Народные средства против еврейского засилия 4 страница

3. Религия иудейства на первых порах отнюдь не была известным видом веры в Бога, но лишь постепенно из немногих представлений об единосущии взвинчена была до последнего, всепоглощающего, представления о единосущии. Говоря искусственным тарабарским языком современности, мы должны сказать, что тот грубый монизм, наиболее ярким примером которого служит иудейское представление о Боге, есть порождение лишь дальнейшей рефлексии. Единосущие, - в чем и состоит монистическая сущность этого Бога иудеев, - то обстоятельство, что Бог иудеев не терпит рядом с собою никаких иных богов, и хочет быть Всеединым, отнюдь не есть непосредственный плод наивной народной фантазии, а есть позднейший продукт уже метафизически бесцветного учения жрецов.

И теперешние иудеи, прикидывающиеся философами, очень любят это словечко "монизм", которым мнят снова вызвать на свет эту всепожирающую абстракцию Бога своего племени, и которое они истолковывают себе как мировое единовластие. Монизм напоминает им о родине; в абстрактной форме спинозизма они могут распространять его под полу-современною маскою. Замаскированные представления лжепросвещения не раскроют в таком случае ничего о действительном Боге иудеев старой даты, о котором они говорят. В сущности же иудей распространяет все ту же древнюю теократию, и распространяет для того, чтобы сам мог всюду расселяться. Все-таки, это - последние побеги нового времени и непосредственного настоящего. Мы должны обратиться к доступному нам первому началу, следовательно, по крайней мере, к свидетельству библии, если хотим фантазию иудейского племени захватит за ее наивною и потому хорошо понятною работою.

Более или менее наивные первые проявления народного духа преподносят нам всегда такие формы богов, которые понятны и, так сказать, снабжены руками и ногами. Детская фантазия Гомера дает нам богов, не только полных жизни, но и более понятных, нежели тени богов и схемы позднейших философов, которые, потеряв веру, под именем богов культивировали метафизические мумии. Также и те древние иудейские изображения и повествования, в которых Господь Бог является человеком и, говоря точнее, евреем между евреями, гораздо интереснее тех бледных абстракций, которые встречаем в писаниях позднейшего времени. Однако, к поучениям, которые для обрисовки характера иудеев можно заимствовать из тех божественных свойств, я перейду позднее. Пока, нам достаточно будет из первых библейских воспоминаний узнать, что Бог иудеев есть зеркало своего народа, что Ему угодно входит с ним в пререкания, подчинить ему весь мир и за это слышат от него хвалу Себе. Бог иудеев отличается такою же нетерпимостью как и его народ. Он должен пользоваться полною монополией; рядом с ним не должно быт никаких иных богов. Иудеи - избранный народ, а Он - Единый Бог. Иудеи - его рабы, но за это они должны обладать всем миром. Отсюда видно, что теократия уже налицо, и в полном объеме. Бог иудеев есть воплощение стремлений иудеев. Монополия играет, роль уже в первобытной саге; известный сорт яблок вместе с вечною жизнью в раю предоставляется им в исключительное обладание. Иудейский Адам не должен равнять себя с своим Богом. Итак, и здесь уже налицо божеская зависит, и во всем этом деле раскрывается иудейская фантазия, которая, там, где она представляет себе верховного Владыку, неукоснительно во главе первых о себе заявлений и в первоначальнейшей саге тотчас же стремится воплотить свойственную ей недоброжелательность к людям и свойственное ей домогательство особых себе прав.

