К субъективной и множественной Красоте

В эпоху Возрождения была доведена до совершенства «великая тео­рия», по которой Красота заключалась в пропорциональности частей. Но одновременно зарождались центробежные силы, толкавшие в сто­рону беспокойной, изумляющей Красоты. Речь идет о динамичной тенденции, и свести ее к таким учебным понятиям, как классицизм, маньеризм, барокко, рококо, можно лишь из соображений удобства изложения. Куда важнее подчеркнуть, что и искусства, и общества той эпохи оказались во власти необычайно изменчивого культурного процесса, так что одни формы постоянно перетекали в другие, лишь на краткие мгновения, да и то часто лишь с виду, замирая в конкретны» и строго определенных образах.

Так, ренессансная «манера» оборачивается маньеризмом; развитие основанных на математике наук, позволивших Возрождению выработал» «великую теорию», приводит к открытию куда более сложных и бес покойных, чем предполагалось, разновидностей гармонии; самозабвенное служение науке выражается не в спокойствии духа, но в его склонности к мрачной меланхолии; развитие знаний смещает человека из центра мира и откидывает его куда-то на обочину Творения. Все это не должно нас удивлять. С социальной точки зрения Возрождение в силу самой природы действующих в эту эпоху сил не может обреет длительный покой, любое достигаемое им равновесие непрочно и зыбко: образ идеального города, новых Афин, подтачивается изнутри теми факторами, что приведут Италию к политической катастрофе, экономическому и финансовому краху. Ни фигура художника, ни социальный состав публики в ходе этого процесса не меняется, но и художника, и публику охватывает чувство беспокойства, отражающееся во всех аспектах материальной и духовной жизни. То же происходит и в сфере философии, и в сфере искусств. Тема Грации (grazia), тесно связанная с темой Красоты («красота — это не что иное, как грация, рожденная из пропорциональности, соответствия и гармонии вещей», — пишет Бембо), открывает дорогу субъективным, частным концепциям Прекрасного

Беспримерное очарованье. Пьетро Бембо, Рифмы, V, 1522

Янтарь и злато зрение прельщают, и на снегу их ветер развевает, а очи ярче солнышка сияют, в день ясный тьму ночную превращают, смех звонкий боль любую укрощает, рубин и жемчуг уст слова рождают столь сладкие, что слаще не бывает, рука — что кипень — сердце восхищает, глас ангельский пленяет судей строгих, столь зрелый разум — диво в деве нежной, очарованьем беспримерным, статью божественной и скромностью прилежной мой дух воспламенен — о, благодатью подобной дарят небеса немногих!**

Grazia. Аньоло Фиренцуола (XVI в.) О красотах женщин

И потому, как мы уже касались этого вы­ше, мы очень часто видим, что лицо, от­дельные части которого не имеют обычной меры красоты, излучает тем не менее то сияние грации (grazia), о котором мы говорим (как, например, Модестина, которая хотя и лишена тех размеров и тех пропорций, как это было показано выше, тем не менее она имеет в личике своем величайшую грацию (grazia), так что нравится всем); в то время как, наоборот, можно встретить женщину с пропорцио­нальными чертами, которую каждый заслуженно сможет признать красивой, но которая тем не менее будет лишена некоторой аппетитности, какова, например, сестра моны Анчилии. Почему мы вынуж­дены полагать, что сияние это рождается от некоторой сокровенной пропорции и от меры, которой нет в наших книгах, которой мы не знаем, мало того, даже не можем представить себе, и которая, как говорится о том, чего мы не можем выра­зить, есть нечто «такое». Утверждение, будто это луч любви, и другие изощрения, хотя они учены, тонки и замысловаты, все же не достигают истины. А называется это словом grazia потому, что она делает для нас милой (grata), то есть дорогой, ту, в ко­торой сияет этот луч, в которой разлита эта сокровенная пропорция, точно так же, как это делают благодарения, воздавае­мые за полученные благодеяния, которые делают милым и дорогим того, кто их воздает. И это все то, что я могу и хочу об этом сказать сейчас, а если вы хотите уз­нать больше, взгляните в очи тому ясному свету, который озаряет своими прекрас­нейшими взорами всякий изысканный ум, странствующий в поисках сияния грации (grazia).

