Глава 10. Я расскажу тебе правду.

Я расскажу тебе правду.

Но эта история начинается задолго до нашего знакомства, задолго до того, как мир узнал об Алексе Риверсе. Она начинается в тот день, когда в дом по соседству переехал Коннор Муртау — в тот же день я вечером пришла и сказала маме, что, когда вырасту, намерена стать мальчиком.

Мне было пять, я была маленькой кривлякой, из которой растили будущую даму-южанку. Тот факт, что мы жили в Мэне, не мешал маме воспитывать из меня прекрасный «персик» Джорджии. Я немножко умела читать и в случае необходимости могла приготовить что-то простое: разогреть суп, поджарить сыр и, конечно, сварить крепкий черный кофе. Я умела отточенным движением забрасывать волосы через плечо и опускать ресницы, чтобы получить желаемое. Я улыбалась, не обнажая зубов. Многие взрослые считали меня очаровашкой, но друзей-сверстников у меня не было. Пригласить детей домой поиграть было чем-то неслыханным, поэтому большинство детей в школе считали меня странной и заносчивой. Но потом в дом по соседству с нашим, находившийся на другом берегу озера, переехала семья Коннора.

В первый день я помогала ему носить ящики и лампы, отвечала на его вопросы, когда у меня день рождения, что я терпеть не могу из еды, где можно накопать червей для наживки. Он произвел на меня неизгладимое впечатление, и впервые я поняла, что в жизни есть вещи поважнее, чем умение держать колени вместе, когда сидишь на стуле, или каждый вечер не менее ста раз проводить расческой по волосам. Поэтому я поменяла свои новенькие кроссовки фирмы «Мэри Джейн» на пару старых кроссовок Коннора, которые были мне впору, лишь когда я всовывала в них скатанные носки. Я научилась посыпать слизняков солью, чтобы они высохли, и скользить на животе по грязным лужам.

Я решила стать антропологом во многом благодаря Коннору, в том числе и потому, что он первый научил меня, как замечательна на ощупь земля в руках. В то время мои руки почти всегда были грязными, и хотя Коннор умер семнадцать лет назад, я постоянно вспоминаю о нем.

Я не верю ни в инопланетян, ни в реинкарнацию, ни в привидения, но я верю в Коннора. Единственное, в чем я могу признаться: время от времени я чувствую его. Он появляется там, где что-то идет не так. Я думаю, что, вероятно, моя вина в том, что он так и не попал на небеса или куда там отправляются души умерших: он все детство заботился обо мне и, по всей видимости, до сих пор вынужден меня опекать.

Поэтому ты понимаешь, что я ожидала его в тот жаркий августовский понедельник, когда шла по гулким коридорам антропологического факультета, ожидая услышать, что я получила должность. Два года я работала в должности доцента в Калифорнийском университете, после того как получила здесь же диплом бакалавра, степень магистра и кандидата наук. Я хотела, чтобы меня зачислили в штат. Преподаватели, работавшие здесь меньше меня, уже стали доцентами. И я наконец-то пригрозила Арчибальду Кастеру, заведующему нашей кафедрой, нагло солгав прямо в лицо, что у меня есть другие предложения от одного из восточных колледжей.

Я не очень-то ожидала, что получу бессрочный контракт, потому что в свои двадцать семь была моложе приглашенных профессоров и преподавателей, читающих лекции. Но не моя вина, что они потратили больше времени, чтобы достичь того, чего достигла я. Я гордилась тем, что тринадцать лет назад решила, чем в жизни буду заниматься, а потом четко придерживалась намеченного плана.

Я стояла, прислонившись к бачку с питьевой водой за дверью приемной заведующего кафедрой, когда почувствовала легкое давление на позвоночник и поняла, что за мной наблюдает Коннор. Я решила: раз он здесь, значит, новости меня ждут не из приятных.

— Меня обойдут вниманием, — прошептала я. — Вот досада.

Я произнесла это вслух, признала свое невезение, и слова, тяжелые и неторопливые, каким всегда бывает провал, упали передо мной на пол.

— Я не хочу иметь ничего общего с университетом, — негромко сказала я, проведя рукой вниз по стене.

Это неправда. Я терпеть не могла политическую возню, но вовсю пользовалась деньгами и грантами. Меня устраивало, что бумажная волокита прекращалась, как по волшебству, когда я пыталась организовать новое место раскопок в очередной стране. И я знала, что через неделю прощу Кастера и всех тех, кто получил повышение. Прощу весь совет, который проголосовал против моей кандидатуры. В этом году придется исправить прошлые ошибки и поработать немножко больше.

— Знаешь, чего бы мне хотелось? — спросила я. — Мне бы хотелось, чтобы все хорошее в жизни заканчивалось детством.

Для большинства людей это не так. Когда я в последний раз бродила по кампусу босиком? Или пропустила занятие, потому что проспала? Когда я в последний раз напивалась в стельку? Или просыпалась в чужой постели? Или когда мне не хватало денег, чтобы расплатиться в супермаркете?

Никогда! Я не позволяла себе жить на грани, но при этом не считала, будто что-то упускаю в жизни. От непосредственности мне становилось неуютно. Продвижение по службе я получу благодаря преданности делу.

