Глава 5. В другое время, в другом месте Уильям Быстрый Конь был бы посвященным.

В другое время, в другом месте Уильям Быстрый Конь был бы посвященным.

Ему было одиннадцать, когда он среди ночи раскрыл глаза, одновременно видя и не видя ничего вокруг. Стояло лето, во дворе под молчаливым месяцем стрекотали цикады. Но в голове Уилла грохотало, а когда бабушка с дедом подбежали к его кровати, то увидели в его зрачках отражение неистовых голубых разрядов молний. Сайрес Быстрый Конь протянул ладонь поверх пестрого одеяла на кровати внука и схватил жену за руку.

— Wakan, — пробормотал он. — Посвященный.

Несмотря на то что за эти годы многое для сиу изменилось, некоторые привычки отмирали не сразу. Сайрес родился в резервации, видел, как развивались телевидение и автомобили, видел, некоторое время спустя, как человек высадился на Луну. Но он также помнил то, что рассказывал ему отец о сиу, которым приходят видения. Сон о громе — могущественное видение. Если отмахнуться от него, может убить молнией.

Вот почему утром 1969 года дед Уильяма Быстрого Коня отвел его к шаману, Джозефу Стоящему на Солнце, чтобы рассказать о том, что внук стал посвященным.

Джозеф Стоящий на Солнце был древнее самой земли — по крайней мере, так болтали люди. Он сидел с Сайресом и Уиллом на длинной низкой скамье, которая шла вдоль всей стены его деревянной хижины. Разговаривая, он строгал дерево ножом, и Уилл наблюдал, как дерево в его руках сначала превратилось в собаку, потом в орла, затем в прекрасную девушку — меняясь с каждым взмахом руки шамана.

— Во времена моего деда, — вещал Джозеф, — такой мальчик, как ты, пытался бы разобраться в своем видении, когда стал готов к тому, что к нему будут относиться, как к мужчине. И если бы ему приснился гром, он стал бы Heyoka — священным шутом, юродивым.

Джозеф опустил глаза на Уилла, и впервые мальчик заметил, что глаза у шамана не такие, как у других людей. У него вообще не было радужной оболочки — только черные, бездонные зрачки.

— Ты знаешь об этом, мальчик?

Уилл кивнул: по дороге к шаману дед только об этом и твердил. Сотни лет назад Heyokas были юродивыми, людьми, от которых ожидалось странное поведение. Некоторые перемещались исключительно задом наперед, некоторые разговаривали на непонятном языке. Они носили лохмотья и спали без одеял на морозе, а летом кутались в толстую бычью шкуру. Они могли погрузить руки в кипяток и не обжечься — доказательство того, что они намного сильнее других людей. Иногда к ним приходили видения от высших сил, предупреждающие об опасности или о чьей-то смерти. Heyokas могли предотвратить несчастье, но поскольку были Heyokas, то за свои усилия ничего не получали взамен. Уилл терпеливо слушал деда и думал только об одном — как ему чертовски повезло, что на дворе 1969 год.

— Что ж, — продолжал Джозеф Стоящий на Солнце, — ты не можешь быть Heyoka, сейчас двадцатый век. Но тебе обязательно приснится твой сон о громе.

Через три ночи Уилл сидел обнаженный в парной напротив Джозефа Стоящего на Солнце. Он и раньше видел такие парные; иногда их строили подростки и курили кактус в узких кособоких лачугах, «ловили кайф» и тогда бежали голыми по полю и ныряли в ледяные ручьи. Но сам Уилл внутри парной никогда не был. Время от времени Джозеф тыкал в раскаленные камни, которые давали жар. В основном он напевал и монотонно что-то говорил — слоги раздувались и лопались, как фейерверк, прямо перед глазами.

Когда на долину прокрался рассвет, Джозеф отвел Уилла на вершину пологого холма. Уилл предпочел бы оказаться где-нибудь в другом месте, а не обнаженным на скалистом выступе, но перечить деду и Джозефу Стоящему на Солнце не посмел. «Уважай старших» — так его учили. Уилл, дрожа всем телом, делал то, что ему велели. Он стоял лицом к солнцу с распростертыми руками, совершенно неподвижно, стараясь не обращать внимания на шелест травы под ногами удаляющегося Джозефа. Он стоял так несколько часов, пока не стало садиться солнце, и тут ноги его подкосились. Тогда он свернулся калачиком и расплакался. И почувствовал, как содрогается холм, как тают небеса.

