Часть 1. Испугалась. Взяла и испугалась

Испугалась. Взяла и испугалась. Струсила. Ничего удивительно в этом не было. Скореё, всё предсказуемо, особенно для таких, как я. Взяла, сложила лапки, поджала хвост и убежала, умерла, потерялась там, где никогда не была. И вряд ли оказалась бы, если бы не эти обстоятельства. Испугалась, черт подери, я испугалась! Череда долгих часов на пустом диване, под тиканье стрелок… Да, было страшно. Сквозь слезы и стеклянные глаза смотрела безразлично на все, не понимая, где я, кто я, зачем я. Испугалась, струсила, а проблему так и не решила. Тихое, ровное биение сердца, тиканье часовой стрелки, мягкий снег за окном и тишина… Больше всего я боялась именно её. Говорят, что тишина – это умиротворение, но это далеко не так. Тишина – это ад для сумасшедших и гениев. Тишина незрима, но теперь я боюсь даже того, чего не вижу.

Изначально Ваня говорил нам закрывать глаза, когда целуешься, чтобы не видеть ничего вокруг. Нужно было просто представлять на месте друг друга любимого или желанного парня, чтобы не думать о том, что целуешься с девчонкой, у которой один только затылок уверенней всей тебя. Поэтому надо было закрыть глаза, чтобы ничего не видеть. А то, чего не видишь – того не существует. Простая логика вещей, которая помогала во многом, но не теперь. Не сейчас, а в то время. И это время ушло, и меня вряд ли хоть что-то вернет к нему. Это теоретически исключено, это практически невозможно. Да и зачем? Зачем? Я задаюсь этим вопросом уже много часов, проведенных здесь. Здесь, не зная, где, но даже это уже не особо волнует меня. Сквозь белую пелену слез я пытаюсь понять, где нахожусь. Где же я сижу несколько часов подряд? Это место кажется мне очень знакомым... Но я не знаю, забыла. Испугалась…

– Уже проснулась? – Послышалось где-то за спиной. Этот до боли знакомый голос… Голос, полный волнения и страха, полный заботы, полный ностальгии, голос, прервавший все мои размышления.

– Что я здесь делаю? – Резко оборачиваюсь, и мои глаза в ужасе округляются. – Что? Ваня?.. – Мой голос предательски дрогнул, а из глаз едва не покатились слезы. Но я совсем не хотела выглядеть перед ним слабой.

– Ты приехала ко мне. Это... Рассказала мне всё... Чего ты? Не помнишь? Мы говорили о том, о сём... – Смеётся Ваня, присев на диван. Он ничуть не изменился: всё так же курит, меньше, но курит. – Ты это... Не переживай так... Вчерашний разговор... Вам и без меня хорошо... Переболеёте...

– Вань, ты чего? – Я в испуге зажимаю руками рот, больно сдавливая губы. – Что я здесь делаю? О чем мы говорили? Ничего не помню...

– Так сказал же: пришла вчера, рассказала... Ну, ты не переживай... Ленка... Так изменилась... Ты чего?.. Боишься? – Его голос не такой прокуренный, как раньше, но пространственность в его речи еще присутствует.

Именно это отличало Ваню от других, именно поэтому я догадалась, что Ваня – это Ваня, и никто другой. Он заметно постарел, хотя, если сбрить щетину, которая неуклюже расползлась по подбородку и вокруг рта, он мог бы выглядеть моложе. Но, даже взглянув в его глаза, я поняла: он изменился, устал. И это нормально. Ведь все люди устают, такова закономерность. Такова правда жизни, от которой никуда не деться. Глаза еще больше посветлели, но в них уже нет прежнего азарта. Они потухшие и без особого интереса к жизни. Ваня устал, и сейчас я понимаю его, как никогда.

– Боюсь. – И тогда я отвернулась, спрятала глаза, опасаясь снова заплакать.

– Ну, это ничего, девочка моя. – Отложив косяк, он коснулся рукой моей рыжей макушки, мягко поглаживая её. – Страх – это естественно. Я тоже боюсь, помнишь?.. А помнишь, я говорим вам ничего не бояться? Вы молодцы, не боялись... Вот и прорвались... Вместе всегда можно пробить любые стены, а искренность пробивает это... Даже то, чего нет... Закрыть глаза, помнишь? Все боятся... Иначе бы мы не жили... Иначе никого бы не было... Не одна ты боишься, поверь мне... Её задевает это едва ли не сильнеё... Ничего не изменится, никогда... Времени нет, забыла? И не будет... Всё пройдет… Ничто не вечно... – Хриплый смех. – Как она там? Небось, все та же? Такие не меняются...

– Не знаю! – И слезы начинают обжигать щеки.

– Помнишь, ты позвонила мне как-то вечером?.. Кажется, стояло лето... И спросила: «Вань, у нас все получится?» И что я тебе ответил, ты помнишь? Я ответил, что у вас все получится. И я не врал вам, никогда не врал...

– Мы сами себе врали, – продаю ему с потрохами наши с Юлькой тайны, наши жаркие слова, наше учащенное дыхание, наши пальца друг у друга под юбками, наши взгляды. Я продаю ему то, о чем он уже и так знает.