Когда-нибудь.

Но меня не покидало чувство, что, если бы Коннор воскрес, он бы меня презирал. Он бы непременно хотел, чтобы я жила так, как когда мы вместе мечтали: пару месяцев побыла на Таити, занималась бонсай или скалолазанием.

Я пыталась выбросить Коннора из головы, готовясь к встрече с Арчибальдом Кастером. Он стоял в дверях своего кабинета, как скала, словно ожидал, что сможет вызвать того, кого желает видеть, только силой своей должности. Он любил спорить, не обладал большим умом и терпеть не мог женщин. Я не очень-то его любила, но умела играть по его правилам.

— А-а, мисс Барретт, — протянул он.

Он разговаривал, прижимая микрофон к коробочке, вшитой в горло, — его связки сильно пострадали от рака горла несколько лет назад. У старшекурсников он вызывал ужас, и я вынуждена была с ними согласиться. Несмотря на свой рост, он мне всегда немного напоминал наброски Homo habilis — человека умелого, ему можно было поставить в заслугу столь удачный выбор профессии.

Он тоже меня недолюбливал, и не только потому, что — так уже сложилось — я была женщиной, к тому же молодой, но и потому, что я занималась физической антропологией. Он сам занимался культурной — сделал себе имя на том, что много лет просидел на корточках рядом с индейцами племени яномамо. Между двумя лагерями антропологов всегда шло «дружеское» соперничество, но я не могла простить то, как он поступил после защиты моей диссертации. Я написала статью о том, является ли жестокость врожденной или приобретенной чертой, — старый, как мир, спор между физическими и культурными антропологами. Широко распространенное мнение склоняется к культурному подходу: несмотря на то что агрессия — это врожденная черта характера, спланированная агрессия, например война, возникла под давлением жизни в обществе, а не в ходе эволюции. Я на это возразила, что допускаю и эту теорию, но и само общество не возникло бы, если бы борьба за территорию, генетически присущая человеку, не заставляла людей устанавливать определенные правила.

В общем, статья была достойным опровержением теории культурных антропологов, и Кастер вскипел. Когда я работала первый год, он поручил мне читать курсы лекций — и все по культурной антропологии, а когда я пожаловалась на это и попросилась выехать на раскопки, он только изумленно приподнял брови и сказал, что полагает, что мне стоит несколько расширить свой кругозор.

Сейчас он поманил меня к себе в кабинет и указал на стул, стоящий перед огромным письменным столом. Он ухмылялся, черт его возьми, когда начал свою речь:

— Мне неприятно вам об этом говорить…

Я вскочила со стула, не в силах слушать дальше.

— В таком случае и не стоит, — заявила я, натянуто улыбаясь. — Я так понимаю, что опять пролетела. Спасибо вам большое, не трудитесь ничего объяснять.

Я шагнула к двери.

— Мисс Барретт!

Я, уже схватившись за дверную ручку, замерла и обернулась.

— Сядьте.

Я снова опустилась на стул, размышляя о том, насколько теряю в глазах Кастера.

— В первом семестре у вас будет необычное распределение, — продолжал он. — Вы же сами настаивали на том, чтобы поехать на раскопки.

Я подалась вперед. Неужели в осеннем семестре начинается новый практический курс? Я мысленно быстро перебирала возможные места: Кения, Судан, острова Силли. Неужели мне доверят возглавить группу? Или я буду работать под чьим-то руководством?

— Боюсь, в этом семестре нет вакантной должности доцента, — сказал Кастер, — поэтому мы рекомендовали бы вам взять творческий отпуск.

Я еще крепче вцепилась в подлокотники. Я не подавала заявление на творческий отпуск.

— Прошу прощения, Арчибальд, но в свою защиту я должна сказать, что за последние три года…

— Вы были образцовым сотрудником. Да, я знаю. Нам всем об этом известно. Но иногда… — он поморщился, — …иногда этого недостаточно.

«Уж кто бы говорил!» — подумала я.

— Мы выбрали вашу кандидатуру, чтобы вы возглавили старые раскопки, которые вел университет в Олдувайском ущелье. Подготовьте там все для экспедиции первокурсников! — велел Кастер, вновь опускаясь в свое кресло.

У меня рот приоткрылся. Они хотели сделать меня девочкой на побегушках — все подготовить для студентов, которых я недостойна учить! С этой работой мог бы справиться любой старшекурсник. Не для этого я так усердно трудилась, не для этого писала диссертацию. Не таким представлялся мне следующий шаг по карьерной лестнице.

— Я, конечно, не лучшая кандидатура для этой работы, — уклончиво ответила я.

Кастер пожал плечами.

— Вы единственный член кафедры, для которого… у которого… нет занятий в следующем семестре, — сказал он.

Я слушала, что он говорил, но отчетливо слышала правду. Он говорил мне, что я единственная, кем можно пожертвовать.

