Советская сказка 6 страница

– Такие разбирательства – дело долгое, – уверенно говорила Галка.

– Даже слишком, когда речь идет о шишках вроде Володина, – качал головой Ромка.

Впрочем, Гошка старался лишний раз не тревожить друзей сомнениями: у тех было достаточно забот с подготовкой к свадьбе, которую собирались отпраздновать осенью.

– Может быть, что-то сделать, как-то подтолкнуть? – теребил он Северского.

– Мы сделали все, что могли, – отвечал тот. – Остается только ждать.

А в один из августовских дней позвонил из Москвы в лабораторию Мейер, позвал к телефону Гошку:

– Игорь, слушай меня, – голос Северского звучал отрывисто, жестко. – После работы забери из общежития вещи и жди меня дома. Завтра в институт не ходи.

– Зачем вещи? Что случилось?

– Володин снят с должности и переведен в Алма-Ату заведующим кафедрой атомной физики одного из институтов. Но дело может быть закрыто за недостаточностью улик. Чтобы состоялся суд, нужны дополнительные материалы. Тебе придется за ними поехать.

– Куда? – ошеломленно спросил Гошка у динамика черной трубки.

– Это не телефонный разговор. Объясню при встрече.

– Послушай, но все же было нормально. Что произошло?

– Позавчера в камере повесился Мышкин, – сказал Северский после недолгого молчания.

***

Вместо прежней решимости в Гошкиной душе поселилась смутная горчащая тоска. Ставшее почти родным профессорское жилище сейчас казалось холодным, чужим, он слонялся по комнатам, словно запертый в клетке зверь. Время от времени трезвонил телефон, но Северский настрого запретил снимать трубку. Жаль было предателя Мышкина, при мысли о новых скитаниях опускались руки. Хотелось поделиться с друзьями, однако те, как назло, взяли двухнедельный отпуск: Ромка уехал знакомиться с Галкиными родителями. Большую часть ночи просидел на подоконнике, выглядывая в окне знакомую директорскую машину. Но никого не было, только висело над самым домом созвездие Большой медведицы, белые звезды которого на фоне темного неба напоминали дырочки прокомпостированного трамвайного билета.

Появился хозяин квартиры утром следующего дня, когда измученный неизвестностью Гошка все-таки прикорнул на диване. Северский прошел в комнату, сказал резко:

– Просыпайся. Машина у подъезда.

– Уже? Так быстро? – не понял Гошка, вскакивая и отыскивая на журнальном столике очки.

– Да. Сейчас поедешь в Москву оформлять документы, потом в ФРГ на конференцию об использовании новейших технологий в современной медицине. Обычно для этого нужно больше времени, но сейчас все оформят быстро, я договорился. Не зря сохранил связи в некоем ведомстве… И две командировки в соцстраны помогли: спасибо Алексею. Так, где твой рюкзак? – Северский оглянулся. – Ага, вижу. Все вещи собрал?

– Зачем мне какая-то конференция?

– Это только повод. Нужно отыскать за границей материалы, о которых я говорил, привезти сюда. Свяжешься с одним человеком…

– Подожди. Объясни мне!

– Что тебе объяснить?

– Ты сказал: Мышкин повесился. Как… Почему?

– Его обнаружили утром в камере. Никто ничего не знает, не видел и не слышал. Естественно.

– Ты имеешь в виду?..

– Не важно, что я имею в виду. Важно, что мы собираемся предпринять теперь. Есть люди, которые готовы нам помочь и у которых есть свои счеты к Володину. Ты слышал про диссидентов? Про нашу эмиграцию на Западе? Про радио «Свобода»?

– Я не стану предателем Родины, – замотал головой Гошка. – Ты что, с ума сошел?!

– Игорь, – Северский обхватил длинными пальцами его подбородок. – Родину предают Володин, Мещерский и им подобные. В конце концов, многие революционеры вели борьбу из эмиграции.

– И что мне делать? – голова шла кругом от какой-то опереточной нереальности происходящего.

– Сейчас, – Северский щелкнул замком кожаного портфеля, извлек толстую записную книжку, криво вырвал лист, торопливо нацарапал несколько строчек. – Мой давний знакомый Андрей Николаевич Савин найдет тебя в ФРГ. На всякий случай пишу телефон, по которому его можно разыскать. Не показывай никому – это секретная информация.