– Но все наладится... Вот увидишь... Рано или поздно это должно было пройти... Я же научил вас любить? – Его пальцы все еще ласково гладят мою голову. – Ну, чего молчишь, Лен? Не плачь... Ты всегда была плаксой. Вроде, взрослая уже, а ведешь себя, как ребёнок! На вот платок! Не реви! Помнишь, какая ты пришла ко мне? Маленькая, светлая, испуганная, глаза блестят лихорадочно, микрофон в руках трясется... – Ваня беззлобно рассмеялся. – Какая же ты, Ленка... – Он надолго задумался, но через минут пять или семь вновь пришел в себя. – Какая же ты... искренняя. Всегда тебя за это любил!

– Ты всегда любил её больше, чем меня...

– Я любил вас обеих. – Он непреклонен. – Не обижайся на Юльку, не злись на неё... Ведь, возможно, ты совсем её не знаешь?

– И что это значит? – Я скептически изогнула бровь.

– Не ты одна пишешь дневники... – Ваня устало поплелся на кухню, тихонько посмеиваясь.

Испугалась, убежала, и все рухнуло. Ноги сами привели меня к его дому, а в том сне, где был Ваня, наш офис, теперь ничего нет. Совсем ничего. Ваня рассказал, что там теперь строят детскую площадку, а офиса нет. Всё, что оставалось у меня на память о том месте – несколько десятков старых фотографий и воспоминания. И, да – как я могла забыть о кулоне? Серебряном кулоне, подаренном Юлькой... Он ведь тоже напоминает мне о старом офисе. Пожалуй, воспоминания – это самое приятное, что у меня осталось. То здание никогда не было идеалом офиса, никогда не являлось шикарным с точки зрения архитектуры, но там мне было хорошо и уютно. Там я чувствовала себя защищенной и ничего не боялась. Именно там проходил тот самый кастинг, именно там я во второй раз увидела Юльку. В том старом здании происходило самое важное в моей жизни, как и в Ваниной, Кипер, Полиенко, Галояна и... в жизни Юли. Но больше ничего нет: ни дома, ни наших посиделок, ни нас. Тотально ничего. Поэтому единственное, что мне остается – тешить себя воспоминаниями о былых временах, перелистывать замусоленные страницы дневников и время от времени поглядывать на кулон, загадку которого мне еще предстояло отгадать.

Теперь я понимала, что делала тогда, у Вани. Черт... Черт, черт, черт! Как я могла забыть тот странный сон и тот странный разговор с Ваней? Такого просто не могло быть! Неужели только сейчас, пройдя огонь и воду, пройдя все страдания, истерики, слезы и негодования, я приблизилась к разгадкам тайн? Вяло усмехнувшись своим мыслям, нащупала рукой кулон, который почему-то весел на шеё, и, приподняв его на ладони, внимательно осмотрела. Нет, он все тот же: аккуратный, маленький, посеребренный, в виде сердечка. Неужели Юля тогда была такой сентиментальной? Как я могла не заметить этого? Она подарила мне кулон в виде сердечка, отдала мне его, переполненная нежностью и незримой любовью. И я вряд ли могла замечать её чувство на протяжении всего этого времени – оно оставалось незримым.

«В нашем случае логичнеё любить как бы про себя…», – вертелись в голове Юлькины слова, и я чувствовала себя полной дурой. «Я всегда буду с тобой... Пожалуйста, помни об этом и никогда, ни при каких условиях, ни за что на свете, не забывай об этом». – Вспоминаю её слова и чувствую себя полной дурой. Как же все было очевидно! Настолько очевидно, просто, заметно, что можно было сойти с ума. И я сошла. Я сошла с ума! Нет-нет-нет, это все я! Это я, идиотка, никогда и ничего не замечала! Но могла заметить спустя несколько лет. И тогда я поклялась разгадать тайну этого сентиментального кулона, но потом, ведь в то время мне было не до того. Неужели пришло время разгадок? Это пугало меня. Испугалась...

Когда снег окончательно и бесповоротно укрыл голую землю, когда зима полностью поглотила Россию, мы вместе с командой уехали в Германию. Там решено было записывать первые демки нового, третьего, альбома. Сидеть без дела – совсем не для нас (вспомнить хотя бы 2004-й). Работа снова кипела ключом, но никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой. Ещё никогда мне не было так тоскливо. Будучи совсем не глупой, начитанной девушкой, я едва ли могла описать, что творилось у меня внутри. И я все думала, думала, думала – что это?

Господи, почему так тихо? В воздухе повисла пугающая тишина. Становится невыносимо душно. Вот-вот, кажется, я перестану дышать. Все так тихо, так странно... Кто бы знал, как же я ненавижу эту тишину! Эту пугающую тишину, до звона в ушах. Слышу только звук тикающих стрелок новых часов, бесстыдно нарушающий спокойствие. Тиканье все не прекращалось, и мне казалось, будто пришел мой час. Час расплаты за что-то, но за что, я так и не уяснила. Хотя у меня имелись предположения… Например, за то, что мы с Юлей изображали из себя бог знает кого, играли, смеялись, и вот – доигрались. Стало не смешно, стало страшно. И в этом я не хочу себе признаваться. Не хочу до последней секунды, поэтому не смею даже думать об этом, хотя мысли не выходят из головы. Это чувство настолько въелось в меня за последнеё время, что я иногда покрываюсь румянцем. Мне страшно, и, пожалуй, сейчас не время признаваться в этом...