Не прошло и тридцати шести часов, как я оказалась в Танзании и сидела в прохладной тени под льняным самодельным навесом на крошечном пятачке в Олдувайском ущелье, которое Калифорнийский университет выбрал местом практических занятий. Я все еще злилась из-за того, что меня сослали, но не стала спорить с Кастером. Это было бы ошибкой. В конечном итоге через десять недель я должна была вернуться и просить дать мне нагрузку.

Я пыталась убедить себя, что эта небольшая командировка будет интереснее, чем я ожидаю. В конце концов, Олдувайское ущелье — место первых раскопок Луис Лики в Восточной Африке. Возможно, я тоже добьюсь здесь успеха: найду недостающее звено или еще что-нибудь, что поставит моих коллег на уши и изменит существующий взгляд на эволюцию человечества. Несмотря ни на что, я молода, а тут под землей лежат миллионы лет истории.

Однако проведенная утренняя разведка убедила меня, что, как и остальные антропологи, которые рыскали по месту раскопок несколько десятилетий после находки Лики, я не обнаружу здесь ничего нового. Я понятия не имела, чем буду заниматься в ближайшие десять недель. Подготовить место для практических занятий студентов означает обозначить места, где существует вероятность в результате раскопок обнаружить окаменелости, но такое впечатление, что студенты с таким же успехом могли бы копать у Фаулер-Холла[10].

Солнце поднималось все выше. Я обошла место раскопок и порылась в большой соломенной сумке в поисках книги, которую начала читать в самолете. Потом подняла голову и, удостоверившись, что нахожусь здесь одна, вытащила книгу.

Смешно. Сердце так колотилось, как будто меня вот-вот схватят с граммом кокаина. Это был всего лишь дешевый бульварный роман — мой единственный недостаток. Я не курю, практически не пью. Никогда не употребляла наркотики, но пристрастилась к этим глупым книжонкам, на чьих обложках перезрелая красотка пребывала в объятиях бродяги. Я так стеснялась своей слабости, что оборачивала книги в коричневую плотную бумагу, как поступала с учебниками в начальной школе. Читала их в автобусах и на скамейках около университета, делая вид, что это трактаты по антропологии или роман, получивший Пулитцеровскую премию.

Я ничего не могла с собой поделать. Знаю, что психологи объясняют это явление тем, что мне не хватает подобных переживаний в реальной жизни, но я убеждала себя, что это не имеет значения. Началось это всего несколько лет назад, когда моя соседка по комнате в общежитии, Офелия, позировала для обложки какой-то книги в объятиях великолепного мужчины. Я прочла эту книгу и уже не могла остановиться. Одно утешало: ни в одном племени, ни в одной древней расе не существовало таких людей. Это позволяло мне, скажем так, чувствовать себя более адекватной.

Но, как я предполагаю, надежды меня это не лишало. Тем не менее, если любовный роман и оживет, в главной роли будет такая, как Офелия. Она красива, величественна и сексуальна, а не так проста и практична, как я. Хотелось бы быть одной из тех женщин, из-за которых начинаются войны, но я не слишком «раскатываю губу». Пока ни один рыцарь не носил моих цветов, ни один искатель приключений не пришел за мной, преодолев время и расстояния. С другой стороны, так случилось, что я живу в Лос-Анджелесе, где красивые женщины — это норма, а не исключение. Хотя в этих книгах ни слова о пластической хирургии, никакой косметики, никаких занятий по степ-аэробике. Я вспомнила Елену Троянскую, Лауру Петрарки и задумалась: неужели они были так не похожи на меня?

— Простите, — раздался голос, — ваш навес попадает в видоискатель.

Я вздрогнула и инстинктивно зарыла книгу в мягкий красный песок. Вздернула голову и увидела двух мужчин, их силуэты вырисовывались на фоне стоящего в зените солнца.

— Прошу прощения, — сказала я, вставая.

Мужчины были явно не местными, лбы у них обгорели и шелушились, поскольку им не хватило ума надеть шляпы.

— В видоискатель, — повторил тот, что повыше. — Вам придется подвинуться.

Я рассердилась.

— Боюсь, вы ошибаетесь, — ответила я. — Это место принадлежит Калифорнийскому университету.

Мужчина досадливо вскинул руки и повернулся ко мне спиной.

Его спутник протянул руку.

— Меня зовут Джордж Фарли, — представился он. — Я помощник режиссера. — Он кивком указал себе за плечо. — А это Эдвард, наш ассистент по подбору актеров.

Я осторожно улыбнулась. Помощник режиссера, ассистент по актерам.

— Кассандра Барретт, — ответила я, надеясь, что это достойный ответ.

Джордж махнул рукой на изгиб ущелья.

— Мы снимаем здесь фильм, и когда Эдвард сегодня делал панорамную съемку, в кадр постоянно попадал ваш навес. Понимаете, мы-то полагали, что в это время года будем здесь совершенно одни.

Фильм? Уже сам факт того, что им разрешили снимать в Танзании, ошеломлял, но я понимала, что уже готовое место раскопок на краю равнины Серенгети значительно сэкономило бы бюджет фильма — не придется самим перерывать грунт.

— Не хотелось бы вас разочаровывать, — сказала я, — но я тоже здесь работаю.

— В таком случае попроси ее убрать навес.