– Не знаю… – протянул Гошка. Заграница, тайные телефоны, связь с каким-то подпольем – все казалось неожиданным, странным.

– Ты же смелый, – Северский притянул его к себе, мягко положил ладонь на затылок. – Вспомни, как ты решился на поиски Мышкина. И все получилось. Но борьба не закончилась, такие вещи не даются легко. Помнишь, у Каверина: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

– Я не хочу от тебя уезжать. Ну его, Каверина этого. Может быть, мы вместе, а?

– Нельзя, Игорь. Во-первых, мое отсутствие сразу заметят, во-вторых, я не могу оставить институт. Это ненадолго, обещаю!

– Хорошо, – Гошка сглотнул. – Что от меня требуется? Какие документы я должен найти?

– Тебе обо всем расскажет Андрей. Просто выполняй его указания.

– Ладно…

– Вот список адресов и телефонов в Москве, – Северский вновь запустил руку в портфель, извлек убористо исписанный лист бумаги. – Номер в «Космосе» забронирован на твою фамилию. Не медли, сразу начинай оформление. Да, еще деньги. Я снял с книжки – тебе пригодятся.

– Не надо. У меня есть.

– Бери без разговоров! Это не для тебя, для дела. Давай, собирайся!

– Мы даже не попрощаемся? – неожиданно звенящим голосом спросил Гошка. В носу противно защипало. Дело, борьба… и как признаться, что не хочешь никакой борьбы, что мечтаешь об одном: остаться здесь, с ним?

Северский сжал губы в узкую линию, покачал головой:

– Если я сейчас… буду с тобой, то просто никуда не отпущу, – ответил он честно.

– А может, не надо отпускать? Пусть Володин живет себе в этой Алма-Ате? – уже не стесняясь, Гошка вытер ладонями щеки. Северский погладил его, как ребенка, по голове, сказал убежденно:

– Дела надо заканчивать. Это необходимо. Всем, и мне в первую очередь. Ступай, Игорь.

У подъезда Гошка поднял голову, посмотрел на знакомые окна. Показалось ему или в одном из них мелькнула темная фигурка? Снизу было не разглядеть.

– Едем? – спросил тот самый Саня, что целую жизнь назад впервые привез его в институт.

– Едем.

– А чего носом хлюпаешь? Простыл?

– Простыл, – подтвердил Гошка, забираясь на заднее сиденье.

Уже в часе езды от Энска вспомнил, что забыл гитару. Горло сдавило неприятным предчувствием: он не расставался с верной подругой на протяжении всего полного скитаний года. Таскал, бережно зачехленную, на спине, укрывал от непогоды в палатке. А вот теперь оставил впопыхах. Хотел было попросить Саню вернуться, забрать осиротевший инструмент и потом уже ехать на электричке. Или не ехать вовсе.

Но вспомнил, что гитара у Северского, и увидел в этом совпадении хороший знак, обещание удачи. Значит он, Гошка Гончаров, скоро вернется с победой. Или не очень скоро, но обязательно.

1992 год

– Вон он, там, справа, – Галка дернула Гошку за рукав. – В темном костюме, с хвостиком.

– Кто с хвостиком? – не понял он, с трудом возвращаясь к реальности из нахлынувших воспоминаний. – Костюм?

– Да нет же, Северский, – немного нервно прыснула Галка, указывая подбородком на маячившую в некотором отдалении фигуру. – В смысле, волосы в хвост завязаны. Только ты к нему сейчас не ходи, – добавила она немного испуганно. – Подожди чуть-чуть, приди в себя. Ты вон красный, как рак.

– Я вообще не уверен, что хочу с ним разговаривать, – мрачно сказал Гошка.

– Зря, – покачал головой Ромка. – Он тебя спас.

– Он все решил за меня. Обманул, как слепого щенка. Понимаю, сам хорош, дурак великовозрастный. Но… видеть его не могу, – и тут же не удержался, бросил быстрый взгляд на сутуловатую спину.

– Рома прав, – поддержала мужа Галка. – Как бы там ни было, ему ты обязан свободой и своей нынешней жизнью. Подумай только, что он перенес!

Тем временем выступающий закончил речь, махнув напоследок в сторону памятника, толпа на поляне взорвалась аплодисментами. Что-то знакомое почудилось в этом широком жесте, в статной, поджарой фигуре чиновника.

