Идентичность в идеологии и политике

В прошлом политические идентичности государств особых вопросов не вызывали. Трансцендентная легитимация не допускала посюстороннего манипулирования властью. Цареубийства, дворцовые перевороты и самозванства меняли персоны и даже династии, но не суть режимов.

Народовластие предполагает регулярные, технически сложные и вполне посюсторонние процедуры легитимации. Оно изначально несет в себе предрасположенность к имитации и манипулированию, к размыванию идентичности режима. Во множестве возникают политические фикции, декорации и симулякры. Народовластие за своим фасадом в изобилии плодит режимы, по сути являющиеся псевдо- и квазидемократическими, авторитарными, диктаторскими или тоталитарными. Советское «народовластие» неоднократно меняло свою политическую идентичность, но идентичным собственно народовластию никогда не было. Эта проблема до сих пор не снята, а в ряде отношений даже усугубляется.

Настройка идентичных демократий — дело крайне трудное и тонкое, потому они весьма хрупки. В этом отношении они сродни правовым системам, построенным на скрупулезном следовании формальным процедурам, в которых доказательства, даже очевидные, но добытые с малейшими нарушениями регламента, не принимаются судами, то есть доказательствами не являются. Точно так же в идентичных себе демократиях требования избирательных процедур и правил должны соблюдаться во всей полноте. Это как круговая оборона — появление в ней даже небольшой бреши ведет к поражению. Голосование может быть стопроцентным и даже честным, но оно ничего не стоит, если не обеспечены равные условия агитации, финансирования кампаний, партийного строительства или допуска к СМИ. Продиктовано это жесткой необходимостью, поскольку политическая харизма лидера «на входе» может дать «на выходе» разрушительный эффект обожания и веры.

В этом плане весьма симптоматична попытка идентификации складывающегося в России политического режима как суверенной демократии. Здесь проявилась одна характерная особенность всех идеологических построений. Стремление задать с помощью некого текста политическую идентичность режима столкнулось с расслоением собственной идентичности текста. Как это бывает в политически «заряженных» концептах, в реальном восприятии всех этих построений довольно скоро остались всего два слова самоназвания, которые тут же зажили своей жизнью в оценках и интерпретациях, порой куда более реакционных, чем рассчитывали авторы «идеи». Единственное, чего не было (ни в тексте, ни в его толкованиях), это упоминаний о главном суверене — о народе как высшем источнике власти. Основная претензия критиков затеи свелась к тому, что демократия сама по себе является понятием, настолько общим и фундаментальным, что любые дополнительные эпитеты вызывают подозрения (дефиниция есть ограничение).

Такое дробление и растаскивание смысла на определенном этапе сыграло интегрирующую роль: текст сочли своим самые разные его интерпретаторы. Сработала типичная интеграция через непонимание. Эта схема в полной мере работала в идеологии советского периода, когда одни и те же канонические тексты воспринимались по-разному в разных точках социального пространства и времени. Выявление таких разночтений всегда было надежно заблокировано. Нетрудно представить себе, какие трещины пошли бы по советскому обществу, если бы политические и социальные субъекты смогли заглянуть в сознание своих контрагентов, озвучивающих те или иные идеологические тексты.

Такая интегративность поначалу может быть эффективной, но в конечном счете оказывается весьма неустойчивой. В чем-то это напоминает российский способ ведения коммерческих дел, когда люди быстро и легко сходятся в начале предприятия, не проговорив все до конца и сдружившись на недопонимании друг друга, а потом скандально расходятся после вынужденного прояснения исходных позиций — бывает, со стрельбой.

Нечто подобное произошло и с «суверенной демократией». После ссылки главного ее идеолога в Белый дом активисты и интерпретаторы этой доктрины, сдружившиеся было под одной идеологической крышей, но с совершенно разными ее пониманиями, быстро забыли о своем недавнем братании и оперативно перешли к другой знаковой лексике.

