Яна Дубинянская 15 страница

- Все, что придумано, уже существует. Помнишь?

- Да, это Михайль. Правильно?

- Странно, что ты помнишь.

- Продолжаешь меня подозревать?

Улыбнулся; прочертилась морщинка по яркой морозной щеке. Нет, Яр, больше не буду. Надо же хоть кому-нибудь верить.

- Тихо, - перестал улыбаться, притормозил, поднял палец вверх. - Слышишь?

Откуда-то слева, из чащи, из переплетения голых ветвей кустарника, на которых кое-где сохранились черные сморщенные ягоды, донесся, приближаясь, шум и треск, звук шагов напролом, междометия и негромкий мат. Яр развернулся всем корпусом на шум, слегка накренив коляску; девочка заворочалась, зашевелила губами, поймала, извернувшись, край одеяла в рот и сонно зачмокала.

В тот момент я смотрела на нее, а когда оглянулась, человек уже выбрался из кустов, расхристанный, красномордый, заснеженный. Провел кулаком по губам, то ли вытираясь, то ли слизывая снег. Прищурился, сказал неразборчивое.

- Тo jest zabardzo, - негромко пробормотал Яр.

Я кивнула:

- Забардзо.

Слишком. Куда уж, черт возьми, еще.

Это был Пашка.

________________________

В Министерство культуры, начальнику Управления по делам кинематографии

Докладная записка

Довожу до Вашего сведения, что ситуация с проектом режиссера и продюсера Марковой М.И. под рабочим названием «Два человека», под реализацию которого сопродюсером Марковой М.И. Губским И.Э. было получено частичное государственное финансирование в размере 50 (пятидесяти) тысяч в эквиваленте, к сожалению, является на сегодняшний момент критической.

1.Как мне стало известно в рабочем порядке, рекомендованные Управлением изменения в сценарий автором Марковой М.И. внесены не были;

2.Предподготовительный период был затянут Марковой М.И. на 2,5 (две с половиной) недели без уважительных причин, в результате чего возникла угроза здоровью членов съемочной группы (ноябрь месяц);

3.Организация съемочного процесса была проведена с многочисленными нарушениями. В частности, базовая гостиница, забронированная Марковой М.И. на весь съемочный период, не отвечает требованиям санитарно-гигиенических норм;

4.Марковой М.И. был проведен внеплановый кастинг, повлекший за собой списание в брак 14 (четырнадцати) сцен отснятого материала, а также моральную травму молодой актрисы Пелешенко Н.М. и нецелевую выплату компенсации последней из государственных средств;

5.Кандидатура новой исполнительницы главной роли, Струнской Ю.А., несовершеннолетней и не имеющей специального актерского образования, с Управлением не согласована;

6.Съемочный процесс осуществляется Марковой М.И. с неоправданной долей режиссерского давления и произвола. График рабочего дня, закрепленный трудовым законодательством, Марковой М.И. не соблюдается;

7.Обстановка в творческом коллективе нездоровая, процветают производственные конфликты вплоть до рукоприкладства, наблюдается неумеренное употребление алкогольных напитков и моральное разложение. Мои многочисленные попытки обратить внимание Марковой М.И. на данные факты не встретили адекватного понимания.

8.Психическое здоровье Марковой М.И. под вопросом, что подтверждают многочисленные факты (перечень прилагается).

Прошу Вас принять меры.

* * *

Пашка матерился длинно и изобретательно, особенно когда выяснилось, что отогревать его я собираюсь чаем с травами, за отсутствием прочих вариантов. Хотя кто его знает, может быть, у старухи Иллэ и припрятано где-то что-нибудь покрепче. Но не искать же, в самом деле, ради какого-то Пашки, козла, неизвестно откуда и слишком уж, как ни парадоксально, вовремя свалившегося на мою голову.

