Письмо I

Маг

		«Дух дышит, где хочет, и; голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа». Ин. 3:8
	«В эту счастливую ночь В глубокой тайне, ничьим недоступный взорам, Погруженный во мрак и безмолвие, Не нуждаясь в ином путеводном свете, Храню я то, что горит в моем сердце». Сан Хуан де ла Крус «Песнопения души»

Дорогой неизвестный друг,
Слова Христа, которые я процитировал, послужили мне ключом к пониманию Первого Старшего[1] Аркана Таро, именуемого «Маг», который сам, в свою очередь, является своеобразным ключом к остальным Старшим Арканам. Поэтому я и воспользовался в качестве эпиграфа к этому письму цитатой из Писания. Затем мною приведены строки из «Песнопений души» Сан Хуана де ла Крус (67: р. 29)[2], поскольку они, на мой взгляд, пробуждают те ее глубины, которые затрагиваются при обращении к Первому, ключевому Аркану. Ибо Старшие Арканы — это подлинные символы, т. е. с ними связано «магическое, ментальное, психическое и нравственное воздействие», рождающее именно те новые понятия, идеи, чувства и стремления, которые требуются при деятельности более глубокой,.нежели просто исследование и интеллектуальное постижение. Чтобы приблизиться к ним, необходимо поэтому состояние не только глубокого, но и последовательно углубляемого созерцания. Ведь именно потаеннейшие глубины души приходят в движение и приносят плоды при медитации на Арканах Таро. Значит, необходима та самая «ночь», о которой говорит Сан Хуан де ла Крус, — «ночь», где можно было бы уединиться «в тайне», в которую неизбежно погружаешься всякий раз при медитации на этих символах. Такого рода деятельность, всего более подходящая затворникам, всегда должна вершиться в уединении.
Старшие Арканы Таро — это не аллегории и не какие-либо «секреты» или «тайны», поскольку аллегории суть не что иное, как всего лишь образные представления абстрактных понятий, а тайны — это лишь определенные факты, действия, разновидности того или иного учения или соответствующей практики, которые кто-либо удерживает при себе из личных соображений, чтобы ими не воспользовались другие — те, кому он не желает их открывать. Старшие Арканы Таро — это символы в подлинном смысле слова. В каждом из них скрыт особый смысл, который открывается в зависимости от глубины медитации. То, что они открывают, нельзя назвать тайнами, т. е. чем-либо, что при желании можно утаить; это именно арканы — нечто совершенно иное. Аркан есть то, без знания чего невозможна сколько-нибудь плодотворная деятельность в той или иной сфере духовной жизни; то, что должно деятельно присутствовать в нашем сознании — и даже подсознании, — чтобы раскрыть в нас дар свершения открытий, рождения новых идей, воплощения новых художественных образов. Словом, от Арканов зависит плодотворность нашего творчества в любой области духовной жизни. Аркан — это тот «фермент» или «энзим», наличие которого стимулирует духовную и психическую жизнь человека. Именно символы являются носителями этих «ферментов» или «энзимов» и взаимодействуют с ними, если к этому взаимодействию подготовлен сам склад ума и уровень нравственности того, кто их воспринимает, т. е. если он «нищий духом» и не страдает самым опасным духовным недугом — самодовольством.
В свою очередь, как аркан —нечто высшее по сравнению с секретом или тайной, так и мистерия, или таинство, — нечто высшее по сравнению с арканом. Таинство — не только «стимулирующий фермент»: это духовное событие, по своей важности сравнимое разве лишь с физическим рождением или смертью; это изменение духовных и психических побуждений в целом, полная перемена сферы[3] сознания. Семь таинств Церкви суть семь цветов радуги, в которых преломляется белое сияние одной-единственной Тайны, главнейшего Таинства, известного как Второе Рождение, о котором в ночной беседе-посвящении Христос говорил Никодиму (см. эпиграф). Именно это христиане-герметисты подразумевают под Великим Посвящением.
Разумеется, в таком «посвящении» (initiatio), если под ним понимать Тайну Второго Рождения (которое и есть Великое Таинство), никто никого не посвящает. Оно приходит свыше и обладает протяженностью и удельным весом вечности, где и пребывает «Инициатор», — здесь же, в дольнем, можно встретить лишь соучеников, товарищей по посвящению, которые узнают друг друга по тому, что «имеют любовь между собою» (Ин. 13: 34—35). В сущности, нет никаких «учителей»; есть лишь один-единственный Учитель; именно Он — подлинный, единственный Посвящающий. Конечно, всегда найдутся учителя, которые преподают каждый собственное учение, сообщая в процессе посвящения те или иные тайны, секреты, которые им известны, тем, кто и становятся таким образом «посвященными»; но все это не имеет ничего общего с Таинством Великого Посвящения.
Поэтому в христианском герметизме, — в той его части, где речь идет о конкретном человеке, — никто никого не посвящает. Среди христиан-герметистов никто не претендует на титул и функции «инициатора» или «учителя» — ибо все являются соучениками, и каждый в каком-то смысле учитель и ученик других. Именно об этом говорит пример Св. Антония Великого:
«Ревнителям же добродетели, к которым ходил, он искренно подчинялся и в каждом изучал, чем особенно преимуществовал он в тщательности и в подвиге: в одном наблюдал его приветливость, в другом неутомимость в молитвах; в ином замечал его безгневие, в другом человеколюбие; в одном обращал внимание на его неусыпность, в другом на его любовь к учению; кому удивлялся за его терпение, а кому за посты и возлежания на голой земле; не оставлял без наблюдения и кротости одного и великодушия другого; во всех же обращал внимание на благочестивую веру во Христа и на любовь друг к другу. Так, с обильным приобретением, возвращался на место своего подвижничества, сам в себе сочетавая воедино, что заимствовал у каждого, и стараясь в себе одном явить преимущества всех» (6: гл. 4, с. 7).
Совершенно сходным образом должен относиться христианин-герметист к традиционным знаниям и наукам — естественным, историческим, филологическим, символоведческим, теологическим, философским; такое отношение составляет, в сущности, обучение самому искусству учиться.