Глубоко вздохнув, сильнеё укутываюсь в одеяло и снова пытаюсь заснуть. Черт, противное тиканье! А голову и дыхание все сильнеё сковывает духота, парящая в самолете. Но, если бы я только захотела, то непременно нашла бы в этом свои плюсы. Если бы захотела. Но такого желания у меня нет, хочется лишь одного. Всего ничего – чтобы это чертово тиканье прекратилось! Надо просто заснуть. Заснуть. Закрыть глаза и провалиться в крепкий сон. Нет... Не помогает. Не помогает! Тогда я с силой и какой-то невероятной злостью и яростью зажмуриваюсь. В глазах тут же начинает резать, и приходит нестерпимая боль. Нет, нет, что-то не так... Что-то не так, но я могу понять, что именно! Тут же до меня донёсся негромкий стук. Еще один, чуть громче. Я вздрогнула. Стук продолжается, и только спустя около минуты, или вроде этого, я понимаю, что начался дождь. Мой любимый дождь, яростно колотящий по окнам. Маленькие дождинки в дребезги разбиваются о холодное стекло. И тогда всё вокруг исчезает. Нет совсем ничего. Всё растворяется...

Через несколько дней я проснулась посреди ночи от какого-то непонятного шума. Распахнув глаза, я не сразу осознала, где нахожусь, но тут же вспомнила – мы в Германии, по-прежнему здесь, по-прежнему формально вместе и записываем, или пытаемся записывать, новый альбом. И вновь в мою бестолковую голову приходит мысль, что я сошла с ума. «Точно сошла с ума, однозначно», – нервно захихикала я, резко спрыгнув с кровати от неожиданности. Тот же непонятный шум, как и несколько дней назад. Тот же дождь. Черт бы побрал эту погоду! Ещё немного и, кажется, я разлюблю теплый, пахнущий сыростью, дождь. Часы так же невозмутимо тикают на руке, но я уже не обращаю внимания. Нужно просто заснуть. Нужно просто забыть о проблемах, которые свалились на мою умную рыжую голову. Нужно срочно избавиться от мыслей, мешающих жить, мешающих спать. Господи, какая же я дура! Неужели это никогда не закончится? Нужно просто уснуть, закрыть глаза и уснуть. У меня получится, я знаю, нужно только немного подождать...

Время шло размеренно, вязко, тянулось, как липкий клей, противно и долго. Мы записывали пробные песни каждый день. Писались на какой-то самой обычной немецкой студии. За пультами сидел Свен, который, как и положено музыкальному продюсеру, руководил всем процессом. Время от времени мы слышали от него стандартные русско-английские фразы: «That’s it, girls», «Не очень хорошо, girls», «Let’s еще раз, Lena», «Julia, отойди от микрофона», «Again, please!» и остальное в том же духе. Всё было как обычно: Юлька материлась, Свен усердно следил за работой, я учила тексты и распевалась, пока писалась Волкова. Все шло как обычно, но все изменилось. Незримо, но тотально. В свободное от работы время мы катались по городу, ходили по магазинам, пару раз заглядывали на выставки, в галереи. Юля бегала по соляриям, на какие-то вечеринки, а я в это время закупалась книгами и отсиживалась в нашем номере, поглощая знания. И ничего не менялось. Она приходило под утро и, почти неживая, падала на кровать, иногда даже не удосужившись раздеться. И тогда я раздевала её, укладывала спать и сама ложилась, ворочаясь и думая над тем странным ощущением, в котором так долго не хотела себе признаваться...

В тот день я плелась по обочине дороги и задумчиво курила. Вредная привычка так и осталась со мной. Она буквально тянула меня вниз, в пропасть, за Ваней. Отрезанная светом фонарей от чернильной ночи дорога пустовала. Иногда я, забывшись, сворачивала с тротуара на проезжую часть. Редкие автомобили, будто шумные демоны с горящими глазищами, проносились в опасной близости, пугая меня, озадаченную проблемами и мыслями. Было как никогда холодно: видимо, погода старалась соответствовать чувству внутри. Я долго не хотела себе в этом признаваться, но, наконец, опознала его – чувство, так сильно мучавшеё меня. Оно оказалось стыдом... В голове, как в старой киноленте, прокручивались моменты прошлых лет, изменившие всю мою жизнь, перевернувшие мир с ног на голову.

Такого не должно было произойти по определению. Я знала, знала об этом, когда мы влюбились друг в друга. И я все еще никак не могла свыкнуться с этой мыслью. Надо же, какими нужно было быть идиотками! Какими дурами! А какими нужно быть сумасшедшими, чтобы самим поверить в ту историю, которую мы дружно сочиняли в офисе? Смеялись над ней, истерически согнувшись пополам, глотая слезы и приговаривая: «Все купятся на это, прикусят языки, просто офигеют, поверят в эту любовь! Ха-ха-ха! В то, чего нет и быть не может!» Поначалу эта игра казалась мне забавной, и я с удовольствием «играла», но, спустя некоторое время, мне становилось все больше и больше не по себе от таких выходок. И тогда, прогуливаясь одна где-то в Германии, я позволила себе признаться, прежде всего, самой себе, в этих щемящих чувствах. Было как никогда стыдно. Стыдно за весь тот разврат, который мы устраивали столько лет подряд. Стыдно за то, что мы раздвигали ноги, прикрывали руками грудь, смеялись. Стыдно за двусмысленные взгляды в камеры, когда мы, хитро улыбаясь, закрывались вдвоем в номере, а потом просто ложились спать. Но никто ведь не знал об этом...

