Глава 9. Микаэла Сноу, рекламный агент Алекса, специалист по связям с общественностью

Микаэла Сноу, рекламный агент Алекса, специалист по связям с общественностью, встретила его на стоянке у больницы.

— Алекс, Алекс, Алекс… — попеняла она, обнимая его за шею. И ее слова, казалось, двигались в собственном ритме. — Если бы я тебя не любила, давно бы убила.

Алекс поцеловал ее в щеку и обнял крепко, как только смог: она весила намного больше его, и ему не хватало рук, чтобы обхватить ее вокруг талии.

— Ты любишь меня только потому, что зарабатываешь на мне много денег, — сказал он.

— Задал ты мне задачку, — призналась она, щелкнула пальцами, и из кузова ее грузовичка выбрался невысокий худощавый мужчина. В одной руке у него были зажаты три расчески, а в другой пудреница. — Это Флобер Халлоран, — представила его Микаэла, — визажист.

— Флобер, — повторил мужчина голосом, напомнившим Алексу ласкающуюся кошку. — Как писатель. — Он засунул деревянные ручки расчесок в рот, как швея булавки, и принялся замазывать синяк у Алекса под глазом. — Скверно, скверно…

Микаэла то и дело поглядывала на часы.

— Ладно, Фло, годится, — наконец сказала она и потянула Алекса за собой в больницу. — Я пригласила три главные сети, журналы «Пипл», «Вэнити Феа», и из «Таймс» обещали подъехать. История такая: подобные благотворительные поступки ты совершаешь каждый год, и только утечка информации в прессу — спасибо большое! — привела к подобному освещению в средствах массовой информации. Придумай что-нибудь о давно забытом двоюродном брате, который умер от лейкемии.

Алекс улыбнулся агенту.

— Или внебрачный сын?

Микаэла втолкнула его в стеклянные двери больницы.

— Убила бы тебя! — прошипела она, протянула Алексу пачку рекламных фотографий из «Табу», кучу синих и золотых воздушных шариков и завела его в лифт. Протянула руку и нажала на кнопку седьмого этажа. — И помни, разыграй полнейшее изумление, когда увидишь камеры, но быстро возьми себя в руки и скорми им слезливую байку, достойную еще одной номинации на «Оскар». — Микаэла подмигнула ему и помахала рукой, блеснув лаком крошечных красных ноготков. — Чао! — одними губами прошептала она.

«Сыграть?» — подумал он, и его улыбка поблекла, когда закрылись двери лифта. Он уже играет. Потребовалось все его актерское мастерство, чтобы встретиться с Микаэлой на стоянке и сделать вид, что это всего лишь рядовой рекламный ход. Много лет Алекс старательно избегал больниц, на многие годы похоронив воспоминания о детском отделении больницы в Новом Орлеане. Он зашагал по коридору, и на него начал надвигаться знакомый запах нашатыря и голые белые стены. Мышцы на руке напряглись, словно он ожидал, что вот-вот почувствует укол иглы или дренажа капельницы.

Алекс родился с пороком сердца — обстоятельство, из-за которого он оказался на обочине жизни. Врач из глухомани, который услышал хрипы в его сердце, направил ребенка в городскую больницу, где специалисты смогли бы оценить тяжесть заболевания, но мать Алекса забыла о назначенной консультации (и забывала о них неоднократно), а ведь врач советовал беречь сына, чтобы потом не пришлось сожалеть. «Не бегай, — было велено Алексу. — Не напрягайся». Он помнил, что наблюдал, как остальные дети носятся по сырой детской площадке. Помнил, как закрывал глаза и представлял свое сердце — с красной, как детская валентинка, дыркой.

Алексу исполнилось пять, а ему по-прежнему не разрешали играть во дворе. Целыми днями он смотрел «мыльные оперы» с мамой, которая, казалось, не замечала его — или ей было просто на все наплевать. Однажды дама с белокурыми, как у феи, волосами прижалась щекой к груди мужчины и пробормотала: «Я люблю тебя всем сердцем». После этого Алекс, когда представлял свое сердце, видел уже не только дыру. Он видел также размер убытков: вся любовь, которую он испытывал к людям и получал от них, вытекала через это решето.

«Ничего удивительного», — решил Алекс, виня только себя в родительском безразличии, как маленькие дети приходят к искаженным выводам о произошедшем. Тогда впервые Алекс решил быть другим человеком. Чтобы не искать недостатков в себе, он стал притворяться, что он хулиганистый пират, альпинист, президент. Делал вид, что живет в нормальной семье, где родители за ужином интересуются, как у него прошел день, а не злобно шипят на акадийском диалекте французского. В восьмилетнем возрасте, когда его объявили здоровым, он воплотил свои фантазии в жизнь, предпочитая быть кем-то ярким и сильным, а не тем испуганным мальчишкой, которым был на самом деле.

Он убедил себя, что невосприимчив к боли, что у него есть все задатки супергероя. Он вспомнил, как держал ладонь над горящей свечой, ощущая, как кожа покрывается рубцами, вбирает в себя огонь, убеждая себя, что человеку, способному выдержать подобные испытания, нипочем безразличие матери и насмешки отца. Он мастерски научился верить в то, во что заставлял себя верить. Откровенно говоря, за тридцать лет Алекс так научился прятаться за масками, что ему пришлось бы хорошо поднапрячься, чтобы вспомнить, что же останется, если все маски будут сброшены.

Благодаря своему прославленному хладнокровию, он отмахнулся от воспоминаний и решительно принял сложившуюся ситуацию. Да, это была больница, но она не имела к нему никакого отношения; не играла никакой роли в его жизни. Он просто сделает свою работу, притворится, что ему здесь нравится, а потом уберется отсюда ко всем чертям.