Ассистент даже не потрудился обернуться, когда говорил это. У меня сжались кулаки.

— Боюсь, что не смогу, — ответила я, отчеканивая каждое слово. — Без навеса работать слишком жарко.

— Работать?

Он медленно обернулся и улыбнулся.

Глаза Джорджа Фарли загорелись, как у человека, который нашел золото.

— Вы антрополог?

Вопреки здравому смыслу я кивнула.

— Господи, — вздохнул Эдвард, — вас послало само провидение!

Джордж повел меня под мой же льняной навес.

— Вы антрополог из Калифорнийского университета? Ведете здесь раскопки?

— Видите ли, — ответила я, — это не совсем место для раскопок.

Я вкратце изложила ему программу университетского курса и рассказала о разнообразных местах в Африке, где студентов учат проводить раскопки.

— Значит, вы не совсем работаете? — настойчиво допытывался Джордж. — И у вас может быть… немного свободного времени?

— Может, — подтвердила я.

— Триста долларов в день, — продолжал Джордж, — если вы согласитесь быть консультантом фильма по техническим вопросам.

Это больше, чем я зарабатывала в университете. Заманчивое предложение. Совершенно не разбираясь в съемках фильма, я подумала о том, что очень соблазнительно извлечь пользу от навязанного мне творческого отпуска. Подумала о том удовольствии, которое получу, обойдя Кастера без риска для своего будущего в университете.

Но я не отвечала, и Джордж быстро заговорил, заполняя молчание:

— Это фильм об антропологе, и исполнитель главной роли, Алекс Риверс, настаивает на том, чтобы мы пригласили настоящую Маккой, чтобы он мог узнать о раскопках из первых рук.

— Настаивает? — хмыкнул Эдвард. — Настоятельно требует.

Я удивленно изогнула бровь.

— А разве у вас нет своего? — спросила я. — Мне кажется, вам следовало побеспокоиться об этом прежде, чем приезжать сюда.

Джордж откашлялся.

— Вы правы, у нас был консультант, но ему неделю назад неожиданно пришлось уехать.

— Посреди ночи, — вполголоса добавил Эдвард, — и, вероятнее всего, против воли.

Джордж бросил на него сердитый взгляд.

— Алекс совсем не страшный, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Мы позвонили в Штаты, но, чтобы найти кого-то, требуется время, а тут… вы…

— Попали в видоискатель камеры, — подсказала я.

— Триста пятьдесят долларов, — предложил Джордж, — и номер в городской гостинице.

Это неэтично, с этим Арчибальд Кастер никогда бы не смирился. Предложение означало, что все свободное время мне придется нянчиться с капризной звездой, которая уже кого-то уволила, вместо того чтобы копаться в земле, проводя собственные исследования. Я открыла рот, намереваясь любезно отклонить их предложение, когда вспомнила Коннора. «А тебе никогда не хотелось узнать, чего ты лишаешься?»

— Что ж, — я ослепительно улыбнулась, — когда начнем?

Джордж оставил меня с импровизированным контрактом, нацарапанным на отвороте суперобложки любовного романа, который я читала, и практически сразу же я сложила свой навес и поехала в город, чтобы позвонить Офелии. Я на съемочной площадке с Алексом Риверсом! Лично я ничего особенного от знаменитости не ожидала — жизнь в Лос-Анджелесе научила меня тому, насколько мелок и эгоцентричен их мирок, — но я знала, что Офелия сочтет это потрясающим подарком судьбы. Она запоем читала специализированные журналы и всегда знала, какой продюсер какого режиссера и звезду заполучил, а когда мы шли по улицам Лос-Анджелеса, где снимался фильм, ее невозможно было оторвать от съемочной площадки. Могу себе представить ее реакцию: она умрет или, по крайней мере, скажет, что умрет, потому что именно так она восклицала в большинстве случаев — когда получала роль статистки в телевизионной рекламе или когда заканчивались листья салата, если она готовила еду.

Мы с Офелией Фокс делили комнату в общежитии с тех пор, как на первом курсе университета компьютер поселил нас вместе. Тогда она еще носила несчастливое имя Оливера Фраг, и уже тогда у нее был второй размер груди и белокурые волосы. Для Офелии я являлась своеобразной связью с реальным миром, а она, в свою очередь, как мне кажется, заставляла меня смеяться.

Еще я знала об Офелии больше, чем кто-либо. Когда я во время первых рождественских каникул осталась в университете, потому что в Мэне мне некуда было податься, то с удивлением обнаружила, что Офелия тоже никуда не уехала. В своей обычной легкомысленной манере она сообщила всем, что хочет заняться своим загаром. Но в сочельник мы напились виски «Гленфиддик», и Офелия разоткровенничалась. Рассказала о своем отчиме, который лапал ее с тех пор, как ей исполнилось двенадцать лет. О том, как от него пахло лосьоном после бритья. Призналась, что научилась не спать, чтобы слышать малейший скрип двери своей спальни. Когда взошло солнце, мы не открывали подарки, а робко, бережно, как сокровище, вручили друг другу эту правду о себе.