Выдохнув едкий дым, я отбросила очередную сигарету куда-то в сторону. Послышался писк мобильника, валявшегося где-то в глубинах карманов куртки. На дисплеё горел конверт, оповещающий о новом входящем смс. Нажав кнопку «просмотреть», я наскоро пробежалась глазами по сточкам сообщения: «Никогда нельзя быть уверенным, что тебя не предадут». Я усмехнулась, мысленно отметив, что где-то я уже это слышала, и, совсем рассердившись, тут же удалила смс. Тем болеё, номер приславшего отсутствовал. Анонимка, отправленная, скореё всего, с какого-то сайта. Вернувшись в люкс, я нехотя скинула кеды и куртку, быстро приняла душ, легла в постель и с головой накрылась теплым одеялом. Холодно... Завтра придет новый день. Именно эта неизвестность пугала меня больше всего – тайна завтрашнего дня.

Вернувшись в Москву, мы с Юлей погрузились в привычные шумиху и скандалы. На сей раз в центре новостей оказалась книга «Тату кам бэк», написанная нашей фанаткой, Настей Моисеёвой, учащейся в РГГУ. Естественно, будучи обычной девушкой с факультета истории искусства, Настя вряд ли бы сама смогла продвинуть свое детище. Больше суммы, связи, претензии к авторским правам: как студентка смогла бы с этим разобраться? Поэтому наш хороший друг, депутат Думы Алексей Митрофанов, решил помочь девчонке. Условие поставил простое – он будет указываться соавтором книги, а взамен – денежки и помощь в издательстве. Мы, конечно, тоже посодействовали – Боря посчитал это неплохим пиар-ходом перед выходом альбома. Пиарщик... Для приличия, ну, и с долей интереса, я тоже прочла книгу. Что сказать... История небанальная, жизненная, но, если судить книгу объективно, с художественной стороны, то никакой нагрузки лично для меня она не несла. Все просто, плоско, хотя мне было, в общем-то, все равно. «Кам бэк» стала своеобразным отдыхом от моих серьезных классических книг, где приходилось задумываться над многими вещами. А тут поднимались проблемы подросткового счастья, свободы выбора и нравственности, пусть и такими примитивными и односложными предложениями. Что ж, может, какого-нибудь подростка и заставит задуматься.

На этом новости не заканчивались. Наша пресс-служба дала сообщение о грядущем выходе нового татушного альбома. Почти тут же посыпались предложения дать интервью, ведь всем хотелось узнать, что и как, всем хотелось снова задавать привычные щекотливые вопросы и слушать наши такие же приевшиеся ответы, но еще интереснеё было наблюдать за нашей реакцией на такие вопросы. Для некоторых крупных журнальных и газетных изданий мы все же дали интервью. Собравшись за несколько дней до этого, мы провели небольшое совещание, на котором обсуждали насущные вопросы. Команда предложила нам с Волковой краткие ответы и реплики, также упомянулось, что можно и нельзя говорить на интервью, как описывать песни, в общем, обычно дело. И я уже не морщилась, рассуждая о том, как всё это глупо. Пусть будет так. Борис уже ничем не попрекал нас, ничем не угрожал, только их споры с Юлей стали намного остреё. Особенно ярые пререкания разгорались по поводу первого сингла. Волкова складывала руки на груди, не соглашаясь с ним, и просто молчала, насупившись, а он продолжал увещевать, что так надо, что так правильно, что так будет лучше. Но Юля – это Юля, её так просто не переубедишь, особенно, если ты – Борис, которого она всегда недолюбливала.

Когда настал день первого интервью, мы даже пребывали в приподнятом настроении, встали пораньше, собрались и поехали в офис, где проходила встреча. Первым к нам пришел парень лет 25-30, светловолосый, сероглазый, в вытянутом свитере и с диктофоном в руках. Пользуясь случаем, он, ничуть не смутившись, попросил автограф, но, пошарив по карманам, понял, что листка у него нет. Как раз для таких случаев у нас на столике и по всему кабинету валялись подписанные альбомы, плакаты и прочая ерунда. Спустя минут двадцать он, наконец, приступил к интервью.

– Девчонки, каким будет ваш новый альбом? – Самые актуальные вопросы идут в начале, пока мы еще свежи и в настроении.

– Он будет не такой загруженный, как наш второй альбом, болеё танцевальный, простой. Нет такой смысловой нагрузки, как в «Людях Инвалидах».

– Кстати, ваш скандал с инвалидами из Сыктывкара уже утих?

– Да, хотя мы долго и упорно мы пытались доказать людям, что смысл в песне совсем не такой, как его понимают! Но мы думаем, что таких скандалов больше не будет, особенно, которые возникают почти на пустом месте.

– Ладно. А что на счет вашей личной жизни?

– Все хорошо! – Улыбается Юля во все тридцать два зуба, и я не знаю: все так, как она говорит, или она врет?

Я действительно не знаю, и меня пугает это.

– У вас есть молодые люди? – Начинает потихоньку разжигать новую тему парень.

– У нас всегда кто-то есть, – загадочно улыбается Волкова, – но могу сказать, что на данный момент мое сердце свободно. Так что, ребята, есть шанс!

И даже её тело, прижатое к моему, не пылает, я вообще не чувствую исходящего от неё тепла. Хотя я должна была привыкнуть за все это время к её выходкам, к её словам. Я могла бы предположить, что Юля – это Юля, и к ней просто нужно привыкнуть. Нужно привыкнуть к тому, что в её кровати надолго не задерживаются, что уж говорить о сердце? «Но ведь это несправедливо! Несправедливо!» – Кричит мое сердце, сжимаясь от неистовой тоски по её теплой и нежной коже, по её мягким губам, по её аккуратным, маленьким пальчикам, по её изящным изгибам тела. И я вновь даю себе понять, как же я соскучилась…

– Лен, ты чего зависла? – Смеётся Волкова, теребя меня за рукав толстовки.

