Размышление пятое

О сущности вещей материальных и еще о действительном существовании Бога

Еще много остается мне выведать о свойствах Бога, многое - и о природе меня самого, вернее, моего ума. Однако к этому я вернусь в свое время. Нынче же, после того как я определил, чего нужно бояться и к чему стремиться, чтобы достичь истины, нет, кажется, ничего более насущного, чем разре­шение тех сомнений, которые одолевали меня все эти дни, и выяснение того, может ли в материальных вещах заключаться что-либо верное.

И прежде чем я займусь вопросом, существуют ли вне меня какие-нибудь такие вещи, необходимо рассмотреть представление о них, раз уж они есть в моем сознании, и заметить, какие из них опреде­ленны, а какие - сумбурны и неясны.

Определенной я представляю себе количест­венную величину, которую Философы привычно на­зывают постоянной, или, иначе говоря, протяжен­ность вещи, обладающей этой величиной в длину, ширину, высоту. Я различаю части предмета; каждой из этих частей я приписываю размер, форму, место и частное движение, а каждому такому движению -продолжительность.

Но не одни только эти вещи, рассматриваемые в таком самом общем виде, хорошо знакомы и впол­не известны мне. При более пристальном взгляде различаются также бесчисленные детали в формах, в числе, в движении и тому подобных вещах, истин­ность которых до такой степени отчетлива, что, ка­жется, стоит только обнаружить их - и невозможно уже узнать о них ничего нового. Скорее мне пред­ставляется, что я только вспоминаю нечто давным-давно известное мне или в первый раз обращаю вни­мание на то, что и прежде было во мне, хоть я и не направлял на это острие своего умственного взора.

Особенно достойным размышления кажется мне то, что бесчисленные представления о разнооб­разных вещах существуют во мне, а раз так, то эти

Размышление пятое

вещи нельзя назвать ничем, пусть даже нигде кроме как во мне их не найдешь. И хотя я сужу о них некоторым образом произвольно, все же не скажешь, что они выдуманы мной. Скорее, они имеют соб­ственную, истинную и неизменную природу. Пред­ставлю себе, ну, скажем, треугольник. Возможно, такая фигура не существует и никогда не существова­ла нигде на свете за пределами моего сознания. Одна­ко у этого треугольника есть совершенно определен­ная природа (сущность, форма). Она неизменна и вечна, не выдумана мною и не зависит от моего ума. Это явствует из ряда свойств, на которые можно указать как на присущие треугольнику, например, на то, что три угла его равны двум прямым углам, что под большим углом всегда лежит большая сторо­на, и на тому подобные вещи, которые, хочешь-не хочешь, приходится признать вполне ясно понятыми мной, хотя ранее, представляя себе треугольник, я никогда о них не задумывался. Точно так же они, конечно, не могут быть и вымышлены мной.

Ничего не изменится и в том случае, если я скажу, что идея треугольника возможно пришла ко мне от внешних вещей через органы чувств, так как мне приходилось видеть предметы треугольной фор­мы. Разве я не могу выдумывать и другие бесконечно разнообразные фигуры, которые трудно будет запо­дозрить в том, что они проскользнули в меня через чувства? И все же я могу, так же как и для треуголь­ника, указать для них на ряд свойств, которые дела­ет верными одно только мое ясное понимание их. И, таким образом, они являются чем-то, а не одним-лишь пустым ничем. Ибо, несомненно, все то, что истинно, есть нечто, а я уже достаточно исчерпываю­ще доказал истинность всех ясно познаваемых мной вещей. Но даже если бы не доказал, - все равно сама природа моего ума такова, что я не могу не признать их верными, по меньшей мере в той степени, в кото­рой я ясно понимаю их. Еще задолго до настоящего момента, в то время, когда чувства имели полную власть надо мной, я всегда, как теперь припоминаю,

Размышление пятое 117

считал вернейшими из всех именно те истины, кото­рые определеннее всех знал; истины, касающиеся фигур и чисел или других предметов Арифметики и Геометрии, или вообще относящиеся к чистой и аб­страктной Математике.

Ну а если из одного того, что я могу почерпнуть идею вещи из своего мышления, следует, что все, понимаемое мной ясно и определенно как относяще­еся к этой вещи, и в самом деле относится к ней, то разве этим не достигается доказательство существо­вания Бога? Конечно же, я обнаруживаю в себе пред­ставление о Нем, существе в высшей степени совер­шенном, и эта идея ничуть не уступает идее какой-нибудь фигуры или числа. Я не менее ясно и опре­деленно разумею, что вечное существование является свойством Его натуры, чем то, что я указываю в ка­честве свойства какой-нибудь фигуры или числа. Пусть даже верно не все, что я обнаружил в резуль­тате размышлений последних дней, однако сущест­вование Бога должно иметь для меня тот же статус достоверности, который до сих пор был присвоен математическим истинам.