Мы были такими разными, но стали не разлей вода. Когда Офелия стала искать себе новый образ, я поддержала ее. В конце концов, я хорошо понимала, что она так тщательно пытается скрыть. Она купила себе имплантаты в грудь в качестве подарка на выпускной и на законном основании сменила имя. И пока я работала над магистерским дипломом, она всецело посвятила себя тому, чтобы найти для нас квартиру: рядом с киностудиями — для себя и недалеко от Калифорнийского университета — для меня. Квартирка оказалась маленькой, но и арендная плата низкой, и в ней мы прожили почти семь лет.

— Говорите, — сказала телефонистка.

— Офелия!

Я услышала, как она поспешно выдохнула.

— Слава богу, ты позвонила! — воскликнула она, как будто я находилась всего в километре от нее. — Я погибаю.

Я усмехнулась.

— Ты постоянно погибаешь, — возразила я. — Что на этот раз?

— В четыре, как тебе известно, у меня встреча с психотерапевтом. — Офелия ходила к какому-то специалисту, чтобы повысить самооценку, с тех пор, как решила, что сеансы у экстрасенса пользы не приносят. — Сейчас я хожу к нему дважды в неделю, но хотелось бы сократить наши встречи до одного раза, только я не знаю, как об этом сказать.

Я не хотела смеяться, даже не собиралась, но смех сам вырывался наружу. Я закашляла, чтобы скрыть смешок.

— Наверное, я просто не пойду, — вздохнула она. — Поговорю с ним в четверг. — На мгновение она замолчала, а потом, по-видимому, вспомнила, что разговаривает со мной. — А как там в Африке? — покорно спросила она.

Офелия не понимала моего увлечения антропологией — она считала антропологию просто разрекламированным способом испачкаться в грязи, — но знала, насколько много она для меня значит.

— Интереснее, чем я ожидала, — ответила я. — Нашла работу по совместительству.

— Организуешь сафари?

— Консультирую по техническим вопросам в новом фильме Алекса Риверса.

Вдалеке я услышала грохот.

— Боже мой! Боже мой! Боже мой! — причитала Офелия. — Как это произошло?

Когда я ей все рассказала, ко мне вернулись первоначальные сомнения.

— Знаю, что потом я об этом пожалею, — сказала я. — Если бы не деньги — и возможность насолить Калифорнийскому университету! — я бы не согласилась. — Я состроила гримасу. — Держу пари, он не захочет замарать свои ручки.

Я медленно выдохнула, размышляя над последствиями своего спонтанного решения. Кастера я не любила, но, находясь в университете, избегать его не могла. И Алекса Риверса я любить не собиралась, но связала себя обязательством быть его тенью десять часов в день.

— Я пришлю тебе вещи, — заявила Офелия. — Свое черное платье без рукавов, розовый атласный лифчик и…

— Офелия, — оборвала я подругу, — я консультант по техническим вопросам, а не его любовница.

— И тем не менее, — возразила Офелия, — никогда ничего не знаешь наперед. Просто распишись за чертову посылку, а потом можешь засунуть ее в чемодан и забыть о ней. — Она отрывисто дышала. — Поверить не могу! Поверить не могу! Так я и знала, что нужно было заниматься антропологией. — Она даже заикалась от возбуждения. — Господи, Касс, — выдохнула она, — сам Алекс Риверс!

Я улыбнулась. Даже если в этом лифчике я буду дефилировать в двадцати метрах от Алекса Риверса, Офелия, скорее всего, повесит его в рамочке, когда я вернусь домой.

— Он просто человек, — напомнила я ей.

— О да! — выдохнула она. — Человек, который зарабатывает четыре миллиона долларов за фильм и является в ночных фантазиях всему женскому населению.

Я задумалась: Алекс Риверс никогда не приходил ко мне во сне, но, с другой стороны, большинство моих сновидений были о том, как я понемногу снимаю земляной слой и обнаруживаю людей, которые жили миллионы лет назад. Я попыталась вспомнить, какие из его фильмов смотрела: наверняка ходила на них с Офелией, потому что она была единственным человеком, с которым я проводила свободное время, а она обычно насильно водила меня посмотреть последние кассовые фильмы. Я припомнила «Отчаянного», вестерн, на который мы ходили еще в колледже, и «Свет и тень», один из культовых фильмов на вьетнамскую тему, вышедший в 1987 году. Было еще несколько боевиков, названий которых я не помнила, и последний фильм, который я посмотрела где-то полгода назад. Любовную историю. «Дикая яблоня». Совсем о нем забыла. И очень удивилась, потому что я никогда не видела Алекса Риверса в образе романтического героя, но поверила его игре.

Основная идея фильма не отпускала меня всю обратную дорогу домой: лучше любить и потерять, чем не любить вообще. Неужели это на самом деле правда? Любовь, в моем понимании, — не более чем запланированное соблазнение. В колледже я потеряла невинность с одним из студентов — просто потому, что хотелось узнать, что такое близость. Не было ни глубокой сердечной раны, ни соития душ. Всего лишь ускорилось сердцебиение, наше горячее дыхание смешалось — словом, непритязательный секс.

