Народные средства против еврейского засилия 3 страница

Почему еврейство относительно гораздо богаче остальных общественных групп? Сами евреи ответят вам: вследствие большего трудолюбия и большей бережливости. Но ведь это - старая сказка, которую они подслушали у всех неправдою разбогатевших элементов. Поэтому, я отвечаю просто так: величайшее и ничем не стесняющееся стремление к присвоению, - вот что побуждает жидов высасывать деньги из всех каналов человечества. Поэтому, хозяйственная свобода для них - просто средство, чтобы создать себе род фактической монополии и, вообще, чтобы с ни чем не стесняющеюся наглостью заниматься грабежом. Учение о свободном равноправном хозяйстве и о соответственных экономических правах, как они гуманно и благожелательно формулированы были шотландцами Юмом и Смитом, только расчистило евреям путь прямо к их монополии. Жиды отнеслись к свободным хозяйственным учениям совершенно таким же образом, как они отнеслись и к идеям революции. Во-первых, из тех и из другой они извлекли всю пользу, какую только возможно было извлечь, затем, все исказили и, наконец, находясь уже в обладании тою частью свободы, какая им особенно приятна, они то и дело изменяют ей. Однако, эти учения о хозяйственной свободе, даже в несколько уже изуродованной форме, называемой учением манчестерской школы, все еще для жидов слишком высоки. Та сторона учения манчестерской школы, которую консервативная партия намеренно и ложно смешивает с жидовством, есть лишь партийное искажение лучших завоевавший Юмовской теории. Она допускает свободу торговли, но игнорирует равенство, которое и было руководящею идеею в тех завоеваниях знания. Она искажает хозяйственную свободу в свободу состоятельных городских сословий. Но и с этим искажением жиды все еще не дошли до конца своих желаний. В сущности, им хочется из свободы сделать свободу для евреев, т. е. еврейскую монополию.

Поэтому, влияние еврейских элементов и воплощение еврейского образа мыслей в так называемом либеральном законодательстве выразилось не в служении делу настоящей свободы, которая служит также и интересам еврейства, а в подстановке на место этой свободы ярма монополии. Так, напр., свободная адвокатура, в силу которой стряпчий занимается своим ремеслом не как лицо, состоящее на коронной службе, а совершенно независимо, подобно врачу, например, есть прогресс в смысле большей свободы. Для публики таким образом возникает свободное предложение, где она и делает выбор. Но что наше новейшее имперское законодательство имело в виду вовсе не интересы публики, доказывается только им введенным принуждением, так сказать, правом принуждения и отлучения адвокатского сословия, в силу чего, каждое лицо, ведущее процесс, обязано взять себе адвоката. Этот порядок есть шаг назад и является злоумышлением против более свободного и национального духа, которым еще руководилось законодательство эпохи Фридриха II. В таком пункте, где речь идет о гешефте и о связанных с ним и требуемых им покупателях, еврей находит введение несвободы - совершенно в порядке вещей и делом в высшей степени либеральным. Он смело стоить за законы в этом духе. Еврейские депутаты в германском рейхстаге поставили на сцену законодательство именно в духе такой несвободы. Нечто подобное было в деле с принудительным оспопрививанием. Врачебная профессия из всех занятий научного характера, наряду с профессией литератора, есть та область, куда всего сильнее стремятся евреи. Стремясь искусственно увеличить спрос на врачебные услуги, они действовали в этом направлении более и более бесцеремонно. Если смотреть на дело с социал-экономической точки зрения, следовательно, отвлекаясь от суеверных страхов перед оспою, то принудительное оспопрививание всегда будет средством доставления врачебному ремеслу недобровольных покупателей. Но это уже не просто монополия; это есть право принуждения и отлучения и не так невинно как средневековые права в этом роде, которые простирались все-таки на такие вещи как варка пищи и еда, но не распространялись на нашу кровь. Но евреи и здесь, при помощи всей прессы и своих людей и союзников в рейхстаге вотировали это право принуждения как вещь самопонятную, врачебное дело более и более обращали в простое торгашество, и обложение общества новою податью - на врачебные услуги - сделали принципом.