Встречались довольно пустые воззрения на религию, будто все религии - не иное что, как эгоизм. Мыслители, высказывавшиеся таким образом, а затем в своих выводах самим же себе противоречившие, как напр. Людвиг Фейербах, очевидно, заключали о целом по его части. Верно то, что в религиях воплощено как раз столько эгоизма, сколько его было в народах, среди которых эти религии возникали и слагались. Кроме эгоизма, у различных народов действовали и другие побуждения человеческой природы. Только там, где эгоизм надо всем отменно главенствовал, должна была и религия и представление о Боге соответствовать этой черте характера. И это с самого начала в высочайшей мере имело место только у иудейского племени. Иудейское представление единосущие - ни что иное, как деспотизм эгоизма. Это господство, с которым неразрывно связано рабское подчинение вовсе не знает свободного человека, а потому и никакой относительной самостоятельности отдельных областей природы и естественных вещей. Все - креатура и раб. Народ, сплошь состоящий из креатур, в котором не было ни на иоту истинного чувства свободы, должен был обнаружить эту роль и в судьбах своей истории. Но там, где все это создает религия, эта религиядолжнабыт религией рабов. Но если человечество в недобрый час окажется снабженным таким наследством, то впоследствии ему придется много поработать, чтобы свои лучшие чувства свободы снова восстановит в их правах. Многобожие, при чем один из богов был бы наиболее почитаемым и более могущественным, а над ними - всеобъемлющий Рок, - эта греческая концепция была нечто такое, что с истинною природою вещей и со свободою согласовалось несравненно лучше, чем это иссушающее, всякую жизнь поглощающее единосущие отвлеченного израелизма. Но это абстрактное понятие единосущного Бога вытекало, как из своего зародыша, из стремления к монополии и из домогательств, стремившихся все подчинить под свою пяту. Во истину, иудей знает только рабов и рабов над рабами. Стоят на лестнице рабства на самой высшей ступени, - вот то честолюбие, которое только и понятно ему. Подчиняясь власти Всемогущего, самому господствовать над ниже себя стоящими, следовательно, разыгрывать роль обер-раба, вполне отвечает врожденному ему настроению. Его религия и есть самое полновесное свидетельство такого образа мыслей; ибо подчинение и служение Господу Богу имеет только тот смысл, чтобы Господь Бог помог своим рабам осилить все остальные народы земли и господствовать над ними.

Я упомянул о лучшем направлении греческой религии. Но, говоря по-правде, немцам не нужно никакого эллинизма, чтобы не только иудейству, но и иудейским элементам христианства противопоставить лучшие наклонности. Им нужно только взглянуть на самих себя, на свою собственную почву и на северное прошлое своей истории, чтобы снова обрести и в религии свойственный им характер. Боги севера и северный Бог суть нечто такое, что обладает зерном естественности, и что создано было вовсе не тысячелетним удалением от мира. Нам нет надобности обращаться к индогерманским преданиям. Здесь на севере - ближайшая родина нашего духа в его единении с окружающею природою. Здесь предки наши конципировали формы богов, в которых воплотились их истинные побуждения и чувствования. Здесь господствовала фантазия, без сравнения превосходившая иудейское рабье воображение. Здесь и в вымыслах религии воплотилось чувство верности, а с ним нашли себе выражение разносторонность и свобода, также как порядок и единение. Итак, то, что стояло выше ограниченного еврейского понятия единства с его креатурами и с его единым Господином, был не один греческий мир. И у нас были и есть более естественно-логические задатки, в силу которых и мы в наших вымыслах о богах не дошли до того, чтобы из природы сделать машину верховного властелина, а из людей рабов, которые служили бы ему из страха, или в надежде получить плату за свое подчинение. Все первобытные мифологии грубы, а также и наша; но нужно помнить тó, чтó в вымыслах религии истинно и верно природе, и, это-то и сохраняется в характере народа. Поэтому, германский характер должен вспомнить и о том, что своего вплел он в религию тысячи лет тому назад. Здесь его противоположность иудейству еще глубже, чем противоположность иудейству эллинизма. По своей форме эллинизм исполнен был вкуса и истины; но в характере народа было много воткано хитрости и лжи и он не чужд был всякого рода поверхностной игры; ему не хватало верности и глубины, которые в разнообразнейших формах всегда были идеалом духа германских народов. Почему же в настоящее время германский дух чувствует себя так неуютно у себя на родине? Потому что не только в религии, но и в духовной жизни, и именно в литературе, он забыл самого себя и продался иудаизму. Но это отклоняет нас от религии. Мы хотели напомнить здесь только о том, что германский характер и ум даже и в религиозных концепциях отличается несравненно лучшею оригинальностью, нежели ограниченный иудаизм. Последний и в религии отличается нелогичностью, непоследовательностью и обрывчатостью. Он не знает истинного единства, проникнутого свободною разносторонностью и самостоятельным бытием. Он только истребляет; это - единосущие, которое все остальное хочет искоренить без остатка; короче, это - рабий дух раr ехcellence, в своей двойственной форме - отменного рабьего подчинения и отменного стремления к подчинению и истреблению всех народов.