– Чего? – Кажется, я вправду задумалась.

– Спрашивают, как у тебя на личном? – Она отвернулась, будто не желала видеть чего-то, будто не хотела показывать свои эмоции.

– А, – вяло улыбаюсь, – все хорошо! Личное – не публичное, у меня все отлично!

Да, я замечательно вру, при этом умудряясь даже улыбаться. Молодец, Лена, ты совершенствуешься! Скоро станешь совсем как Волкова, тебе до неё немного осталось. Хотя нет, много! Тебе до неё никогда не добраться.

Следуют еще несколько вопросов на различные темы, а после довольный журналист уходит. В течение дня на смену ему приходят еще три человека из разных журналов и газет. Они задают почти такие же банальные вопросы, мы же выдаем банальные ответы.

Позднеё нам сообщили, что через неделю нужно лететь в Италию. Там планировалось какое-то выступление на очередном шоу, а также интервью и небольшая фотосессия. В назначенное время мы улетели, а проснулись уже в другой стране. Такая у нас жизнь: засыпаешь в одном городе, присыпаешься в другом, из одной страны спешишь в другую. Вокруг постоянная суета, извечное копошение, будто спокойствия рядом с нами быть не может. Но это не так. Оно есть, я поверила в это в первый же день после приезда. Надо же: нам даже дали два дня отдыха, нам дали выспаться, черт возьми!

Едва перешагнув порог дорогого номера, мы с Юлькой тут же завалились спать, проснувшись только к вечеру. Как оказалось, наша команда уже уехала гулять, пока мы отсыпались, но это ничуть не испортило нам настроение. Планов у нас все равно не было, поэтому решено было остаться в номере. Волкова достала из мини-бара бутылку красного вина, а я тем временем заказала в номер ужин. Фоном, чтобы тишина и мысли не слишком напрягали, негромко включили радио. Сев за стол, прямо возле окна с совсем не шикарным видом на ночной город, мы приступили к трапезе. Впервые за всю жизнь мне было так неловко находиться с ней, с той, с которой провела лучшие годы жизни. Я старалась не поднимать головы, чтобы не сталкиваться с её глазами, потому что всё это меня убивало. Нет, я на неё ничуть не сердилась, не злилась, мне просто было не по себе. Что-то внутри разрывало меня на части, и я отчаянно пыталась понять: как два самых близких человека на земле могут так себя вести? Будто ничего и никогда не было, будто всё идет так, как нужно!

Кажется, Юлю злило моё поведение. Когда с ужином было практически покончено, а бутылка вина осушена, она, не выдержав, спросила, наконец: «Почему ты себя так ведешь? Ты будто стесняешься меня! Чувствую себя, как на свидании с фанаткой!». Я была разъярена её словами, готова была расплакаться, ненавидя её и любя больше жизни. В ответ, бросив вилку в тарелку, я молча встала из-за стола и направилась в ванную. Но, спустя полчаса, Волкова добралась и туда. Я подумала, она снова начнет обвинять меня, говорить что-то несерьезное, но нет: она лишь попросила чуть быстреё мыться, потому что сама хотела в душ. Я кивнула, и, через пять минут, душ был свободен. Именно тогда я и застала её... Юля, сидя за тем же столом, где мы только что ужинали, что-то торопливо писала. «Что это у тебя?» – Изумленно спросила я, приближаясь, но она тут же захлопнула то ли книжку, то ли тетрадку, и, буркнув, что это не моё дело, ретировалась в ванную. Пока Волкова стояла под тёплыми струями воды, я убрала остатки ужина со стола, а потом расположилась на стуле у того самого окна, вид из которого не выдавал ничего примечательного. Шум воды вскоре утих. Юля, незаметно подойдя сзади, осторожно приобняла меня за плечи. «Мне не нравится, как мы с тобой общаемся. Давай всё будет так, как раньше?» – Прошептала она тогда, опустив дрожащий подбородок на мою макушку. Я накрыла её руку своей: «Хорошо...» Но мы обе прекрасно понимали, что так, как раньше, уже никогда не будет…

Через несколько дней состоялось наше выступление. Мы исполнили всего две песни: «All About Us» и «All The Things She Said», и Юлька действительно вела себя так, как раньше, точнеё, как нужно было вести себя на сцене. Она не оставляла меня одну, время от времени брала за руку, даже обняла меня два раза, но, все равно, я ощущала, что всё это не то. Я не могла не чувствовать, что всё необратимо, медленно рушится. Когда заиграл проигрыш «All The Things She Said», я с легким любопытством наблюдала, как напряглись лица людей, сидевших в зале на этой премии. Я замечала, как некоторые из них улыбались, а другие брезгливо морщились, ожидая того, чего не было, и быть не могло. Нет, Юля не подошла ко мне, даже мельком не взглянула. Она стояла на другом краю сцены, безучастно глядя куда-то в зал, где никого, совсем никого, не искала. Нужно же было куда-то смотреть... Но самым паршивым было то, что я совсем ничего по этому поводу не чувствовала: ни досады, ни жалости, ни злости, ни ностальгии, ни любви. Тотально ничего! Неужели всё и впрямь медленно рушится?..