Алекс совершенно не удивился тому, что пришлось пробираться к детям сквозь толпу врачей и медсестер. Он вежливо улыбался, украдкой поглядывал поверх их голов и прикидывал, как бы побыстрее пройти в палату, чтобы создалось впечатление, что он бывал здесь уже не раз. Его тянули за куртку, говорили, как любят тот или другой его фильм. Все называли его Алексом, как будто факт, что они два часа сидели в темном кинотеатре и таращились на его изображение на экране, давал им повод считать, будто они знакомы всю жизнь.

— Благодарю вас, — бормотал он. — Да, спасибо.

Алексу удалось дойти до детской палаты, где лежали раковые больные, когда за углом его окружили камеры. Он одарил их довольно долгим взглядом, чтобы было заметно легкое неодобрение, а возможно, и удивление, но быстро оправился и, учтиво улыбнувшись, сказал, что его ждут дети.

К тому, как выглядели дети, Микаэла его не подготовила. Одного проклятого взгляда было достаточно, чтобы он снова превратился в пятилетнего мальчика, дрожащего в тонюсенькой пижаме в ожидании, пока доктора напророчат ему будущее. Неужели он тоже так выглядел?

Дети сидели на полу в каких-то открытых болтающихся халатах. Слишком большие для их лиц глаза. Все они выглядели одинаково: худые, измученные, лысые, и в памяти всплыли снимки из концентрационных лагерей. Пока дети не заговорили, он даже не мог отличить мальчиков от девочек.

— Мистер Риверс, — прошепелявила одна девочка.

По виду ей было не больше четырех, но Алекс плохо разбирался в таких вещах. Он присел, чтобы она смогла взобраться к нему на колени. От нее пахло мочой, лекарствами и утраченной надеждой.

— Держите. — Она сунула обслюнявленный крекер в карман его твидового пиджака. — Я приберегла один для вас.

Он решил, что они слишком маленькие, чтобы смотреть его фильмы, но оказалось, что почти все дети видели «Скорость» — ленту о летчике-испытателе. Мальчики хотели знать, действительно ли ему довелось летать на «Ф-14», а один даже спросил, на самом ли деле актриса, сыгравшая его подружку, настолько же приятна, насколько аппетитно выглядит.

Он раздал воздушные шары самым маленьким пациентам и фотографии с автографами всем желающим. Когда тринадцатилетняя девочка по имени Салли подошла за своим автографом, он нагнулся к ней и заговорщически прошептал:

— Знаешь, чтобы лучше запомнить место, где побывал, нужно поцеловать красивую девушку. — Алекс говорил достаточно громко, чтобы те, кто держали диктофоны, расслышали его слова. — Как думаешь, ты сможешь мне в этом помочь?

Она покраснела, подставила щеку, но в то мгновение, когда Алекс собрался ее поцеловать, повернулась, и его губы запечатлели поцелуй прямо на ее губах.

— Ух ты! — выдохнула она, прижимая палец к губам. — Я должна позвонить маме.

Алекса как молнией поразило: он подарил девочке не только ее первый поцелуй, но, возможно, и последний! Он почувствовал, что начинает покрываться липким потом, палата поплыла перед глазами, и ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Физически он почувствовал себя лучше, физически ему повезло. Но все эти дети воплощали в себе его детские страхи — вещи, которые бесят и лишают тебя невинности, пока ты еще слишком мал, чтобы сопротивляться. Он не знал, что хуже: ребенок, чей дух не смог пережить сломленное тело, или, как в случае с ним, внешне здоровый человек, который скрывает душу, умершую много лет назад.

— Господи, Джон! — вздохнул Алекс, усаживаясь на заднее сиденье «рейндж ровера». — Если только она не сбежала на свидание к другому парню, что за тайны?

Джон посмотрел на него в зеркало заднего вида.

— Не знаю, мистер Риверс, — протянул он. — Я обещал хозяйке, вот и все.

Алекс подался вперед и ухмыльнулся.

— Десять долларов прибавки к недельному жалованью, если ты отвезешь меня туда, где ее высадил. Двадцать баксов, если расскажешь все честно.

Джон пожевал верхнюю губу.

— Вы же не скажете, что я проговорился?

Алекс скрестил пальцы на груди.

— Чтоб я сдох! — поклялся он.

— Она пошла в кино.

— И это страшная тайна?

Джон улыбнулся хозяину.

— Она пошла смотреть ваши фильмы. На какой-то фестиваль в Уэствуде.

Алекс залился смехом. Она могла бы посмотреть любой фильм, в котором он снимался — от пробных кадров несмонтированных версий до вышедших на широкий экран, — в тиши собственного дома. Но, с другой стороны, возможно, поэтому она и не хотела, чтобы он узнал. Вероятно, интереснее видеть, как другие реагируют на игру Алекса.

— У тебя есть сегодняшняя газета, Джон?

Алекс взял «Таймс», которую протянул водитель через перегородку из оргстекла, просмотрел страничку развлечений и наконец добрался до афиш кинотеатров. «Отчаянный», «Антоний и Клеопатра» и, конечно же, «История моей жизни». Он улыбнулся. Если Касси хотела посмотреть, как он играет, не нужно было идти столь сложным путем.

Он попросил Джона выключить радио и закрыл глаза, отключаясь от окружающего мира и настраиваясь на ощущения. Перед началом съемок он всегда искал тихий уголок, где мог бы перевоплотиться в героя, и так входил в образ, что даже дыхание меняло свой ритм.

Жизнь начиналась с дыхания. Антоний пил воздух, как будто вбирал в один-единственный вдох весь мир. Когда он открыл глаза, то увидел мир в зеленых и золотых красках, который распростерся у его ног. Он бормотал с отчетливым британским акцентом названия съездов с магистрали. Джона он даже не удостоил взглядом — разве гоже ему снисходить до прислуги? Алекс опустил окно и подставил лицо ветру, который отбрасывал назад его волосы и обжигал глаза. Он коснулся гладких кожаных сидений и подумал об изгибах своей царицы.