И в этом смысле как раз Старшие Арканы Таро побуждают нас учиться и служат проводником в этом обучении, поскольку являются завершенной, целостной и неоценимой школой медитации, исследований и духовных устремлений, несравненной школой искусства учиться.
Таким образом, христианский герметизм — это отнюдь не какой-либо соперник религии или официальной науки. Заблуждаются те, кто видят в нем «истинную религию», «истинную философию» или «истинную науку». Христиане-герметисты — не учителя, но слуги. Они не претендуют (что было бы по меньшей мере ребячеством) на какое-либо преимущество над священными чувствами искренно верующих, или над плодами достойных восхищения усилий ученых, или над произведениями гениальных творцов. Нелепо полагать, что герметисты, скажем, скрывают от профанов тайны предстоящих научных открытий. Они, например, как и никто на сегодняшний день, не знают эффективного лекарства от рака. Более того, они были бы чудовищами, если бы, владея секретом средства против этого бича рода человеческого, не обнародовали его. Такое средство им неизвестно, и они первыми признают исключительную заслугу того благодетеля человечества, того спасителя, который это средство изобретет.
Столь же несомненны для христиан-герметистов величие и заслуга Франциска Ассизского и многих других, исповедующих так называемую «экзотерическую», «общедоступную» религию. Более того, в их понимании каждый искренно верующий потенциально является Франциском Ассизским. Священнослужители, люди науки и искусства во многом их превосходят. Герметисты это прекрасно осознают и не тешат себя убеждением, что их удел более возвышен, вера — глубже, знание — более совершенно или что они в чем-либо более компетентны. Они ни от кого не скрывают свою религию, свою науку и своё искусство, со временем долженствующие якобы заменить общеизвестные религию, науку и искусство — прошлого или настоящего. То, чем они обладают, не связано с каким-либо преимуществом или объективным превосходством над той религией, наукой и искусством, которые известны человечеству; достояние герметистов — лишь единая душа религий, науки и искусства. В чем же состоит миссия сохранения этой «единой души»? На этот вопрос я отвечу следующим конкретным примером.
Вам, я думаю, небезызвестно, что в Западной Европе — Англии, Франции, Германии — весьма многие (не только писатели и публицисты) проповедуют идею так называемых «двух Церквей», или «двух эпох»: Церкви (или эпохи) Петра и Церкви (или эпохи) Иоанна. Согласно этому воззрению речь собственно идет о том, что Церкви Петра (и прежде всего ее зримому символу — институту папства) настанет конец и ее сменит дух Иоанна, «его же возлюбил Иисус», — того Иоанна, который «возлежал у груди Иисуса», слыша биение Его сердца. Иначе говоря, «экзотерическая» Церковь Петра проложит путь «эзотерической» Церкви Иоанна, которая и будет Церковью совершенной свободы.
На это можно заметить, что Иоанн, добровольно подчинившийся Петру как главе и руководителю апостольской общины, не стал преемником Петра после его смерти, хотя надолго его пережил. Возлюбленный ученик Христа, слышавший биение сердца Христова, всегда был, есть и будет его олицетворением и стражем, и поэтому он никогда не был, не есть и никогда не будет вождем или главой Церкви. Ибо как сердце не призвано замещать голову, так и Иоанн не призван наследовать Петру. Разумеется, сердце — вместилище жизни тела и души, но именно голова принимает решения, управляет, наделяя ее смыслом, деятельностью всего организма в целом — и головы, и сердца, и всех остальных органов. Миссия Иоанна заключается в том, чтобы оберегать и хранить жизнь и душу Церкви вплоть до Второго Пришествия. Поэтому Иоанн никогда не претендовал — да и не мог бы претендовать — на право руководства телом Церкви. Он животворит это тело, но не он руководит его действиями.
Сходным образом герметизм, живая герметическая традиция, оберегает и хранит единую душу всей истинной культуры. Можно добавить: герметисты неотрывно внимают биению сердца духовной жизни человечества. Они не мыслят себя иначе как хранителями той жизни, той души, которая едина и для религии, и для науки, и для искусства. У них нет какого-либо преимущества или превосходства ни в одной из этих сфер: и святые, и ученые (настоящие ученые), и гениальные художники — их старшие собратьями наставники. Сам смысл их жизни — мистерия того единого сердца, которое бьется во всех религиях, философиях и науках прошлого, настоящего и будущего. И, вдохновляемые примером Иоанна, возлюбленного ученика Христа, они менее всего претендуют на ведущую роль в религии, науке и искусстве, в жизни общества или в политике, — однако они всегда наготове и не упустят случая послужить религии, философии, науке, искусству, принести пользу в социальной и политической жизни человечества и тем привнести дыхание жизни единой души, — подобно единению в Таинстве Святого Причастия. Герметизм является лишь стимулятором, «ферментом» или «энзимом» в организме духовной жизни человечества. В этом смысле он уже сам по себе аркан, т. е. предвестник — а точнее, прообраз — Таинства Второго Рождения, или Великого Посвящения.
Таков дух герметизма. Рассмотрим теперь, руководствуясь этим духом, Первый из Старших Арканов. Что собой представляет первая карта Таро?
Молодой человек в шляпе с широкими полями, напоминающими горизонтальную восьмерку, стоит за небольшим столом, где расположены: желтая ваза; три желтых и четыре красных кружка в двух стопках, причем каждый кружок разделен посредине линией; красный стаканчик и две игральные кости; нож, рядом ножны; и, наконец, желтая сумка, из которой все это извлечено. У молодого человека — это и есть Маг — в правой руке (зеркально, т. е. как если бы изображение проецировал зритель) жезл, а в левой — какой-то напоминающий шар желтый предмет. Держит он их совершенно непринужденно, без каких-либо признаков напряжения, неловкости или спешки, с улыбкой глядя вдаль, — т. е. он взял их как бы случайно, играючи, без определенной цели.
Займемся истолкованием карты. Прежде всего достойно внимания, что присуттвующий здесь ряд символов, с помощью которых постигается тайный смысл Арканов (что и составляет смысл или цель игры в Таро), открывается образом забавляющегося мага, фокусника. Как это понимать?