Господи, зачем я только согласилась пойти с ней в клуб? Ведь всё и всегда заканчивается одинаково! Или, может, она делает это мне назло? Я лежу одна в нашей холодной постели и мерзну, а за тонкой стеной эхом разносятся её стоны, её сладкие, продолжительные стоны, от которых я непроизвольно начинаю заводиться. Черт бы тебя побрал, Волкова! Ведь я знала, что всё закончится именно так! Этот дебил подкатил еще в самом начале, едва мы вошли в клуб, угостил коктейлями, слово за слово, и всё пошло по накатанному сценарию. Стандартный набор, стандартная программа. Вот хрень, и чему я удивляюсь? Это совсем не удивительно, что она сейчас в соседнем номере, с ним! С ним, а не со мной! Последнюю мысль я стыдливо пригоняю, начиная заводиться еще больше. Мне просто нужно уснуть... Кажется, я вырубаюсь в тот самый момент, когда она громко и демонстративно кончает.

Утром я пробуждаюсь от жестких волос, набивающих рот, но, едва открыв глаза, понимаю – волосы не мои. Черная копна у меня во рту – дело рук волковского затылка. И в первую секунду я теряюсь, не зная, что делать: оттолкнуть её или прижать ближе? Ведь я так люблю хватать зубами её волосы, ведь я так люблю её! Но Юля трахалась всю ночь с ним, оставила меня одну. И я мягко отстраняюсь от неё. Пошло всё к черту! Кажется, она почувствовала это, поэтому, повернувшись ко мне лицом, открыла сонные голубые глаза и непонимающе взглянула на меня.

– Ты чего пихаешься? – Бормочет недовольно, натягивая на себя одеяло.

– Да ты этим кобелем воняешь, неприятно, – вру я, отчасти говоря правду, ведь с Юлькиной нежной кожи так и не выветрился запах секса. Он будто специально раздражал меня, едко попадая в нос.

– Ой, Лен, отвали! – Едва она отвернулась, в номер вошел её ночной «донжуан», с лица которого тут же сползла улыбка. Что ж, неудивительно: он обнаружил нас в кровати, вдвоем, а у Волковой вообще имеётся привычка спать голой. Поперхнулся, небось. Слюной.

– Привет! – Бросает ему девчонка, приподнявшись на локтях. – Чего так рано подскочил?

– Да я это... не знаю. Доброе утро... – Тушуется он, все ещё странно разглядывая нас, ничего не сделавших.

– Что уставился? – Не могу удержаться. – Будто мы тут трахаемся!

– Ну... Я... Слышал, что вы раньше лесбиянками были и вместе спали...

– Ой, да пошел ты нахрен, лесбиян, блин! – Отвечаю я совсем не грубо, посмеиваясь, и удаляюсь в ванную, слыша за спиной, как истерично ржет девушка. – Юль, может, объяснишь ему...?

– У нас просто привычка – спать в одной постели, вот и всё. – Слышу, как Волкова оправдывается перед своим мачо.

Хотя вряд ли это можно назвать оправданием, ведь она никогда не оправдывается, тем болеё, он ей уже не нужен. Завтра мы уедем, и ему (как там его?) никогда больше не посчастливится встретить Юлю, как и ей его. Разве он не слышал о сексе без обязательств? Глупый и наивный итальянец, не знал, что Юля – это Юля. Ничего уж тут не поделаешь...

Тянулись мучительные недели: то мероприятия, то совсем ничего. Я всегда терпеть не могла непостоянство, а сейчас меня любая мелочь выводила из себя. Спустя около двух месяцев мы снова оказались в Германии, дописывая пробные треки и переделывая старые. В свободное время мы развлекались в местных клубах, ходили в кино, не понимая ни слова по-немецки. Юлька носилась по бутикам, а я – по книжным магазинчикам и сверхсовременным здешним библиотекам, и только ночью мы оставались вдвоем, подальше от чужих глаз. Волкова цепляла себе парней одного за другим. Они так часто менялись в её кровати, что половину я просто не успевала запоминать, а некоторых и вовсе не видела, просто слышала их, слышала её. С каждым разом Юля стонала всё громче, всё слаще, всё агрессивней, будто хотела вывести меня из себя, а я всё больше ненавидела её. Словно она не в курсе, как я на это реагирую, притворяясь, будто ничего не происходит. А под утро она заваливалась в номер и, не изменяя традиции, засыпала со мной после бурного секса с очередным любовником. Заваливалась притихшая, взмокшая, устало падала на кровать и засыпала.

Иногда я просыпалась и долго не могла уснуть, жадно и ненавистно вдыхая запах её сумасшедших ночей. Часто эти запахи смешивались, и тогда я готова была убить мою девочку в ту же секунду. Я ненавидела её, как никого другого, меня рвало изнутри на части. И, когда я понимала, что все равно не смогу убить её, что не смогу разлюбить её, я начинала незаметно плакать, так тихо, что никто не мог слышать. Это происходило изо дня в день, не прекращаясь, и она так надоела мне своим поведением, что я, плюнув на все, решила тоже оторваться на полную катушку. Чем я хуже?..