Они подъехали к дому, но Алекс даже не пошевелился, чтобы выйти из машины. Джон пожал плечами и побежал по дорожке за миссис Риверс. Он уже привык к подобному поведению хозяина. Иногда он сажал в машину мистера Риверса, а высаживал совершенно другого человека.

Касси, садясь в машину, смеялась.

— Подвинься, — попросила она, — расселся.

Алекс сидел в центре и пристально смотрел на жену, но не сделал даже попытки подвинуться. Решив, что это какая-то игра, она плюхнулась рядом, чуть ли не ему на колени.

И почувствовала у себя на шее его руку — нежную и требовательную одновременно, как будто даже ласка служила напоминанием о том, что он с легкостью может ее себе подчинить. Она прищурилась и повернулась к мужу.

— Что, ради всего святого, они сделали с тобой в больнице?

Его пальцы сдавили сильнее, почти причиняя боль, и она, не сдержавшись, негромко вскрикнула. Алекс смотрел прямо на нее, но у Касси было такое ощущение, что он видит кого-то другого. Запаниковав, она вцепилась ему в запястье.

— Прекрати, — прошептала она и не успела еще раз спросить, в чем дело, как он навалился на нее всем телом, прижал к сиденью и запечатал ее рот поцелуем, который совершенно не походил на поцелуй ее мужа.

«Он играет!»

Она вонзила ногти Алексу в руку и прикусила его губу, а потом собралась с силами и оттолкнула его.

— Прекрати! — приказала она. — Прекрати немедленно!

На мгновение он замер, и его серые глаза стали цвета арктического льда. Из них медленно вытекала жизнь, пока перед Касси не осталась только пустая оболочка. А потом что-то, подобно вспышке, пронеслось по его телу, наливая румянцем щеки и зажигая искорки в глазах. Перед ней опять сидел Алекс и пожимал плечами.

— Не нужно было меня кусать, — сказал он. — Я просто решил, что ты захочешь увидеть представление, так сказать, из первых рук.

Касси, все еще настороже, сжалась в уголке сиденья.

— Это он тебе рассказал, где я была? — Она перевела осуждающий взгляд на Джона.

Алекс потянулся за ее рукой и переплел свои пальцы с ее.

— Я все о тебе знаю, — улыбнулся он.

Она уже начала верить, что так оно и есть. Он вновь превратился в Алекса, к которому она привыкла за последние несколько дней — веселого, нежного и уютного, как старое кресло. Касси дивилась: неужели это просто очередной образ — образ, в котором он пребывает большую часть времени?

Она покачала головой, отгоняя безрадостные мысли. О чем она думает? Она же видела Алекса без маски — когда он рассказывал о своих родителях, когда пытался научить ее приемам карате на пляже, на мелководье, когда тянулся к ней во сне и шептал ее имя. Невозможно все время играть; смешно думать, что то, что она видела, было маской. Она пожала его руку.

— Прости, — извинилась она. — Обычно я не кусаюсь.

Он обернулся, похлопал рукой рядом с собой, и Касси с готовностью придвинулась ближе.

— Но почему, ради всего святого, ты выбрал Антония?

Алекс улыбнулся.

— Раньше, когда мы только поженились, ты любила Антония, — ответил он.

Касси открыла было рот, чтобы возразить, но передумала. Алекс прав. Он делал все для нее, а в настоящий момент она практически ничего не помнила, и оставался один путь — верить ему на слово.

Четверть часа они ехали молча, потом Касси почувствовала, как Алекс поцеловал ее в макушку.

— Наверное, ты просто нервничаешь перед встречей с прислугой, — предположил он.

Касси смотрела в окно. Она знала, что они едут мимо деревьев, дорог, цветущих кустов, но машина двигалась настолько быстро, что мир превратился в цветные пятна, и она ничего не могла рассмотреть.

— Да, — согласилась она. — Наверное.

Дом в Бель-Эйр стоял на холме, в конце двухкилометровой подъездной дороги — белый особняк с коваными металлическими решетками и шиферной крышей. Над крыльцом, на втором этаже, располагалась веранда, в открытых застекленных створчатых дверях которой развевались кружевные занавески до самого пола. Решетка с левой стороны дома была увита розами, гелиотроп занял правую стену. Вдалеке Касси видела симметричные сады и два домика — небольшие белые копии основного дома. Все здесь напоминало луизианскую плантацию.

— Боже мой! — прошептала она, выходя из машины и слушая, как под кроссовками скрипит гравий. — Я не могла здесь жить.

Алекс взял ее под локоть и повел к крыльцу. Джон открыл внушительную дубовую входную дверь, на которой была вырезана голова льва.

Прихожая оказалась огромной комнатой с высоченными потолками, с двойной винтовой лестницей и розовым мраморным полом. Касси опустила взгляд на пятно света из разноцветного стрельчатого окна над дверью. На ее левой кроссовке и икре, словно пятно, отражались инициалы Алекса.

— Касси! — окликнул он, и Касси подняла голову. — Джон всех предупредил о твоих… небольших проблемах, и все вышли сегодня на службу, чтобы помочь тебе до нашего отъезда в Шотландию.

Касси пробежалась глазами по ряду вышколенных фигур, стоящих у лестницы слева, как ряд солдатиков. Тут, конечно, был Джон, который исполнял роль не только водителя и телохранителя, но и в некотором роде мажордома. Рядом стоял мужчина в кухонном фартуке на крепкой фигуре, потом девушка в простой черно-белой униформе горничной. Еще один мужчина стоял чуть в стороне, как будто не желал, чтобы его ассоциировали с домашней прислугой. Он сделал шаг вперед и протянул руку.

— Джек Арбастер, — улыбнулся он, — секретарь вашего мужа.

