Читайте также:
|
Величественое, мрачное, обвеянное дымкой средневековья зданіе Ставропигійскаго Успенскаго Собора съ первыхъ же дней моего пріезда въ Львовъ очаровало меня своей своеобразной красотой.
Захотелось пріоткрыть окованную железомъ дверь и проникнуть внутрь этихъ мглисто - серыхъ, массивныхъ стенъ, напоминающихъ каменныя громады старинныхъ замковъ.
Когда мне сказали, что „то есть русская церковь”, то я не поверилъ, — настолько мрачная красота этого зданія была чужда моему представленію о нашихъ жизнерадостныхъ православныхъ храмахъ.
Выкрашенныя въ светлую краску — розовую, голубую, желтую или ярко белую, съ золотыми, всегда сіяющими куполами и крестами, съ огромными окнами, просторныя, оглашаемыя переливчатыми созвучіями звонкихъ колоколовъ, — наши русскія церкви уже своимъ наружнымъ видомъ сулятъ каждому входящему въ нихъ столько света и тепла, столько успокаивающаго, бодрящаго уюта, что утихаютъ страданія, безмятежный покой охватываетъ душу, простая, светлая и радостная вера теснитъ сердце, когда молишься подъ ихъ круглыми сводами.
Такъ ясно становится на душе, разрешаются все сомненья, находятся простые, убедительные ответы на мучительные, проклятые вопросы, раскрываются все тайны...
A эта серо-зеленая башня, какъ гранитный надмогильникъ, мрачнымъ силуэтомъ вырезается на туманномъ осеннемъ небе. И чудится, будто подъ ней въ старинномъ склепе, погребена какая то страшная, горестная тайна...
Внутри холодно и мрачно. Тревога и печаль видна на скорбныхъ лицахъ молящихся.
Судорожно вздрагиваетъ и колеблется пламя массивныхъ свечей по бокамъ маленъкаго иконостаса предъ двумя огромными иконами.
Строго глядятъ лики святыхъ на стенныхъ фрескахъ западнаго письма.
И снова возникаетъ тревожная мысль, что эти холодныя, тяжелыя плиты хранятъ какую то мрачную тайну — память объ ужасахъ средневековья, объ упорной борьбе за родную, старую веру и о мучительныхъ насиліяхъ надъ героями-борцами...
* * *
Мы зашли на пеніе въ церковь, — священника не было, служили сами солдаты. Было Рождество Богородицы. Пели часы и тропари. Церковь старинная съ удивительной колокольней и оградой византійскаго стиля, крытой гонтомъ, обсаженной елями. Въ этой археологической прелести — щели въ палецъ, но въ ней — масса интереснейшихъ старинныхъ памятниковъ церковнаго искусства.
Никогда, кажется, я не испытывалъ такого религіознаго чувства и умиленія, какъ на этомъ солдатскомъ богослуженіи. Былъ сначала благовестъ. Сошлись и крестьяне. Тутъ все старики, семейные хозяева. Церковка биткомъ набита солдатами. Они поютъ и молятся. Горитъ и мерцаетъ масса свечей. Выходитъ впередъ запасный, рыжій и грубый обозный, онъ падаетъ на колени и умилительно, безпредметно молится; a хоръ мужиковъ стройный, прочувствованный поетъ, хватая за живое:
— „На тя Господи уповахомъ, научи мя оправданіемъ Твоимъ”...
И голоса пропитаны слезами; лица хотябы старшаго кузнеца — унтеръ-офицера съ тремя полосками — спокойнаго силача, — орошены умиленными слезами. Вотъ по его мужественному лицу покатится слезинка.
— „Яко же согрешихъ предъ Тобой”...
Но вотъ, торжественное верой и упоеніемъ звучитъ: „Во свете Твоемъ узримъ светъ”...
Тропарь Богородицы на Рождество Ея звучитъ уже бодро: „Яко Спаса родила еси душъ нашихъ”. Припевъ къ ектеніи „Помилуй мя, Боже, помилуй мя” пели на разные лады, дружно и трогательно. Слезы катились изъ глазъ, въ груди щемило, въ горле щекотало и я поспешилъ на почту, на ждавшую насъ „вольную” подводу одного изъ местныхъ мужиковъ, присоединенныхъ къ обозу.
Почти повсеместно остался гал.-русскій народъ безъ своихъ священниковъ, увезенныхъ австрійцами, между темъ какъ священники мазепинскаго толка оставили большей частью свою паству на произволъ судьбы и бежали вследъ за австрійцами.
И вотъ въ горячихъ молитвахъ, хотя и безъ священниковъ, но при повышенномъ религіозномъ настроеніи, находитъ народъ душевное утешеніе, причемъ закрепляется въ его душе сознаніе народнаго и религіознаго единства съ освободителями солдатами въ гармоніи общихъ молитвъ.
(Изъ газ. „Кіевская Мысль”)
Сиpoты
Сиротой росъ галицко-русскій народъ подъ скипетромъ деспотической мачехи Австріи. Нелюбимый пасынокъ въ чужой семье, обреченъ былъ на мучительные упреки за каждый съеденный кусокъ хлеба.
Отвергнутый, презираемый, онъ, озлобленный, замыкается въ себе и въ мечтахъ, затаенныхъ въ самой глубине сердца, лелеетъ свои надежды на светлое, безмятежное счастье.
Пусть тяжелая, полная страданій безотрадная действительность продолжаетъ окружать обездоленнаго ребенка, идеальный міръ радужной мечты крепнетъ и ширится въ его душе. И настаетъ время, когда мечта сливается съ действительностью; когда и въ жизни сироты блистаетъ, наконецъ, переливаясь яркими цветами, радужное, солнечное счастье. Неизведанная доселе ласка и чистая любовь пробуждаетъ сироту къ новой жизни, и радостное сознаніе пробужденія, вытесняетъ изъ его истерзанной души воспоминаніе о кошмарномъ сне.
Сиротой выросъ галицко-русскій народъ, пасынкомъ былъ онъ въ австро-венгерской семье народовъ. Но въ недрахъ народнаго сознанія въ Карпатской Руси таилась нежная мечта, перешедшая затемъ въ твердую веру, что расцвететъ на опустошенной галицкой земле цветокъ счастья, что суждено сирой Галичине узнать материнскую ласку...
Мачеха и ея сынки, прощаясь съ сиротой Галичиной, ярко проявила свое отношеніе къ ней — безжалостно разрушили галицкіе города и деревни, осквернили храмы, полонили отцовъ и детей, обезчестили женщинъ и ушли, оставивъ въ разоренной стране однихъ детей — беззащитныхъ сиротъ, лишенныхъ крова и семьи.
А. Кисловскій
„Прик. Р.” 1914, № 1471
Дата добавления: 2015-08-10; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Bиновнaя | | | Памяти замученныхъ |