– Это что, Мещерский старший? – поразился Гошка.

– Он самый, – скривился Ромка. – Из Москвы приехал. Он сейчас в гайдаровской команде, слышал про такую? Володина хоть рак сожрал, а этого гада ничего не берет. Везде найдет кормушку.

– Рома! – одернула мужа Галка. – Это уже чересчур.

– Добрая ты, – невесело усмехнулся Ромка. – А что суд над Северским его рук дело, забыла? Фальшивых свидетелей, которых этот гад притащил?

– Ничего я не забыла. Но смерти от рака никому не желаю. И вообще помолчи. Памятник открывают.

Два молодых парня в строгих костюмах стянули белую ткань, под которой оказался скульптурный двойник того, кто в жизни никогда не был так возвышенно серьезен. Бронзовый академик держал в руке нечто, отдаленно напоминающее модель атома Резерфорда, а у его ног (Гошка улыбнулся) примостился упитанный кот.

– Феникса мы отстояли, – хлопая в ладоши, сказала Галка.

Северский тоже аплодировал: сдержанно, едва ударяя ладонью о ладонь. Сейчас он стоял вполоборота к друзьям, и Гошка видел сосредоточенное лицо, плотно сжатые губы. Казалось, профессор не постарел с момента их последней встречи, только похудел еще сильнее.

Словно почувствовав пристальный взгляд, он обернулся, встретился глазами с Гошкой – и тут же опустил голову. Медлить теперь не имело смысла.

– Иди же! – прошептала Галка.

Преодолеть разделявшие их несколько метров оказалось неожиданно сложной задачей. К ногам словно привязали пару увесистых булыжников, сердце отчаянно колотилось. Миновав стайку разглядывавших его молодых девчонок, Гошка приблизился к Северскому, сказал в напряженную спину:

– Здравствуй.

– Здравствуйте, Гончаров, – развернувшись всем корпусом, ответил тот. И уставился в упор, принялся сверлить черными глазищами, будто стремился проникнуть в мысли. Вот теперь, вблизи стало заметно, что он изменился. От крыльев носа к уголкам рта и на лбу пролегли глубокие морщины. В гладко зачесанных, стянутых простой резинкой волосах отчетливо серебрилась проседь.

– Может быть, отойдем? – спросил Гошка.

– Зачем?

– Поговорить, – все получалось странно, как будто не было ни любви, ни общей борьбы, ни обмана, ни разделившей их беды.

– Что ж, идем, – без особого энтузиазма ответил Северский и принялся выбираться из толпы на ведущую к воротам дорожку. – О чем желаете говорить?

– Да так, обо всем, – хмыкнул Гошка. – Все-таки десять лет не виделись.

– Отлично. Как вам памятник?

– По-моему, глупый. Только кот понравился.

– Согласен. Давно прилетели?

– Сегодня утром. Из Лондона.

– И как там в Лондоне?

– Вы издеваетесь? – поинтересовался Гошка, останавливаясь у ворот.

– И в мыслях не имел, – бледное лицо Северского казалось непроницаемой маской, только на виске отчаянно билась голубоватая жилка.

– Я хотел…

– Не стоит труда, Гончаров. Знаю все, что вы сейчас скажете. Но уверяю: не нужно ни благодарности, ни жалости. Я поступил так, как считал нужным и правильным. По сути, я совершил ошибку, поддавшись… – он брезгливо скривил рот, – мгновенному порыву, непростительному для человека моего возраста, и обязан был исправить ситуацию.

– Вы ошибаетесь.

– В чем же? – Северский вопросительно изогнул бровь.

– Я не собирался ни благодарить вас, ни жалеть. Все, чего мне хотелось, это… – он на миг прикусил губу, а потом сказал с чувством: – Все эти годы я мечтал засветить кулаком в твою самоуверенную, наглую морду!

– Британский этикет? – осведомился Северский, но что-то в его лице неуловимо дрогнуло. – Интересно.

– Тебе интересно?! – взвыл Гошка, не обращая внимания на выглянувшего из кирпичной будки охранника. – Ты обманул меня: гадко, по-свински. Виртуозно сыграл на моем идиотском геройстве, на глупости, наконец! Лишил всего: себя, Родины, друзей, обрек на дикое чувство вины! И даже не поинтересовался, готов ли я платить такую цену!