На второй день над его головой закружил орел, прилетевший с востока. Он так медленно парил перед глазами Уилла, что тому показалось, будто до него рукой подать.

— Помоги мне, — прошептал он, и орел пролетел сквозь него.

— Ты выбрал непростую жизнь, — прокричала птица и исчезла.

Может быть, прошло несколько часов, возможно, дней. Уилл так хотел есть и настолько ослаб, что едва мог дышать. В минуты, когда разум прояснялся, он ругал деда за то, что он верит в подобную чушь, ругал себя за то, что так легко пошел у него на поводу. Вспомнил об отборочных соревнованиях в школьную баскетбольную команду прошлой весной, о «Плейбое», который спрятал у себя под матрасом, о щекочущем запахе холодного маминого крема фирмы «Пондз». Думал о тех вещах, от которых до образа жизни сиу, как от земли до неба.

«Мы идем, мы идем». Слова прошелестели над равниной, окутывая шею Уилла и поднимая его на ноги. Прямо у него над головой повисла темная, вздыбленная туча. Изможденный, голодный, почти в бреду, он откинул голову и распахнул объятия, желая принести жертву.

Когда в его голове грянул гром, он понял, что больше уже не находится на земле. Высоко взлетев и посмотрев вниз, Уилл увидел девушку. Она была маленькая, худенькая и бежала в метель. Временами ее застилала пурга, и Уилл переставал ее видеть. Ему казалось, что она от кого-то или чего-то бежит, но потом он увидел, что она остановилась. Она стояла с распростертыми руками в самом сердце бури. Она постоянно пыталась оказаться в центре.

— Помоги ей, — попросил Уилл и услышал, как эти слова эхом разнеслись вокруг него сотни раз. Он вновь стоял на земле. Он знал, что ничего из увиденного не вспомнит. Знал, что, даже когда вырастет, это видение будет всего лишь кошмарным сном, врывающимся в его сознание в тяжелые минуты после пробуждения.

Когда разверзлись хляби и хлынул дождь, Уилл закричал под порывами ветра. С широко раскрытыми глазами он наблюдал, как молния рассекает ночь, разрывая мир на две половины, которые покатились к его ногам разбитыми раковинами.

Даже солнце любило Алекса. Касси коснулась пальцами его подбородка, зачарованная тем, что единственный серебристый лучик зари, проникнув в их спальню, упал прямо на ее спящего мужа. У него была темная кожа, оттененная бородкой, и крошечный кривой шрам под самым подбородком. Касси попыталась вспомнить, как Алекс поранился. Она заметила, как у него забегали глаза под закрытыми веками, и задалась вопросом, а снится ли она ему.

Осторожно, чтобы не разбудить его, она выбралась из постели и, улыбаясь, обхватила себя руками, подумав, что все женщины Америки завидуют ей по праву. Если раньше у нее и были сомнения в законности их брака с Алексом, то теперь они развеялись. Двое не могут так заниматься любовью, если у них нет общего прошлого. Касси засмеялась. Если ее сердце остановится в эту самую секунду, она сможет сказать, что прожила прекрасную жизнь.

«Отличный день, чтобы умереть». Эти слова остановили ее, холодок пробежал по телу, но потом она поняла, что не произносила их вслух. Очнувшись от раздумий, она побрела в ванную и, взглянув в зеркало, коснулась пальцами распухшей нижней губы.

Лекция. Это вступительные слова к лекции, которую читал ее коллега в колумбийском университете. Касси вцепилась руками в мраморную раковину и с облегчением вздохнула, поняв, что это не знамение, а реальное воспоминание. Читался курс о культуре коренных американцев, и эта фраза — часть ритуальной молитвы, которую произносили воины племени перед тем, как бросаться в бой. Касси вспомнила, как уверяла профессора, что тот точно знает, как заинтересовать слушателей.

А интересно, чем сейчас занимается Уилл? Утро четверга — наверное, он едет на работу. Он оставил ей свой телефон. Возможно, позже она позвонит ему в участок, сообщит, что живет в настоящем замке в Малибу, и упомянет, что летит в Шотландию.