Мы вошли в клуб, и я уже знала, что и как будет, но лишь один нюанс должен был перевернуть сегодняшнюю программу с ног на голову. Мы, как обычно, заняли столик и заказали нормированную дозу алкоголя, затем, немного расслабившись и опьянев, двинули на танцпол. Вокруг царила настолько зажигательная атмосфера, что трудно было сопротивляться этому напору. И все, как обычно... Через какое-то время к нам подкатила компания смуглых, симпатичных парней. Юля стала вовсю флиртовать с одним из них, напрочь забыв обо мне. Но вскоре, поборов первое смятение, я тоже умудрилась соблазнить одного из них. Остальные парни скоро удалилась. Остались только мы вчетвером: я, Том (так звали парня, которого я подцепила), Юля и, кажется, Джорг. Мы еще долго отрывались под музыку, а потом сели за столик, заказав еще спиртного. Казалось, Волкову совсем не смущало, что в этот вечер со мной тоже был молодой человек, ведь чертов нюанс именно в этом и состоял: до этого я всегда отстранялась от таких типов и молча уходила к столу. Одни разговоры сменяли другие, одни коктейли сменяли другие, я все отчетливеё замечала, что Юлька уже была готова к самому главному – рвануть в отель и...

Да пошла она к черту! Её рука ползла по его штанине вверх, и я видела по его лицу, как он напрягся, сукин сын! Я ненавидела её и его, я была так зла, что готова была на всё, что угодно. Мне жутко хотелось сделать ей так же больно, как она делала мне. Именно поэтому я стала так же открыто флиртовать с Томом, строить глазки, но самое удивительное, что мне даже не пришлось класть ему руку на колено, чтобы дать напрячься. Он самолично взял ситуацию в руки: сначала мягко поглаживал плечи, переходя к рукам, а с кистей ласки перешли на коленки и бедра. И меня это очень заводило. Не знаю, что этому поспособствовало: его умелые руки или алкоголь, а может, то, что у меня давно не было секса? Почувствовав, что я мелко задрожала, он поцеловал меня. И я в ответ поцеловала его, но болеё страстно и глубоко, чувствуя, что задыхаюсь. Кажется, я уже забыла о мести, я просто хотела его. И я не выдержала первой из всех четверых: «Может, поедем в гостиницу?». Тогда-то Волкова и очнулась, моя девочка, наивно полагая, что я шучу.

– Лен, ты чё? – Она даже приподнялась с диванчика от неожиданности, пытаясь заглянуть мне в глаза. А вот хрен тебе, моя дорогая!

– Что? Разве ты не хочешь? – Я в ответ впилась в неё взглядом, и в моих зеленых глазах Юля замечала только страсть и необузданное желание, но не к ней. Получай же, моя дорогая.

– Но я думала, что ты... – Волкова даже не знала, как продолжить фразу, совсем растерялась, это было очевидно.

– Ну что, парни, мы едем, или нет? – Сладко улыбаюсь спутникам, нетерпеливо ёрзая на диванчике.

– Едем! – В один голос соглашаются наши слащавые немцы, и мы выходим на улицу – ловить такси.

Этой ночью Юля возвращается намного позже обычного, ведь сегодня со мной засыпала не она – со мной засыпал Том. Я сделала то, что хотела, и не было совсем ничего неприятного, скореё, наоборот: мы исполнили желания друг друга и оба остались довольны. Том сказал, что я создана для любви, хотя его слова для меня совсем ничего не значили. Как только он ушел, наскоро попрощавшись, вернулась Юля, тут же закрыв дверь на замок. С чего вдруг, дорогая моя? Неужели предстоит серьезный разговор?

– До сих пор не верю, что ты это сделала... – сдавлено произносит Юлька, не двигаясь и испепеляя меня взглядом.

– А что? – Спрашиваю дерзко, невзначай повернувшись и оголив грудь. – Ты так делала каждый день, и я не говорила тебе ни слова.

– Но… – Замешкалась она, не зная, что сказать. – Зачем?

– Просто так. Захотелось. – Отзываюсь я, лениво выползая из кровати. – Тем болеё, мне очень понравилось. А сейчас я – в душ, если ты не возражаешь...

Каждой клеткой тела чувствую, как она провожает меня взглядом, скользя по обнаженной фигуре, и от этого по коже бегут мурашки…

Мысли о сегодняшней ночи прерывает звук открывающейся кабинки. Обернувшись, я сперва даже не сообразила, что нужно делать, поэтому инстинктивно прикрылась. Волкова быстро оглядела меня, но её глаза остановились на уровне моих. Как только она собиралась что-то сказать, я тут же перебила её:

– Зачем пришла? Дай мне спокойно вымыться! – И захлопнула дверь душевой перед носом Волковой.

– Катина, блин, чего я там не видела? – Кричит она снаружи. – Что ты как маленький ребенок? Ты слышишь? Прости!

Мне послышалось, или она вправду извинилась? Я медленно отодвинула дверь кабинки в сторону.

– Что? Что ты только что сказала?

– Прости меня! – Юля поднимает на меня голубые глаза, и на секунду я вижу её такой обезоруженной, что теряюсь. Зато она, не тратя времени зря, заходит ко мне в кабину.

– Промокнешь! – Чуть повышаю голос, но никак не могу сдержать улыбки.

– Ну и что? – Волковой плевать. Она заходит внутрь и прижимается всем телом к моему телу, а руки обвивают мою шею. – Прости меня... Я не знаю, что происходит.

Молчу, не зная, что ответить. Мне не очень-то хочется обсуждать с ней произошедшеё, а еще больше – наши отношения. Её руки неожиданно отпускают меня. Я ошеломленно наблюдаю за тем, как она раздевается, избавляясь от промокшей одежды, небрежно бросает её на раковину её и захлопывает душевую кабинку, вновь обнимая.