Далее встает вопрос об идентичности составляющих политической системы, ее основных институтов, прежде всего ветвей власти. Если президентские структуры и правительство, то есть основа исполнительной власти, в целом соответствуют приписываемой им идентичности, то представительная, законодательная ветвь в силу своей почти полной зависимости от власти исполнительной отвечает номинальной идентичности лишь отчасти. По этой причине несколько сдвигается и идентичность исполнительной власти: вместо того чтобы исполнять законы, она настолько активно их творит, вносит и пробивает, что во многом берет на себя функции легислатуры.

Нечто подобное происходит и с другими ветвями власти — судебной и «четвертой» (СМИ), независимость и самостоятельность которых также весьма условны. Так что вопрос об идентичности режима остается если не открытым, то во всяком случае определяемым по-разному и неоднозначно. Либо это тот самый политический порядок, который описан в Конституции, либо какой-то другой, идентичность которого не вполне установлена и пока не имеет общепризнанного названия, не говоря о системном описании. Здесь также полезно учитывать, что демократия и право — достаточно строгие категории и не предполагают «частичной беременности», что понятие «управляемая демократия» не просто содержит в себе логическое противоречие, является юридическим нонсенсом, но и тянет на конституционное преступление: «управлять» демократией это то же, что давить на суд, принуждать к голосованию и т. п.

Проблемы с идентичностью есть и у складывающейся партийной системы. Может ли таковая считаться многопартийной при одной полностью доминирующей партии? Вопрос отнюдь не риторический, особенно если учесть, что такое доминирование достигается не только целенаправленной работой в области партстроительства и проектирования политической системы, но и за счет экономической конъюнктуры, укрепляющей морально-политическое единство партии и народа. Кстати, при появлении первых же облаков на горизонте экономической стабильности доминирование пошатнулось — власти пришлось произвести некоторые телодвижения в сторону диверсификации партийной конструкции (имитация правого крыла). Кризис может сделать многопартийность уже не столь имитационной — если она не будет уничтожена более брутальными методами. Голосование в декабре 2011 года прежнюю монополию окончательно обрушило — даже при том, что ЕР сохранило большинство в парламенте.

Вопросы возникают не только в отношении партийной системы, но и в отношении отдельных партий. Они также постепенно утрачивают свою идеологическую и политическую идентичность. Политическое пространство стало заметно более сжатым, менее разнообразным. Прежде всего это относится к флангам: в КПРФ научились выговаривать слова в защиту бизнеса, правые вдруг озаботились положением пенсионеров. Рамка сузилась: правые полевели, левые поправели, в какой-то момент все сдвинулось к центру. А поскольку центр у нас собственной идеологии не имеет, это привело к размытости позиций. Но впереди новый этап широкозахватного партстроительства, к тому же, скорее всего, на фоне кризисных явлений в экономике и социальной сфере. А значит, и новый этап радикализации и расхождения партийных идеологий.

Соответственно внятная политическая идентификация (самокатегоризация) на какое-то время ушла и из названий российских партий. Теперь нет социалистов, конституционных демократов и социал-революционеров, республиканцев и демократов, либералов, консерваторов, лейбористов и т. п. Названия становятся политически бесполыми («Единая Россия», «Справедливая Россия», «Солидарность», «Яблоко», «Парнас»). Политическая идентичность в самоназвании есть только у КПРФ (ЛДПР, не имеющая отношения ни к либерализму, ни к демократии, не в счет).

Конвергенции подвержены и партийные программы. Тому может быть много объяснений, но главное, как ни странно, кроется все в той же баснословно благоприятной конъюнктуре на сырьевом рынке. Когда появляется столь мощный ресурс для социального «отката», пользуется которым значительная часть электората, выступления с альтернативными программами малоэффективны. Нефтяные деньги действительно подводят к консенсусу, но этот консенсус прочен лишь до тех пор, пока их поток не иссякает. Или пока, наоборот, привыкшие к достойной жизни не начинают требовать и достойного отношения к себе в политике.

Дата добавления: 2015-08-17