Первая жертва въ тюрьме св. Бригиды

Ц. и К. военныи комендантъ г. Львова объявляетъ: Фабричный истопникъ Ивавъ Хель и поденный рабочій Семевъ Хель изъ села Пониковцы бродскаго уезда за то, что сообщали разныя сведенія русскимъ войскамъ, a кроме того Семенъ Хель за то, что ввелъ нарочно въ заблужденіе австрійскій разъездъ, такъ что этотъ разъездъ попалъ въ засаду, — значитъ за совершеніе преступленія противъ военной мощи государства, приговорены на ocнованіи § 327 военно-уголовнаго закона военно-полевымъ дивизіоннымъ судомъ ландверы во Львове къ смертной казни черезъ повешеніе. Приговоръ приведенъ въ исполненіе 24-го августа 1914 г. во Львове.

Изъ прик. военн. коменданта г. Львова

Семенъ Хель крепкій и бодрый мужикъ, косилъ, какъ поденный рабочій, на лугу въ глубине небольшой рощи траву. Солнце поднялось уже надъ рощей, и его косые луги падали на загорелое лицо шагавшаго вдоль покоса косаря. Семенъ былъ бедный и забитый селянинъ, всю жизнь прожившій въ кругу своей семьи, въ пределахъ своего села. Онъ мало съ кемъ разговаривалъ, отъ своего жалкаго хозяйства почти не отходилъ и остальнымъ широкимъ міромъ вовсе не интересовался. Былъ онъ къ тому же неграмотенъ и къ газетамъ даже не прикасался. A между темъ въ міре разразилась неслыханная война и возле ближайшаго города Броды уже скопились австрійскія войска, готовясь оттуда начать свое хвастливое наступленіе вглубь русскаго государства, a Хель продолжалъ жить своею трудовой жизнью.

Было чудесное утро. На листьяхъ и на траве ослепительными алмазами сверкала роса. Въ тенистой гущине дубовъ и въ кустахъ звонко щебетали и пели птички. Съ востока подувалъ тихій теплый ветерокъ. Изредка въ бездонной синеве небесъ проносились белоснежныя облака. Хель продолжалъ мерно размахивать своей косою и глубоко вдыхалъ въ себя пріятные запахи летняго утра. Передъ новой полосой онъ остановился, чтобы передохнуть и поострить косу. Поднялъ голову и, къ своему крайнему изумленію, въ конце поляны увиделъ двухъ ездоковъ въ военной форме — съ желтыми вензелями на брюкахъ и жупанахъ. Ездоки тоже остановились и пегіе, выхоленные кони нетерпеливо зафыркали и забили подъ ними о землю копытами.

— Что бы это значило? — сталъ соображать Семенъ, внимательно разсматривая понравившихся ему игривыхъ лошадей. Вдругъ онъ вздрогнулъ: надъ самой его головой прожужжала пуля и въ глубине леса двойнымъ эхомъ отдался ружейный выстрелъ.

— Неужели война? — холодомъ обдала Хеля страшная мысль.

Точно по команде, всадники сорвались съ своихъ местъ и вихремъ понеслись къ нему.

— Поймали! Шпіонъ! — дико закричалъ по-мадьярски одинъ изъ гусаръ. Весь багровый отъ ярости, онъ вытащилъ изъ ноженъ блестящую саблю и ударилъ ею Хмеля по голове. Тотъ слегка отшатнулся; соломенная его шляпа свалилась съ головы на землю, и сквозь седыя космы волосъ просочилась свежая кровь.

— Ага, русскій шпіонъ! — завизжалъ другой гусаръ и, подъехавъ къ Хелю, началъ бить его шашкой по плечу. Хель совсемъ растерялся. Глаза его заволокло слезами боли.