Первый Аркан, — принцип, лежащий в основе всех прочих Старших Арканов, — это аркан согласования личных усилий и духовной реальности. В ряду Арканов ему отведено первое место потому, что без его постижения (т. е. без овладения им в теории и на практике) невозможно понять смысл и назначение остальных: именно Маг призван раскрыть практический метод подхода ко всем Арканам. Это «Аркан Арканов» в том смысле, что ов раскрывает то, что должен знать и к чему должен стремиться каждый, кто нуждается в школе духовного совершенствования, вся полнота которой заключена в игре Таро; иначе обучение будет без пользы. Первый, фундаментальный принцип эзотеризма (который есть путь опытного постижения духовной реальности — реальности духа) сводится, в сущности, к следующей формуле:
Прежде научись сосредоточению без усилий; работу преобразуй в игру; всякое иго, которое принял, сделай благим, и всякое бремя, которое несешь, легким.
Абсолютная серьезность этого указания — а точнее, предписания, или даже предостережения — подтверждается его непосредственным источником — словами Самого Учителя: «Иго Мое благо и бремя Мое легко» (Мф. 11: 30).
Рассмотрим по порядку три части этой формулы, с тем чтобы постичь Аркан «релаксированной активности», или «усилия без усилий». «Прежде научись сосредоточению без усилий». — Что под этим подразумевается в теории и на практике?
Сосредоточение, а именно способность концентрировать максимальное внимание на минимальном пространстве (по словам Гёте, тот, кто желает исполнить что-либо достойно и с совершенством, «der sammie still imd unersehlafft. im kleinsten Punkt die grosste Kraft»[4], т. е. должен «непоколебимо и неотступно направлять величайшую силу в мельчайшую точку»), является практическим ключом к достижению успеха в любой области. Современная педагогика и психотерапия, школы молитвы и духовных упражнений — францисканцы, кармелиты, доминиканцы, иезуиты, — всевозможные оккультные школы и, наконец, древняя индийская Йога — все они согласны в этом утверждении. На первой же странице «Йогасутр», классического труда Патанджали, сформулирована (во втором афоризме) практическая и теоретическая сущность Йоги — ее ключ и, так сказать, «первый аркан»:
Yoga citta vritti nirodha («Йога есть прекращение колебаний ментальной субстанции»[5]).
Другими словами, это и есть искусство сосредоточения. Непроизвольное движение мысли и воображения — непроизвольные «колебания» (вритти [6]) «ментальной субстанции» (читта) — происходят автоматически; такое движение противоположно сосредоточению. Следовательно, сосредоточение возможно лишь при условии покоя и безмолвия, которые достигаются посредством прекращения непроизвольной, хаотичной деятельности ума и воображения.
Поэтому состояние «безмолвствования» предшествует тем состояниям, которые характеризуются словами «знать», «желать»[7] и «сметь». Вот почему в пифагорейской школе начинающих, или «слушателей», вначале подвергали искусу пяти лет молчания. Ученику разрешалось говорить только тогда, когда он «знал» и «смел» — т. е. лишь после того, как он освоил искусство молчания, что и составляет искусство сосредоточения. Право «говорить» получали те, чья речь более не была всего лишь результатом хаотичной игры «помыслов» и фантазий, — те, кто смел (т. е. был способен) их укротить, благодаря практике внутреннего и внешнего безмолвия, и благодаря той же практике знал, что говорит. Практикуемое, например, в монастырях траппистов безмолвие — silentium, — предписываемое для часов уединения, является лишь разновидностью того же исходного требования: «Йога есть прекращение колебаний ментальной субстанции», — или: «сосредоточение есть безмолвствование ума и воображения».
Необходимо, однако, различать два противоположных по сути вида сосредоточения: незаинтересованное — и заинтересованное. Первое — то, которое благодаря усилию воли свободно от порабощения страстями, всеми видами одержимости и привязанности, тогда как второе является следствием преобладания той или иной страсти, одержимости или привязанности. В состоянии сосредоточения находится как молящийся монах, так и разъяренный бык; но если первый пребывает в покое созерцания, то второй вне себя от бешенства, ибо сильные влечения также реализуются в концентрацию высокой степени. Поэтому высоких степеней сосредоточения самопроизвольно достигают обжоры, скряги, гордецы и одержимые, — хотя, разумеется, это скорее состояние одержимости, чем сосредоточения.
Подлинное сосредоточение — это свободное действие в состоянии мира и покоя, предполагающее в качестве обязательного условия наличие незаинтересованной и несвязанной воли, ибо само состояние воли является при сосредоточении определяющим и решающим фактором. Поэтому, например, в Йоге от начинающего требуется в первую очередь освоение практики яма (пять правил нравственного поведения) и нияма (пять принципов воздержания и очищения), после чего он может приступать к следующему этапу — освоению собственного тела посредством физических (асана) и дыхательных (пранаяма) упражнений, — и лишь затем он вправе овладевать практикой трех степеней, или этапов, собственно сосредоточения (дхарана, дхьяна и самадхи — концентрация, медитация, созерцание).
И Сан Хуан де ла Крус, и Св. Тереза Авильская единодушны в том, что сосредоточение, необходимое для духовной молитвы, является результатом нравственного очищения воли. Поэтому всякие усилия сосредоточиться бесполезны, если воля при этом чем-либо увлечена. «Колебания ментальной субстанции» нельзя свести к безмолвию, если их не погасит собственным безмолвием воля. Именно умолкшая воля приводит при сосредоточении к покою и безмолвию мысли и воображения. Вот почему великие аскеты являются также и великими мастерами концентрации. Это очевидно и не нуждается в доказательствах. Однако нас интересует не концентрация вообще, а именно частный ее вид: сосредоточение без усилия. Что это такое?
Взгляните на канатоходца. Ясно, что он полностью сосредоточен, иначе просто бы рухнул наземь. На карту поставлена сама его жизнь, и спасает его именно и только лишь предельная концентрация. Или, по-вашему, это его мысли и воображение заняты тем, что он делает? Найдется ли человек, способный предположить, что он прикидывает и размышляет, просчитывает и планирует, прежде чем сделать очередной шаг по канату?