– Я сохранил тебе свободу, – глаза Северского опасно блеснули.

– Я об этом не просил!

– И, между прочим, здоровье. Представляешь, неблагодарный болван, чем грозила отсидка по сто двадцать первой двадцатитрехлетнему идиоту со смазливой физиономией?!

– Ничего, разобрался бы! Черт возьми, да лучше бы я отсидел, чем сходить с ума там… Ты не представляешь, что со мной творилось, когда Андрей все рассказал. Я даже отправился в советское посольство, хорошо удержали. Просто запихнули в машину, как сбежавшего котенка!

– Я по гроб жизни благодарен Андрею, – удовлетворенно кивнул Северский. – Не знаю, как догадался к нему обратиться. Мы ведь даже не приятельствовали. Просто однажды, еще в СССР, я оказал ему серьезную услугу. И не вспоминал об этом, пока самому не понадобилась помощь.

– Мерзавец вроде тебя! Велел мне остаться, обманом сделал невозвращенцем…

– Да, я просил его.

– Сволочь! – дрожащими руками Гошка стащил с носа очки, провел ладонью по глазам. – Самоуверенная сволочь!

– Игорь, – неожиданно мягко прервал его Северский. – Да, я решил за тебя. Когда мне сказали, что уголовное дело – вопрос ближайшего времени… Я не мог допустить, чтобы ты оказался в тюрьме. Пойми, эмиграция была единственным выходом. По крайней мере, гарантированным, в отличие от адвокатов и прочей ерунды.

– Зачем понадобилось меня обманывать?

– Потому что иначе ты, несчастный идиот, никуда бы не поехал. Играл бы в благородство и на следующие пару лет сделался подстилкой уголовников.

– Причем тут благородство? – словно от зубной боли поморщился Гошка. – Я любил тебя. Черт…

– Знаешь, – Северский криво улыбнулся, – что сказал Андрей, когда услышал нашу историю? Что не знает: сочувствовать мне или завидовать.

– Было бы чему завидовать, – хмыкнул Гошка.

– Выходит, было. Правда, теперь в память о былых чувствах ты собираешься начистить мне физиономию, – в его голосе отчетливо звучала насмешка, глаза искрились хитринкой.

И Гошка тоже не выдержал, улыбнулся, ответил в тон:

– Больно нужно в здешнюю милицию попадать! Слушай, у меня со вчерашнего дня во рту ни крошки не было. Давай поедим где-нибудь.

***

В маленькой кафешке с гордым названием «Виктория» играла навязчивая музыка: противный женский вокал пел о солдате Лехе, без которого плохо. Возле окна что-то шумно праздновали веселые кавказцы, визгливо смеялись их подружки – молодые девчонки в едва прикрывавших трусики юбках. Официантка с ярко-алыми ногтями принесла запеченную с мясом картошку, салат из вялых овощей, бутылку «Мерло» и водку в графине.

– Спасибо, – кивнул ей Гошка, делая большой глоток вина: в горле пересохло. – Слушай, ну и забегаловка. Здесь же раньше нормальная чебуречная была, я помню.

– Свободное предпринимательство, – равнодушно пожал плечами Северский, закуривая от пластмассовой зажигалки. – Палатки на каждом углу видел? Из той же оперы.

– Бардак это, а не свободное предпринимательство, – заметил Гошка, с удовольствием уплетая принесенную еду.

– Пил бы лучше водку. Она, по крайней мере, лучше этого пойла.

– Нельзя. Язва желудка. Ладно, на чем я остановился? Короче, в Лондоне получил статус политического беженца. Андрей все очень ловко устроил: меня вызвали, задали несколько вопросов. Хотя деваться в любом случае было некуда. Советского-то гражданства лишили, как невозвращенца. Я и сейчас по приглашению, правда, обещают сделать двойное.

– Где ты работал?

– Сначала где придется. Был мойщиком стекол, лаборантом в университете. Сейчас в лаборатории физики радиоактивных частиц. Помог стаж у Белова. Так что все нормально. Правда, скучал страшно. Когда Галка на конференции выезжала, бросал все, мчался к ней. А Ромку сегодня впервые увидел. Он же к атомщикам перешел – невыездной теперь.