Я мог бы здесь войти в еще большие подробности о том, что в порче нашего новейшего законодательства повинны именно евреи внесением в эту сферу антилиберального и вредного духа. Изумительная неподготовленность и зависимость представителей других элементов повела в законодательных собраниях к тому, что единичные евреи в составлении законов заняли выдающуюся роль, и эта злая напасть всюду с очевидностью воплотилась в свойствах законов. Например, каким образом иначе сделались бы возможны прусские порядки в деле опеки, где официальный надзор для предотвращения ограбления опекаемого и вообще недобросовестного отношения к своему делу со стороны опекунов, настолько умален, что на практике почти никакой гарантии уже не дает! Каким образом позднее почти то же самое могло бы попасть даже в Свод имперских гражданских законов, если бы все законодательство не было проникнуто иудейским духом, благодаря чему оно поражает своею бессодержательностью, отсутствием последовательности и пренебрежением ко всем здравым правовым требованиям! Незнающая никакой узды свобода гешефтов с передачею капиталов в распоряжение опекунов на практике и в действительности почти произвольное, является всюду великим злом. Но это только один из примеров того, что во все наши отношения вторглась иудейская мерка. Кроме того, косвенное влияние евреев на общество простирается еще дальше, нежели прямое и личное, как напр. в законодательстве. Натурально, евреи действуют не только посредством людей своего племени, но выдвигают вперед и других которые, или дозволяют руководить собою, или вообще обделывают дела сообща с ними. В таких случаях эти еврейские друзья и товарищи в известных случаях действуют вполне по-еврейски, насколько это возможно.

А что значит - поступать по-еврейски, это можно показать всемирно-исторически, при этом и внутренне, и внешне, рассмотрев исконные побуждения еврея: на них видны будут и различнейшие свойства еврейского характера. При этом мы выберем образцы обычных действий, и не будем делать меркою проявления крайнего беспутства. Мы не будем очень заботиться о состояниях духовной и социальной испорченности, а займемся, так сказать, классическим евреем прежнего времени, и современным евреем такой формы, в какой он, большею частию, сам собою любуется и в какой с величайшим самодовольством себя представляет. Именно при таком то изучении отборных образцов, следовательно, при критике, которая своим предметом берет наименее дурное, суждение будет верное и решительное. Оно будет смотреть и назад и вперед, истолковывать историю и некоторым образом предугадывать будущее. А именно, оно бросит свет и на тот факт, что лучшие народы никогда не могли, в настоящем смысле слова, ужиться с евреями. Всегда оказывалась необходимость, по меньшей мере, во внутренних ограничениях, приходилось держаться от них дальше и запираться от них, а где, в виде исключения, это низменное или отверженное еврейское население успевало добиться равноправности или даже дружелюбно допускалось в среду современных национальностей, там в допущении подобного нашествия слишком скоро приходилось раскаиваться. Поведение евреев в мире всегда действовало дурно и вызывало против себя возбуждение у лучших народов. В этом смысле еврейский вопрос или, лучше сказать, еврейские вопросы так же стары как история, и даже бросают свою длинную тень в область саги. И появление евреев впервые на исторической сцене есть обстоятельство, достойное не меньшего внимания, чем их появление в обществе в новейшее время. Где и когда человечество в каком-либо значительном отношении приходило в упадок, там и тогда евреи и еврейский дух или, лучше, злой дух еврейства, мог распространяться самым беспрепятственным образом. Однако, в характеристике еврейского характера и в дальнейшем освещении еврейского вопроса как вопроса о характере мы не будем забегать вперед.