Будь это так, он бы немедля упал. Чтобы удержаться на канате, он должен подавить всякую деятельность интеллекта и воображения, — погасить «колебания ментальной субстанции», поскольку это единственный способ испытать свое мастерство. Вместо разума головы во время его выступления включается ритмика, т. е. разум тела — его дыхательной системы и системы кровообращения. Собственно говоря, с точки зрения интеллекта и воображения это такое же чудо, как чудо Св. Дионисия, апостола Галльского и первого епископа Парижского, по традиции[8] отождествляемого с учеником Св. Павла — Св. Дионисием Ареопагитом. Св. Дионисий «...за исповедание Святой Троицы был перед статуей Меркурия обезглавлен мечом. И тотчас тело его восстало, и он взял в руки голову, и, ведомый Ангелом и великим светом, шел две мили от места, называемого Монмартр, к месту, где по его воле и Промыслу Божьему покоится доныне» (135: pp. 620—621).
Точно так же во время представления голова канатоходца (т. е. интеллект и воображение) и его тело функционируют раздельно. Он совершенно так же движется от одной точки к другой, неся, так сказать, в руках собственную голову, направляемый тем разумом, который отличен от разума головного и действует посредством ритмической (двигательной) системы его тела. Искусство и способности канатоходца, жонглера или мага в основе своей сходны с чудом Св. Дионисия, поскольку у каждого из них, как у обезглавленного святого, происходит перемещение центра, управляющего сознанием, из головы на уровень грудной клетки — из церебральной системы в двигательную.
Самопроизвольная концентрация, сосредоточение без усилия есть не что иное, как перемещений управляющего центра сознания в двигательную систему — из сферы мыслей и воображения в сферу нравственности и води. Об этом говорит горизонтальная восьмерка, форму которой напоминают поля шляпы на голове у Мага, равно как и его непринужденная поза. Ибо горизонтальная восьмерка — это не только символ бесконечности, но также символ ритма — ритмического дыхания и кровообращения, а именно — символ вечного ритма, или вечности ритма. Поэтому-то Маг олицетворяет состояние концентрации без усилия, т. е. такое состояние сознания, при котором центр, управляющий волей, низведен (точнее было бы сказать — «вознесен») из головного мозга в ритмическую систему, где «колебания ментальной субстанции» сведены к безмолвию и покою и больше не препятствуют сосредоточению.
Концентрация без усилия — т. е. такое состояние, где нечего подавлять и где созерцание столь же естественно, как дыхание или биение сердца, — является состоянием совершенного покоя сознания (т. е. мысли, воображения, чувств и воли), сопровождаемое полной релаксацией нервов и мышц. Это абсолютное безмолвие желаний и воображения, отрешение памяти и помыслов от всего постороннего. Можно сказать, что все существо человека в целом становится подобным недвижной водной глади, отражающей безмерное звездное Небо и его гармонию. И воды глубоки, — о, как они глубоки! И тишина растет, она все глубже... О, какая тишина! Она нарастает, пронизывая волна за волной все естество человека: накатывает волна тишины, за ней другая, еще глубже, но потом и она растворяется в безбрежном океане безмолвия... Случалось ли вам когда-нибудь пить тишину? — Если да, то вы знаете, что такое сосредоточение без усилия.
Начав с этих кратких мгновений безмолвия, переходят затем к минутам, в течение которых длится это «сосредоточение без усилия», а после доводят его длительность до четверти часа и более. Со временем такое безмолвие станет тем главным, что неизменно присутствует в вашей жизни. Это подобно непрерывному богослужению в церкви Сакре-Кёр на Монмартре — богослужению, которое длится в то время, как парижане работают, торгуют, развлекаются, спят, умирают... Совершенно так же в душе устанавливается «постоянное богослужение» безмолвия, длящееся непрерывно, пока сам человек может быть занят чем угодно — работой, беседой, размышлением... В этой «зоне безмолвия» можно уединиться как во время работы, так и в минуты отдыха. И со временем вы освоите не только сосредоточение без усилия, но и деятельность без усилия. Именно об этом говорится во второй части вышеприведенной формулы:
преобразуй работу в игру.
Преобразование работы, которая является долгом, в игру наступает благодаря присутствию этой «зоны безмолвия», откуда веет таинственным и сокровенным дыханием — оно-то и делает работу игрой, осеняя ее своей чистотой и свежестью. Ибо под «зоной безмолвия» подразумевается не только то, что душа пребывает в состоянии покоя как такового, но и главным образом то, что она входит в соприкосновение с небесным, или духовным миром, который живет и движется в согласии с душой. Тот, кто обрел безмолвие в уединении концентрации без усилия, уже никогда не бывает одинок и выпавшее ему бремя больше не несет в одиночку: отныне с ним его разделяют небесные, горние силы.
Таким образом становится эмпирической — доступной постижению на собственном опыте — истина, заключенная в третьей части формулы:
сделай всякое иго, которое принял, благим и всякое бремя легким.
Ибо безмолвие является верным признаком подлинного соприкосновения с миром духовным, которое, в свою очередь, всегда порождает прилив сил. Безмолвие — основа всей мистики, всякого сокровенного знания, всей магии и всей эзотерической практики в целом.
Вся практика эзотеризма основана на следующем правиле: чтобы приобрести подлинный духовный опыт, необходимо быть единым с самим собой (сосредоточенным без усилия) и единым с миром духовным (открыть в своей душе зону безмолвия). Иначе говоря, тот, кто желает испытать на практике какой-либо вид подлинного эзотеризма — будь то мистицизм, гнозис или магия — должен быть Магом, т. е. быть сосредоточенным без усилия, действовать в состоянии абсолютного покоя — так, как если бы действие было игрой. Это и есть практическое учение Первого Аркана Таро. Это первое указание, предписание или предостережение, распространяющееся на всякую духовную практику; это алеф () в «алфавите» практических предписаний эзотеризма. А так как все члены множества являются лишь аспектами единого целого, то и все остальные правила, связанные с другими Арканами Таро, являются лишь аспектами и уточнениями этого основного предписания.
Такова практическая сторона учения Аркана «Маг». Какова же его теоретическая часть?