Во всяком случае, на первый взгляд это не пред­ставляется совершенно очевидным, но скорее имеет вид некоего софизма. Ведь я привык к тому, чтобы во всех прочих вещах отличать бытие от сущности, и, таким образом, мне легко убедить себя в том, что и сущность Бога может быть отделима от Его бытия, так что Его возможно помыслить несуществующим. Но опять-таки, для более внимательного взгляда ста­новится непреложным, что бытие Бога может быть в такой же степени отделено от Его сущности, как от сущности треугольника - равенство суммы его углов двум прямым углам или от идеи горы - идея долины. Было бы таким же вопиющим противоречи­ем думать, что Богу, то есть совершенному сущест­ву, в какой-то степени недостает бытия, то есть совер­шенства, как думать о горе, под которой не было бы долины.

Итак, я не могу думать о Боге без бытия, так же как и о горе без долины. Но из того, что я пред-

Размышление пятое 119

ставляю себе гору только вместе с долиной, еще да­леко не следует, что эта гора есть на свете, как и из того, что я представляю себе Бога только существую­щим, не следует как будто, что Он и впрямь есть. Ведь мои мысли не навязывают вещам никакой необ­ходимости соответствовать им на деле, и я могу сколько угодно представлять себе разных крылатых. коней, от чего, однако, у настоящих коней крылья; не вырастут. Точно так же я могу представлять себе Бога существующим, хотя на самом деле никакого Бога нет.

Однако здесь и впрямь кроется софизм: из того, что гора немыслима без долины, не следует, что та или другая существует. Из этого явствует только од­но: что одна неотделима от другой, существуют они на самом деле или нет. Но из того, что я не могу мыслить Бога иначе как существующим, следует, что существование, бытие, неотделимо от Бога, а значит Он и в самом деле есть. Это не достигается моим разумом в духе только что описанного навязывания вещи моих представлений о ней. Наоборот, сама вещь, а именно - существование Бога, необходимо заставляет рассудок думать таким образом. У меня нет свободы представлять Бога в отрыве от сущест­вования (то есть исключительно совершенное су­щество в отрыве от исключительного совершенства), как я свободен представить себе коня с крыльями.

Другим неправильным возражением было бы следующее: после того, как мы решили, что Бог об­ладает всеми совершенствами, а к ним принадлежит бытие, действительно можно счесть Бога существую­щим. Однако первая, общая предпосылка будто бы необязательна. (Точно так же необязательно предпо­лагать, например, что все четырехугольники могут быть описаны кругом. Ведь, например, в отношении ромба это явная ложь.) Так, повторяю, считать нель­зя. Ибо хотя мне и не следует непременно предавать­ся каким-либо размышлениям о Боге, тем не менее всякий раз, когда первой и высшей сущности случа­ется занимать ум мой, и представление о ней как будто черпается из сокровищницы моего разума, я с

Размышление пятое

I

необходимостью приписываю этой сущности все со­вершенства в целом, при этом не обязательно пере­числяя и разбирая их по отдельности. Этой необхо­димости вполне достаточно для того, чтобы затем, когда бытие будет признано мной совершенным ка­чеством, верно заключить, что первая и высшая сущ­ность действительно есть. Так, я совсем не должен обязательно представлять именно треугольник. Но каждый раз когда я хочу рассмотреть прямолинейную фигуру, имеющую три угла, она с необходимостью получается устроенной так, что сумма ее углов не превышает двух прямых углов, даже если я специаль­но не обращаю внимания на одно лишь это свойство. А при исследовании того, какие фигуры могут быть вписаны в круг, мне ни в коем случае нельзя пред­полагать, что сюда относятся все четырехугольники. Да я даже и представить себе этого не могу, посколь­ку не желаю допускать ничего, что не понимал бы ясно и определенно (раздельно). Большая разница существует, как видим, между такого рода ложными предположениями и моими верными представлени­ями, врожденными идеями, из которых первой и исключительной является идея Бога. Поистине, то, что она не есть нечто вымышленное и зависящее от моего сознания, но есть образ истинной и неизмен­ной природы, познается мной различнейшими спо­собами. Во-первых, я не в состоянии измыслить ни­какую другую вещь, кроме одного только Бога, к сущности которой относилось бы бытие. Во-вторых, я не могу мыслить себе двух или нескольких Богов такого рода; если же предполагаю, что только один Бог существует ныне, то совершенно необходимым вижу и то, что Он был от века и пребудет всегда. И, наконец, я постигаю в Боге множество других вещей, которые не могу ни устранить из разумения, ни из­менить в своих мыслях.