Г Л А В А II

Отражение характера в религии и в морали

1. Все религии, при своем возникновении, представляют сумму народных фантазий, в которых, воплощаются стремления и главные события истории рассматриваемого народа. Так, как между потустороннею, и посюстороннею областями природы в начале еще не делают такого коренного различия, как это имеет место в позднейших стадиях развития религий, то возникшие в недрах народов религиозные системы вначале обнимают всю жизнь и имеют практические цели. Они включают не только мораль, но и право, которое еще не отделено надлежащим образом от простой морали совести. Когда же развитие достигает настоящих религиозных актов и обширных, относящихся к делам религии, книг, то последние обыкновенно содержать собрания житейских правил и принципов рассматриваемого народа. Таким образом, они становятся зеркалом, в котором отражаются стремления той народной группы или тех групп, в которых они возникли и для которых назначены. При суждении о народном характере, отражающемся в религиях, дело вовсе не в том, правильны или ошибочны теоретические представления о мире и о жизни или о том, что о них кроме того нужно еще заключить. Ведь и в грезах и в сказках раскрывается реальный характер, лежащий в основе самых сокровенных побуждений. Он обнаруживается и во всех прикрасах фантазии, которые уже вполне грешат против истины, не меньше чем в планах и идеалах, исходным пунктом которых служит правильно воспринятая действительность. Не забывайте, что у единичных людей характер обнаруживается даже в сумасшествии. А там, где все человечество находилось в стадии безумия, там его откровения не менее поучительны. Напротив того, народные стремления нигде не выступали с такою наивностью, как именно там, гдеони проявляются в форме богов. Бог или боги суть воплощения господствующих побуждений и мыслей народа. Боги суть копии людей и зеркало народов. Их мораль есть подобие стремлений, движущих самый народ, и тем более поучительное, что боги, будучи владыками, не церемонятся.

То, что относится вообще к религиям всех народов, должно в еще большей степени оказаться верным по отношению к племени, вся историческая заслуга которого ограничивается его религиозною судьбою. Иудеям приписывают в своем роде религиозный гений; их выставляют творцами религии всего нового культурного мира, короче говоря, с натуральной и чисто исторической точки зрения, их считают виновниками христианства. Их считают народом классическим в религиозном отношении, и, сообразно этому, им отводят подобающее место в духовном разделении труда между народами. Как греки классически обосновали философию, а римляне - право, так иудеи классически обосновали религию, которую мы преемственно приняли от них в наследство для поклонения и дальнейшего употребления. Эту лестную роль охотно принимают все иудеи по племени, а иудеи по религии, которые крепко держатся за свой специфический мозаизм, истолковывают эту роль так, что иудейство, хотя и противоположно христианству, но также имеет права, и еще переживет некогда отделившуюся от него христианскую секту, несмотря на ее распространение. При всей отменной скромности этого последнего воззрения, его, впрочем, разделяют и многие иудеи по крови, будут ли это крещеные иудеи, или реформаты, или даже в религиозном отношении выхолощенные, и выцветшие до бесцветной веры в Бога элементы этого племени. Часто даже те, что выдают себя за ни к какому исповеданию не принадлежащих, тем не менее, комически остаются верными этой догме о религии избранного народа, которая переживет все религии. Избранный народ, - и это видно как в древние времена его истории, так и по теперешнему отношению его, - прежде всего имеет и избранную религию. Этой религии он держится так крепко, как ни один другой народ. Просвещенные иудеи часто выдают себя за совершенно безрелигиозных людей, особенно когда корчат из себя свободомыслящих или даже социалистических писателей. Но если присмотреться ближе, то найдем, что присущая этому племени косность суеверия и у них имеет свой тайный алтарь. Вообще их чисто животная живучесть, это всеми признанное свойство иудейского племени, свидетельствует также особенно о их духовных недостатках и, главное, об их суеверии. Иудей может выдавать себя как угодно просвещенным; но верить ему в этом пункте нельзя ни на иоту. В глубине души почти всегда немножко таится более грубого или утонченного суеверия, которое тщательно скрывается, и только случайно может быть обнаружено опытным знатоком духовных аллюров. При обсуждении вопроса о том, как евреи подвизались в науке, я рассмотрю это обстоятельство подробнее. Но уже обыкновенный житейский опыт показывает, что суеверие составляет более неотъемлемую принадлежность еврея, нежели действительно культурного человека всякой другой национальности. В виду этого, религия должна составлять более характеристическую принадлежность иудейского племени, нежели какого угодно другого народа. Религия должна, поэтому, с первых же шагов разоблачить пред нами основные свойства характера избранного народа.