– Юль!.. – Сдавленно бормочу я, чувствуя неловкость и смущение от наготы её тела, от наготы моего тела.

– Так нельзя жить... – шепчет Юлька, становясь ещё ближе.

Её взгляд скользит по лицу, останавливаясь на губах, а я нервно переминаюсь с ноги на ногу, зажатая в узком душе – бежать некуда. Чувствую самую саднящую боль в сердце, дыхание непроизвольно сбивается, ощущая её обнажённое тело так близко. Мы ведь давно закрыли эти темы для разговоров, мы ведь... Она не дает додумать, мягко, совсем невесомо, касаясь моих губ.

– Прости меня... – Тихо шепчет она, обдавая жарким дыханием. – Прости, я такая дура! – Её шепот гипнотизирует, сводит с ума. Юля находит мою нижнюю губу, захватывая её своими губами.

– Не надо, Юль! – Нахожу в себе смелость противостоять, мягко, но настойчиво отстранившись от неё. – Мы с тобой уже все решили.

– Мы ничего не решили! – Она выпускает меня из объятий.

– Ты права. Тут и так всё понятно... – Я стремительно выхожу из кабины и удаляюсь, оставив её наедине со своими мыслями.

Всё, чего я хотела, всегда до основания рушилось, поэтому я решила, что больше ничего не хочу. Сердца людей – загадка. Зачастую мы и сами не понимаем своих истинных чувств. Но есть чувства, которые точно никогда не изменятся.

А тем временем время бежало... Проходили какие-то выступления, совсем не оставшиеся в памяти, вокруг суетились какие-то люди, лица которых я не успевала улавливать. Всё куда-то бежало, летело, неслось...

В апреле стартовали съемки фильма по нашей, татушной, книге, «Тату кам бэк», проходившие то в Москве, то в Америке. Даже в провинции успели побывать. Актерский состав радовал голливудско-российским разнообразием: Миша Бартон, Шантель ВанСантен, Антон Ельчин и мы с Юлькой, само собой. Режиссером стал француз Роланд Жоффе. Ожидался совсем неплохой вариант романтической комедии. Команда сценаристов во главе с Роландом часто приезжала в Москву: посмотреть, чем живет столица, чем живут все эти миллионы москвичей. Тогда мы с Юлькой водили их по самым известным и дорогим московским клубам (например, в пафосный «Дягилев»), напивались, отрывались, а наши дорогие гости наматывали на ус, о чем стоит заикнуться в фильме.

Почти весь месяц мы занимались перелетами туда и обратно, и, когда всё вроде бы уладилось, а наши с Юлькой сцены отсняли в Америке, мы, наконец, смогли немного отдохнуть от этого скачущего графика работы. Бурная деятельность утихла, параллельно шла небольшая работа с демо-записями третьего альбома. Наши с Волковой взаимоотношения становились всё болеё скрытными, неискренними, отстраненными. В один из таких дней Юля подошла ко мне и, чувствуя садящую боль в сердце, призналась, что беременна. Теперь мне ничего не оставалось, совсем ничего. Не хватало улыбки, слов, вздоха, кислорода в лёгких. Пустота внутри настолько очевидна, что мне трудно в это поверить. Так странно – не чувствовать ничего. Тотально ничего. И, глядя на меня, понимая меня, она заплакала, крепко обняв за плечи. Неужели ей стало жалко меня? Ту, которая самым трусливым образом сложила лапки и умерла? Да, я умирала, живя. Мне безумно хочется знать о всех её идеях, завладеть её мыслями. Мне хочется, как никогда! Люди умирают. Вещи ломаются. Ничто не вечно. И, конечно, я тоже сломаюсь. Я просто ищу. Зачем я ищу? Потому что просто жить, не находясь в вечном поиске, скучно и неинтересно.

Юля забеременела, и отцом её будущего ребенка стал Парвиз. Он совсем не похож на Пашу, Парвиз – едва ли не полная его противоположность: смуглый, брюнет, нежный и любящий, настоящий восточный мужчина. И с Ван Даммом познакомиться не хотел. Надо же! Может, Юля, наконец-таки, нашла свою судьбу? Помню, между фразами и шутками, когда мы всей командой ржали, она сказала: «Я её уже потеряла...» Не особо уловив смысл, я не обратила на её слова должного внимание. Да и нужно ли было? Совсем необязательно, учитывая, что она носит в животе будущего ребенка, а рядом, возможно, её будущий муж. И всё так просто. И всё так сложно.

Парвиз всегда был добр ко мне, всегда безупречно вежлив, я же, в свою очередь, тоже не испытывала к нему неприязни, ни капли ненависти, как это было с Пашей. Я улыбалась Юлькиному жениху, смеялась вместе с ним, обнимала и целовала при встрече. Он нравился мне, потому что он любил мою Юлю. Как я могла не радоваться за неё? Ведь, возможно, у неё всё наладится. Она создаст семью, и всё, наконец, будет хорошо.

Если вы хотите быть счастливыми, нужно просто попытаться. Ведь на деле все не так сложно, как описывают в научных и психологических книжках умные дяденьки с докторскими степенями, уча вас жить. Просто будьте счастливы, захотите этого всем сердцем!

Темы наших отношений мы больше не касались. Мы вообще друг друга не касались...

-67-

Дата добавления: 2015-08-17