Яр морщился, но молчал. Обдумывал. Яр, появлением Пашки нивелированный с роли моего единственного мужчины и друга - или даже возможного автора всего происходящего – до позиции отдельного элемента, очередного этапа, янтарной бусины с кусочком прошлого внутри, нанизанной на общую нить. Которую так и не ясно, кто держит в руках.

Не Пашка, это уж точно.

Но и Пашка может что-то знать.

- Рассказывай, как ты сюда попал. Быстро.

- Я? Маринка, ты смеешься?! Я в город шел с базы, свернул не туда, заблудился, блин!.. - незаконченная тирада взмахнула длинным непечатным хвостом. - Уже думал, замерзну тут нахрен. Ты-то здесь откуда?

- Я тут живу. И в первый раз слышу про какую-то базу.

- Лыжная база в лесу. Нормальная, кстати, и недорого. Поддубовая-3 - скажи, прикольное название? Вроде секретного города.

Я коротко переглянулась с Яром; хотя толку теперь с ним переглядываться. Яр допил чай, отодвинул чашку на середину стола и спросил:

- Ну и где твои лыжи?

Пашка вытаращился удивленно:

- Какие лыжи? Я же в город шел! Посмотреть на цивилизацию, в баре посидеть. Как ты себе представляешь: заваливается мужик в бар в лыжах?

Расхохотался во всю ширь прокуренных, но крепких пока зубов. Пашка. Я вдруг заметила, что он, оказывается, сильно сдал: обрюзгший, красные прожилки на дряблых щеках и в белках мутноватых глаз. И черт его знает, произошло ли это за последние пару месяцев – или он уже много лет выглядел все хуже и хуже, а я не замечала, упорно видела перед собой того парня с операторского, за которого двадцать с чем-то лет назад по дружбе выскочила замуж да так и не расставалась толком с тех пор.

И не то чтобы я так уж сильно ценила его профессионализм, никогда не был Пашка выдающимся кинооператором, да и просто хорошим, если руку на сердце, тоже. О его надежности, каковой я много лет сама себе объясняла наше затянувшееся сотрудничество, после тех Пашкиных показаний, после сдачи рабочих материалов «Морды» речь уже, конечно, не шла... и все равно. Ничего мы не могли с этим поделать. Мы попросту слиплись, увязли друг в друге, как глупые мушки в янтаре. Никогда я не любила янтаря, он и не камень вовсе. Не уверена, что ему найдется место в моем саду.

- А вообще я с тебя тащусь, Маринка, - Пашка сунул в рот горсть орехов, заработал челюстями. - Допрашиваешь, как если бы это я смылся с концами, бросив группу куковать в жуткой глухой дыре. Ты не представляешь, что там было. Какой кипеж поднялся, когда все доперли...

Засмеялся довольно. Ему явно приятно было об этом вспоминать. А мне – любопытно послушать.

- Расскажи.

Заметила краем глаза, как нахмурился Яр. Ему не был ни приятно, ни любопытно. В моей противоестественной, но прочной связке с Пашкой ему не оставалось ни малейшего места. Иностранец, чужой, лишний; ничего, пускай послушает тоже.

- Интересно, да? Я думаю, почти как на своих похоронах побывать. Ну, сначала все друг друга спрашивали, кто тебя видел. Самое смешное, что находились такие, долго, аж до следующего вечера... ты же пятнадцатого смылась, я правильно помню?

- Не знаю, я не помню вообще.

- Точно-точно, я потом вычислил задним числом. Семнадцатого начали конкретно нервничать: съемок нет, из Министерства названивают, в гостинице кончилась бронь, выселяют, а транспорта нет. Короче, восемнадцатого приехал Эдуардыч. И только тогда до народа дошло, что ты... ну, совсем. Да, перед тем еще Толик с Петровичем опять подрались, Петрович в реанимацию загремел. Бабы друг другу морды попортили, ну, то так, дело житейское. Мальский, естественно, телеги катал километрами, не знаю даже, куда он их все потом пораспихивал. Смешно было, Маринка, зря ты там где-нибудь поблизости не спряталась, обхохоталась бы. Ну, потом Эдуардыч как-то все разрулил, вывезли нас оттуда, разогнали по домам, а бабло до сих пор обещают, - Пашка снова захихикал, действительно, что может быть смешнее. И вдруг посерьезнел резко, словно сменился план на раскадровке. - Да, ты, наверное, не в курсе. В последний день твоя девочка пропала.