Других было немного, но я не думала, что упускаю что-то важное. Чаще всего мне просто некогда было это замечать. Мне бы хотелось иметь детей — когда-нибудь! — но я родила бы ребенка только от человека, который мне небезразличен, однако до настоящего момента единственным человеком, в которого я могла бы влюбиться, был Коннор.

— Все, пора, — сказала я. — Звонок стоит кучу денег.

— Позвони мне в четверг после вашей встречи.

— Офелия…

— В четверг.

Я закрываю глаза.

— Посмотрим, — отвечаю я. — Ничего не обещаю.

Я еще никогда не видела столько людей, которым платили за то, что они ничего не делают. Люди сидели на земле, на складных стульях, на валунах. Повсюду краны с огромными камерами и извивающиеся провода. Перед переносной аудиосистемой с разноцветными кнопочками и рычажками сидел мужчина в наушниках. Говорили все. Джорджа с Эдвардом нигде видно не было, и казалось, процессом никто не управляет.

Я уже привыкла к тому, что меня посылают в безлюдные места, где я не знаю ни души, но здесь я была явно не в своей стихии. Куда бы я ни ступила, как сразу запутывалась в каких-то проводах, а потом еще налетела на мужчину, который нес кучу париков и головных уборов, и сбила его с ног.

— Боже мой! — воскликнула я. — Сейчас я вам помогу.

Но он только с неодобрением посмотрел на меня, быстро все собрал и поспешил прочь.

Я подошла к женщине, сидевшей на высоком складном кресле, на котором было написано «Сценарист».

— Прошу прощения, — обратилась я к ней, — я ищу режиссера.

Она вздохнула, но даже не оторвала взгляда от открытой папки-скоросшивателя, лежавшей на коленях.

— Вы не одиноки, милочка, — ответила она и сделала пометку красным карандашом, а потом позвала кого-то по имени и помахала, подзывая его к себе.

Я сделала реверанс и слилась с толпой людей с пристегнутыми к ремням рациями. На столе лежала стопка сценариев.

— «По Его образу и подобию», — прочла я вслух, проведя рукой по эмблеме «Уорнер Бразерс» внизу страницы.

— Я могу вам помочь?

Передо мной, нетерпеливо притопывая, остановился какой-то человек. Он буквально вырвал сценарий у меня из рук.

— Я ищу Берни Рота, — ответила я. — Режиссера.

Мужчина презрительно ухмыльнулся.

— Как будто я не знаю, кто он такой! — Он щелкнул пальцами, привлекая внимание крепких парней, которые как раз пронесли мимо нас тяжелую черную веревку. — Эй, куда вы это понесли? Я же сказал, что это должно лежать за палаткой!

— Подождите! — окликнула я, когда он поспешил к ним. — Берни Рот?

— Одну минутку! — Он остановился. И крикнул в спину двум парням с веревкой: — За палаткой!

Я швырнула свой рюкзак на стол, надела на голову бейсболку цвета хаки и решила: если Магомет не идет к горе, то я дождусь, пока гора сама придет к Магомету. Рано или поздно кто-то попытается меня разыскать. Я села, опираясь спиной о высокое дерево и подтянув колени к груди.

И задумалась об Алексе Риверсе. Я, разумеется, знала, как он выглядит: он каждый месяц, по крайней мере так казалось, появлялся на обложках журналов. Он был, если одним словом, великолепен. Его короткие каштановые волосы отливали золотом. У него был решительный квадратный подбородок с ямочкой. И полные, благородные губы, которые всегда выглядели так, будто Алекс скрывает какую-то тайну. А от его глаз, благодаря которым он и прославился, невозможно было оторваться. Цветом они были как трещина на серебристой поверхности зеркала, и когда вы смотрели ему в глаза, даже на рекламных снимках, можно было поклясться, что вы, как в зеркале, видите в них свою душу.

Я думала, что встречаться с ним каждый день будет легко.

Меня удивила тишина. Ни одна камера не работала, никто неистово не размахивал руками с криком «Мотор!», никто не произносил ничего, даже отдаленно напоминающего текст. Все съемочное оборудование покрывал слой мелкой красной пыли, как будто им вообще в последнее время не пользовались. Неудивительно, что необходимо три месяца, чтобы снять двухчасовой фильм.

Насколько я видела, съемки проходили на трех площадках.

Первая — настоящее место раскопок в ущелье, которое очень напоминало место раскопок Калифорнийского университета всего в километре отсюда.

Вторая — ряд палаток. Перед одной из которых я заметила актрису, которую раньше видела на экране, но фамилии ее вспомнить не смогла. На ней были защитного цвета шорты и куртка от «Калахари», и я решила, что первым делом скажу художнику по костюмам, что модель из «Нэшнл джиогрэфик» не имеет ничего общего с реальностью и проигрывает удобной старой футболке.

Третья площадка представляла собой возвышение, которое должно было выглядеть как внутреннее убранство палатки. Там стояла кровать, несколько умело расставленных пустых коробок и низкий столик на трех ножках. На полке — фигурная фарфоровая чаша и кувшин. Я не сдержалась и рассмеялась. Китайский фарфор?

Через несколько минут рядом со мной присела девушка.