4. Последнее основание, которым довольствуются иудеи в молитвах к своему Господу Богу, состоит, большею частью, в характерных словах: "Ибо я Господь". Ultima ratio для иудейского племени, вообще, есть сила и господство. И теперь главное для них - внешняя сила и внешний успех. В этом пункте они далеко превзошли низменные, качества других народных масс. Впрочем, это - общее свойство низменно настроенных элементов населения - подпадать обожанию силы, и заботиться не столько о правах, сколько о тех, у кого сила. Но в этом культе господства и силы иудеи всегда были первыми. Они-то именно и ластились к властелинам и выделялись пресмыкательством, - само собою разумеется, если это вело к приумножению их влиятельности и, как я раньше выразился, помогало им добиться положения обер-рабов. От этой черты несвободны даже их избраннейшие истории самых первых времен. Даже проданный в рабство Иосиф сумел приобрести расположение египетского фараона, стать у кормила правления и разыгрывать роль влиятельнейшего обер-раба. История Гамана, который насквозь видел иудеев и при помощи любовных интриг Эсфири лишился не только своего положения при правительстве, но и своей жизни, доказывает все ту же черту характера. Но она поучительна, кроме того, и в том смысле, что дает нам указания и о том стародавнем отпоре, к какому вынуждены были всюду прибегать народы в защиту себя от иудейского племени там, где оно гнездилось среди них. И история одного из величайших пророков, именно, Даниила, показывает, что уже в древнейшие времена иудеи обладали большою ловкостью в изыскании средств приобретать себе влияние у государей. Но в особых примерах этой врожденной иудеям манеры, в примерах из современной жизни мы не нуждаемся. Сколько еврейство дало государям художников по финансовой части, - прямо или косвенно, - не только в позднейшие времена средневековья, а даже и ранее, и именно в изуверно-набожной Испании, да и во многих других странах! И эти следствия рабьей религии тянутся чрез всю историю и приводят нас к порогу самоновейших фактов, поучающих, что даже Англия и Франция могли допустить, чтобы ими некоторое время управляли люди иудейского племени, каковы Дизраэли и Гамбетта. Но этот пункт относится уже к обсуждению роли, которую разыгрывают иудеи, когда думают, что нашли в себе политические способности. Их манера пользоваться обстоятельствами остается всегда древнего пошиба, а потому мы и имеем право и в настоящее время судить о ней, так сказать, по ее классическим образцам, т. е. следуя Ветхому Завету.

Но Ветхий Завет показывает, что их политическое служение господину составляло одно целое с их религиозным служением Господу Богу. И там, и здесь - цель одна и та же; и то и другое служение должны были всеми путями создавать для иудеев господство над другим народом и над другими народами. Даже и вся специфически иудейская идея о Мессии иного смысла не имеет. В силу ее, из среды их должен появиться Один, который и вручит им господство над всем миром и поставит их и внешним образом над всеми народами. Сами по себе и внутренне они всегда считали себя избраннейшим народом на земле, и остаются самым бесстыднейшим по части оклеветания других народов. А именно, последние их поколения поносили немцев и, насколько могли, старались принизить и задушить их национальное сознание. Они самым бесцеремонным образом третировали "немецкого Михеля" и его мнимые свойства; они почти не признавали за немцами никакого ума, хулили немцев как расу низкопробную, которая годна только к тому, чтобы, пользуясь ее сонливостью, другие могли залезать к ней в карман. При этом самих себя прославляли как народ особенно остроумный и успели эту иудейскую сказку настолько пустить в ход, что кое-где ей начали верить, потому что кое-где нашлись настолько вежливые люди, что немножко лисьей натуры и немножко пронырства приняли за наличность действительного ума. Но раз где-либо раздавалось критическое слово против этих расовых свойств иудеев, то пресса всем своим хором, с аккомпанементом литературы, как один человек, тщательно замалчивала такие разоблачения иудейского существа, готовая со всяким, кто осмеливается порицать иудеев, расправиться как с новым Гаманом. Но иудеи-то, именно, которые, раз их наглых небылиц о преимуществах их расы не признают, тотчас готовы со всякими ложными обвинениями в религиозных предрассудках и в обскурантизме, - иудеи-то, именно, жалующиеся на средневековые преследования, - празднуют праздники, в которых нарочито прославляют свои древние оргии убийств, которые совершали они в недрах других народов! Этот Гаман есть не иное что, как воплощение прав всех других народов на отпор иудейской надменности и на отпор ограблению иудеями всех народов. Эта, в иудейском вкусе искаженная и окрашенная, история Гамана, который с своим законом против иудеев не мог предотвратить уже слишком влиятельных интриг их, - история эта, освещенная правдиво, должна бы была еще и ныне являться для народов напоминанием, чего должны они ожидать от иудейской расы, там где она хотя бы случайно на некоторое время успела достигнуть господства. Тогда во всем персидском государстве было ими умерщвлено около 100.000 неугодных им лиц. Это избиение, которое исполнено было ими при содействии замаранного ими министра или, - говоря не слишком по современному, - обер-раба Мордахая, - избиение это было настоящим искоренением, своих противников. В оправдание себе они говорили, что им самим угрожали поголовным избиением. Но то же самое говорят они и о средневековых преследованиях, и, как они из так называемой травли на иудеев выводят право травли, совершаемой иудеями, то у них никогда не будет недостатка в предлогах к преследованиям, если только сила на их стороне. Даже простую критику, которая порицает их бахвальство называют они травлею на иудеев. Но интриги и оскорбления, которые позволяют они в своей прессе против всего самостоятельного, что, в противность иудейской наглости, не отрекается от самого себя, но тайный их заговор против лучшего народного духа. и его представителей, все это - отнюдь не травля, хотя на деле все это есть даже организованное и опирающееся на корпоративный союз иудеев по религии, преследование.