— За что вы на меня напали? Въ чемъ я передъ вами провинился? застоналъ онъ, рукавомъ рубахи стирая съ лица струйку крови, въ ответъ Хелю гусары спрыгнули съ своихъ лошадей, повалили беззащитнаго на землю и тяжелыми сапожищами стали бить его по голове. Черезъ минуту все его лицо покрылось багровыми пятнами и кровью, одежда — прорвами, a зеленая трава вокругъ — клочьями волосъ. Хель лишился сознанія.

На галицко-русскомъ мужике семь шкуръ. Не одно, a целыхъ шесть столетій невзгодъ и страданій, вынесъ онъ на своихъ плечахъ, Знаетъ онъ, кто такіе австрійцы, a въ минувшую міровую войну узналъ онъ, кто такіе и мадьярскіе гусары. О, это народъ горячій, и русскихъ не щадитъ.

Когда Семенъ очнулся, гусары еще находились возле него. Они приказали ему встать и следовать за ними. Съ трудомъ поднялся онъ и направился было къ своей соломенной шляпе, но одинъ изъ гусаръ загородилъ ему дорогу и опять яростно заоралъ на него. Хмель понурилъ израненную голову и побрелъ за гусарами, Кровь на лице и на рукахъ уже подсохла, но раны мучительно горели.

— Милые мои, — заговорилъ крестьянинъ къ гусарамъ, молитвенно сложивъ морщинистыя руки — во имя Христа отпустите меня домой. Тамъ у меня жена и дети. Они безъ меня пропадутъ..

Мадьяры разразились страшнымъ хохотомъ и пальцами обвели вокругъ своихъ шей. Въ смертельномъ ужасе замерло сердце Семена.

— Боже, неужели виселица? — простоналъ онъ. Мысли спутались въ его голове. Онъ пробовалъ молиться и — не могъ.

Доставили Хеля въ Броды, где все уже воинственно было настроено и волновалось. Тамъ онъ впервые почувствовалъ всю свою слабость и беззащитность и передъ лицомъ грубаго насилія совершенно растерялся и палъ духомъ. Его передавали изъ рукъ въ руки и всюду осыпали грубой бранью, угрозами и побоями... До вечера его держали въ местной тюрьме, a ночью, вместе съ другими мужиками, отправили во Львовъ и бросили въ ужасную Бригидскую тюрьму. Эта тюрьма была мрачна и тесна и давила смрадомъ и гнилью. Хмель повалился на голыя доски железной койки и судорожно зарыдалъ.

— Боже, за что такое безчестіе и такая неправда? Схватили и заперли здесь... И въ какое время? Когда лугъ еще не скошенъ, и жнива не убраны. A вдругъ отсюда не выпустятъ живымъ — повесятъ?! Что тогда ждетъ семью? — Она при мне едва сводила концы съ концами, a безъ меня наверно разорится и пойдетъ по міру съ сумой.

Семенъ смертельно затосковалъ по своей семье и родной хате. Онъ какъ-то сразу осунулся, совсемъ побелелъ и лишился сна.

Что было причиной его теперешнихъ бедъ? Только его pусскoe имя!.. Къ такому убежденію Хмель пришелъ после долгихъ тягостныхъ размышленій въ тюремномъ заключеніи.

Въ тюрьме Хмель буквально переродился. Проснулась стихійная любовь къ несчастному родному краю, къ своей русской вере, къ своему многострадальному народу.

Иногда впадалъ онъ въ сладостное забытіе. Тогда чудился ему плескъ родного Стыра; точно наяву, зеленела передъ нимъ знакомая роща съ невыкошенной полянкой. A вверху, словно проснувшееся дитя, ему улыбалось утреннее солнышко. Выплывали изъ светлой дымки безконечно милыя лица всегда озабоченной жены и еще неокрепшихъ детей. И слезы огненной тоски теплыми ручьями тогда текли по морщинистому и израненному лицу Семена, a могильную тишину тюрьмы тревожилъ стонъ: Боже милосердный! Неужели ихъ я больше не увижу?