Мораль иудеев, - я разумею мораль, присущую этой расе, ту мораль, влияние которой на их деловую жизнь стяжало им известную популярную славу всеобщей вредоносности, - по существу своему есть нечто настолько глубоко сросшееся с их натурою и, в сущности, столь неизменное, что ее дух можно указать уже в древнейших памятниках их религии. Часть худой славы, которою пользуется иудейская мораль, но во всяком случае, лишь незначительную часть, можно приписать той особой испорченности и вырождению, которым подпал этот народ с падением своего палестинского государства. Вообще, рассеявшись по всему свету и ставши гостями других народов, иудеи, притом отнюдь не с начала христианской эры, а уже столетиями раньше, имели много случаев проявить моральные качества своего племени. То, чего, по духу своей религии, они не смели в полном объеме проделывать в отношениях друг к другу, то самое им дозволялось в полной мере проделывать с остальным человечеством. Их бессовестность проявлялась, поэтому, шире и шире в сношениях с элементами иных рас. Натурально, остальные народы стали по отношению к ним в оборонительное положение. Обижаемое человечество реагировало, и, например, и средневековой гнет, на который жиды обыкновенно с такою партийною односторонностью жалуются, по большей части, был просто грубым способом народной самообороны. При грубых отношениях тогдашнего времени иного выбора не было. Жиды, с своей стороны, стали бы поработителями, если бы сами не были порабощены. Они истребили бы целые народности, если бы размножению их самих не были, поставлены границы. Это произведено было путем своего рода порабощения, которое в средние века было еще довольно мягко в сравнении с тем порабощением, к которому приучили жидов Египтяне и Вавилоняне, следовательно, уже в самом начале их мозаической истории. Кажется, даже, что в этом отношении народы и в средние века действовали только применительно к требованиям жидов, и только потому наложили на них ярмо, что эта раса без ярма толочься среди других народов не может, не нанося им злейшего вреда. Как бы то ни было, этот народ Моисея, этот народ - раб Египтян, получивший от них в приданое мораль рабов, которую он тщательно бережет, во время средневекового отчуждения взлелеял в себе покорность в другом роде. Он свил себе рабье гнездо в среде новых народов, хотя и отвергнутый и презираемый ими, и таким образом удержал за собою свою старую роль, эксплуатируя даже свое рабье положение и, в конце концов, обогащаясь золотом и серебром своих господь, подобно тому как делал это и в Египте. При этой новой, частию средневековой, частию современной задаче, мораль иудеев, конечно, выиграть не могла. К вкоренившейся испорченности этой морали прибавились новые отношения порабощения, которые тотчас же поставили еврея в его старый элемент. Пронырство, по склонности и по обстоятельствам, было удобнейшею формою добывания, и таким образом более и более увеличивалось поражение иудейской морали такими элементами и принципами, которые отравляют общение между людьми, и в основе своей являются чем то враждебным человеческому роду.

Но можно совершенно опустить все то, что в иудейских источниках, по которым мы судим о иудейской морали, носит дату так называемых дурных времен. Можно даже оставить в покое и талмуд, который дает место стольким нареканиям по адресу иудейской морали, и тем не менее характер иудейского племени можно осветить очень хорошо. Талмуд - это, так сказать, примечания, а нужно придерживаться текста. Но этот текст, в котором религия и мораль иудеев, в известной мере обнаруживаются, по большей части, классически, есть просто и подлинно Ветхий Завет. Если современные культурные нации могут сознательно отвергнуть все, что перешло к ним от жидовства чрез христианство, как в их так называемое священное писание, так и в светскую народную литературу, то с другой стороны, сущность иудейства найдут они никак не в талмуде, им совершенно достаточно будет, если они будут изучать и вдумываться в него там, где оно непосредственнейшим образом проникло в собственную их плоть. Впрочем, такой способ оценки будет и великодушнее. Талмуд, по крайней мере, по своей законченности, есть продукт той эпохи, когда история иудейского государства была уже окончена. Хотя в настоящее время талмуд и составляет книгу специфически иудейской морали к религии, тем не менее уже с самого начала это было как бы нечто фальшивое. Когда, этот толковник иудейской религиозной и юридической мудрости появился, испорченность была уже налицо в высокой степени. Талмуд принадлежит иудеям времен рассеяния; но мы всего основательнее узнаем этот народ, если осветим его там, где он имел случай зарекомендовать себя, относительно говоря, всего лучше.