Вскинул голову Яр. Я напряглась изнутри, чувствуя, что вот оно, наконец, проявляет себя, проглядывает на свет – червоточина, черное вкрапление внутри медового янтаря, маленькая мушка, вечность назад принесенная в жертву его будущей уникальности и ценности – а этого нельзя, нельзя никогда, и лучше не слышать:

- Какая девочка?

- Ну, твоя, балетная. Юлька.

- Как пропала?! - вступил Яр, и Пашка перевел на него взгляд недоуменно, а затем на его лице зримо отобразилась выстроенная в мыслях логическая цепочка с балетом, кивнул понимающе:

- Да примерно так же, как и Маринка. Все вещи остались в номере, а ее нет нигде, и уже автобусам отходить... Потом заявили, конечно, в милицию. Вроде бы ее видели какие-то свидетели где-то на вокзале. Но, короче, так и не нашли, - обернулся ко мне. - Как и тебя, кстати.

Я повернула голову:

- Она же тебе звонила, Яр.

Он повторил без интонации, отзвуком, эхом:

- Звонила.

Прикрыл глаза, шевельнул губами, вспоминая, прикидывая. Посмотрел в упор:

- Шестнадцатого. А потом я, когда приехал, не смог ей дозвониться. И... не придал значения. Я искал тебя.

И стало очень тихо. Надо было принять, понять, осмыслить. Юля, единственная, кто имел хоть какое-то значение там, в отброшенном за ненадобностью мире за границей заколдованного леса, зимы, станции Поддубовой-5. Моя осознанная и признанная вина перед ней, девочкой, которая светилась, – оказавшаяся в разы более страшной и непоправимой, чем я думала. И уже поздно куда-то бежать, что-то делать, даже если б я и могла; слишком давно, древняя сосновая смола застыла в неизменную каменную данность, и придется с этим жить дальше.

Теперь понятно, зачем он тут оказался, Пашка. Видимо, я должна была узнать именно от него: роли расписаны четко, поворотные пункты точно расставлены по ключевым сценам. И Яр тоже узнал от Пашки, только что – чем и доказал свою непричастность к авторству этой постановки. Ну что ж. Посмотрим, кто здесь появится следующим. Что будет дальше. Надо же, а я еще сомневалась, произойдет ли хоть что-нибудь.

А маленькая давно не подавала голоса, вспомнила я со внезапной паникой, как о невыключенном утюге, тоже мне, ситуативная мать; черт, а если она уже надрывается черт-те сколько?! - а я сижу тут на кухне, пью чай, треплюсь и не слышу... Набросила на плечи гардус, кивнула, ничего не объясняя, Пашке с Яром, вышла в зимнюю вечернюю мглу, в несколько скрипов по снегу проскочила к себе. Не спишь?

Она не спала и не плакала, сидела в лодочке-колыбели, как рыбак в штиль, и сосредоточенно вертела в пальчиках свою любимую игрушку - яшмовый кулон, я и не помнила, когда именно сняла его и повесила на край колыбели. На кожаной оправе давно вилось по кругу дополнительное тиснение от четырех новеньких острых зубов. Подняла головку, улыбнулась, что-то сказала весело и беззаботно.

Я взяла ее на руки, завернула в одеяло – нечего возиться с комбинезоном, тут два шага всего. Интересно, кстати, где мы размещаем Пашку – тоже у Отса, рядом с коллекцией? Да ну, что за чушь, не собирается же и он здесь навеки поселиться. Взбежала по крыльцу, мимолетно вспомнив старуху Иллэ: так странно, казалась вечной, а теперь уже, наверное, больше никогда сюда не вернется. Вошла на кухню, и Пашка с Яром синхронно подняли головы навстречу.