Касси почистила зубы, провела щеткой по волосам и аккуратно, тихонько положила все на полочку, чтобы не разбудить Алекса. Потом на цыпочках вернулась в спальню и села на стул в углу.

Алекс негромко храпел. Она наблюдала, как его грудь несколько раз поднялась и опустилась, потом встала, подошла к платяному шкафу в противоположном конце комнаты — там хранились все его вещи — открыла дверцу и замерла.

Шкаф Алекса был в двадцать раз аккуратнее ее собственного шкафа. На полу на деревянной подставке для обуви были выстроены кроссовки, итальянские мокасины и черные оригинальные кожаные туфли под официальный костюм. На подвесной полочке гордо лежали сложенные свитера, шерстяные с одной стороны, хлопчатобумажные — с другой. Сорочки чопорно висели на плечиках из кедра. Ящики для белья располагались в углу гардеробной, в них были аккуратно сложены шелковые мужские трусы и носки — в разных ящиках.

— Боже мой! — прошептала Касси.

Она провела пальцем по ряду рубашек, прислушиваясь к музыке постукивающих друг о друга плечиков. Она ожидала увидеть порядок, что было неудивительно при наличии в доме хорошей экономки. Однако что-то в этом шкафу превышало границы обычных требований и отдавало манией.

Свитера. Они были не только аккуратно свернуты и разделены по материалу, из которого изготовлены, но и разложены по цветам. Как радуга. Даже свитера с узорами, казалось, были распределены по основному цвету.

Ей бы засмеяться. В конечном счете, это было настолько эксцентричным, что выглядело смешным. Над этим можно было бы подшучивать.

Но вместо этого Касси почувствовала, как в уголках глаз выступили слезы. Она опустилась на колени перед рядами туфель, плача почти беззвучно, схватив с отведенного ему места свитер и прижав его ко рту, чтобы заглушить звук рыданий. Она согнулась пополам — так скрутило живот, — уверяя себя, что сходит с ума.

Вытирая лицо, Касси винила во всем стресс последних дней. Потом вернулась в ванную, закрыла дверь, открыла воду, подождала, пока та не стала настолько холодной, что заломило в запястьях, и плеснула в лицо, надеясь начать все сначала.

Несколько дней только и обсуждали, что снежную бурю, которая должна была начаться в пятницу, где-то после трех, и должна была стать бурей столетия. Синоптики советовали наполнить ванны водой, запастись батарейками и дровами, приготовить фонарики.

Касси решила, что не помешало бы, чтобы буря разразилась в воскресенье, тогда в понедельник отменили бы занятия.

Она зашла в кухню. Весь день она провела у Коннора, но обещала маме, что вернется до того, как упадет первая снежинка. Ее мама ужасно боялась снега. Она выросла в Джорджии и до переезда в Мэн после замужества никогда не видела снега. Вместо того чтобы готовиться к снежной буре — как мама Коннора, которая достала свечи и купила побольше молока, которое засунула на хранение в погреб, — Аврора Барретт с широко раскрытыми глазами сидела за кухонным столом, слушала прогнозы погоды по радио и ждала, что ее похоронят заживо.

Единственный положительный момент в северо-восточном ветре Аврора видела в том, что у нее появлялся шанс обвинить мужа во всех неудачах своей жизни. Касси выросла, точно зная, что мама ненавидит Мэн, что она не хотела сюда переезжать, не хотела быть женой булочника. Она продолжала мечтать о доме, лужайка которого тянется к речке, о решетчатой скамейке в тени вишен, о тающем южном солнце. Укрывшись в тени, Касси наблюдала, как мама ругала Бэна и постоянно вопрошала, сколько еще будут длиться эти «временные» десять долгих лет в богом забытом месте.

Чаще всего отец просто стоял, позволяя жене спустить пар. Формально вина лежала на нем: он пообещал Авроре, что, как только удастся продать булочную хоть с небольшой выгодой, они тут же вернутся в ее леса. Но булочная год от года приносила только убытки, а правда заключалась в том, что в глубине души отец и не собирался покидать Новую Англию. Пока Касси взрослела, Бэн лишь однажды дал ей толковый совет. «Прежде чем решишь, кем стать, — сказал он, — реши, где хочешь жить».