– Ты сейчас в отпуске?

– Ага. Две недели очередного и две за свой счет, – Гошка помолчал. – Ты бы знал, как я сюда рвался! Уже когда эта перестройка началась. Не впускали, блин! Ну, конечно, я же не Любимов и не Аксенов, – Гошка налил еще вина, выпил залпом. – Слушай, – он отвел глаза, – ты говорил про тюрьму и про меня, ну… А сам-то как?

– Меня не насиловали, если ты об этом. Кому нужен старый урод? Ел за отдельным столом, подумаешь. К тому же во время суда прошел слух, что я сел из-за того, что встал на пути у крупного чиновника. А в колонии сплетни разносятся быстро. Кличка у меня была характерная: профессор, – он усмехнулся, выдыхая дым.

– Так говоришь, будто отдыхал в санатории!

– Нет, зона – далеко не санаторий. Но… знаешь, как оказалось, люди везде живут.

– Курить в колонии начал?

– Да. Стадный инстинкт. Никогда не думал, что подвержен, но там без этого сложно. Не нравится?

– Тебе идет. Почему ты не улетел вместе со мной?

– Меня бы не выпустили. Слишком пристально следили, – Северский ковырнул вилкой картофель. – В любом случае, я отсидел только половину срока. Через полтора года освободился по амнистии и уехал к брату в Мордовию.

– Не знал, что у тебя есть брат.

– Сводный, по отцу. Живет в селе, работает ветеринаром, жена – бухгалтер на молокозаводе. Мы годами не виделись, только обменивались открытками на Новый год и в дни рождения. А перед судом съездил к ним, попросил сохранить бумаги, вещи. В числе прочего, кстати, твою гитару. Сейчас она у меня, так что можешь забрать.

– Спасибо! Знаешь, глупо, но мне казалось, что она тебе чем-то поможет. Вроде талисмана, – Гошка виновато улыбнулся, словно извиняясь за нелепую идею.

– Может быть, и помогла. С теми же родственниками. Честно говоря, не ожидал с их стороны особенного участия: раньше-то были почти чужими. Но брат слал в колонию письма, посылки. А когда меня выпустили, приехал встречать и чуть не насильно увез к себе.

– Ты жил у них?

– Три года. Работал нарядчиком, потом стал преподавать в местном техникуме.

– А то, что сидел, их не смущало? И статья…

– Там половина мужского населения сидела, – хмыкнул Северский. – Причем многие по самым невероятным статьям. Знаешь, – в его взгляде мелькнуло что-то непривычно мягкое, – я никогда не любил людей. Они раздражали ленью, тупостью, ограниченностью. Но именно тогда, в самый хреновый момент, мне с ними повезло.

– Я рад, – искренне сказал Гошка. – Но сейчас ты преподаешь в университете? Галка говорила…

– Да, пригласили в восемьдесят седьмом. До этого был НИИ физики в Вологде: там мне дали место в общежитии. Так что все нормально. Правда, ездить приходится далеко. Я ведь живу под Загорском: сначала снимал угол, потом купил половину дома.

– А квартира в Энске?

– Она же была ведомственной. Меня выписали сразу после ареста.

– И как в университете?

– Забавно. Студенты и аспиранты почему-то дружно решили, что я диссидент, пострадавший от тоталитарного режима. Даже прощают мне обязательные отработки лабораторных, рефераты за каждую пропущенную лекцию и постоянные пересдачи.

– Романтический ореол? – уточнил Гошка. – Понимаю. Девочки, наверное, влюбляются? А то и мальчики?

– Нет уж, больше никаких мальчиков. Впрочем, девочек тоже.

– А я, между прочим, не мальчик, – сказал Гошка, сжимая узкую ладонь Северского. – Слушай, я забронировал номер в «Интуристе». Идем ко мне, а? Дадим десятку дежурной по этажу…

– Я даже в молодости не бегал по гостиницам, – заметил Северский, но руку не отдернул.

– Сначала ты не бегал по общежитиям, потом по гостиницам. Давай, начинай уже.

– Зачем тебе это? В Англии, насколько знаю, партнера найти несложно. Захотелось вспомнить юность? Потрахаться с бывшим любовником?

– Дурак, – устало сказал Гошка. – Какой же ты дурак!