- Проснулась? - риторически спросил Яр.

Пашка не спросил ничего. Смотрел на маленькую, не отрываясь, как будто видел впервые; а впрочем, он действительно ее впервые и видел, что он мог разглядеть в глубине плетеного сооружения на полозьях, меньше всего похожего на детскую коляску – заблудившийся, полузамерзший, деморализованный?.. и потом, это же Пашка. До него всегда медленно доходили самые очевидные вещи.

- Маринка, - наконец выговорил он.

Это слово прозвучало не то обвинением, не то укором, не то краткой историей жизни с полным комплектом воспоминаний и длинных взаимных счетов. Чем угодно, только не моим простым и обычным, по сути, именем.

____________________________________________________________________

Янтарь – смола ископаемой сосны эпохи мела и эоцена, очень давно, как раз когда вымерли динозавры. Название литовское, окраска от золотистой и медовой до красновато-коричневой. Еще бывает белый (костяной), черный, слоистый, облачный, пенистый. Блестящий или реже матовый, и часто с инклюзами – включениями растений, пауков, клещей, насекомых.

Его можно растворить в спирте или ацетоне, можно поджечь в пламени свечи, и пускай себе горит со всеми своими инклюзами, а мы вдохнем напоследок аромат смолы и ни о чем не будем жалеть. А если потереть, потревожить, то возникнет электрический разряд, затрещит, заискрит, ударит током... не больно. Чтобы по-настоящему больно – это не к янтарю.

Ну, где ты там застрял? Долго еще собрался разглядывать в лупу этих несчастных мошек? Им все равно ничем уже не поможешь. Летим.

У меня тут есть кое-что поинтереснее янтаря.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ФЛЮОРИТ

- Так давай снимем. Эдуардыч найдет бабло...

- Смеешься?

- Почему? Эдуардыч тебе и не такое прощал. Он же знает, что ты крейзи, как все гении.

- Сам ты крейзи.

- Дык с кем поведешься.

Пашка довольно расхохотался; доносившийся из-за двух ставен и одного стекла звук усилился, и я почти физически почувствовала, как напрягается Яр, как щелкает пультом, прибавляя громкость на видеоплейере. Яр, которого мало что в мире могло вывести из себя. И это тоже не могло – но он уже начинал нервничать, рано, слишком рано. Тем более что нельзя было предвидеть хотя бы с минимальной точностью, как надолго все оно затянется. И во что выльется в конце концов.

Потому что ночью ко мне приходил Пашка, и мы, конечно, переспали, и нам было, кажется, хорошо – черт, я ничего не помнила точно, я же спала, я так до конца и не проснулась, и в какой-то момент – приснившийся, настоящий? - вроде бы даже усомнилась: а может, и не он, может, Яр?.. и поразилась жуткому равнодушию этой мысли. А затем заплакала девочка, потому он, наверное, и не остался; едва одевшись, бежал во тьму, в мороз, и я не удивилась бы, если б к утру его уже не было здесь вообще.

Но Пашка был. Не знаю, где именно он переночевал, но с утра, когда я выскочила в зимнюю кухню нагреть воды для молочной смеси, он уже вовсю хозяйничал там, варил кофе, заглядывал во все кастрюли, баночки и коробки, пробовал на палец что-то тягучее, нюхал щепотки трав. И мы как-то сразу, без неловких пауз, вступили в легкую, ни к чему не обязывающую болтовню, позавтракали вдвоем, потом переместились ко мне, и маленькая тянулась за дразнящей Пашкиной пятерней, похожей на шевелящегося спрута, и смеялась вместе с нами – а потом я взяла да и рассказала ему про сценарий. И Пашка тут же предложил: давай снимем. Он всегда вызывался работать со мной сразу, по первой задумке, на этапе неоформленной еще идеи, уж точно до того, как читал сценарий.

