с автором, я ста­ла «раздувать текст», ища, главным образом, таких штри­хов, которые бы «очеловечивали», делали бы ее, так оказать, более «теплой».

Например, было: «Я немедленно покидаю вокзал!»

Я прибавила: «Я немедленно покидаю засед... собра.. вок­зал!»

Эту реплику она должна говорить в большом аффекте, я привычное состояние находиться на собраниях — гово­рильнях того времени — заставляет,ее не сразу найти опре­деление своего настоящего местопребывания.

Короче — я смело приступила к читке на первой репетиции за столом и сразу почувствовала по реакции правиль­ность взятого курса, что у меня бывает редко, ибо читаю я скверно и «застольный» период для меня самый мучи­тельный.

Если бы не было у меня «заготовочного» материала, я бы наверняка не справилась с этой ролью в такой короткий срок, как три недели («Власть» делалась к десятой годов­щине Октября).

Внешность мне была сначала ясна лишь по двум-трем де­талям. Ото было: портфель, пенсне на шнурке и шляпа «пи­рожком». Все это я себе дома, завела и в трудные минуты работы прибегала к ним. Когда я надевала эти части костю­ма, мне становилось легче не только работать, но и разре­шать трудные места.

Немного помогла мне (в смысле нахождения «стойки») карикатура на Шаляпина в роли «Дон-Базилио», которую я вытащила из домашних вещей и специально повесила на стену в своей комнате.

Таким образом, была «стойка» фигуры, характерность го­лоса, шляпа, пенсне и портфель. Кроме того я знала, что, эту роль мне нужно внешне обязательно сделать худой, ибо все мои прежние роли были или обычны или с толстой внешностью. Поэтому определился темный тон костюма, как утончающий фигуру; Эти же сображения продиктовали вы­сокую талию и длинную юбку (в семнадцатом году так и носили).

В виду того, что.Скобло является лидером партии «на­родных социалистов», нужно было ее трактовать как чело­века не дела, а человека слов. Нужно было показать че­ловека фразеологии. Поэтому я стала усиленно наблюдать и следить за людьми ораторствующими и ходить на всяче­ские собрания.

Я пошла и на происходивший тогда съезд работниц и крестьянок. Съезд был многолюден и очень ярок. Я прямо была поражена, как авторы наши, да и театры, умудри­лись из такого сочного, здорового, полного жизни и энергии материала создать маски женщин-общественниц, бескровные и схематичные. Это было зрелище, столь богатое содержа­нием, что стало совершенно ясно, что пытаться делать со­временный тип общественницы и не ходить смотреть все это— нельзя. Хотя бы чисто внешне: каждая делегатка, взятая в отдельности, наделена была такими характерными, острыми, иногда полными юмора, иногда глубоко трогательными и вместе с тем всегда чертовски убедительными штри­хами, что прямо стыдно стало, как театр за десять лет про­моргал все это... А взять хотя бы одни речи. Чувствуешь себя бесконечно бедной, лишенной всякой фантазии, глубо­ко бездарной перед богатством этой бесконечной вырази­тельности в самой жизни.

Это было одно из многих собраний, которые я в то вре­мя посещала, обогащаясь на них материалом далеко' не только для ©той роли...

Ю. С. Г л и з е р, «Как я работаю над ролью», журнал «Советский театр» №5—6, 1930, стр. 24—26,

...Я хотела в Глафире («Инга» А. Глебова) попытаться разрешить вопрос образа новой героини. На театре довлел стандарт театральной героини. Трудно­вато было смотреть на сцене образы коммунисток, комсо­молок и работниц, ибо они несли в себе черты старого. Это был в разных вариантах мещаиско-буржуазный стандарт женщины. Жизнь говорила совсем о другом, и получался не­стерпимый разрыв. Из какого-то внутреннего протеста ко всему этому, к этим актрисам-прелестницам я невольно всегда даже уродовала свою фигуру на сцене, свои образы. Это было у меня реакцией на ту сладость и патоку, кото­рую разводили на сцене, реакцией на всех этих женщин-зверушек, женщин-кошечек, женщин-вампиров.

Но это одна лишь сторона дела.

Главное было (показать в Глафире собирательны тип, представительницу тех женщин-работниц, которые после Ок­тябрьской революции миллионами выходят в жизнь. Кто они в своей массе? Красавицы, стандарт которых мы видим в­западном кино или в образах театральных героинь с тре­моло в голосе? Нет. Это малозаметные, серые женщины, ко­торых коверкала жизнь. Непосильный, изнуряющий труд с малых лет делал их лица бледными и измученными, руки от вечной работы корявыми, спины согнутыми. Где уж тут до женских чар! У Ленина я читала: «...женская половина рода человеческого при капитализме угнетена вдвойне» и дальше: «... они остаются в «домашнем рабстве», «домашни­ми рабынями», будучи задавлены самой мелкой, самой чер­ной, самой тяжелой, самой отупляющей человека работой кухни и вообще одиночного домашне-семейного хозяйства». Это же —рецепт для работы над Глафирой..

А как мне попадало тогда за эту трактовку от людей, подвластных, очевидно, старым традициям! Один рецензент писал:

«...Нельзя согласиться с толкованием образа Глафиры артисткой Глизер. Зачем надо было изображать Глафиру уродливой, неуклюжей женщиной...» Вообще установлено, что у фотографов всегда требуют ретуши. Фотограф без ретуши быстро прогорает. Мне кажет­ся, что в театре этим заниматься не стоит: вообще не надо вискусстве льстить и подлизываться.

Я не хотела, чтоб Глафира этакой плакатной женщи­ной росла «диаграммой». Я хотела, чтоб она карабкалась по жизненной лестнице. Ибо в действительности это трудный л часто мучительный процесс. И как раз эта идея движе­ния, изменения и развития мне в этом образе казалась важ­ной. Важно было, взять массовый случай, когда малораз­витая, забитая, отупевшая от работы женщина нашла правильный выход в жизнь и стала стремиться к самостоя­тельности. Надо было показать ее эволюцию, из чего она развилась, что служило «отказным» движением в ее общей линии развития.

Такие примеры неходульных новых героев, не стоящих над толпой, а обладающих всеми чертами той массы, из которой они вышли и частью которой они остаются, мы имеем очень часто в жизни. Вспомним описание Чапаева

или Ленина...

Вот почему я так трактовала Глафиру, которая мне ка­залась новой героиней.

Все это не сразу дается, и путь этот труднее, ибо он новый. «Кухарку, управляющую государством, изобразить труднее, чем красавицу, управляющую самоваром или поклонниками...»

Ю. С. Г л (Г л и з е р, из сборника «Мос­ковский театр революции», изд. Мособлисполкома, 1933, стр. 166—167.

Дата добавления: 2015-08-17