Она в каждом своем пункте соответствует части практической, т. е. оперирование в сфере теории является лишь ментальным аспектом сферы практики. Как практика опирается в качестве исходного пункта на концентрацию без усилия, т. е. реализует единство, так и соответствующая этой практике теория зиждется на единстве мира физического, мира человеческого и мира божественного. Принцип сущностного единства мира столь же основополагающ для теории в целом, как для практики — принцип концентрации. Как сосредоточение является необходимым условием любого практического достижения, так и принцип сущностного единства мира является исходным пунктом знания в целом. Без этого никакое знание немыслимо и невозможно.
Принцип изначального единства всего сущего составляет необходимое преварительное условие любого акта познания — так же как, наоборот, любой акт познания предполагает изначальное единство сущего. Идеал, или конечная цель любой философии и любой науки, — ИСТИНА. Но под «истиной» понимается не что иное, как сведение множества феноменов к их сущностному единству — от фактов к закономерностям, от закономерностей к принципам, от принципов к самой сущности, или бытию. В сфере любого познания — мистического, гностического, философского или научного — всякий поиск истины постулирует ее существование, т. е. изначальное единство множества феноменов в мире. Без постижения этого единства ничто не доступно постижению. Возможен ли прогресс — т. е. сам переход — от известного к неизвестному (а именно таков метод прогрессирования в познании), если неизвестное не имеет ничего общего с известным? Если неизвестное никак не связано с известным и по самой своей сути абсолютно ему чуждо? Когда мы говорим, что мир познаваем — а этим самым мы имеем в виду, что существует знание как таковое, — то этим мы уже полагаем в качестве принципа сущностное единство мира, т. е. его познаваемость. Мы полагаем как аксиому, что мир не есть мозаика из множества несоизмеримых, чуждых друг другу миров: мир — это организм, все части которого управляются единым принципом, проявляя этот принцип и сводясь к нему. Взаимосвязь всего и вся в мире — conditio sine qua non[9] его познаваемости.
Открытое признание взаимосвязанности всего сущего породило в точности ей соответствующий метод познания, широко известный как МЕТОД АНАЛОГИИ. Его роль и огромное значение в так называемых «оккультных» науках были всесторонне освещены Папюсом в его «Первоначальных сведениях по оккультизму» (101: р. 28 ff). В отличие от изначального, сущностного единства мира аналогия не есть принцип или постулат, но первый и основополагающий метод (тот же алеф в алфавите методов), применение которого значительно облегчает и ускоряет процесс познания. Аналогия — это первое следствие принципа всеобщего единства. Поскольку в основе разнообразия явлений лежит их сущностное единство» постольку они, будучи различными, в то же время едины, т. е. ни идентичны» ни разнородны, но именно аналогичны в той мере, в какой проявляется их сущностное подобие.
Традиционная формула, провозглашающая метод аналогии, хорошо известна. Это вторая строфа Изумрудной Скрижали (Tabula Smaragdina) Гермеса Трисмегиста:
«Quod superius est sicut quod inferius, et quod inferius est sicut quod est superius, ad perpetranda miracula rei unius», — «To, что вверху, подобно тому, что внизу, и то, что внизу, подобно тому, что вверху, ради свершения чудес единого[10]» (128: р. 42).
Приведенная формула аналогии является классической в отношении всего сущего в пространстве — вверху и внизу, но в применении к параметру времени она же выглядела бы следующим образом:
Quod fait est sicut quod erit. et quod erit est sicut quod fait, ad perpetranda miracula aeternitatis. — «To, что было, подобно тому, что будет, и то, что будет, подобно тому, что было, ради свершения чудес вечности».
Формула аналогии в применении к пространству является краеугольным камнем типологического символизма, т. е. символов, выражающих соотношения между прототипами «вверху» и их проявлениями «внизу». Формула аналогии в применении к параметру времени является основой мифологического символизма, т. е. символов, выражающих соотношения между архетипами в прошлом и их проявлениями в настоящем. Таким о6разом, фигура Мага есть, в частности, не что иное, как типологический символ. В этом символе нам открывается прототип ЧЕЛОВЕКА ДУХА. Напротив, библейские персонажи — Адам и Ева, Каин и Авель — или даже, если угодно, упоминаемые Сент-Ивом д'Адьвейдром «схизматики Иршу» (schisme d'lrschou, см. 15: vol. II, pp. 191 ff) суть не что иное, как мифы. В них раскрываются архетипы, бесконечно проявляющие себя в истории и индивидуальной биографии каждого человека. Они — мифологические символы, принадлежащие царству времени. Обе эти категории символизма, основанные на аналогии, своим взаимным соотношением образуют крест:

	верх
	I I I I
прошлое	————————————— I	будущее (мифология) ВРЕМЯ
	I I I
	низ (типология) ПРОСТРАНСТВО

Относительно мифа как такового (т. е. символизма времени, — или истории, согласно нашему определению) приведем соображение, высказанное Гансом Ляйзегангом, автором классического труда по гнозису:
«Каждый миф выражает в соответствующей частному случаю форме вечную идею, интуитивно воспринимаемую человеком, который заново переживает содержание этого мифа» (79: р. 51).
К определению типологического символа относится также высказывание Марка Авена в посвященной символизму главе посмертного издания его книги «Таро»:
«Наши чувства, символизирующие внешнее движение, не более сходны с самими явлениями, нежели перекаты песка в пустыне с собирающим их в барханы ветром, или морские приливы и отливы — с совокупным движением солнца и луны. Они являются лишь символами этого движения... Мнение Канта, Гамильтона и Спенсера, сводивших внутреннее движение к элементарным символам скрытой реальности, более убедительно и разумно [чем наивный реализм]. Науке остается разве лишь смириться с тем, что она — не более чем сознающий свой статус символизм... Однако совершенно иной смысл имеет символизм в традиционном понимании: это именно «наука наук», как называли ее древние [cf. 48], универсальный и божественный язык, провозглашающий и утверждающий существование иерархии форм от мира архетипов до мира материального и объединяющих их взаимосвязей; словом, это живое и осязаемое доказательство родства всего сущего» (57: pp. 19—20,24).