Я болтала с ним, и наползало странное, обманчивое ощущение, будто мир, наконец, разомкнулся. Что где-то там, за пределами некоего радиуса, очерченного вечной зимой и кружевным заколдованным лесом, по-прежнему идет жизнь, клубятся интересные события, там даже снимают кино! – веселая работа для легких на подъем рисковых людей. Было что обсудить, распланировать, задумать - а там рвануть и попытаться. Как будто и не было ничего. Никаких загадок, никаких несообразностей и чуждых закономерностей искаженного и замкнутого мира станции Поддубовой-5, потерявшей актуальность и силу, потому что я уже написала сценарий. И почти собрала воедино свой будущий сад камней.

Но совсем рядом, за окном, во флигеле Отса, то и дело нервно подкручивая громкость, смотрел кино Яр. Не должен он смотреть сейчас кино, с чего это вдруг, мало ли существует занятий, более подходящих моменту; да его вообще не должно сейчас здесь быть, разве для этого не существует массы более подходящих мест?.. Но он был, они находились здесь оба, на общей, слишком тесной для них территории, и ничем хорошим это кончиться по определению не могло.

Маленькая подтянулась, взялась обеими ручками за край колыбели и резким, уже привычным усилием продемонстрировала свой главный на нынешний момент фокус, не побитый пока рекорд, последнее достижение. Пашка придержал ногой накренившуюся колыбель. Малышка стояла – такая взрослая, розовощекая, гордая собой.

- Классная девка, - сказал Пашка, и в голосе его отчетливо прозвучала смесь зависти и ностальгии. - Ты молодец, Маринка. Я всегда знал.

Протянул руку, и маленькая, изловчившись, схватила его за палец, не пошатнувшись на крепких широко расставленных ножках.

_________________________

А почему именно мы должны были ее искать? Она забрала документы, подписала обходной лист. Хотя у нее задолженность осталась по библиотеке, две книги, «Краткая история танца» и Мопассан – кстати, вы не в курсе, может, их нашли в ее вещах? А то ведь знаете как оно сейчас, фонды практически не пополняются...

Хорошая девочка, да. Нам всем очень жаль. Мы так за нее радовались! Мы всегда очень рады, когда кому-нибудь из учениц выпадает шанс, ведь с трудоустройством по нашей профессии всегда тяжело, особенно если вдруг без блата. Потому и приветствуем участие во всяких творческих конкурсах, кастингах, отборах для работы за границей. В прошлом году Юленька чуть было не прошла кастинг в популярное ревю. А помните телешоу «Магия танца» на первом канале? Ну да, уже давно, лет десять назад, но ведь вся страна смотрела! Так вот, Олечка Бойченко – это она в журнале «Elle», видите? – тоже наша девочка. Конечно, теперь ее подзабыли, но у нее и сейчас очень много приглашений в разные проекты, в ночные клубы, на всякие корпоративные праздники!.. И другие девочки понимают, что им есть куда расти. Они у нас все очень дружат между собой! Всем училищем праздновали, когда Юленьку пригласили сниматься в кино. Кто ж мог подумать, какой ужас, прости Господи...

Знаете, а ведь она мне сразу не понравилась. Та режиссерша, как ее, говорите? - да, Маркова Марина. Черная, страшная, на людей кидалась чуть что. Ну да, иногда девочки подшучивают друг над другом, ну, прицепят что-нибудь к платью, ну, подложат битого стекла в пуанты... они же совсем дети еще. Но как эта жуткая женщина на них вызверилась тогда!.. И знаете что я думаю? Это она подговорила Юленьку забрать документы. Юле же два года еще оставалось, училась хорошо, шла на золотой аттестат. Но вы же сами понимаете – кино. Все девочки хотят быть кинозвездами, Господи прости...

А вы уверены? Вы точно знаете, что она, эта Марина, правда из кино? А то у нас тут разное говорят. Она ведь тоже, я слышала, пропала, как и наша Юленька... не дай Бог.