Касси удивилась: зачем, скажите на милость, Алексу нужен секретарь, если у него уже есть агент, рекламный агент и личный помощник? Она решила, что, наверное, в обязанности Джека входит переписка с фанатами или оплата счетов.

— Нам нужно кое-что обсудить до вашего отлета, — сказал Джек Алексу и, извиняясь, подмигнул Касси.

Алекс приобнял его за плечи.

— Давай через час, — попросил он. — Встретимся в библиотеке.

Джек удалился под пристальным взглядом Касси, которая пыталась разглядеть, что там за углом. Алекс дернул ее за руку и потащил мимо горничной, повара и Джона.

— Идем, я покажу тебе все, что смогу. Или, на худой конец, составлю план, пока ты не научишься ориентироваться.

Он повел ее в отделанную панелями из вишни библиотеку, где хранились первые издания сотен произведений американских и британских классиков, и показал целую полку, забитую научными журналами, в которых печатались статьи, написанные самой Касси. Он проводил ее в столовую, где за столом можно было разместить человек тридцать, а потом в кинозал с экраном и десятью мягкими креслами. В кухне она заглянула в холодильник из нержавеющей стали, пересчитала медные сковородки, развешенные над мраморной столешницей, и получила от повара в качестве угощения яблочный пирог.

В доме было шесть ванных комнат и десять спален, каждая оклеена бледными шелковыми обоями и декорирована французскими кружевными занавесками. Были еще три гостиные и комната отдыха с автоматом для игры в пинбол, дорожкой для боулинга, бильярдным столом и большим телевизором. Она не успела осмотреть целое крыло дома, как Алекс повел ее наверх в хозяйскую спальню. Он распахнул двойные двери, ведущие в многокомнатные хозяйские апартаменты, уютно обставленные веселыми полосатыми диванами и застеленные толстыми персидскими коврами. На стене рядом с телевизором и видеомагнитофоном висела и стереосистема. На нескольких столиках в вазах стояли цветы, прекрасные букеты, которые привносили в комнату лавандовые и голубые акценты, — насколько Касси знала, такие цветы в Калифорнии не растут.

— Наверное, здесь мы проводим много времени, — сказала она, входя вслед за Алексом в соседнюю комнату, где взгляду открывалась огромная кровать из клена «птичий глаз».

Алекс улыбнулся жене.

— Что ж, так и будем продолжать, — ответил он.

Касси подошла к кровати и провела пальцем по завитушкам в рисунке древесины.

— Она больше, чем просто большая, разве нет?

Алекс животом плюхнулся на матрас.

— Мне делали ее на заказ. У меня своя теория насчет кроватей. Они — как аквариумы для золотых рыбок. Знаешь, если держать золотую рыбку в банке, она вырастет не крупнее, чем твой большой палец. А если, как мы узнали, выпустить их в пруд, то они вырастают в десять раз больше. Поэтому я решил: чем больше будет моя кровать, тем больше я вырасту.

Касси засмеялась.

— Думаю, у тебя период взросления уже позади.

Алекс схватил ее за руку и притянул к себе.

— Ты заметила?

Она подалась к нему и посмотрела на легкую бородку, которая уже начала пробиваться на гладкой линии его подбородка.

— А где моя лаборатория?

— Сзади, на улице. Небольшое белое здание — второе по счету. В первом живет Джон.

Касси нахмурилась.

— Он живет не в доме, как миссис Альварес?

Алекс сел на кровати.

— Мы любим на ночь оставаться одни, — просто ответил он.

Касси подошла к огромному камину напротив кровати и коснулась графина из-под бренди на полке. «Аврора», — подумала она и почувствовала руки Алекса на своих плечах.

— Это для красоты, — прошептал он, как будто прочел ее мысли.

Касси обернулась.

— Ступай зарабатывай на жизнь, — улыбнулась она. — Если через час я не вернусь, высылай национальную гвардию.

Когда Алекс ушел, Касси встала у открытой застекленной створчатой двери, осматривая окрестности Лос-Анджелеса и синие пики гор. Садовник, с которым ее еще не познакомили, что-то делал на клумбе с хрупкими лилиями, а у дома Джон полировал заднее крыло «рейндж ровера». Она увидела свою лабораторию, как раз слева от клумбы цветов, высаженных в форме ириса. По ту сторону сада виднелась выложенная белым известняком тропинка, спускавшаяся по крутому холму к чему-то недоступному взору Касси.

Она спустилась по второй лестнице — не той, по которой поднималась наверх, — только для того, чтобы понять, есть ли разница. Вышла из дома, покачалась в кресле-качалке, в гамаке, а потом, как ребенок, побежала вниз по тропинке. Когда она оказалась достаточно далеко, так что ее наверняка нельзя было разглядеть из дома, распростерла руки к солнцу и закружилась, смеясь и подпрыгивая, как кузнечик.

Тропинка вела к живописному пруду с искусственным водопадом, о котором забыл упомянуть Алекс, и к настоящему лабиринту из густой самшитовой изгороди. Она забрела внутрь, не зная, сможет ли дойти до центра и вернуться обратно. Острые углы лабиринта возникали на каждом шагу, когда она бежала по узким проходам, царапая руки о недавно обрезанные ветки. Испытывая головокружение, она опустилась на прохладную траву. Лежала на спине, ошеломленная домом и владениями Алекса.

Если бы по внутренней стороне ее руки не поползла букашка, Касси так бы и не заметила камень. Она повернулась, и ее глаза оказались на одном уровне с обрезанными ветвями самшита. Тщательно скрытый, внутри изгороди лежал небольшой розовый плоский камешек.

Он был не совсем овальным, он был грубо отколот и поэтому кривобок. Касси полезла под кусты ежевики, чувствуя, как ветки, словно браслеты, обвивают ее запястья. Это был розовый кварц, и она привезла его с восточного побережья. На плоской поверхности были вырезаны три буквы «ККМ» и год «1976».