Касси отправилась спать, а снегопад так и не начался. Но утром, когда она проснулась, мир уже изменился. Белая лужайка простиралась прямо под окном ее спальни, а холмы и сугробы настолько сгладили пейзаж, что она практически перестала ориентироваться в пространстве. Касси схватила яблоко, засунула его в карман и села за стол в кухне, чтобы обуться.

Она хорошо слышала звуки ссоры, хотя родители бранились в спальне наверху.

— Продай булочную, — грозилась мама, — или я за себя не отвечаю!

Отец только фыркнул.

— На что ты можешь быть способна, чего мы еще не видели?

Касси вздрогнула, когда порыв ветра залепил снегом окно перед ней.

— Почему бы тебе просто не уехать домой?

Уехать домой? Касси замерла. Повисло продолжительное молчание, прерываемое лишь стонами и вздохами бури. Потом она услышала заключительную реплику мамы:

— Мне что-то нехорошо. Совсем нехорошо.

Последовал звук открываемого графина с бурбоном, который стоял у Авроры на туалетном столике. Чем больше она пила, тем меньше выносил ее отец. Порочный круг.

— Господи боже! — вздохнул отец и бросился вниз по лестнице.

Он был полностью одет, как и Касси, и готов встретиться лицом к лицу со снежной бурей. Он взглянул на дочь, коснулся ее щеки — почти извинение.

— Присмотри за ней, договорились, Касс? — попросил он и, не дожидаясь ответа, вышел.

Касси завязала шнурки на ботинках. Потом сварила яйцо всмятку, как любила мама, и понесла его с гренком на тарелке наверх, решив, что, если мама что-то съест, последствия будут не столь удручающими.

Когда она приоткрыла дверь, Аврора лежала поперек кровати, прикрывая глаза руками.

— Ой, Касси, — прошептала она, — милая, пожалуйста… Свет…

Касси, закрыв за собой дверь, послушно вошла в спальню и сразу почувствовала липкий, сладкий запах бурбона, который повис в углах комнаты, смешавшись со следами отцовского гнева.

Аврора мельком взглянула на поднос с завтраком, который поставила Касси, и расплакалась.

— Он тебе сказал, куда пошел? Он пошел на улицу в это… в эту снежную бурю… — Она резко махнула в сторону окна, доказывая, что права. Потом прижала руку ко лбу и потерла переносицу. — Не знаю, почему это происходит. Просто не понимаю почему.

Касси взглянула в покрасневшие мамины глаза и скомандовала:

— Вставай!

Аврора повернулась к дочери и непонимающе заморгала.

— Что-что?

— Я сказала тебе вставать.

Касси было всего десять лет, но повзрослела она уже давно. Она стянула маму с постели и принялась подавать ей одежду: водолазку, свитер, теплые носки. После секундного недоумения Аврора уступила, молча принимая все, что ей протягивала дочь.

Касси открыла входную дверь, и в дом ворвался ледяной ветер. Аврора отпрянула.

— Выходи! — скомандовала девочка. Она прыгнула в снег и улыбнулась, когда чуть не по пояс увязла в сугробе. Потом повернулась к маме. — Я не шучу.

На то, чтобы отойти от крыльца едва ли на пару метров, Авроре понадобилось целых пятнадцать минут. Она дрожала, а губы у нее стали почти фиолетовыми — она не привыкла в снегопад выходить на улицу. Ветер сорвал с Касси шапку, и она закружилась на снегу. Мать наклонилась и, как ребенок, коснулась сугроба.

Касси зачерпнула пригоршню снега и слепила аккуратный снежок.

— Мама! — крикнула она — минутное предупреждение — и бросила его что было сил.

Снежок попал Авроре в плечо. Она стояла абсолютно неподвижно, недоуменно моргая и не понимая, чем заслужила такое обращение.

Касси наклонилась и налепила кучу снежков. Она бросала их один за другим, оставляя следы у мамы на плечах, груди, ногах.

Касси никогда ничего подобного не видела. Создавалось впечатление, что мама понятия не имеет, чего от нее ждут, даже не представляет, что надо делать.

— Бросай в меня! — кричала Касси, но ее слова замерзали на ветру. — Черт возьми, бросай в меня!

Она наклонилась, на этот раз гораздо медленнее, ожидая, пока мама повторит ее движение. Аврора из-за алкоголя двигалась вяло, даже покачнулась, пытаясь выпрямиться, но все же удержала снежок. Касси молча смотрела, как мама отводит руку назад и бросает его.