Молчание длилось несколько минут, потом Северский кивнул:

– Ладно, идем, – и затушил сигарету о прозрачное дно пепельницы.

***

Единственным достоинством крохотного интуристовского номера оказалась двуспальная кровать, но и этого хватило для нерассуждающего, глупого счастья.

Правда, Всеволод неожиданно занервничал, сказал, что целую вечность не занимался любовью и лучше ему не позориться, уйти. Но поцелуями, ласками удалось разогнать сомнения, и вскоре Гошка был вознагражден упирающейся в живот выпуклостью, нетерпеливой жадностью сухих губ и прерывистым дыханием до крайности возбужденного партнера.

– Ну и стояк! А кокетничал… – хихикнул Гошка и потянулся к тумбочке за одной из «резинок», купленных по дороге в гостиницу.

– Не нужно, – попросил Северский, отводя его руку. – Я же говорил, что сто лет ни с кем не был.

– И я проверялся недавно. Просто думал, тебе так спокойнее…

– Считаешь, что после всего я боюсь умереть от СПИДа? – с неожиданной легкостью он перевернул Гошку на живот, скользнул горячей ладонью в пах, и слова закончились. Началось другое: вечное, терпкое, пугающее. Не «акт», не секс: соединение друг с другом и чем-то большим, что «лирики» называют судьбой или космосом, а «физики» не именуют вовсе, потому что привыкли осторожно обращаться с непознанным. Где острые углы отдельных фигур исчезают, соединяясь в один пазл, и не имеет значения ничего, кроме закушенных губ, тихих стонов, порывистых движений и одной на двоих горячей волны, разрешившейся сладкими спазмами, острым наслаждением.

После Гошка уснул, вернее, моментально отрубился, блаженно уткнувшись во влажное от пота плечо любовника. Сказались нервотрепка последних дней, беготня в аэропорту, тяжелый перелет. Очнулся потому, что вдруг стало холодно, пусто.

– Всеволод, ты где? – крикнул он, поддаваясь нахлынувшей тревоге, не различая даже очертаний в темноте безлунной майской ночи. Яркий электрический свет из распахнувшейся двери ванной ослепил, заставил прищуриться.

– Здесь я, – сварливо отозвался Северский, щелкая выключателем. – В туалете был, вообще-то.

– Как хорошо, что ты остался, – сонно пробормотал Гошка, когда кровать вновь прогнулась под весом жилистого тела.

***

Завтракали на скамейке возле гостиницы, запивая кефиром купленные в булочной воздушные рогалики.

– Чего ты вчера испугался? – спросил Северский, закуривая. – Вопил как резаный.

– Что ты ушел, – честно ответил Гошка. – Я теперь всегда буду бояться.

– Куда я исчезну среди ночи?

– Надеюсь, ты вообще никуда не исчезнешь.

– Игорь, у тебя через месяц кончается отпуск. Не забыл?

– Поедешь со мной?

– Не думаю, что меня выпустят отсюда и позволят жить там. И не уверен, что хочу.

– Тогда вернусь я. Совсем.

– Куда? В этот бардак? Ты видел, что здесь творится?

– К тебе. И ничего особенного здесь не творится, – Гошка метко забросил скомканный целлофан в железную урну.

– Ты ненормальный. Впрочем, – Северский усмехнулся, – я сдаюсь на милость победителя.

– Почему это я победитель?

– Ну, как же. Ты гражданин свободного Запада, вы выиграли холодную войну. Свершившийся факт. Знаешь, я иногда думаю: может быть, зря мы боролись с тем же Володиным? Вдруг он был прав? Посмотри, что происходит. Все разваливается, грязь, бардак, мародерство. Взять тот же институт: финансирование сократили втрое, лаборатории закрываются… Нищета и упадок – стандартная участь проигравших.

– Фигня это, – уверенно сказал Гошка. – Мы все победили. Просто потому, что живы и ходим по земле, а не по ядерной пустыне. А еще я с тобой. Наконец-то. И останусь, никуда ты от меня не денешься.

– Ради этого, в самом деле, стоило проиграть, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Северский. Переложил сигарету в левую руку, правой обнял его за плечи, привлек к себе.

Гошка улыбнулся, потерся носом о колючую щеку, ощущая небывалое, обволакивающее спокойствие. Он был дома.

Дата добавления: 2015-08-02