Итак, здесь сформулированы два определения: определение символов времени, или мифов, и пространства, или иерархической взаимосвязи.миров — от мира архетипов до мира материального. Как уже было сказано, первое из них принадлежит немецкому ученому, Гансу Ляйзегангу, и сформулировано в Лейпциге в 1924 г.; автор же второго — французский герметист Марк Авен, закончивший свою книгу в 1906 г. в Лионе. Оба определения точно выражают излагаемые здесь идеи символизма двух типов — мифологического и типологического. В контексте Изумрудной Скрижали речь идет собственно о типологическом, т. е. пространственном символизме — об аналогии между тем, что «вверху», и тем, что «внизу». Поэтому ее можно дополнить той определяющей мифологический (или временной) символизм формулой, которую мм находим, например, в Моисеевой Книге Бытия.
Разница между указанными двумя видами символов немаловажна даже в практическом отношении; именно их смешение привело к серьезным ошибкам в толкованиях древних источников, включая Библию. Так, некоторые авторы расценивают библейские образы Каина и Авеля как типологический символ, усматривая в них аллегорию «центробежных и центростремительных сил» и т. д. Однако история Каина и Авеля — это прежде всего миф, т. е. она «выражает вечную идею в соответствующей частному случаю форме» и, следовательно, относится к параметру времени, к истории, а не к параметру пространства и его структуре. Этот сюжет показывает нам, как при совершенно одинаковом поклонении одному и тому же Богу даже братья могуг стать смертельными врагами. Здесь указан источник всех религиозных войн. И не различия в культе или ритуале, не разница в догмах является тому причиной, но лишь претензии на равенство или, если угодно, отрицание иерархии. Это предание повествует, в сущности, о первой в мире революции — архетипе («Urphanomen» по Гёте) всех революций, бывших и будущих в истории человечества. Ибо причина всех революций и войн, любого насилия вообще, неизменно одна и та же: отрицание иерархии. Эта-то причинами и обнаруживается изначально, даже в столь возвышенной области, как общее поклонение братьев одному Богу, Именно это поразительое откровение содержится в истории Каина и Авеля. Поскольку же убийствам, войнам и революциям не видно конца, 6иблейская история двух братьев остается неумолимой реальностью на протяжении многих столетий, по сегодняшвний день, и потому она не просто миф, а миф первостепенной важности, миф par excellence[11].
Таковы же и прочие 6и6лейские сюжеты — Грехопадение, Потоп и Ноев ковчег, строительство Вавилонской башни и т. д. Это именно мифы, т. е. прежде всего исторические символы, а не те символы, которые выражают единство миров в физическом, метафизическом и этическом пространстве. Падение Адама и Евы не отражает какого-либо, скажем, соответствующего падения в мире божественном, в лоне Святой Троицы. Не отражается в нем и метафизическая структура мира архетипов. Это частное событие в земной истории человечества, — событие, значение которого с ее окончанием упразднится. Словом, это подлинный миф.
С другой стороны, было бы заблуждением трактовать в качестве мифа, например, видение Иезекииля — Меркабу [12]. Видение небесной Колесницы является символическим откровением мира архетипов, т. е. именно типологическим символом, и это прекрасно понял один из авторов (или компилятор) книги «Зогар», который потому и избрал видение Иезекииля в качестве центрального символа космического познания — согласно правилу (точнее, закону) аналогии: «то, что вверху, подобно тому, что внизу» — поскольку был с этим правилом несомненно знаком. Ведь в книге «Зогар» оно не только подразумевается, но и получает точное выражение. Мы читаем:
«Ибо как в горнем, так и в дольнем: как все божественные "дни" исполнены благостью, дарованной [небесным] Человеком, так и все дни здесь, в дольнем, исполнены благостью от деяний Человека [праведного]» (139: vol. Ш, р. 84).
В Индии также есть соответствующая версия этой герметической максимы. Так, в Вишвасара Тантре сказано:
«Что здесь — то и там. Чего нет здесь — нет нигде» (134: р. 72).
Использование метода аналогии не является прерогативой одних лишь так называемых «проклятых наук» — магии, астрологии, алхимии; он служит незаменимым средством, например, в том же созерцательном мистицизме. Вообще говоря, метод аналогии универсален: без него не могут обойтись ни философия, ни теология, ни собственно наука. Его значение убедительно демонстрируется по крайней мере той ролью, которую играет аналогия в основе философии и науки — в логике. А именно:
(1) Процедура классификации объектов по признаку их сходства — первый шаг на пути исследования индуктивным методом. Классификация объектов исследования невозможна без их предполагаемой аналогии.
(2) Аналогия (доказательство посредством аналогии) может лежать и в основе гипотез. Так, знаменитая «небулярная гипотеза» Лапласа обязана своим рождением замеченной им аналогии между направлением вращения планет вокруг Солнца, вращения спутников вокруг планет и вращения планет вокруг своих осей. На основании аналогии, проявляющейся в движении этих тел, Лаплас пришел к выводу об их общем происхождении.
(3) Как выразился Дж. Мейнард Кейнс, «в действительности научный метод посвящен главным образом разысканию средств к такой верификации известных аналогий и повышению их эффективности, чтобы мы могли по мере возможности обойтись вообще без методов чистой индукции» (76: р. 241).
Итак, «чистая индукция» базируется на простом подсчете и по существу является заключением, основанном на статистике эмпирических данных. К примеру, можно сказать: «Жил человек Джон, он умер; жил человек Питер, и тоже умер; жил человек Майкл, но и он мертв; следовательно, человек смертен». Сила этого довода зависит от числа или от количества фактов, известных из опыта. Метод же аналогии, со своей стороны, добавляет к этому элемент качества, обладающий внутренней существенно большей значимостью, нежели фактор просто количественный. Приведем пример довода при помощи аналогии. «Эндрю состоит из материи, энергии и сознания. Поскольку с его смертью материя не исчезает, но лишь изменяется форма ее существования; поскольку, затем, энергия также не исчезает, но изменяется лишь способ ее проявления, — то и сознание Эндрю также не может просто исчезнуть, но изменится лишь форма его существования и способ (или сфера) его проявления. Cледовательно, Эндрю бессмертен». Последний аргумент зиждется на формуле Гермеса Трисмегиста: «то, что внизу» (материя, энергия) «подобно тому, что вверху» (сознание). Итак, если существует закон сохранения материи и энергии (что, в частности, предполагает их взаимное преобразование), то неминуемо должен существовать и закон сохранения сознания — т. е. бессмертие.
