Шашлык по-сенбернарски

Честное слово, я уже ничего не понимал. Какой-то загадочный человек отсыпается днем в пещере, а глубокой ночью бродит вокруг нашего дома и явно замышляет что-то недоброе. Потом он подобрал наше весло, отыскал лодку, пригнал ее на место и привязал надежным шлюпочным узлом. А затем у него появляется сообщник в виде отставного актера, который тоже пытается проникнуть на нашу, никем не охраняемую территорию. Вернее, охраняемую только безобидной новогодней хлопушкой. И что все это значит?

По-моему, Алешка, который все понял, но ничего не знает (или наоборот), тоже запутался. Ну ничего, поест шашлычка на свежем воздухе и… «распутается». Точнее — все распутает. Или еще больше запутает.

Часов в одиннадцать за нами зашел Сеня Бернар Морковкин. Он был в белой рубашке с шелковым платком на шее. И почему-то с тростью. В общем — вылитый актер.

Он постучал тростью на крыльце, вошел и сказал:

— Мне очень нравится бывать в вашем доме, Федор Матвеич. Здесь так комфортно. — Он с интересом взглянул на винтовую лестницу. — У вас и второй этаж есть. — Будто с улицы этого не видел. — А можно его посмотреть?

Матвеич пожал плечами: мол, почему бы и нет?

— Юнга, проводите гостя в рубку.

Я чуть не рассмеялся. Матвеич сказал это таким тоном, словно намекал: «Леха, погляди за ним. Как бы чего не спер».

Мы поднялись в рубку. Морковкин заахал:

— Какая прелесть. Прямо как на корабле. — Он подошел к окну. — И какой вид открывается! Просторы!

Тут он увидел пистолет на стене и ахнул так, будто из него выстрелил:

— Боже мой! Какая прелесть! Раритет! Можно его подержать?

— Можно, — хмуро разрешил Алешка, — но только осторожно.

Затаив дыхание (не от осторожности, а от восторга), Морковкин вынул пистолет из кобуры и начал им любоваться со всех сторон. Он даже нежно подышал на затвор и протер это место рукавом рубашки.

— Всю жизнь о таком мечтал! Это же легендарное оружие. Вы знаете, этот пистолет был создан в тридцатые годы прошлого века. Он прошел всю войну, потом был на вооружении милиции. А сейчас, — Морковкин опасливо огляделся и сообщил шепотом: — А сейчас таким оружием пользуются киллеры. Очень сильное и надежное оружие.

— Но вы же не киллер, — предостерег его Алешка.

— Где уж мне. — Морковкин вздохнул.

Мне даже показалось, что с сожалением. И с таким же сожалением он опустил пистолет в кобуру и застегнул ее. И стал все остальное в комнате осматривать.

— Неплохо вы тут устроились. О! Сундук старинный. — Он даже его потрогал. — Нет, не очень старинный.

— Раскладушка старинная, — сказал Алешка. — Вам не нужна?

— Она не старинная, она старая. О! Штурвал! Он настоящий? С корабля?

— С эсминца, — гордо сообщил Алешка. — Называется «Зас…» «Заспанный». Нет, перепутал: «Застенчивый».

Морковкин подошел к штурвалу, положил руки на рукоятки.

— Его нельзя трогать, — предупредил Алешка.

— Почему? — со смехом удивился актер. Но руки со штурвала убрал. — Развалится?

— Это сигнализация. Как в «Тимуре и его команде». «Позывной сигнал по форме номер один общий». Читали?

— Не только читал. Я даже этого Тимура играл в детском спектакле. Странный был мальчик.

— Очень, — согласился Алешка. — Старикам помогал, о детишках заботился. С хулиганами воевал. Ненормальный какой-то.

Каждый человек, конечно, с возрастом меняется. Я помню, когда Алешка был помладше, его любимым героем для подражания был Буратино. Алешка так мне и говорил:

— Он мне здорово нравится. Везде сует свой длинный нос. Заступается за друзей и дерется со всякими козлами.

