Инстинкт возвращения домой

Тем не менее после переезда люди уже не те, что были прежде, поскольку всякий переезд по необходимости раз­рушает сложную, налаженную сеть взаимоотношений и со­здает круг новых связей. Подобный разрыв, в особенности если он происходит неоднократно, приводит к утрате «чув­ства причастности», которую многие писатели отмечали среди людей, часто меняющих места обитания. Постоянно переезжающий человек обычно недолго задерживается на одном месте, что мешает ему пустить тут корни. Так, когда администратора одной авиакомпании спросили, почему он преднамеренно уклоняется от участия в политической жиз-

нисвоей общины, он ответил: «Потому что через несколь­ко лет я уже буду жить в другом месте. Я сажаю дерево и никогда не вижу, как оно растет».

Такую непричастность или, в лучшем случае, ограни­ченное участие резко критикуют те, кто видит в данной позиции угрозу традиционному идеалу установившейся де­мократии. Однако они упускают из виду важное обстоя­тельство: возможно, те, кто не дает в полной мере привлечь себя к участию в делах общины, проявляют больше мораль­ной ответственности, чем те, кто демонстрирует рвение, а потом уезжает. Переселенцы горячо поддерживают расцен­ки налогов, но избегают нести расходы, поскольку переби­раются в другое место. Они деятельно участвуют в школьных финансовых делах и оставляют детей других людей претер­певать последствия. Так не честнее ли остаться в стороне, чем поступать безответственно? Если человек устраняется от участия в общественных делах, отказывается вступать в организации, избегает сближения с соседями, иначе гово­ря, избегает связывать себя, что произойдет с общиной и с ним самим? Смогут ли люди и общество выжить в такой ситуации?

Ограничение свободы действия принимает множество форм. Одна из них — прикрепленность к месту. Понять значение мобильности можно, только признав сначала цен­тральность закрепленного места в психической структуре обычного человека. Многообразно проявление этой цент­ральности в нашей культуре. В самом деле, цивилизация как таковая началась с земледелия, что подразумевало осед­лость, окончание мрачных скитаний и миграций кочевни­ков эпохи палеолита. Слово «укоренение», которому мы уделяем столь много внимания, по своему происхождению связано с земледелием. Первобытный кочевник, вслушива­ясь в дискуссию о «корнях», вряд ли понял бы ее суть.

Понятие корней используется в значении закрепленно­го места, постоянного «дома». В суровом, скудном и опас­ном мире дом, пусть даже это всего лишь лачуга, всегда считался вросшим в землю убежищем, переходящим от по­коления к поколению, поддерживающим связь человека как

с природой, так и с прошлым. Незыблемость дома счита­лась сама собой разумеющейся, и литература насыщена бла­гоговейными упоминаниями об особом значении дома. «Ищи дом для отдохновения, ибо дом — лучшее, что есть», — говорится в «Наставлениях по домашнему хозяйству», по­собии XVI в. Томаса Тьюсера. «Дом человека — его кре­пость», «Ничто не может сравниться с домом», «Дом, милый дом...» Быть может, кульминационного момента излишняя восторженность в прославлении дома достигла в Англии XIX в., как раз когда индустриализм искоренял сельских жителей и превращал их в городскую массу. Томас Гуд, певец не­имущих, уверял нас: «Всякое сердце шепчет: дома, нако­нец-то ты дома...», а Теннисон дает доставляющую наслаждение картину:

Английский дом — серые сумерки разлились По покрытым росой пастбищам, влажным деревьям, Нежные, словно сон, — все на своих местах в Приюте древней тишины.

В мире, взболтанном индустриальной революцией, в котором все, несомненно, было «не на своем месте», дом был надежной опорой, неподвижной точкой в вихре урага­на». Только и можно было рассчитывать, что хотя бы он стоит на одном месте. Увы, это всего лишь поэзия, а не реальность, дом не смог сдержать напор, легко сорвавший человека с насиженного места.

Дата добавления: 2015-08-02