Истинная женская Красота. Бальдассаре Кастильоне Придворный, 1,40, 1513-1518

Разве вы не замечаете, насколько больше грации в даме, которая даже если прихо­рашивает себя, то очень немного и осто­рожно, так что всякому, кто видит ее, трудно решить, приукрасила она себя или нет; нежели в другой, размалеванной так, что кажется, будто на лице у нее маска, из опасения повредить которую она не позволяет себе смеяться; и цвет лица у нее совсем не меняется, разве только утром во время туалета, после чего она весь оставшийся день, словно деревянное изваяние, пребывает неподвижной, являя себя только при свете факелов, подобно нечестным купцам, показывающим свой суконный товар в местах потемнее. Опять, насколько больше других нравится дама, — я говорю не о дурнушке, — если отчетливо видно, что на ее лицо ничего не нанесено (хотя оно не должно быть ни очень белым, ни очень красным, но по своей естественной окраске бледно­ватым, подчас покрывающимся из стыд­ливости или по какой другой причине нежным румянцем), что волосы ее не укра­шены и не уложены искусно, движения — просты и свободны и не обнаруживают стремления и старания быть красивой. Это и есть непреднамеренная простота, весьма приятная для глаз людских и душ, всегда опасающихся быть обманутыми искусством. Очень нравятся в женщине красивые зубы; ведь поскольку не в пример лицу они не бывают выставлены напоказ, но большую часть времени сокрыты, то мы вправе верить, что для их украшения не прилагалось столько стараний, сколько для лица. И все же, кто улыбается без повода и лишь для того, чтобы показать их, обнаруживает искусство и, даже имея красивые зубы, на всех производит весьма неприятное впечатление, подобно Эгнатию у Катулла. То же и с руками; если они у вас нежные и красивые, и вы их изредка обнажаете, когда есть необходимость ими что-то делать, а не для того, чтобы показать их красоту, тогда они вызывают великое желание [видеть их еще и еще], особенно если явятся вновь облаченными в перчатки. Ибо создается впечатление, что тот, кто их прячет, мало заботится и думает о том, видят их или нет, и такие красивые они у него скорее от природы, чем в результате старательного за ними ухода. Замечали ли вы когда-либо, как женщина, направляясь по улице в церковь или куда-нибудь еще, то ли играя, то ли по какой другой причине, случалось, так приподнимала платье, что, и не думая об этом, показывала стопу, а то и краешек ножки?

Разве вам она не кажется исполненной величайшей грации, когда вы видите ее наряженной с оттенком женственной изысканности в свои бархатные туфельки и шелковые чулочки. Конечно же, мне это очень нравится и, думаю, всем тоже, поскольку каждый понимает, что изыскан­ность в вещах, столь скрытых и редко когда видимых, для этой дамы скорее свойственна от природы, нежели добыта усилием, и что она ничуть не рассчитыва­ла заслужить этим похвалу.

Раскованность. Бальдассаре Кастильоне Придворный, I, 26, 1513-1518

Наедине с собой часто размышляя о том, откуда берется эта грация, — я не имею в виду тех, кому ее даровали звезды,— я открыл одно универсальное правило, ко­торое, мне кажется, более всякого другого имеет силу во всем, что бы люди ни дела­ли и ни говорили: насколько возможно избегать как опаснейшего подводного камня аффектации и, если воспользовать­ся, может быть, новым словом, выказы­вать во всем своего рода раскованность (sprezzatura), которая бы скрывала искус­ство и являла то, что делается и говорится, совершаемым без труда и словно бы без раздумывания.

Дата добавления: 2015-08-17