— С козлами он не дрался, Лех.

— Ну с этими… С Карабасами, с Алисами и Базилиями всякими.

Недавно вот он прочитал книгу «Тимур и его команда». Потом он захочет стать каким-нибудь Робин Гудом. А потом Дон Кихотом. Я даже как-то папе сказал об этом. Он улыбнулся:

— Это трудный путь. — И одобрительно взглянул на Алешку. Будущий Дон Кихот в это время, высунув язык от напряжения, пытался уничтожить очередную запись в своем дневнике.

А вот Морковкин в Алешкином голосе иронии не почувствовал. Ему все-таки очень хотелось проверить штурвал — настоящий он или декоративный.

— Ну как хотите, — сказал Алешка. — Я за вас не отвечаю. Можете проверить. Вы этого достойны.

А Морковкин в этом и не сомневался. Он снова взялся за рукоятки и чуть повернул колесо. И тут же внизу раздался сердитый голос:

— Штурвал не трогать!

Морковкин аж от него отпрыгнул. Будто его током ударило.

— Вот видите, — назидательно сказал Алешка. Как непослушному ребенку. — А если вы его еще чуть-чуть повернете, то сразу же завоет на крыше сирена. И в милиции на пульте тоже что-нибудь завоет и замигает. Попробуйте, не бойтесь.

— Нет уж, — благоразумно отказался великий актер, — за ложный вызов могут наказать. А я очень законопослушный гражданин.

Тут он обратил внимание на Алешкины рисунки, которые тот прикнопил над своим рундуком.

— Это чье же творчество? — Он внимательно стал их разглядывать. — Ты рисовал, Алекс?

— Подумаешь! Я и вас могу нарисовать. Хоть левой ногой. Ваш автопортрет.

— Автопортрет мне не нужен. — Он стал говорить как-то задумчиво. — У меня моих фотографий три альбома набралось. Но одну штучку ты мне нарисуешь? В знак нашей дружбы. А вообще-то, чтоб ты знал, автопортрет — это когда художник сам себя рисует.

— А мне без разницы, чей автопортрет рисовать.

— Но все-таки? Принимаешь заказ? Гонорар обещаю.

Ответить Алешка не успел.

— Господа! — у калитки послышался знакомый голос. — Мужчины! Я вас уже заждалась! Это невозмо-о-о!..

— Матильдочка приперлась, — ласково сказал Морковкин, выглянув в круглое окно. — Проголодалась.

— Не приперлась, — строго поправил его Алешка, — а пришла.

— Я дико извиняюсь! — Актер приложил руку к сердцу. — Вырвалось непроизвольно. — И направился к лестнице.

— Осторожней спускайтесь, — предупредил его я. — Не спешите. А то там внизу можно стенку головой вышибить. Если скорость наберете.

По правде сказать, я бы с удовольствием помог ему набрать скорость. С помощью пинка. Мне ведь этот Сеня Бернар тоже сразу не понравился. А теперь он мне не понравился еще больше. Какой-то он ненастоящий. Неискренний. Впрочем, это понятно, он ведь артист. А артисты привыкли изображать те чувства, которых у них нет. Ну, наверное, только великие артисты живут чувствами своих героев. А до великого Сене очень далеко. Да теперь уже и недостижимо.

Мы спустились вниз. Тетушка Тильда стояла посреди комнаты, почему-то не сложив зонтик. Она держала его над головой, будто прикрывалась от сильного дождя или жаркого солнца.

— Сенечка! Ты уже посмотрел этот раритет-пистолет? Чуде-е-е!.. Да? А что я тебе говорила? Даже женщины понимают, что в оружии есть что-то притягательное. Оно само просится в руки. Так и хочется открыть огонь по врагам. Преле-е-е!..