2. То, что доселе мешало оценке характера иудейского народа по лучшим и ближайшим к нам свидетельствам, было, очевидно, ненормальное положение, в которое стали ретроградные элементы в своих суждениях о евреях. С совершенно свободной точки зрения, которая в религии и в политике имеет дело только с тем, что носит черты естественности и действительности, такой помехи не существует. Неужели же немец, француз, или кто угодно другой национальности, должен чувствовать себя солидарным с воззрениями тех еврейских документов, которые дошли до нас как придаток к христианству? У нас, немцев, по правде сказать, мало оснований те чувства, которые возбуждают в нас наше северное небо и наш северный мир целые тысячелетия, искусственно вводить в заблуждение аффекциями еврейского ориентализма. Ветхий Завет, - книга, нам совершенно чуждая, и должна делаться для нас все более и более чуждою, если мы нашу самобытность не хотим изменить навсегда.

Если до сих пор смотрели на талмуд исключительно как на картину, на которой сами иудеи изобразили свою иудейскую мораль, то это объясняется качествами партий, которые доселе соприкасались с евреями внешним образом и большею частью в целях агитации. Так как здесь не просто консервативные, а, говоря выразительнее, реакционные элементы всякого рода не только господствовали, а вначале почти только одни и были налицо, то нелицеприятной и проницательной оценке евреев мешали частию действительно религиозные предрассудки, а главное, политическая максима - не упускать из виду того, что имеешь дело с народом якобы христианским, и потому, при обсуждении иудейского характера, не касаться библии. Но с этим вместе закрывали себе натуральнейший, вернейший и популярнейший путь к критике еврейства и лишали себя могущественнейшего средства, которого одного хватило бы навсегда. Какая польза цитировать талмуд? Современное наше общество, к счастию, не читает этой книги; даже сами жиды довольствуются извлечениями из этого колоссального толковника, наполненного всякими пустяками и мелочами. Напротив того, у нас и у различных народов из школьных уроков по библии и по библейской истории сохраняется в памяти много такого, что нужно только пробудить натуральное разумение, чтобы показать, каким образом, имея под рукою известные факты, можно глубже проникнуть в самую суть характера иудейского народа. Библия действительно не лишена интереса, если она таким образом может помочь лучшему уяснению себе еврейства. Иной, имея под рукою эту книгу, и от времени до времени перелистывая ее, мог бы в этом направлении узнать и понять такие вещи, которые лежат значительно выше горизонта обычного просвещения.

Но я должен сделать еще шаг дальше. Те, которые хотят держаться христианских преданий, не в состоянии решительным образом отвернуться от иудейства. Историческое христианство, рассматриваемое в истинном своем духе, во всяком случае, было реакцией среди иудейства против самого себя, но реакцией, возникшей из самого иудейства, и некоторым образом, на его манер. Там, где пророки сильнейшим образом возвышают голос против извращений сердца, там действительно состояние бывает наиболее испорченное. Таким образом, могло случиться, что эта первобытно-христианская мораль, сущность которой, благодаря еврейской внешности, легко уклоняется от подобающей критики, могла оформиться в смысле прирожденного иудейского характера. Что она была направлена против испорченности этого характера, этим отнюдь не исключалось, чтобы вообще при этом в основе лежал именно самый этот характер. Еврейские пророки, посылавшие громы на свой народ, тем не менее, оставались евреями, и если Тот, Кого считают основателем христианства, мог быть отчасти и иной национальности, что, впрочем, едва ли допустимо, то, во всяком случае, он жил в той же духовной атмосфере и, несмотря на кое-какие уклонения от преданий иудейского народа, в целом, все таки, чувствовал себя солидарным с этими преданиями. Мнение, будто новые народы, и именно народы германские, черпая из собственных ощущений и чувств, сообщили христианству лучшие составные части и видели его в лучшем свете, несостоятельно: последнее есть заблуждение, а первое - промах; ибо в конце концов смешение должно исчезнуть, а соединение несоединимых элементов должно распасться. Потому то отвержение всякой религии ведет не к обнищанию сердца, а к его очищению. Душа новых народов только тогда получит свободу и возможность в чистоте развивать свои лучшие свойства, когда она отвернется от религии и от всякого гебраизма.