Согласно Кейнсу, идеал науки состоит в том, чтобы найти средства к расширению сферы известных аналогий вплоть до упразднения необходимости пользоваться гипотетическим методом чистой индукции, т. е. преобразовать научный метод в чистую аналогию, базирующуюся на чистом опыте, без элементов гипотезы, присущих чистой индукции. Именно благодаря методу аналогии в науке делаются открытия (т. е. происходит переход от известного к неизвестному), формулируются плодотворные гипотезы и в той или иной мере методически преследуется поставленная цель. Аналогия — начало и конец науки, ее альфа и омега.
Такое же место, в свою очередь, отводится методу аналогии в спекулятивной философии, или метафизике. Все заключения метафизического характера зиждутся лишь на аналогии между человеком, Природой и миром умопостигаемым, или метафизическим. Так, два авторитета наиболее в своем роде стройной и последовательной философской школы — средневековой схоластики, Свв. Фома Аквинский и Бонавентура, из которых первый является представителем аристотелевского, а второй — платоновского направления в христианской философии, не только широко пользуются аналогией, но и отводят ей в своих учениях едва ли не центральную роль. Св. Фомой была развита доктрина «analogiae entis» — аналогии бытия, которая является основополагающим ключом к его философии. В свою очередь. Св. Бонавентура в своей доктрине «signatura rerum» трактует видимый мир в целом как символ мира невидимого. Для него мир видимый является лишь отражением Священного Писания, иным откровением наряду с тем, которое содержится в самом Священном Писании:
«Et sic patet quod totus mundus est sicutunum speculum plenum luminubis praesentantibus divinam saptentiam, et sicut carbo effundens lucem». — «И таким образом очевидно, что мир в целом подобен единому зеркалу, исполненному света, являющего божественную премудрость, или пылающему углю, излучающему свет» (34: II, 27).
Показательно церковное определение, вынесенное в отношении Свв. Фомы и Бонавентуры папой Сикстом V в 1588 г. и закрепленное в 1879 г. папой Львом XIII: «duae olivae et duo candelabra in domo Dei lucentia» — «две оливы и два светильника, сияющие в доме Господнем». Вы видите, дорогой неизвестный друг, что мы с вами можем открыто заявить о своей вере в действенность аналогии и провозгласить во всеуслышание формулу из Изумрудной Скрижали, освященную традицией, не опасаясь обвинений в ереси со стороны философии, науки и официального учения Церкви. Мы можем сознательно прибегать к аналогии и как философы, и как ученые, и как добрые католики; во всех этих трех аспектах ее использование вполне оправдано.
Но этим доводы в пользу аналогии не исчерпываются: ее правомерность подтвердил, прибегнув к ней, Сам Христос. Наглядное тому свидетельство — использование Им аргумента «a fortiori»[13] не только в притчах, но также в проповедях и наставлениях. Притчи, как символы ad hoc[14] были бы лишены всякой цели и смысла, не будь они выражением истин аналогии, провозглашенных языком аналогии и взывающих к ее чувству. Что же касается довода «a fortiori», то именно в аналогии, которая лежит в его основе, всецело заключена его сила. Приведем пример использования его Христом.
«Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст благо просящим у Него» (Мф. 7:9—11).
В этом примере мы видим аналогию между земным (человеческим) родством и родством небесным (божественным), на которой и основана сила довода «a fortiori», где «тем более» является результатом несовершенного, по сравнению с идеальным прототипом, отражения. Суть приведенной из Евангелия цитаты заключается в аналогии между отцом и Отцом.
Здесь добросовестный читатель может насторожиться: «Много доводов и авторитетных мнений приводилось в пользу метода аналогии, но каковы же аргументы, которые выдвигались бы против него, указывая на его слабости и связанные с ним опасности?»
Что ж, необходимо открыто и честно признать, что некритическое его применение чревато множеством серьезных ошибок и пагубных заблуждений. Объясняется это тем, что данный метод полностью основан на опыте, и потому любой поверхностный, несовершенный или ложный опыт по аналогии же влечет за собой поверхностные, несовершенные и ложные заключения в направлении, параллельном опыту, результатом которого они являются. Так, «каналы» на Марсе при использовании недостаточно мощных телескопов виделись как длинные прямые линии, из чего был по аналогии сделан вывод, что это искусственные образования и что, следовательно, планета населена (или была населена) разумными существами. Однако впоследствии, благодаря совершенствованию конструкции телескопов и повышению точности наблюдений было обнаружено, что «каналы» вовсе не являются прямыми линиями большой протяженности. Как казалось вначале, — эти линии прерывистые и ломаные. Значит, в данном случае аргумент аналогии утратил свою силу вследствие ошибок, допущенных при проведении опыта, который, в свою очередь, был ведь обоснован принципом аналогии.
Что же до оккультных наук, то и здесь можно привести в виде примера опубликованную Герардом ван Рейнбергом сводную таблицу астрологических «соответствий» картам Таро, иллюстрирующую противоречивость данных, представленных различными авторами. Например, седьмой карте, «Колеснице», соответствует, как утверждают: Эттейла, Шорел и Куртцан — знак Близнецов; Кроули — знак Рака; Снейдерс — знак Весов; Фомальгаут и некий аноним — знак Стрельца; Эли Стар — Солнце; Василид — Марс; Волгуин и Мачери — Венера. — Налицо явная относительность соответствий, полученных благодаря некритическому применению метода аналогии.