Молніей неслись по Галицкой Руси, къ седому престольному Львову, доблестныя русскія войска a всюду и всегда битые австрійцы изо всехъ силъ отъ нихъ убегали, Потерпевшимъ пораженіе нужны были оправданія своего позорнаго отступленія — и вся вина пала на русскихъ галичанъ. Военно-полевой судъ приступилъ къ действіямъ и первой жертвой въ тюрьме св. Бригиды оказался Семенъ Хмель. Въ поданномъ мадьярскими гусарами рапорте онъ обвинялся въ томъ, что былъ пойманъ ими въ роще и ввелъ ихъ въ заблужденіе.

Светало. На улицахъ седого Львова было еще безлюдно, но въ Бригидской тюрьме уже закипела жизнь. Железныя двери одиночной камеры съ визгомъ распахнулись и въ камеру Семена вошелъ ксендзъ подъ охраной профоса и двухъ капраловъ.

Отъ стука Хмель очнулся и при виде ксендза слезъ со своей койки.

— Сынъ мой! — съ напускной грустью въ голосе и во взоре заговорилъ ксендзъ. — По приговору военно-полевого суда тебя должны сейчасъ казнить и я поспешилъ къ тебе съ последнимъ утешеньемъ. Не желаешь ли ты передъ смертью исповедаться?

Неловкимъ отъ неуверенности движеніемъ ксендзъ поднялъ надъ Хмелемъ крестъ...

Взглянулъ Семенъ на ксендза, потомъ на вооруженныхъ профоса и капраловъ и побледнелъ. Сердце словно оборвалось; по телу пробежала ледяная дрожь. Не приснилось ли ему все это? Онъ провелъ рукой по голове и глазамъ и опять посмотрелъ на ксендза.

— Я? На смерть? На какую? И за что? — переспросилъ онъ тихо.

Кивкомъ головы капралъ указалъ ему на ламповый крюкъ, a пальцемъ обвелъ вокругъ шеи.

— Смирись, покайся и прими Святое Причастіе, посоветовалъ ксендзъ.

Но старикъ вдругъ выпрямился, подошелъ почти вплотную къ низенькому ксендзу и твердо заговорилъ:

— Мою предсмертную исповедь выслушаетъ лишь одинъ Господь Богъ. A передъ тобою — слугой лжи и насилія — коленъ я не преклоню.

Уныло прозвенелъ колокольчикъ; ксендзъ удалился.

Съ нескрываемымъ удовольствіемъ капралы связали Хмелю руки и длиннымъ корридоромъ вывели его во дворъ къ мусорному месту. Тамъ на фоне розоваго неба уже чернела виселица. Взглянулъ Хель на железный крюкъ и — согнулся, точно этимъ крюкомъ его ударили по затылку. Закружилась голова. Потемнело въ глазахъ. Судорожно вскинулъ голову вверхъ, чтобы еще разъ полюбоваться солнцемъ, но оно еще не взошло, а во дворъ тюрьмы никогда и не заглядывало. Въ последнюю минуту ему почудился надгробный плачъ жены. Онъ трижды истово перекрестился и сталъ покоренъ, какъ ребенокъ.

Палачъ приказалъ ему взойти на стулъ и накинулъ ему на загорелую морщинистую шею петлю.

Несмотря на ранній часъ, у тюремныхъ воротъ собралось много австрійскихъ офицеровъ и городской шляхты, желавшихъ насладиться казнью перваго русскаго „шпіона”...

Загорелось сердце у Семена и изъ всехъ силъ онъ имъ крикнулъ:

— Эй, вы палачи! Думали смертью запугать русскаго человека?.. Знайте же, что сейчасъ не такъ мне жаль жены и детей, какъ жаль того, что почти всю жизнь я прожилъ слепымъ и не зналъ, где правда. A теперь знаю, что ея здесь нетъ и не было, но уже скоро будетъ.

Палачъ поспешилъ выбить изъ-подъ его ногъ стулъ. Хель повисъ въ воздухе, захрипелъ и затрепыхался.

B. P. Baвpикъ

Дата добавления: 2015-08-10