Она не помнила, почему спрятала его в кустах лабиринта Алекса. Она даже не могла вспомнить, рассказывала ли Алексу об этом камешке. Но она поняла — это первое вещественное доказательство, в которое она поверила по-настоящему; первая вещь, которую она увидела после потери памяти и которая убедила ее, что раньше она принадлежала этому месту.

Касси перевернулась на спину и положила камень на грудь. Она смотрела на солнце, пока этот прекрасный мир, который предлагал ей Алекс, не потемнел и она не прошептала имя Коннора.

Первого ноября 1976 года в начале восьмого утра отец Коннора зашел в кухню, где его жена и сын ели манную кашу, и убил обоих из дробовика. В тот промежуток времени, когда Касси услышала выстрелы и позвонила в полицию, а сама побежала по тропинке через лес к дому Коннора, мистер Муртау успел выстрелить в себя.

От выстрела отца Коннора отбросило в гостиную, но миссис Муртау лежала в кухне на полу. Затылка у нее не было. Коннор упал на мать, в его груди зияла огромная дыра.

Касси спокойно, поскольку пребывала в шоковом состоянии, опустилась рядом с Коннором и положила его голову себе на колени. Коснулась пальцами еще теплых губ. Она хотела его поцеловать, как вчера на кладбище, но не смогла себя заставить.

Полиция и врачи скорой помощи оттащили Касси от тела Коннора. Она сидела в углу кухни с грубым шерстяным одеялом на плечах, в который раз отвечая на одни и те же вопросы. Нет, самого преступления она не видела. Нет, мистера Муртау в то утро она не видела. Нет, нет, нет.

Все знали, насколько близки были Коннор и Касси. До похорон ее в школу не пускали, но слухи до нее все равно дошли. «Говорят, он нажал на спусковой крючок пальцем ноги. Не смог найти работу, заглядывал в бутылку. Просто так убил невинного мальчика в самом начале жизни». По крайней мере, в собственной семье она смогла бы заметить приближающееся несчастье. Семья Коннора гнила под пряничным фасадом, и этого никому не было видно.

В день похорон пошел снег. Относительно тела Коннора не было распоряжения, поэтому с его телом поступили так же, как с телами его родителей, — его кремировали. Прах развеяли над озером Мусхед. Касси смотрела, как открывали урну с прахом миссис Муртау, потом открыли урну ее мужа. Когда начали развеивать прах Коннора, Касси заплакала. Никто не пытался ее остановить, только отец прижал руку в перчатке к ее рту, чтобы крик звучал не так громко. Было несправедливо, что Коннор и его отец остаток вечности будут смешаны друг с другом. Она хотела, чтобы все переиначили. Хотела, чтобы Коннора отдали ей.

Она чувствовала, как снег замерзает на ее широко распахнутых ресницах, когда то, что осталось от Коннора, отдали на волю ветра. Серое, невесомое, изменчивое, как дым, облако, застило небо и быстро исчезло. Казалось, Коннор был всего лишь плодом воображения Касси. Как будто его вообще не существовало.

Она ускользнула от остальных собравшихся, которые выражали свои соболезнования, и, как была в нарядном платье и теплых сапогах, побежала вокруг озера. Оно было огромным. Касси знала, что далеко ей не убежать, но когда она, тяжело дыша, упала на колени в снег, то уже километра на полтора удалилась от траурной процессии. Она чувствовала, как намокает тонкая материя юбки от тающего снега, настолько холодного, что можно было замерзнуть. Она цеплялась пальцами за мерзлую землю, пока не стали кровоточить и обламываться ногти.

Касси поняла, что, хотя она много лет пыталась облегчить боль своей матери, ей никогда не удастся облегчить боль Коннора. Поэтому она поступит иначе: она будет страдать за него. Она принесла домой кусок розового кварца, села в гараже рядом с отцовскими инструментами и молотком и шилом сделала для Коннора надгробную плиту, которой у него не было. Она трудилась до судорог в руках. Потом обхватила колени руками и принялась раскачиваться взад-вперед, не понимая, почему, раз у них обоих вырвали сердце, она еще не умерла.

Вечером в пятницу, когда Уилл Быстрый Конь сидел на новом зеленом диване, смотрел викторину и ел полусырой ужин, вырубили электричество.

— Черт! — выругался он, наблюдая, как угасают часы на видеомагнитофоне. Он поставил тарелку на диван и попытался вспомнить, где находятся предохранители.

Все еще не так плохо, как могло бы быть: было время ужина, поэтому на улице оказалось достаточно светло и он смог спуститься в подвал. Удивительно, но никаких хулиганов там не оказалось. Он вышел на крыльцо своего дома. В окнах соседних домов, в доме напротив, он видел, в кухне горит свет, по экрану беззвучно бегает собака. Значит, свет перегорел только у него.

Он позвонил электрикам, но ему удалось только оставить свой адрес и сообщить о возникшей проблеме на голосовую почту. Одному Богу известно, когда до электриков дойдет эта информация. Поэтому он полез в кухонный шкаф за свечками — уродливыми красными свечками в форме яйца, которые в прошлом году подарила ему на день рождения бывшая подружка. Четыре свечи он отнес в гостиную и зажег спичками, которые оказались в кармане.

Когда солнце стало клониться к закату, на Уилла легла тень. В тишине тревожно зашевелилась бахрома на лекарственном узелке, висящем у него над головой. Уилл прислушался к биению собственного пульса. Не оставалось ничего другого, как только ждать.

Горничная Элизабет внесла в спальню чемодан, который был больше, чем она сама.

— Дамскую сумочку тоже будете брать?

Касси не знала.

— Наверное, — ответила она, и служанка тут же повернулась к двери. — Подожди, — смущенно окликнула ее Касси. — Не могу найти платяной шкаф.