Ничего себе фокус! Значит, Сенечка специально напросился посмотреть второй этаж из-за этого пистолета. Ему об этом рассказала Дама Безе, а он сделал вид, что даже не догадывался, что в доме Матвеича есть пистолет.

Мне это не понравилось. Алешке, похоже, тоже. Да и Сенечка заметно смутился. И он тут же засуетился и стал поторапливать нас на шашлычный банкет.

Вот только зачем тетушка рассказала ему о пистолете? Вообще, о таких вещах не болтают. Что ж получается? У нас еще и третий противник? В виде добродушной и легкомысленной Дамы Безе.

Мы стали собираться на банкет. Приоделись немного: я застегнул пуговицы на рубашке, Алешка подтянул проволочки на кроссовках и молнию на джинсах — она у него почему-то все время сползает.

— Готовы, Оболенские? — с улыбкой спросил Матвеич. — Вы даже похорошели. Полный вперед! Курс на шашлык!

А по дороге Алешка тихонько меня спросил:

— Дим, с автопортретом все ясно, а вот тетушка говорила про каких-то своих пинатов, кого там они пинают?

— Это выражение такое. Пенаты — боги-хранители домашнего очага, вроде как родной дом.

— Какой ты умный. Теперь и я такой. Не возражаешь?

Суетился с шашлыком Морковкин много и азартно. Артистично. Целое представление устроил. Прямо как шаман какой-то грузинский. Задымил весь тетушкин участок, расплакался, когда нарезал колечками лук, исколол все пальцы, когда нанизывал кусочки мяса на шампуры, столкнул табуретку, на которой стояла супница с маринадом. Весь маринад опрокинулся на бедного Гамлета, который терся и мурлыкал возле его ног. Хорошо, что тут же вертелся Атос, он быстренько вылизал Гамлета. Наверное, тот никогда таким чистеньким и блестящим еще не бывал.

Тетушка Тильда сидела в качалке, укрыв ноги клетчатым одеяльцем, которое она называла шотландским пледом, и восторженно наблюдала за плясками Сенечки. Она отмахивалась веером от дыма, сморкалась и кашляла. Потому что дыма все-таки было много. Будто не горели в мангале березовые полешки, а полыхал дровяной склад.

Сенечка разложил шампуры над углями и продолжил свои пляски. Он то раздувал жар в мангале большой книгой, то заливал огоньки вином из красивой бутылки, то поворачивал шампуры и все время приговаривал:

— Такой шашлык не едали даже французские короли!

— И французские королевы тоже, — серьезно добавил Алешка. — И Эйфелева башня.

Морковкин еще думал, а Матвеич уже хохотал. А тетушка Тильда мило улыбнулась и протянула:

— Прелее-е-е!.. Очарова-а-а!.. — И вдруг бодро добавила: — Супер-пупер.

Матвеич хмыкнул, Алешка разинул рот до ушей. А что говорить — его школа. Тетушка Тильда вольно или невольно, как актриса, подхватывала его словечки. И радостно их выдавала.

Один раз они даже поспорили. Алешка стал объяснять ей разницу между выражениями: «До лампочки» и «От фонаря». Тетушка его внимательно выслушала, но продолжала путаться: «Мне — от лампочки, а тебе — до фонаря»…

— Готово! — Морковкин переложил шампуры на блюдо и поставил его на столик. — В атаку! Шашлык нужно есть горячим.

Мы с Алешкой, конечно, не были большими специалистами по шашлыку. Нет, поесть шашлычка до икоты мы были мастера, но готовил его всегда папа, а мы только помогали. Правда, шашлык мы делали в лесу, над костром, нанизывая его на рябиновые прутики. Простенько все так получалось, без всяких плясок и приговорок. Но вкусненько. До сытой икоты.

А сейчас, конечно, все звезды надуются и попадают.

Но они не попадали. Даже не показались. Шашлык у Морковкина получился разный. Одни кусочки мяса остались сырыми, другие пригорели до корочек, а лучок, который колечками висел между кусочками, вообще обуглился.