— Черт, жарко! — сказала она и улыбнулась. Это была первая по-настоящему открытая улыбка с момента моего приезда. — Вы с кем здесь?

— Сама, — ответила я. Вопрос застал меня врасплох, как будто я должна была прийти в сопровождении. — Я консультант по техническим вопросам. По антропологии.

— Ух ты! — восхитилась девушка. — Вы хотите сказать, что зарабатываете себе этим на жизнь?

Я улыбнулась в ответ.

— Я думала, наоборот: что это я должна восхищаться. Потому что вы работаете в кино.

— Ой, я не совсем в кино работаю, — сказала собеседница. — Я ее помощница. — Она указала на женщину в куртке типа сафари, которая просматривала сценарий. — Меня зовут Ли-Энн.

Я представилась и пожала собеседнице руку, а потом кивнула в сторону слоняющейся толпы.

— Почему все бездельничают? — поинтересовалась я.

Ли-Энн засмеялась и встала.

— Так снимают кино, — ответила она. — Много спешки и ожидания. Давай вставай! Держу пари, ты понятия не имеешь, где здесь оазис, — сказала она, переходя на «ты».

Я последовала за ней. Внутри длинной низкой палатки кипело веселье. Мои глаза перебегали из одного конца стола на другой, отмечая запотевшие кувшины с соком манго и лимонадом, грозди бананов и горы киви, небольшие бутерброды с курицей и пластинками вареного яйца, салаты из капусты, моркови, лука под майонезом и блюда макарон с кунжутом.

— Это обед? — спросила я.

Ли-Энн покачала головой.

— Мистер Риверс любит, чтобы между дублями было чем перекусить. Он все и организовал, если точнее, Дженнифер. Она работает у него помощником, как я у Джанет. Если думаешь, что это изобилие, дождись обеденного меню. Вчера подавали мечехвоста. Представляешь? Мечехвост в Африке!

Я нерешительно взяла банан, очистила его и вышла из палатки под знойное солнце. Запрокинула голову, прикрывая ладонью глаза.

— О чем этот фильм?

Ли-Энн очень удивилась, что мне никто не рассказал. Это некая научная фантастика. Алекс Риверс играет антрополога, который обнаружил останки, на первый взгляд очень древние. Он начинает определять их возраст и узнает, что они датируются шестидесятыми годами двадцатого века. Потом он замечает, что химический состав костей, даже если это скелет предка, не совсем обычен. Оказывается, он принадлежит инопланетянину, что, разумеется, заставляет ученого задуматься, откуда он вообще здесь взялся.

Я вежливо кивнула, когда Ли-Энн закончила. Сама бы я на такой фильм не пошла, но, вероятно, сборы будут неплохими.

Я последовала за ней к небольшой группе людей. Меня представили, и все имена я тут же забыла. Большинство членов съемочной группы сидели на земле. Ли-Энн заговорила с какой-то женщиной об условиях в местных уборных, а я прислонилась спиной к высокому складному креслу.

Кресло было похоже на то, в котором сидела женщина-сценарист, только на спинке его было написано «Алекс Риверс». Кресло было пустым, и Алекса Риверса поблизости видно не было, поэтому я уселась в кресло.

Ли-Энн охнула и схватила меня за руку.

— Встань немедленно! — велела она.

Я испуганно взвилась с кресла, подняв облачко пыли, от которой все закашлялись.

— Это всего лишь кресло, — сказала я. — Оно же пустое.

— Это кресло мистера Риверса. — Я продолжала недоуменно таращиться на нее, ожидая объяснений. — Никто не садится в кресло мистера Риверса.

Господи боже! Все намного хуже, чем я ожидала. Я попыталась убедить себя, что триста пятьдесят долларов в день — это более чем достаточная компенсация за обучение человека, который считает, что фарфоровым кувшинам самое место в палатке у места раскопок, и который настолько напыщен, что позволяет лишь собственной драгоценной заднице касаться холщового складного кресла.

Я поняла, что сейчас что-то произойдет, когда по толпе пробежал трепет, почти такой же быстрый, как шепот. Съемочная группа начала подниматься, отряхивать шорты и занимать места на съемочной площадке. Трое мужчин взобрались на тележку к камере, звукорежиссер прижал руку к одному наушнику и перемотал кассету.

Мужчина, который раньше бежал за веревкой, окликнул женщину по имени Зуки.

— Где дублерша? — заорал он. — Зуки, ты нам нужна для освещения!

Женщина, которая не была актрисой Джанет, направилась к палаткам, и тут же вокруг нее установили ряд ламп и принялись регулировать свет.

Я не сводила глаз с яркого белого луча, именно поэтому не заметила Алекса Риверса, пока он на меня чуть не наступил. Актер бросил куртку в кресло, на которое я посмела присесть, и, казалось, обратил на меня внимания не больше, чем на окружающий его воздух. Он негромко разговаривал с мужчиной, которого я сочла Берни Ротом, потому что он выглядел не менее напыщенно и так же, как Алекс, не обращал внимания на окружающих.

Алекс Риверс что-то говорил о черной веревке, которую я видела раньше. Проходя мимо, он коснулся моей руки, и я отпрянула.