Элизабет улыбнулась и прошла через спальню в небольшой коридорчик, ведущий в отделанную зеленым мрамором ванную. Там она прислонилась плечом к стене, и Касси с изумлением увидела, что обои сдвинулись с места и за ними оказался потайной шкаф.

— Ваш, — указала Элизабет, потом проделала то же с другой стороны. — Мистера Риверса.

Она вышла из спальни, оставив удивленную Касси таращиться на ряды свитеров, блузок и мехов, которые принадлежали ей. Шкаф был больше квартиры домоправительницы в их апартаментах. Касси еще никогда не видела такого количества одежды в одном месте.

Она начала доставать из ящиков вещи, которые, как считала, должна взять с собой: удобные водолазки и хлопчатобумажные кардиганы, белье и бюстгальтеры, небольшую стеганую сумку для косметики. Она хотела взять коробку с мокасинами, которая стояла в самом низу, но подумала, что не сможет достать ее, пока не снимет верхние, и чуть выдвинула коробку, пытаясь достать мокасины из-под крышки. Но опора не выдержала, и содержимое шкафа посыпалось вниз.

Сидя на груде белья, высоких каблуков и спортивных курток, Касси чуть не проглядела крошечное отделение. Она надавила, и защелка открылась. Это был очередной тайник, открывающийся по тому же принципу, что и сам шкаф. Тайник был небольшим — размером с хлебницу. Касси задумалась: неужели она хранила там свои драгоценности?

Внутри лежало несколько романов в мягком переплете, из тех, что притягивают взгляд к обложке изображением полуобнаженной женщины со склонившимся над ней пиратом, из тех книг, за чтением которых невозможно застать антрополога. Касси громко засмеялась. Неужели это страшная тайна? А что же хранит в своем шкафу Алекс? Эротические журналы?

Она достала несколько книг и перечитала названия. «Спаси меня еще раз», «Огонь и цветок», «Обжигающее пламя любви». Возможно, ее заставил их спрятать Алекс. Негоже, чтобы публика узнала, что жена ведущего американского актера в свободное время читает подобные романы.

За стопкой книг была спрятана коробочка. Касси тут же узнала ее. Розовая обертка разорвана, внутри один из двух запаянных в фольгу тестов. «Первый ответ». Использовать в первый день задержки менструации.

Она выглянула из шкафа в великолепную зеленую спальню. Она ясно видела себя, наклонившуюся над раковиной, ожидающую положенные три минуты. Она вспомнила, как маленькие розовые круги карабкались вверх от тампона, который прилагался в комплекте. «Розовый — беременна. Белый — не беременна». Она плакала над раковиной, схватившись руками за золотые крепежи, удивляясь тому, насколько холодным может быть настоящее золото.

Касси опустилась на груду упавшей одежды — одежды, которую купил для нее Алекс, одежды, которая соответствовала внешним атрибутам подобной жизни. Она прижала ладони к глазам, пытаясь отогнать видения кладбища у церкви Святого Себастьяна и того, что привело ее туда.

Это произошло в тот вечер, когда Алекс должен был лететь в Шотландию, на съемки на натуре, и пребывал в одном из своих ужасных настроений. Она научилась узнавать его по глазам: чем темнее они становились, тем дальше от мужа ей следовало держаться. С последнего раза прошло уже несколько месяцев. Она должна была предвидеть.

За ужином Алекс, не переставая, барабанил ножом по краю стола. Это был глухой надоедливый звук о скатерть, и сердце Касси билось в унисон.

— Как сегодня все прошло? — спросила она.

Алекс стукнул вилкой о край тарелки.

— Превышаем бюджет, режиссер идиот, а идет только первая неделя съемок. — Он взъерошил волосы. — Спасибо, что спросила.

Касси села на стул и сосредоточилась на том, чтобы держать рот на замке и вести себя как можно тише. Сегодня она узнала о ребенке, и ей хотелось сообщить об этом Алексу до его отъезда, но, наверное, пока не время. Нужно дождаться подходящего момента. Она должна заставить его понять, что это не пустая трата времени, это изменит их жизнь. Это даст им второй шанс.

Алекс отодвинул свой стул.

— Мне нужно собрать вещи. Осталось меньше часа.

Касси посмотрела на его тарелку, полную еды, к которой он придирался, но почти не прикоснулся.

— Я сделаю тебе в дорогу бутерброд, — сказала она, но Алекс уже вышел из комнаты.

За три года с того момента, как все началось, Касси уже овладела искусством не попадаться Алексу под руку. В конце концов, дом большой, прислуга на ночь отпущена, никто не удивится, если она пойдет в свою лабораторию в три часа ночи или решит почитать до рассвета в библиотеке. Но в тот вечер внутреннее чутье ее подвело: она слишком много времени провела, рисуя в воображении образ мальчика с серебристыми, как у Алекса, глазами. Она пошла в свою спальню, села на середину кровати, откуда и наблюдала за сборами Алекса. Она смотрела на мужа, а видела своего ребенка.

— Хочешь, я соберу для тебя бритвенные принадлежности?

Алекс покачал головой. Тогда она потянулась за свитером, который он бросил в спальне.

— Я сложу, — предложила она и начала складывать рукав к рукаву, но Алекс перехватил ее руку.

— Я сказал, я сам, — пробормотал он.

Что-то разъедало Алекса изнутри, и это что-то поселилось в нем задолго до их встречи. Именно поэтому он и стал превосходным актером, хотя никто в мире этого не знал. Они видели боль, но после того, как Алекс прятал ее за поступки очередного героя. Одна Касси видела его, когда его открытые глаза становились невидящими. Одна Касси прижимала руки к его груди и чувствовала, как его кожа растягивается над сердцем, раздутым от бешенства.