Но мы, конечно, все старательно ели и приговаривали, как все изуми-и-и-тельно вкусно. Прав Алешка: такой шашлык даже железная Эйфелева башня есть не станет.

Зато тетушка Тильда была в восторге:

— Прелее-е-е!.. Изуми-и-и!.. В своей жизни я только однажды наслаждалась таким шашлыком. Не помню, в какой стране, на приеме у премьер-министра. Это было восхити-и-и!..

По Алешкиным глазам я понял, что ему до слез жалко этого премье-е-ера.

Мы с Алешкой поблагодарили за королевский шашлык и отпросились на рыбалку. Матвеич дал нам ключи, Алешка забежал в дом за удочками, мы отнесли ключи обратно и пошли на озеро.

— Правильно, Дим, — ворчал Алешка по дороге. — После такого шашлыка нужно поскорее поесть ухи, а за ухой — жареной рыбки…

— И куриный компот на третье, — усмехнулся я.

Лодка была на месте, мы отвязали ее и поплыли вдоль берега на свое любимое место. Алешка про него говорил, что оно у нас как магазин: пришли, набрали рыбки сколько надо и пошли домой.

Но тут получилось иначе. Невдалеке какой-то дядька в дюралевой лодке с мотором выбирал из воды сеть.

Завидев нас, он нам помахал и крикнул:

— Подсобите, хлопцы. А я рыбкой с вами поделюсь.

Мы, не раздумывая, подплыли к нему. Дядька был вылитый рыбак. С огромной черной бородой, в которой местами светились белые нити, в шляпе-зюйдвестке и в резиновых сапогах до пупка. Как у Окаянного Ганса.

— Я, значит, сеть выбираю, а вы, значит, рыбку из нее выпрастывайте и в лодку кидайте.

Выпрастывать рыбку было не просто. Она, видно, билась в сети и так запуталась, что мы еле-еле управлялись. Но зато здорово было — в сеть кто только не набрался: и окуни, и лещи, и подлещики, один линь, один судак и даже две щуки.

— Со щучкой осторожно, хлопцы, — все время предупреждал нас рыбак. — Тяпнуть может. А зуб у нее коварный.

Наконец мы справились с делом, и Алешка сказал:

— А сетью ловить нельзя. Вы браконьер, что ли?

Дядька не обиделся:

— Не, хлопцы, я лодочник, с того берега. Мне можно сеть ставить. Мне это дело рыбнадзор поручает. Они рыбе учет ведут. Для них отлавливаю, для счета. Держите! — И он перебросил в нашу лодку с десяток крупных окушков, двух лещей и одну щучку. — А вы кто будете?

— А мы у Матвеича гостим, — ответил я.

— Да ну? У самого полковника? — с уважением удивился Лодочник. — Тогда я вам еще подброшу, судачка. Ценная рыбка, вкусная. А вы ему кто будете? Внучки, племяши?

— Я — дядя, — хихикнул Алешка. — А Димка — дедушка.

— Во дает! — расхохотался Лодочник и блеснул сквозь бороду стальными зубами. — Как тебя звать-то?

— Алекс. А вас?

— А так и зови — Лодочник. Меня все здесь так кличут. Так что давайте дружиться. Ежели что надо — рыбки там или лодку с мотором — я запросто. Как покличете, так я уже тут. Ну, бывайте.

Лодочник пересел на корму, дернул заводной шнур мотора и умчался к своему берегу.

— Класс! — сказал Алешка. — Вот это мы с тобой наловили! И на уху, и на жаренку, и на рыбий компот хватит. И тетушке отнесем. Только ты, Дим, не проговорись про Лодочника. Давай лучше похвалимся, что это мы сами наловили.