Зачем в отделение? Я уже вам все рассказала, что знала. Причем тут вообще наше учебное заведение, хотела бы я знать? Мы меньше всего хотели бы фигурировать... Наша Аннинка, Анненское хореографическое училище, между прочим, древнейшее в стране, у нас традиции! Мы даем девочкам творческую профессию, открываем перед ними широкую дорогу!

Вы бы лучше разобрались как следует с этой, как ее, якобы из кино...

* * *

У Пашки все оказалось просто. Прозвонить справочную на предмет расписания поездов, оформить заказ на остановку по требованию (он клялся, что на железной дороге с незапамятных времен существует такая услуга), собрать вещи и в нужный момент быть на станции, делов-то. Я слушала, кивала и постепенно проникалась тем, что он прав. В конце концов, я не могла уехать отсюда только потому, что осталась одна с маленькой. А теперь, когда со мной, черт возьми, сразу двое мужчин, помощников и носильщиков – почему бы и нет?

Вырваться, наконец, из этого странного места, со станции Поддубовой-5, потому что сколько можно?! Вернуться, поразить всех наповал своим возвращением и воскрешением еще вернее, чем исчезновением и давно всеми признанной гибелью. А там, поймав момент массового поражения и ступора, всех построить, нагнуть, запрячь, заставить работать в едином механизме. Запустить и снять фильм. Тем более что все уже придумано.

Возможно, так и было задумано с самого начала. Но мне надоело разгадывать чужие ребусы. Будем считать, что в данном случае совпали цели и желания. Мои с неизвестно чьими.

Пашка завеялся куда-то – договариваться, звонить, а может, и так, в туалет. Я добыла из-под лежанки парижскую сумку – когда он был, если был вообще, этот Париж? - сплющенную в длинный блин за ненадобностью пятого измерения. Положила в отдельный карман маленький белый ноутбук. По-хорошему, перед редактурой сценарий надо распечатать, увидеть на бумаге. Да, на первом же встреченном принтере. Так, что у нас еще из необходимых вещей?

Маленькая наблюдала за моими сборами медленными движениями черных глаз из-под периодически смыкающихся век. Она хотела спать, она уже засыпала. В это время мы с ней обычно выходили на прогулку.

За спиной скрипнула створка, впуская высокую и широкую, как дверной проем, струю холодного воздуха. Как будто непонятно. что здесь ребенок, что дверь нужно прикрывать за собой, едва проскользнув внутрь, какой же ты, Пашка, все-таки козел!..

Гневно обернулась навстречу.

- Ты не идешь гулять? - спросил Яр.

- Дверь закрой!

Выкрикнула заготовленное по инерции, тем более что какая разница, кто из них. Яр спохватился, аккуратно прикрыл створку. Малышка вздрогнула от моего крика и снова опустила полупрозрачные веки, похожие на блюдца из мутного стекла.

Он подошел ко мне, по дороге споткнулся о распластанную сумку, посмотрел на нее недоуменно, словно припоминая, что же это такое может быть. Перевел глаза на засыпающую девочку, затем в угол под ставнями, где стояла картина Михайля; мой взгляд следовал за его, след в след, словно по тропе, прокладываемой через минное поле. И тем более неожиданно и внезапно они пересеклись, встретились.

- Ты уезжаешь? - коротко спросил Яр. - С ним?

- Перестань нести ерунду. Мы все вместе уезжаем. Или ты собирался так здесь и жить, на этой Поддубовой-5?

- Я ничего не собирался.

- Вот именно! - я заводилась, и это было странно, Яр никогда меня не доводил, он всегда, наоборот, не давал захлестнуть и пробить. - Ты сидишь и тупо смотришь кино, как будто тебя ничего не интересует. А надо что-то делать! Я прожила в этом кошмаре три месяца и не свихнулась, но я не могу больше!..