В самом деле, организованная война в целях утеснения и ограбления, которую ведут иудейские элементы против остальных народов уже целые тысячелетия, в настоящее время распространилась слишком уж далеко. Ее модернизированный фасон не должен вводить в обман. Религиозные общины иудеев суть средства их политического и общественного союза, и включают в себя и просто иудеев по крови, стоящих вне. Но здесь не место входить в рассмотрение этих политических и общественных привилегий, в которые они превратили свои религиозные союзы. В то время, как, напр., у протестантских народов церковь не есть ни общественный, ни политический союз, а соединяет их исключительно в религиозном культе, иудеи своими религиозными союзами пользуются для всяких житейских дел, и пристегивают сюда даже интернациональные бунды, которые всюду вмешиваются в политику. Так, Alliance israilite в Париже [3] вмешивается даже в большую политику и в восточный вопрос, - и все это они делают, прикрываясь религией. Притязания, которые выдаются за притязания, якобы, иудейской религии, на самом деле означают, вообще, притязания иудейской расы в политическом и социальном отношении. В то время как право союзов у других народов более или менее находится в летаргии, иудеи, сплоченные своей религией, пользуются преимуществом поддерживать интернациональный союз для защиты всех своих интересов против остальных народов. Даже католическая церковь, несмотря на сильную организацию в клерикальных партиях, не протискивается так смело, так прямо и так широко ко всяким политическим делам и конгрессам уполномоченных, чтобы при посредстве мнений, представлений и частных махинаций добиться себе влияния. Иудеи раскрываются именно в своей религии, даже когда они не религиозны. Эта религия, как в раннюю эпоху их истории, так и теперь, служит им средством для всего их существования и распространения. Потому-то, даже если бы содержание ее было лучше чем оно есть, для остальных народов она не была бы делом безразличным. Потому-то ни один иудей по крови, выдавай он себя за атеиста или за материалиста, - все равно, не относится к иудейской религии безразлично. Скорее, она обеспечивает ему то господство или, лучше, то положение обер-раба, которого всегда домогался народ Израиля. Изысканный эгоизм, превознесение себя над всеми остальными народами, попрание их прав, - короче, негуманное, даже - враждебное отношение ко всему остальному человечеству, - вот то, что имеет здесь опору и продолжает действовать тысячелетия.