Она любила его больше всего на свете. Даже больше себя. Разве она этого не доказала? Она знала: даже если на этот раз она не сможет его излечить, в следующий раз у нее обязательно получится. Именно поэтому Алекс и пришел к ней. Она была единственной, кто мог облегчить его боль.

Но это двойная связь: она единственный близкий Алексу человек, способный помочь, но эта же близость ставит ее в зависимое положение. Это не он виноват, что она попалась под руку. Если это происходило, она могла винить только себя, прощая его.

Алекс опустился рядом с ней на кровать.

— Не хочу лететь в эту чертову Шотландию! — грубо выругался он. — Хочу немного отдохнуть. Хочу, чтобы поскорее провели эту проклятую церемонию «Оскара», и хочу скрыться с лица земли.

— Так скройся, — посоветовала Касси, поглаживая его по плечам. — Отложи на время «Макбета», поехали со мной в Кению.

Алекс фыркнул.

— И чем мне прикажешь заниматься, пока ты будешь возиться в песке?

Касси передернуло.

— Читать сценарии, — предложила она. — Загорать.

Алекс принялся сбрасывать вещи в открытые чемоданы, стоящие на полу.

— Сегодня я узнал об интервью перед вручением «Оскара», которое мы записали с Барбарой Уолтерс. — Он вздохнул. — Она ставит мое интервью вместе с интервью какого-то комика и Ноа Фэллона. — Касси непонимающе смотрела на мужа. — Господи боже мой! Ноа Фэллона. Он тоже номинирован на «Лучшего актера». — Алекс сел на пол и подтянул колени к груди. — Я иду вторым. Вторым, черт возьми! А последним Фэллон.

Касси улыбнулась мужу.

— По крайней мере, тебя покажут по телевизору, — пошутила она.

Алекс отвернулся.

— За последние три года если Барбара Уолтерс кого-то из номинантов на «Оскара» ставит третьим, то этот номинант и выигрывает. Это сродни чертовому барометру того, как проголосует Киноакадемия.

Не зная, что ответить, Касси соскользнула с кровати и обняла мужа.

— Я не выиграю, — сказал он, и его слова тихо упали на ее плечо.

— Выиграешь, — убежденно прошептала она. — Обязательно выиграешь.

Как это обычно и случалось, Алекс изменился в мгновение ока. Он встал, схватил Касси за руку и тряхнул так сильно, что волосы упали ей на лицо, а голова дернулась назад.

— Откуда ты знаешь? — спросил он, дыша ей прямо в лицо. — Откуда ты знаешь?

Слова застряли у Касси в горле — те, которые она всегда хотела произнести в свою защиту, но которые так и не слетели с ее сжатых губ. Алекс опять тряхнул ее и толкнул на пол так, что она оказалась у его ног.

Падая, она споткнулась о чемоданы и ударилась о закрытую дверь, чувствуя, что разбила голову. Но эта боль была в тысячу раз меньше, чем ранящий стыд, бегущий по телу. Она успела только увидеть приближающуюся ногу Алекса и, вместо того чтобы сжаться в комок, как обычно поступала, повернулась так, чтобы удар пришелся в спину, — боль пронзила позвоночник, не задев живот.

— Мой ребенок, — выдохнула Касси и тут же зажала рот руками, моля Бога, чтобы Алекс ее не услышал.

Но он, обхватив голову руками, уже отвернулся от нее. Он опустился рядом с женой на колени, баюкая ее, как всегда поступал, когда утихал гнев. Его руки ласкали Касси с нежностью, которая была с его яростью сиамскими близнецами.

— Прости, — шептал он. — Я не хотел.

— Ты не виноват, — ответила она, потому что хорошо выучила свою роль.

И впервые не поверила собственным словам. Через трещину глубоко у нее внутри стала сочиться злость — эту трещину так часто латали, что швам уже не на чем было держаться. «Да пошел ты к черту!» — подумала она.

Она знала, что нужна Алексу, но понимала, что не может остаться. Она не может рисковать безопасностью ребенка, которого зачали они с Алексом. Для ребенка она сделает то, что за три года не сделала для себя самой.

Когда по интеркому позвонил Джон, Алекс побросал всю одежду, даже костюмы, в чемоданы, вытащил багаж за дверь и наклонился поцеловать Касси.

— Я люблю тебя, — произнес он пафосную фразу. Его рука легла на ее ладонь, которую она прижимала к животу.

Она дождалась шороха шин по подъездной дороге, схватила куртку и покинула дом Алекса. Мир поплыл перед глазами, ей приходилось собираться с каждым шагом, чтобы убедить себя, что она поступает так, как должна поступить. Она уверяла себя, что если уйдет, пока Алекса не будет в городе, то он не так будет страдать.

Она бесцельно шла по улице. Она бы пошла к Офелии, но там Алекс станет искать в первую очередь, когда узнает, что она пропала. Больше ей обратиться было не к кому. На стороне Касси было лишь ее слово против созданного средствами массовой информации золотого образа Алекса, и ей, как и ее тезке, греческой пророчице, никто не поверит, если она скажет правду.

Ей почти удалось вспомнить. Сжатые кулаки лежали на коленях, она плакала, понимая, что предала себя, потеряв память. В противном случае она смогла бы на шаг опережать Алекса.

Он был внимателен и заботлив, наверное, потому, что она не стала бросать ему в лицо обвинения прямо в полицейском участке в присутствии журналистов, как только его увидела. Она бы никогда так не поступила, Алекс должен был бы понимать. Она не хотела обидеть его — никогда не хотела! — она лишь хотела себя защитить. Никогда бы не подумала, что это две взаимоисключающие вещи.

Как бы там ни было, Алекс ее нашел. Но жизнь, которую он нарисовал перед ней как выигрышную комбинацию, оказалась не такой, как выглядела на первый взгляд. Она жила в великолепном замке Алекса, улыбалась ему в дымчатые глаза под вспышками фотокамер, проводила ночи, расцветая от его прикосновений, и тем не менее это вновь случилось.