Яр должен был что-нибудь сказать. Например, он мог бы отпустить какую-то польскую шуточку, это срабатывало безотказно, ведь вообще он очень редко говорил при мне по-польски, сознательно сводя к минимуму свой иностранный шарм, имманентное и незаслуженное мужское преимущество. Или просто улыбнуться, заглянуть в глаза, провести ладонью по щеке, как он всегда умел. Мог бы, должен был – но молчал, не трогался с места, и я не понимала, я отказывалась понимать!.. и заводилась еще больше, набирала обороты, при этом четко, будто под ярким зимним солнцем, осознавая: все равно не пробьет. Фальшивка, обманка, холостые обороты – на изнеможение. Почему он молчит? Почему не делает ничего?!

Он шагнул вперед и толкнул меня в грудь – резко, сильно, зло, непостижимо – и я не удержалась на ногах, растянулась поперек лежанки, больно стукнувшись спиной о ее край, и, стиснув зубы, сдержала вскрик, потому что маленькая же, и вскинула глаза с гремучей смесью гнева и изумления. И взгляду не хватило пространства, взлетной полосы для разгона. Потому что Яр уже был слишком, слишком близко. Уже нависал вплотную, опершись на локоть, уже расстегивал грубым и точным движением молнию на моих джинсах, и я тоже рванулась к его поясу; почему-то в кино герои при спонтанном сексе прежде всего избавляются от верха одежды, да кому он мешает на самом деле, верх, вот черт, застежка на ремне, как ее там, щелк, быстрее, быстрее...

Что-то ритмично стучало там, за окном, наверное, ставня, я же разбила тогда стекло, и Яр тоже разбил, теперь во флигеле сквозняк, продувает из конца в конец... Стучало все сильнее, все настойчивее, и на стук наложился свист, громкий, пронзительный, переходящий в завывание, страшный голос холодного зимнего ветра. Жарко, стянуть свитер через голову, отбросить в сторону, неизвестно куда, быстрее, слышишь, еще быстрее!..

Прижалась, приникла, прилипла к нему. Мне все еще было жарко, но Яр уже нащупал на полу и подтянул до груди лоскутное одеяло. Тут и распахнулась дверь, впуская ледяной ветер, клубы мелких снежинок и Пашку в расстегнутой куртке и с непокрытой головой, тяжело переводящего дыхание.

- Ну слава богу, - выдохнул он после естественной паузы: и насмешливо, и с облегчением. - Я уже думал, вы в лес пошли. Видали, что делается?

Я завернулась в край одеяла и приподнялась к окну. Увидела неясную белую муть. Кивнула Пашке:

- Ничего себе.

_______________________

Вот эта комната, мадемуазель. Окна выходят на Сену, здесь настоящий старый Париж, не с открыток для туристов, а истинный, для тех, кто умеет ценить. С кинофестивалем в те годы работала Мариз, моя давняя подруга, и она всегда селила участников в нашей гостинице. Большинство не ценило, нет. Особенно из стран бывшего соцлагеря, Восточная Европа, я имею в виду, про русских вообще молчу. Эти люди понимают только деньги, пьянку и гламур. Потому у них и кино такое. Не принимайте на свой счет, мадемуазель, в вас-то чувствуется порода. Готова поспорить, ваша прабабушка была графиня, из эмигрантов... нет? В таком случае... О да, русский балет! Я должна была догадаться.

Окна мы сменили два года назад. Раньше были обычные рамы, не металлопластик, и над ними полосатые маркизы, очень стильные, вы можете посмотреть на фотографиях внизу. Лично я была за то, чтобы заказать новые по тем же эскизам, но хозяин решил иначе. Все должно меняться, жизнь не стоит на месте. Но тогда маркизы еще были, и она любила сидеть в их тени одна, облокотившись на подоконник, когда все другие пьянствовали в номерах. Удивительная женщина. Она понимала Париж, понимала настоящее. Как ее звали, напомните?.. Марина, да, конечно, Марина.