5. Слово "терпимость" у современных иудеев всегда на языке, когда они говорят за себя и требуют нестесняемого простора для своей игры. И однако, терпимость свойственна им менее, чем всякому другому народу. Их религия - самая исключительная и самая нетерпимая из всех; ибо, в сущности, она не признает ничего, кроме голого иудейского эгоизма и его целей. Лессинг, который был отчасти иудейской крови, со своей параболой о трех кольцах, т. е. религиях, выступал еще довольно робко. На которой стороне истина, - этого он с виду не затрагивал. Современные евреи не только лелеют это лессинговское лже- и полу-просвещение и кое-какие представления терпимости, ибо это для них щит из якобы немецкой литературы, но усвоили себе и более нахальную манеру. Эти на вид скромные требования простой терпимости они уже заменили открытым высокомерием, прославляющим иудейство и его религию, как что-то недосягаемо высокое. В силу этих притязаний, иудейская религия есть, некоторым образом, non рlus ultra, древнейшее воплощение всякой гуманности, кротости и мудрости, и вся эта нахальнейшая ложь постоянно на языке у писателей иудейской рекламы. Скромное иудейское мнение утверждает, что Новый Завет не более как плагиат из талмуда,[4] тогда как на деле, наоборот, талмуд, скомпанованный двести лет спустя по Р.Х. из всевозможных преданий, представляет собою путаную смесь из всевозможных литератур. Веков за шесть до и два столетия по Р. Х. иудейские книжники работали над усовершенствованием традиционной софистики или, лучше, крючкотворства, сваливая в одну кучу всевозможную азиатчину и всякие отбросы греческих учений, а смысл писаний Ветхого Завета часто совершенно извращали и произвольно ставили верх ногами. Толстая компиляция этой софистики, - плод трудов великого множества книжников, и есть талмуд. Натурально, к услугам редакции, которая, как сказано, имела место спустя два столетия по P. Х., была налицо не только вся классическая древность греков и римлян, а и непосредственно все, что было нового у иудеев, т. е. все, что предъявляла реформаторская попытка Христа. Поэтому, в высшей степени комично, когда евреи воображают, что их талмуд - книга всевозможной учености и мудрости, тогда как на деле эта книга, как кривое зеркало, искажает всякую мудрость, какая только могла дойти до ушей иудейских книжников от других народов и от лучших элементов.

Книжники или, - чтобы не опустить и необходимого дополнения, - книжники и фарисеи, были, в сущности, теми цеховыми учеными и законниками, с которыми Христу приходилось иметь дело, как с самым враждебным ему классом. Они стояли еще ниже афинских софистов, которые повинны в судьбе Сократа. Так как, однако, в настоящее время нет недостатка в писателях, пытающихся обелить софистов и вооружающихся против Сократа, то еще менее стеснялась иудейская наглость в извращении истины о судьбе Христа. Вопреки свидетельству истории иудейские писатели утверждают, именно, будто иудеи вовсе неповинны в осуждении Христа и в его смерти. Иудейские уголовные законы и уголовные суды, вопреки очевидности фактов, выставляются этими иудейскими бумагомарателями как образец кротости и гуманности, и отсюда смело выводится заключение, что то, что иудеи называют процессом против Христа, совершено было не по обычаю иудейскому - как будто бы никому не было известно, что Христос осужден был Высшим Советом книжников за богохульство, и что именно этот Совет, вместе со своим народом иудейским, принудил римского наместника лучше освободить на Пасху, как того требовал древний обычай иудеев, какого-нибудь обыкновенного преступника, нежели Христа, которого он считал неповинным. Гоббес сказал, что всегда найдутся люди, которые будут отрицать даже Эвклидовы аксиомы, если это им будет выгодно. Иудеи, с своими выгодами, готовы на еще большее, и их наглость всегда готова отрицать логические аксиомы, оспаривая, если это им выгодно, что белое - бело, а черное - черно. Иудеи распяли на кресте своего Иисуса, - и эта истина еще и ныне для них не совсем удобна. Но воспоминание об этом акте, содеянном книжниками или, если угодно, лжеучеными иерусалимской испорченности, воистину, ничуть не смягчается тем, что современные иудейские книжники к этому акту присоединяют еще иной, духовный акт, пытаясь значение личности Христа поставить еще ниже скудной компиляторской мудрости своих талмудистов. Таков-то образчик современной терпимости в иудейском роде.