Но каким бы способом доказательства я ни пользовался, снова и снова выходит так, что только те вещи вполне убеждают меня, которые я понимаю ясно и определенно (раздельно). Из этих вещей одни являются совершенно очевидными и доступными лю-

Размышление пятое 123

бому, другие же открываются только тому, кто смот­рит пристальнее и исследует старательнее. Но и они, после того как бывают раскрыты, полагаются не ме­нее верными, чем первые. Так, скажем, в прямо­угольном треугольнике равенство квадрата гипоте­нузы сумме квадратов катетов сразу не бросается в глаза. Гораздо очевиднее, что эта гипотенуза лежит под самым большим его углом. Однако после того, как первое однажды доказано и объяснено, оно ста­новится не менее достоверным, чем второе; что же касается Бога, то стоит только предубеждениям пе­рестать подавлять меня, а образам чувственных ве­щей - осаждать мой рассудок, и я постигну Его быс­трее и проще, чем что бы то ни было. Ведь разве что-нибудь может быть очевиднее того, что высшее существо или Бог, единственный, к сущности Кото­рого относится бытие, и впрямь существует?

Но если бы мне и потребовалось определенное мысленное усилие для понимания этого, то мало того, что я уверен в Нем не меньше, чем во всех представляющихся наидостовернейшими вещах; кро­ме этого, я вижу, что верность прочих предметов настолько зависит от этого, что без Него невозможно достигнуть никакого совершенного знания.

Природа моя такова, что я не могу не верить в истинность тех вещей, которые весьма ясно и опре­деленно (раздельно) понимаю; она также не позво­ляет мне сосредоточивать умственный взор всегда на одном и том же предмете, чтобы ясно понять его, а постоянно возвращает воспоминание о суж­дении, вынесенном ранее. В силу такой моей при­роды, если я не буду уделять большое внимание тем доводам, которые заставили меня судить так, а не иначе, возникают другие причины, которые, когда бы я не знал, что Бог существует, легко заставили бы меня изменить свою точку зрения, и, таким об­разом, я ни о чем не имел бы верного знания, но одни только блуждающие и изменчивые мнения. Ког­да я, например, рассматриваю природу треугольника, мне, поскольку я обучен началам Геометрии, стано­вится ясно, что три его угла равны двум прямым

Размышление пятое 125

углам. Я не могу не верить, что это так, поскольку вижу наглядное доказательство. Но как только я от­веду от него свой мысленный взгляд, легко может случиться, что я стану сомневаться в его достовернос­ти (пусть я даже до тех пор хорошо помнил, как ясно я видел его), если забуду о Боге. Я могу убедить себя в том, что природа создала меня ошибающимся даже в тех вещах, которые я понимаю наиочевидней­шим образом, тем более, если вспомнить, как часто я принимал за истинное и достоверное то, что потом, под влиянием других причин, счел ложным.

Теперь же я узнал, что Бог есть, и одновременно с этим понял, что все вещи зависят от Него, а Он не является обманщиком. И отсюда я извлекаю, что верно все понимаемое мной ясно и определенно (раз­дельно). Даже если я не рассматриваю подробнее причины, благодаря которым признал верным тот или иной предмет, но только вспоминаю, что некогда видел его ясно и определенно (раздельно), послед­него будет достаточно, чтобы уничтожить все контр­аргументы, способные вызвать у меня сомнения, а значит - я обладаю истинным и достоверным знанием о предмете. Причем сказанное относится не только к одному этому случаю, но вообще ко всему тому, что я, как я помню, однажды доказал, как напри­мер, геометрические положения и тому подобное. Итак, что же еще можно было бы возразить мне? Не то ли, что я создан таким образом, что часто ошибаюсь? Но я уже знаю, что не могу ошибаться в ясно понимаемых мною вещах. Или, может быть, то, что я считал истинными и достоверными многие вещи, ложность которых понял только потом? Но ни одну из них я не понимал ясно и определенно (раздельно), а без знания этого правила истинности я, возможно, руководствовался другими причинами, признавая какие-то вещи верными, - причинами, ложность которых я открыл впоследствии. Что еще? Возможно, что я сплю (как я недавно сам себе воз­ражал), что все те вещи, которые я мыслю, не более верны, чем приходящие ко мне во сне пустые грезы? Так вот: и это ничего уже не меняет. Ведь в самом

Размышление пятое

деле, хотя бы я и спал, если что-то очевидно для моего ума - это абсолютно верно!

Итак, я отчетливо вижу, что истинность и спра­ведливость любого знания зависит от одного лишь постижения истинного Бога, так что я не смогу до­стичь совершенного знания ни о какой вещи без знания о Нем. Отныне, поистине, бесчисленное мно­жество вещей могут быть вполне известны и досто­верны для меня, как по отношению к самому Богу и другим духовным категориям, так и относительно всякой телесной природы, являющейся объектом чистой Математики.

Дата добавления: 2015-08-02