Однажды она сказала мне: Валери, вы в вашей стране умеете так красиво, так спокойно, так правильно жить. И при этом ваши режиссеры снимают великое кино. Ей было трудно соединить в уме, как такое возможно. У вас великое получается только на сопротивлении, на пределе, на грани, когда жить уже нельзя, и все равно никто не ценит сразу.

Она очень устала, эта женщина, Марина. Она хотела успеха, славы, признания, хотела любви. Но всего этого нельзя хотеть, оно приходит только само, когда не ожидаешь. Она спугнула свой успех и свою любовь. Я все видела, я всегда вижу все, что происходит в нашей гостинице. Хозяин говорит мне: Валери, вы – ее душа. Мой сын хочет, чтобы я бросила работу здесь, уехала к нему, на Лазурный берег. Но разве это возможно?

В тот день у них был показ, она привезла свой фильм, не помню, какое-то короткое название. Женщина-режиссер – это всегда нервы, всегда борьба амбиций с подчиненными мужчинами, куда гармоничнее, когда он – режиссер, а она – актриса. Был мужчина, который находил ей деньги на кино, организовал ей эту поездку... промоутер, продюсер, как у вас говорят? Она его ненавидела. Он хотел сделать ее звездой и заработать на ней, а она не хотела и не могла зависеть от мужчины, которого не любила.

Так вот, на показ они поехали вместе. Вернее, поехала вся группа, но другие сразу вернулись отмечать в номере у их кинооператора, веселого парня, у них с Мариной явно что-то было, общее прошлое, но оно уже не имело значения. А они двое остались на торжественный банкет, Марина и ее продюсер. На таких банкетах, насколько я знаю, происходит все самое важное: завязываются профессиональные знакомства, связи, договора на будущее. Но она возвратилась в гостиницу. Очень рано, еще засветло. И я поняла, что это ее провал.

Не картины, картина прошла на приличном уровне для новичка, я не могу судить сама, но мне так сказала Мариз, а она понимает. Но то был провал Марины лично, потому что она отказалась принять правила, а у нас так нельзя. Это у вас можно добиться желаемого только тогда, когда не признаешь никаких правил, и она привыкла. А он очень злился потом, тот мужчина. Он много в нее вложил и хотел, чтобы она была шелковая. Но дело даже не в этом: она унизила его. Показала, что без нее он здесь ничто. Никому он не был интересен там, на банкете, один. Я думаю, он не простил. Если они дальше работали вместе, он, видимо, ждал случая, чтобы вернуть ей то унижение. Разве я не права?

А она перечеркнула себе все, во всяком случае, здесь, в Париже. Наша гостиница еще несколько лет принимала кинофестиваль, но Марины больше не было и быть не могло. Жаль. Она необыкновенная женщина... Очень красивая, как парижанка. Она не красила седину, это так смело. Ей шло.

Да, я знаю, почему она тогда вернулась. Но, мадемуазель, если б я не умела хранить такие тайны, хозяин давно выписал бы мне расчет, а не называл душой гостиницы. Но вы мне нравитесь, и я помогу вам. Идемте.

Разрешите представить: мсье Висберг, наш постоянный гость, вот уже много лет верный нашей гостинице. Мадемуазель Юлия, балерина и писательница, она впервые в Париже. По-моему, у вас есть общие знакомые, вам будет о чем побеседовать, а я оставляю вас, с вашего разрешения. Утром подать вам кофе в номер как всегда, мсье Висберг?

* * *

- Нифига себе как завывает, - сказал Пашка.

Яр промолчал. Завывало и вправду запредельно, жутковатой музыкальной пьесой с вариациями: вверх, вниз, и еще раз, и еще, и длинная пронзительная нота, и неожиданная шуршащая пауза, а потом опять воющие, визжащие качели, туда-сюда, туда-сюда... В паузах было слышно, как мягко бьются в окно снежинки, словно батальоны бабочек бросались в заведомо бессмысленную атаку на стекло. На подоконнике уже намело снежный валик высотой в пол-окна. За всю зиму здесь ни разу не было такой метели.

Дата добавления: 2015-08-10