Иудеи, очевидно, всегда были самым нетерпимым племенем на земле; таковы они и теперь, даже там, где они еще так старательно покрывают себя штукатуркою, которая намекала бы на противное. Таковы они не только в своей религии, но и во всех отношениях. Когда они говорят о терпимости, то, в сущности, они хотят, чтобы терпели их, несмотря на все их бесстыдство. Но такая терпимость означает, в сущности, признание их господства, а господство их опять-таки означает притеснение и враждебность ко всему прочему. Кто ближе знает иудейскую расу и ее историю, тот ясно сознает, что не может быть более кричащего противоречия, чем иудей с терпимостью на устах. Требуемая им терпимость, в конце концов, есть не что иное, как свобода для иудейской нетерпимости. Если что не заслуживает быть терпимым, - полагал еще Руссо, - так это сама нетерпимость. Терпеть, дозволять нетерпимости шире и шире распространяться, значит заглушать самый гуманный принцип терпимости. Не только великая религия, но и всякая раса, которая заявляет притязания на терпимость, должна сама исповедывать терпимость. Основным ее стремлением и принципом не должна быть враждебность и война против всего иного. Содержание религии или законы народности должны быть совместимы со всеобщею человечностью и взаимностью, если хотят, чтобы остальное человечество терпело их. Но народец палестинского захолустья с самого начала оказался обладателем побуждений и законов, которые остальное человечество радикально отвергали и объявили ему войну. Приводили места из талмуда, которые ясно показывают, что религия уполномочивает иудеев обманывать не-иудеев и вредить им. Но нам для этого не нужно никакого талмуда. Если бы его и совсем не было, то иудейская мораль не была бы от этого лучше, и отлично давала бы знать о себе. То, что наблюдаем мы теперь в фактических сношениях с иудеями, это, в сущности, все те же свойства, которые воплощались и в Иуде? времен Моисея. Ветхий Завет - хорошее зеркало, в котором правильно отражается душа иудея. Нужно только всмотреться непредубежденным оком, и мы разглядим избранный народец наших дней в этом непроизвольном самоизображении иудея тех времен. Как часто иудеям косвенно разрешается проделывать с не-иудеями то, что запрещается им проделывать друг с другом! И ветхозаветная проповедь своего рода любви к ближнему прямо имеет в виду иудея между иудеями. И в настоящее время у иудея нет иных ближних, кроме иудеев же. Как бы сильно иудеи ни обманывали друг друга, как бы предательски друг к другу ни относились, но во вражде к не-иудеям они все солидарны. Даже те иудеи по крови, которые продают себя для дел против своего же собственного племени, все-таки делают это свойственным их племени способом. Обуздывая иудейство, для чего они и нанялись, они проделывают это так, что всею своею манерою они, сверх того, прославляют еврейство. Иудей всегда остается иудеем, даже когда переходит в противный лагерь, где и проделывает антиюдику. Но всего менее могут нас обмануть остроты иудейских писателей по адресу своего же племени. Иногда иудеи, разыгрывают перед не-иудеями видимость беспристрастия, ругая иудеев и их свойства. Нередко они бывают первыми, обнаруживая у иудея его иудейские качества, при чем достигают этого тем, что у себя такие качества отрицают, либо о них сожалеют. Такая манера рассчитана на не-иудеев или, где дело делается перед лицом публики, она рассчитана на публику, в которой иудеи составляют лишь незначительную часть. Но те же самые иудеи, когда они находятся в своей среде, или когда публика из их людей преобладает, бьют себя в грудь, взывая, как они горды тем, что они иудеи. Таким образом, за этою нарочитою видимостью свободы от всего иудейского слышится всегда враждебность и нетерпимость. Где иудей по крови сам делается гонителем иудеев, что иногда требуется гешефтами, там он делает только в противоположном направлении, употребление их врожденных его племени образа мыслей и нетерпимости. Но тем менее можно доверяться ему; ибо иудей остается верен себе даже и тогда, когда разыгрывает из себя анти-иудея. Нетерпимый эгоизм составляет его суть, где бы и как бы он ни обнаруживал его. Он сквозит даже в его редкостном мозаическом законодательстве. Так называемые десять заповедей имеют силу, видимо, только между иудеями; ибо иначе было бы кричащим противоречием - в седьмой заповеди запрещать кражу, а обкрадыванье египтян, т. е. чужеземцев, разрешать. Поэтому, вся иудейская законность есть что-то в роде национального эгоизма и принципиального исконного беззакония по отношению к другим народам. Поэтому и националистическая нетерпимость ко всем народам есть также сущность, так сказать, космоиудаизма, который нельзя без всякого разбора смешивать с иногда все-таки благородно выраженным космополитизмом лучших народов, и никогда не следует мерить одною меркою с последним. Последний есть действительно то, за что тот лишь выдает себя; следовательно, один противоположен другому, и мировой иудаизм, с своими политически, по большей части, якобы гуманистическими минами и притворством, есть лишь вершина гебраического эгоизма, который хотел бы все народы, - поскольку все их, со всем их имуществом, проглотить нельзя, - по крайней мере, заставить служить себе и поработить.