Христианство, в сущности, есть гебраизм, как я уже до некоторой степени доказал это в моем труде "Замена религии". Но откровение христианства, Новый Завет, не так пригодно к характеристике характера иудеев, так как оно, будучи произведением, возникшем позднее среди других народов и написанным на греческом языке, тем самым обнаруживает всякого рода примеси и переделки, которым подверглись еврейские представления. Эти примеси в гебраизме позднейшего времени, называемом христианством, мешают непосредственному употреблению его для сказанной характеристики. Но при надлежащем понимании ядро этой смеси может научить нас, что было бы комично, с Новым Заветом в руках и указывая на еврея на кресте, желать обуздать современных евреев и пропагандировать антисемитизм. Выступать в наше время против иудейского племени с точки зрения христианства и опираясь только на его разлагающую мораль, значило бы хотеть обезвредить эту вредоносную вещь посредством одного из ее же отпрысков, следовательно, в сущности, посредством этой же самой вещи.

Христианин, если он сам себя понимает, не может быть вполне серьезным антисемитом. Это блестящим образом или, лучше сказать, жалким образом и оправдалось в так называемом антисемитизме, который, с началом 80-х годов, начал распространяться из Берлина и из Германии, следуя сбивающим с толку христианским паролям, и по большей части таким именно образом разлился и по остальным странам. Кроме того, антисемитизм политического реакционного пошиба, орудие для политических целей, - этот жалкий антисемитизм, придиравшийся к иудею не как к человеку иудейского племени, а как к человеку либеральной оппозиции, - вместе с соответствующею прессою, в виду антисемитическою, а в сущности агитирующею в феодальном и официозном духе, в главном деле не имел никакого успеха. Напротив того, действительно существующее в обществе движение против иудейского племени он пытался завести на ложный путь, и у истинных антисемитов или, лучше сказать, у серьезных противников еврейства только отбивал охоту к делу. Враждебные просвещению, при этом, по большей части, лицемерные христианские фразы, какими наводнен был этот псевдо-антисемитизм, у здоровых и прямых натур возбуждали только отвращение, и потому неудивительно, что эта видимость антиюдики более и более застревала в тине, в которую она засела с самого начала.

Иудеи были изобретателями рабской формы религии, и если не исключительно одни они, зато всего более, именно они содействовали формированию религии в рабской форме, и они же распространяли ее в области античной испорченности. Но их рабий дух отразился не только в религии, но и в политике. Христианство вначале нашло себе приют среди порабощенных народов, находившихся под властью грубого цезаризма или грубого империализма. Потомство рабов и черни - вот была та почва, на которой вырос этот новый дух или новый мир. Этой почве как раз отвечала форма религии еврейского происхождения, и эти приспособленные к рабьим натурам представления, со времен римского цезаризма, портили до мозга костей и более свежие и свободные национальности, несмотря на то, что внешним образом победа была на стороне этих последних. Особенно хорошо привилась эта система порабощения к германцам и к славянам, не только в религиозном, но и в политическом отношении, а потому и теперь вдвойне безумно ожидать, чтобы реакция основательно и серьезно обратила оружие против еврейской традиции. Система реакционной политики, так тесно срослась с последнею, что разрыв между ними возможен только на счет реакционных интересов. Поэтому нечего себя обманывать. Даже там, где в виде исключения, в религии выдвигается более свободная точка зрения, но вместе с тем держатся реакционной политики, там занятие еврейским вопросом останется для главного дела безнадежною игрою. Антигебраизм есть в каждом отношении дело свободы, и ни с какой другой точки зрения прямо и последовательно оформить его нельзя. И туманное представление о так называемой практической стороне христианства играет в руку лишь крайне ретроградным отношениям, которые весьма сродни еврейскому лицемерию. Сами то евреи именно и желают, и требуют, чтобы к ним относились в духе так называемого практического христианства, иначе говоря, чтобы их подвиги по части опутывания и обрабатывания лучших народов не только были бы им обеспечены, но чтобы их и прикрывали бы мантией так называемой христианской любви, и таким образом защищали бы их против приговоров народного правосудия.