И дело не в том, что он со мной столкнулся, — меня опалил жар его кожи. Я потерла плечо, уверенная, что там остался ожог или рубец, — доказательство того, что я почувствовала. Я смотрела ему вслед, дивясь тому, что меня подводит зрение: вместо того чтобы становиться все меньше и меньше, Алекс Риверс, казалось, заполнял собой все поле моего зрения.

Сама не понимая, что делаю, я пошла за палатки, держась на приличном расстоянии, но достаточно близко, чтобы слышать их разговор. Он, Берни Рот и высокий мускулистый мужчина ощупывали черную веревку, которую принесли туда раньше. Четвертый мужчина буквально покачнулся под напором гнева Алекса Риверса.

— Послушай меня! — оборвал актер его оправдания. — Просто послушай меня! Свен может прыгать с этой веревкой, но она не белая, как я просил. У тебя два выхода. Можешь отправиться в город и попытаться найти белую веревку, с которой он будет прыгать, или можешь воспользоваться этой, но тогда оставшиеся одиннадцать недель я буду сдирать с тебя шкуру. — Он провел рукой по лицу, как будто страшно устал. — Речь идет о безопасности. Основной критерий: сможет ли Свен использовать эту веревку для своего трюка? А второй: какой, черт возьми, цвет будет выделяться на заднем плане?

Мускулистый мужчина и испуганный костюмер отошли влево, и я оказалась непосредственно перед Алексом Риверсом. Я не сводила глаз с его профиля, с желваков, с легких прядей волос, которые развевал ветер.

Какой идиот и ханжа! Я совершенно не разбираюсь в том, как снимают кино, но с лихвой хлебнула бюрократии в университете и понимала, что Алекс Риверс ничуть не лучше Арчибальда Кастера. Он упивался своим положением и восхищением, которое невольно испытывали окружающие. Что ж, если я чему и научилась на кафедре антропологии, так это тому, что нельзя позволять людям, принимающим решение, с тобой не считаться. Следует разговаривать с ними на их же языке, если хочешь, чтобы они обращались с тобой, как с равной.

Я собралась с духом и шагнула вперед. Сейчас представлюсь им, не смолчу о куртке от «Калахари» и нелепом фарфоровом кувшине, а потом выскажу Риверсу все, что о нем думаю.

Но, оказавшись в поле зрения Алекса Риверса, я замерла на месте. Стояла как завороженная и искренне не могла понять, где нахожусь: в Серенгети, Бельгии или на орбите Марса. И дело было не в чертах Алекса Риверса, хотя они, несомненно, завораживали. Дело было в исходящей от него силе. Было что-то в его взгляде, от которого я не могла отвести глаза.

Его глаза блеснули, отразив свет, как гладкая поверхность пруда. Потом он отвернулся, словно что-то высматривая. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся. Ослепительный! Слово застряло у меня в горле, и я удивилась: как я могла часами усердно работать под высоким африканским солнцем и вдруг потерять голову от одного-единственного мужчины?

— Дорогая, — попросил Алекс Риверс, — принеси-ка мне чего-нибудь попить.

Я непонимающе уставилась на него, но он уже удалялся вместе с наступающим ему на пятки режиссером. Кем он, черт возьми, себя возомнил? Кто я, по его мнению?

Его помощница. Или, скорее всего, он искал свою помощницу, но, не обнаружив ее, решил, что я появилась на этой земле, чтобы выполнять его приказания. Как и все остальные. Я наблюдала, как он усаживается в свое высокое кресло: мягкая холщовая ткань сиденья и спинки прогнулась под ним, натянувшись по его фигуре.

Мне в нем не понравилось ничего. Я подумала о том, что скажу Офелии, когда ей позвоню. «Знаешь, — начну я, — Алекс Риверс — напыщенный индюк, который раздает приказания окружающим. Он настолько самовлюблен, что не замечает ничего даже в полуметре от себя». Но, даже предаваясь таким размышлениям, я продолжала идти к палатке с непрекращающимся праздником.

Я ненавидела его за то, что он заставил меня забыть все, что я собиралась сказать; ненавидела его за то, что он заставил меня явиться сюда; а особенно я ненавидела его за то, что мой пульс учащенно бился, а сердце стучало, как барабаны туземцев, звуки которых иногда доносил на место раскопок ветер. Я взяла на столе красный пластмассовый стаканчик и до краев наполнила его льдом. Потом добавила сок — папайи, по-моему, — перемешала одноразовым ножом, дожидаясь, пока стаканчик запотеет и жидкость станет одной температуры со льдом.

Алекс Риверс сидел на королевском троне, подавшись к женщине, которая припудривала его лицо пуховкой. Он протянул руку за стаканом и наградил меня очередной улыбкой.

— А я начал было думать, что больше никогда тебя не увижу, — усмехнулся он.

Я улыбнулась в ответ и уронила ему на колени стаканчик с соком. Мгновение я наблюдала, как на его брюках расплывается пятно.

— К сожалению, нет, — ответила я, развернулась и пошла прочь.

Дата добавления: 2015-08-02