Не проговорюсь. Еще и потому, что мне эта широкополая шляпа на бородатом Лодочнике что-то напомнила. Что-то такое туманное. В тумане, точнее. Не его ли мы тогда видели ночью на озере? Он выплыл из тумана, стоя в лодке и подгребая одним веслом, а потом снова скрылся в тумане. И почему с веслом? Хотя в такой туман, да еще ночью, под мотором не больно-то поплаваешь. Да еще в такой шляпе, чем-то похожей на капюшон.

Когда мы вернулись, Матвеич был уже дома и пил чай с хлебом. Проголодался. После королевского блюда.

— Ай да ребята! — Он даже облизнулся машинально, когда увидел наш улов. — Вятские — хватские. А я-то, старый пенек, хлеба наелся.

— Ничего, — успокоил его Алешка. — Пока обед сготовится, вы опять проголодаетесь. Отдыхайте, Федор Матвеич, работайте. А я сейчас в самую большую кастрюлю воды наберу. А Димитрий рыбку ощиплет, картошечку почистит, лучок порежет — и мы с ним уху сварим.

— И рыбный компот на третье, — буркнул я.

Федор Матвеич сел отдыхать за письменным столом, а мы сходили к тетушке Тильде, отнесли ей рыбки.

— Это преле-е-е!.. — обрадовалась она. — Это сплошной фосфор. Я после этой рыбки-и-и буду светиться в темноте, как юная фея. Алекс, Димитрий, вы молодцы! А нам всем хватит этого улова? Клев был клевый?

— Клевее не бывает, — успокоил ее Алешка.

Вернувшись домой, мы пошли на камбуз. Алешка налил воды в кастрюльку и тоже сел отдыхать — уморился, бедняга, уху варить. А я занялся готовкой под Алешкину болтовню. И я не особенно к ней прислушивался. Алешка трещал, как воробей на ветке. И раскачивался на табуретке.

— …И я даже думаю, Дим, как бы он этот пистолет у Матвеича не скрал… — При этих словах он доигрался — табуретка грохнулась, Алешка ударился попой об пол.

— Не ушибся? — спросил я, пробуя кипящую уху.

— Какие-то табуретки у Матвеича кривые. Нестойкие.

Хозяин нестойких табуреток как раз зашел на камбуз.

— А чего ты на полу? — спросил он Алешку.

— Его табуретка сбросила, — объяснил я. — Горячая такая. Как конь-скакун.

— А я вас обрадую, — сказал Матвеич. — Сережа сейчас звонил, они завтра приезжают. На два дня.

Ни фига себе! Как время летит! Мы, оказывается, уже целую неделю здесь живем.

— А завтра какое число? — спросил Алешка. — Суббота, что ли?

— Четверг после дождичка. — Я снял кастрюлю с плитки и поставил на нее сковороду.

— Что ты нас все время рыбой кормишь? — выступил Алешка. — На мне уже чешуя растет. Чешется. Во всяких местах.

— После обеда купаться пойдем, — сказал я. — С мылом.

— После обеда про Окаянного Ганса будем рассказывать, — возразил Алешка. Для него мыло — страшнее понедельника. — Да, Федор Матвеич?

Он подумал и согласился:

— Ладно. Если только наш кок на третье порадует нас куриным компотом.

Алешка завял — куриный компот даже в сказках не бывает. Но он ошибся, я уже придумал. И когда они с Матвеичем ушли в комнату, чтобы поскорее сесть за стол, я быстренько этот компот соорудил. Это очень просто. Мама нас этим компотом баловала. Берешь несколько яиц, отделяешь белок от желтка, по отдельности взбиваешь, смешиваешь, добавляешь сахар — вот вам и куриный компот. Под названием гоголь-моголь.

Алешка, с ним расправившись, облизнулся и напомнил:

— А ты еще рыбный компот обещал.

— Он был на первое — уха с косточками.

Федор Матвеич кряхтел от удовольствия и поглаживал живот. От сытости. Если он сейчас задремлет, рассказа о Гансе нам не слыхать. И я пошел на камбуз, заварить покрепче чай.

Дата добавления: 2015-08-10