6. Как во всем, что познается в своей естественности и в действительности, так и в заявлениях о себе иудейского существа, не смотря на всю их бессвязность и угловатость, все-таки есть своего рода система, - по крайней мере, система в том смысле, что она сказывается даже и в этих уродливых формах. Мы видели, что руководящим принципом является изысканный эгоизм. Им объясняется полное единство их религии и морали. Правда, мораль эгоизма, в сущности, есть противоположность морали, но лишь тогда, когда мы разумеем мораль в лучшем смысле слова и в таком роде, в каком ее никогда но было у иудеев. Когда у античных писателей, там или сям, встречаются суждения об иудеях, то всегда они исполнены презрения к этой народности и не скупятся на самые крепкие словца, чтоб заклеймить негодность их поведения и нравов. На первом месте стоит римский философ первых годов империи, Сенека, который в одном месте, буквально сохраненном Августином, называет иудеев племенем злодеев (sceleratissima gens). Если перевести латинское выражение, употребленное Сенекою в сочинении о суеверии, - если передать его совершенно точно, именно словами "самое преступное племя", то это цветистое прилагательное все-таки будет очень характерно. Как ранняя история Иудеев, так и эпоха, непосредственно предшествовавшая христианскому летосчислению, переполнена грязью и залита кровью.[5] Жестокость, которую проявили они в первые времена своей истории, вещь общеизвестная: не только женщин и детей, но и скот врагов, предавали они истреблению, чтоб вырвать с корнем все, и щадили только золото и серебро. В век, предшествовавший христианской эре, достаточно бросить только взгляд на домашнюю историю иудейских царей, чтобы вполне ознакомиться с их, так сказать, домашними порядками, и с отвращением отвернуться от этой картины самых жестоких убийств, гнуснейшего вероломства и утонченнейшей мести. И гнусные издевательства иудеев над распятым ими Христом как непохожи на поведение афинян при исполнении приговора над Сократом!

Знаменитейший римский историк Тацит, который уже был свидетелем падения иудейского государства, видимо и в своей характеристике иудейского быта и иудейских нравов старается писать хладнокровно (sine ira еt studio). Но и он вынужден быль вырезать своим лапидарным стилем на скрижалях всемирной истории кое-какие изречения, классически свидетельствующие о том, какой памятник уже в то время воздвигли себе иудеи в представлениях народов римского государства. Иудеи были тогда везде; они ужедолгое время жили в Риме; они известны были не только по тем войнам, которые велись в Палестине. Тот самый Тацит, который с таким благоволением изображал германцев как образец добрых нравов, и ставил их как идеал своим римлянам, - тот самый Тацит, который умел отыскать хорошее у чужих народов и умел все это оценить в своем холодном и бесстрастном изображении иудейских дел находит себя вынужденным выражаться резким тоном, чтобы соответственно оттенить найденное им состояние. В Историях (книга V, гл. 5 ) читаем: "Обычаи иудеев нелепы и грязны (Iudaeorum mos аbsurdus sordidusque)". Вслед за этим значится: "Племя это в высшей степени похотливо (рrojectissima аd libidinem gens)". Но, как уже замечалось не раз, с сладострастием всегда связана жестокость, и у избранного народа она также принадлежит к его отменным качествам. Но оба эти атрибута вытекают из одного и того же зерна, а именно, объясняются чрезмерным развитием эгоизма самого подлейшего рода. С этим в полной гармонии находится и самое характерное изречение Тацита, что иудеи "ко всем остальным питают враждебную ненависть (аdversus оmnes аlios hostile оdium)". В связи с тем обстоятельством, что друг к другу они очень снисходительны, он к этому сводит даже и усиление их могущества. В самом деле, для их интересов и дел весьма на руку был такой образ мыслей, в силу которого на остальные народности, среди которых они жили, они смотрели как на врагов, которых нужно грабить. Таким образом, всюду рассеянные среди остального человеческого общества, иудеи вели втихомолку войну ограбления, присваивая себе богатства человеческого рода. Они всегда были враждебны всем лучшим качествам и всему, что не гармонировало с их низменною натурою.

Дата добавления: 2015-08-02