В прошлом даже обещания Алекса не уберегали от повторений. У нее не было выбора. Как жаль, что он этого не понимает, — так, как понимает это она.

Он мог в любую минуту войти в спальню, чтобы собрать вещи перед ночным рейсом, но она в Шотландию не поедет! Касси встала, схватила большую холщовую сумку, на которой было написано название национальной телевизионной компании. Она набила сумку вещами, схватила несколько трусиков и засунула их вглубь, натянула поглубже бейсболку с названием кинокомпании, в которой снимался Алекс, и вышла из спальни.

Это же не тюрьма, по крайней мере в привычном смысле слова, поэтому люди, попадавшиеся Касси на пути, не пытались ее остановить или спросить, куда она направляется. Она миновала бассейн, лабиринт, цветущий сад. Вышла через задние ворота в кованом заборе, пересекла покрытый буйной растительностью соседский двор, нарушая границы частной собственности, и оказалась на улице.

Касси шла все быстрее и быстрее, опасаясь, что ее будут преследовать. Через какое-то время она даже пустилась бегом. Шаги становились тяжелее, но она заставляла себя бежать.

Через несколько часов Касси, решив, что она уже в безопасности, опустилась на колени и заставила себя все вспомнить.

1989–1993

Буревестники, сильные полярные птицы, живут на самых высоких вершинах утесов. Со своих возвышающихся над землей насестов они могут стремительно бросаться на других птиц, которые не настолько заносчивы, и распевать песни о своем величии, которые разносятся над замерзающими морями.

Жил да был один буревестник, который оказался настолько заносчив, что никак не мог найти себе пару в своей стае. Тогда решил он, что женится на земной женщине, и с помощью заклинаний обрел человеческое обличье. Он сшил две самые толстые тюленьи шкуры — и получилась великолепная парка. И начал он прихорашиваться, пока не стал писаным красавцем. Конечно, его глаза остались глазами буревестника, поэтому он смастерил темные очки, завершив свое перевоплощение, и в таком обличье опустил свой каяк на воду и поплыл искать жену.

В то время на тихом берегу жил вдовец с дочерью Седной — девушкой такой красоты, что слава о ее фигуре и лице распространилась далеко за пределы племени. Многие сватались к ней, но Седна не хотела выходить замуж. Никакие мольбы не могли пробиться сквозь ее гордыню и достичь ее сердца.

Однажды явился красивый мужчина в великолепной парке из шкуры тюленя. Он не стал вытягивать каяк на берег, а качался на высоких волнах и звал Седну. Он начал петь для нее.

— Поплыли, любимая, — пел он, — в мир птиц, где ты никогда не будешь голодать, где будешь спать на мягкой медвежьей шкуре, где сможешь одеваться в перья и ожерелья из слоновой кости, где в твоих лампах всегда будет достаточно масла, а в кастрюлях — полно мяса.

Песня окутала душу Седны и подтолкнула ее к каяку. Она поплыла с незнакомцем через море, прочь от родного дома, от своего отца.

Сначала она была счастлива. Буревестник построил им дом на скалистом утесе и каждый день ловил для нее рыбу, и Седна была так очарована своим мужем, что не задумывалась о том, что делается вокруг. Но однажды очки соскользнули у буревестника с носа, и Седна посмотрела мужу в глаза. Она отвела взгляд и увидела, что их дом возведен не из толстых шкур, а из гниющей рыбьей чешуи. Спала она не на медвежьей шкуре, а на жесткой шкуре моржа. Она почувствовала на теле острые иголки ледяных океанских брызг и поняла, что вышла замуж за человека, который оказался не тем, за кого она его принимала.

Седна заплакала от горя, и буревестник, несмотря на то что любил ее, не мог остановить эти слезы.

Прошел год, и Седну приехал навестить отец. Когда он достиг утеса, на котором она жила, буревестника не было дома, он ловил рыбу, и Седна стала молить отца забрать ее с собой. Они побежали к отцовскому каяку и вышли в море.

Не успели они отплыть достаточно далеко от берега, как в гнездо вернулся буревестник. Он стал звать Седну, но вой ветра и шум моря поглотили его крик боли. К нему подлетели другие буревестники и рассказали, где Седна. Тогда он расправил крылья, которые закрыли собой солнце, и полетел к лодке, на которой плыли Седна с отцом.

Когда буревестник увидел, что они начали грести с удвоенной силой, то разозлился и захлопал крыльями, создавая течения, вызывая огромные ледяные волны. От его крика море разбушевалось и так заштормило, что лодка раскачивалась из стороны в сторону. Отец Седны понял: эта птица настолько могущественная, что даже море разъярилось, когда буревестник потерял жену. Он знал: чтобы спастись, надо пожертвовать дочерью.

Он бросил Седну в ледяную воду. Она барахталась, ее кожа посинела от холода. Ей удалось ухватиться за борт лодки, но ее отец, испугавшись громоподобного хлопанья крыльев буревестника над головой, ударил дочь по руке веслом. Кончики пальцев у Седны отвалились и упали в море, где превратились в китов и уплыли прочь. Седне снова удалось всплыть на поверхность и ухватиться за лодку, но отец ударил по ее рукам второй раз. Средние фаланги ее пальцев откололись, как лед, упали в море и превратились в тюленей. В третий раз ей удалось ухватиться за лодку, но отец бил ее по рукам, пока третьи фаланги не отломились и не превратились в моржей, а Седна не опустилась тяжело на дно моря.

Она стала могущественным духом, которому подчиняются морские твари, появившиеся из ее пальцев. Иногда она вызывает шторм и разбивает о скалы каяки. Время от времени насылает голод, уводя тюленей от охотников. Но она никогда не выходит на поверхность, где может встретиться с буревестником.

Эскимосская легенда

Дата добавления: 2015-08-02