Снежок угодил ей прямо в лицо. Пока Касси отплевывалась и вытирала снег с ресниц, мама уже запаслась собственным небольшим арсеналом. В слепящем белом свете глаза Авроры уже не казались такими красными, а ее тело на ледяном холоде начало двигаться более ритмично.

Уловив в завывании ветра посторонний звук, чистый и звонкий, Касси прислушалась. Мамин смех. Он становился все громче, все чище. И улыбающаяся девочка, расставив руки, кружилась на снегу, подставляя себя под легкие, сладкие удары.

Когда бы Уилл ни просыпался со сбитым в ногах одеялом, с покрытой испариной грудью, он точно знал, что опять видел тот «громовой» сон. Но подробностей он не помнил. По правде говоря, с годами, хотя он все чаще видел сны, у него все легче и легче получалось от них отмахиваться. Он вставал и принимал душ, смывая воспоминания, которые связывали его с народом сиу.

В четверг он заступал на дежурство в вечернюю смену, поэтому продолжал спать и видеть сон о громе, пока его не разбудил телефонный звонок.

— Это Фрэнсис Бин из библиотеки, — представился голос. — Мы подобрали материалы, которые вы просили.

— Я не просил никаких материалов, — пробормотал Уилл, протягивая руку, чтобы положить трубку на рычаг.

— …по антропологии.

Он расслышал эти затихающие слова и тут же снова поднес трубку к уху.

Утром в четверг в маленькой библиотеке было темно и тихо, как в могиле. Он назвал себя у стойки библиотекаря, и ему тут же передали кипу бумаг, перетянутых резинкой.

— Спасибо, — поблагодарил Уилл, проходя к столу, где он мог бы прочитать статьи Касси.

Две статьи из специализированного журнала. Третья, из «Нэшнл джиогрэфик», содержала десяток снимков знаменитого доктора Кассандры Барретт на раскопках в Танзании, где она и обнаружила руку. Уилл быстро прочел о значении находки для антропологии и пролистал до абзаца, где упоминалась сама Касси.

«Доктор Барретт — довольно молодой ученый, больше похожая на одну из студенток университета, которых она часто привозит на раскопки, чем на ведущего специалиста, — признается, что уютнее чувствует себя в полевых условиях, чем в лекционном зале».

Уилл обдумывал эти слова, глядя на снимок на первой странице, где Касси, склонившись, сметала пыль с половины длинной желтой кости. Уилл перелистал страницы и посмотрел в конец статьи: «В области, где господствуют мужчины, доктор Барретт, по всей видимости, легко станет ведущим ученым».

— Снисходительный ублюдок, — пробормотал он.

Уилл просмотрел страницу, пытаясь найти еще один снимок Касси, и, ничего не обнаружив, вернулся к началу статьи. На тридцать шестой странице журнала была фотография непосредственно самой руки, а для сравнения чуть ниже — снимок руки Касси. Еще один снимок Касси занимал оставшуюся часть страницы. Солнце было у нее за спиной, а лицо оказалось в тени — так обычно любят снимать репортеры «Нэшнл джиогрэфик». Уилл коснулся большим пальцем ее чуть вздернутого подбородка. Фотография была слишком темная, чтобы разглядеть глаза. Он многое бы отдал за то, чтобы увидеть ее глаза.

Он не мог взять в толк, как женщина, которая чувствует себя как дома в африканских лугах, может быть счастлива, когда ее преследуют папарацци. Удивлялся, как после написания статьи в научный журнал она может читать статьи в таблоиде «Инкуайрер», которые порочат героя, которого играл ее муж. Как, черт возьми, Алекс Риверс вообще познакомился с Кассандрой Барретт? Чем они занимаются по утрам в воскресенье, о чем, обнявшись, говорят по вечерам, когда никто не слышит?

Уилл оставил статьи на столе — все, за исключением странички с изображением силуэта Касси. Когда библиотекарь отвернулась к компьютеру, он сложил страницу и засунул ее в карман джинсов. Он думал о том, как пойдет с ней домой, понимая, что скоро страница потрется и потускнеет по краям и он едва ли сможет вообще разглядеть лицо Касси.

Дата добавления: 2015-08-02