Впрочем, всякий может видеть, что между евреями всегда есть люди, стремящиеся преимущественно к так называемым духовным должностям и предпочтительно занимающие места по духовному ведомству. Священники еврейской крови вовсе не редкость, и здесь подтверждается это старое сродство по духу, которое так естественно было в первобытно-христианских иудейских общинах. Поэтому, с некоторою вероятностью можно предположить, что последними, кто выступит в защиту падающего христианства, будут евреи. Уже теперь они часто прячутся за христианство как за надежный щит, и действительно имеют на это некоторое право. Чем меньше остается грубого суеверия в слоях, которые обладают кое-каким просвещением, и чем более распространяется в них натуральное воззрение на происхождение и на успехи христианства, тем более евреи будут хвастаться, что они были основателями христианства, и что они-то и привили христианство или, можно бы было сказать, как бы привесили его некоторой части человечества. Указывают же они и теперь довольно часто, что кто поет псалмы, тот едва ли поступает последовательно, восставая против натуры иудейского племени, так как эти поэтические перлы были характерным излиянием именно этой натуры.

Говоря чисто теоретически, всякая критика этой расы и дурных сторон ее характера с точки зрения христианства была бы совершенным безумием; ибо это значило бы - с самого начала излияние иудейской религии, а отчасти и иудейской морали взять мерилом этой самой морали. Это было бы даже очень на руку иудейской расе, если отвлечься от кое-каких мелких домашних споров между тою и другою религией. Да и на самом деле, в целом и вообще, христианство скорее охраняло это племя и благоприятствовало ему, чем посягало на него. Преследования, поскольку они исходили от духовенства, были внутренним делом религии, как бы делом домашним. Иудей всегда считался старою принадлежностью христианства, и до самого последнего времени всегда умел это интимное отношение эксплуатировать в свою пользу.

Если ныне еврей сам разыгрывает комедию любви к ближнему, или даже к врагам, чтобы чем-нибудь прикрыться, а лучшие национальности поудержать, во имя христианства, от всяких критических поползновений, то такая комедия является характерным примером всего того, что когда либо порождало на свет иудейское лицемерие. Там, где состояния, как в начале нашего летосчисления, были сильно испорчены и расшатаны, там, как бы в виде отпора господствующей испорченности, иные искажения здравой морали могли считаться и выдаваться как нечто невиданно-возвышенное, тогда как на деле это было просто не что иное как в моральном отношении неупорядоченное реакционное явление. Кроме того, где же тут ручательство, чтобы даже хотя в одном случае из десятков тысяч в основе лежало бы что иное, а не чистое лицемерие? В настоящее время мы находимся в весьма благоприятном положении, имея возможность это лицемерие изучать непосредственно на еврейском племени, и таким образом современные отношения бросают свет на то, какой смысл эти призывы к любви имели главным образом уже в те отдаленные времена. То обстоятельство, что к чему-либо такому, в виде исключения, кто либо и мог относиться серьезно, отнюдь не опровергает всеобщего еврейского лицемерия, на почве которого расцвела эта странная мораль. Если по отношению к морали, на которую должно опираться в критике иудейства, нужно было еще особое указание, что она не может быть христианскою моралью и вообще моралью религиозною, то по отношению к суждению о характере, о котором свидетельствует иудейская религия, понятно само собою, что такое суждение не может опираться на религиозную точку зрения. Кто не может подняться выше религии, тот не поймет сокровеннейших свойств того вида религии, которым приходится пользоваться как средством к познанию этого характера.

Дата добавления: 2015-08-02