С другой стороны, установленные древними, средневековыми и современными авторами соответствия между металлами и планетами, полученные тем же методом, вполне совпадают. Продолжая вавилонскую традицию, согласно которой золото соотносилось с Солнцем и богом Энлилем, а серебро с Луной и богом Ану, греческие астрологи IV в. до н. э. закрепили следующие соотношения: золото — Солнце, серебро — Луна, свинец — Сатурн, олово — Юпитер, железо — Марс, медь — Венера, ртуть — Меркурий (cf. 60: pp. 18—19)[15]. Эти же соотношения (их можно найти в «Первоначальных сведениях по оккультизму» Папюса) были обнаружены как астрологами и алхимиками средних веков, так и современными авторами трудов по оккультным наукам и герметизму, включая Рудольфа Штайнера и последователей его антропософской школы. Касательно универсальности аналогических соответствий между планетами и металлами лично от себя могу добавить, что напротяжении сорока четырех лет собственных исследований и опытов в данной области мне не приходилось сталкиваться с каким-либо поводом к пересмотру этой таблицы: напротив, я то и дело получал многочисленные — прямые и косвенные — доказательства ее достоверности.
Из сказанного можно заключить, что метод аналогии, с одной стороны, — путь, который отнюдь не гарантирует от заблуждений, с другой же стороны он приводит, как правило, к открытию весьма глубоких истин; его эффективность и ценность зависят от полноты и точности опыта, на который он опирается.
Но вернемся к Аркану «Маг». Поскольку рисунок карты — от целого до деталей — символизирует сосредоточение без усилий, что и составляет практическую сторону Аркана, постольку в нем также находит свое выражение то, на чем зиждется его теоретическая часть, — метод аналогии. Ибо, в зависимости от интеллектуального развития, практическая сторона метода аналогии целиком соответствует практике концентрации без усилия, причем в данном случае это проявляется не столько как «действие», сколько как «игра».
В интеллектуальной сфере сознания практика аналогии сама по себе не требует усилий. Соотношения аналогии человек либо понимает («видит»), либо не понимает («не видит»). Как Магу или жонглеру нужен упорный труд и бесконечные упражнения, чтобы достичь самопроизвольного сосредоточения, так и овладение методом аналогии в интеллектуальной сфере требует значительных усилий (т. е. необходимо приобрести большой опыт и освоить сумму соответствующих этому опыту и разъясняющих его знаний), прежде чем будет достигнута способность спонтанного восприятия аналогических соотношений, — прежде чем ставший «Магом» или «жонглером» сможет играя, без усилий пользоваться аналогией, пронизывающей все сущее. Эта способность составляет немаловажное условие достижения той цели, которую указывал Своим ученикам Христос: «Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мк. 10:15).
Ребенок не «действует» — он играет. Но как он серьезен— как сосредоточен! Его внимание еще целостно и не разделено, тогда как тот, кто достигает Царствия Божия, вновь обретает его целостным и нераздельным. «Маг» — это Аркан интеллектуальной гениальности[16] — видение единства в многообразии тварной вселенной через мгновенное постижение пронизывающих это многообразие соотношений, — через сознание, сосредоточенное без усилий. Христос не требовал впадать в детство; Он хотел, чтобы мы достигли «гениальности» и ума, и сердца, — того состояния, которое аналогично — но не идентично — состоянию ребенка, у которого «бремя легко и иго благо».
«Маг» представляет собой человека, который достиг гармонии и равновесия между спонтанностью бессознательного (по определению К. Г. Юнга) и осмысленной деятельностью сознательного (т. е., в данном случае, деятельностью «я», или самосознающего эго). Состояние его сознания характеризуется синтезом сознательного и бессознательного — творческой спонтанностью и осмысленной деятельностью. В основанной Юнгом школе аналитической психологии это состояние сознания называется «индивидуацией», или «синтезом сознательных и бессознательных элементов личности», или «синтезом самости» (75: р. 115). Благодаря указанному синтезу становится возможным самопроизвольное сосредоточение и спонтанное интеллектуальное видение, которые являются практическим и теоретическим аспектами любого творчества и условиями его плодотворности — в сферах деятельности как практической, так и интеллектуальной.
Вероятно, в том состоянии сознания, о котором говорит этот Аркан, был Фридрих Шиллер, когда пришел к выводу, что интеллектуальное сознание, налагающее тяжкое бремя закона и долга, и инстинктивная природа человека синтезируются в «Spieltrieb» («понуждении к игре»). По мнению Шиллера, «подлинное» и «желаемое» завершаются синтезом в «прекрасном», ибо только в прекрасном бремя «подлинного», или «справедливого», становится благодаря «Spieltrieb» легким и в то же время возвышает мрак инстинктивных сил до уровня света и сознательности (cf. 122: pp. 331 —332, note). Иными словами, тот, кто видит красоту в том, что он признал настоящим, не может не почувствовать любовь к тому, что увидел, а в любви исчезает элемент понуждения — элемент долга, предписываемого подлинной волей, сообразуемой с настоящим: отныне долг — уже не долг, а наслаждение. Именно таким образом «действие» претворяется в «игру»; вот тогда-то и становится возможным сосредоточение без усилия.
Но первый Аркан, Аркан плодотворности в практической и теоретической деятельности, провозглашая эффективность игры всерьез (чем и является Таро в целом), вместе с тем предостерегает: есть Игра — и игра. Маг — и маг. Поэтому тот, кто путает с сосредоточением без усилия отсутствие сосредоточения вообще, а произвольные потоки ментальных ассоциаций — со спонтанным видением аналогических соответствий, неминуемо превратится в шарлатана.
Аркан «Маг» двойствен, у него два аспекта. Он призывает на путь гениальности и предостерегает от того пути, который ведет к шарлатанству. Следует добавить, что достаточно часто — увы, слишком часто! — учителя оккультизма следуют одновременно обоим путям, и в том, чего они достигают, элементы гениальности смешаны с элементами шарлатанства. Пусть же Первый Аркан Таро всегда предстает нашему взору как «страж порога», приглашающий переступить порог труда и усилий, чтобы влиться в деятельность без труда и познание без усилий, и в то же время предупреждающий, что чем глубже мы продвинемся по ту сторону порога, тем больше труда, усилий и опыта потребуется по эту сторону для достижения несомненной истины. Да скажет нам «Маг» и повторяет ежечасно:
«Понимать и знать, стремиться и сметь — не одно и то же. Как вверху, так и внизу встречаются миражи; с достоверностью ты можешь знать лишь то, что не противоречит всем формам совокупного опыта — чувственному, нравственному, физическому, коллективному опыту других искателей истины, а главное — опыту тех, чьи познания облекли их саном мудрых, а труды увенчаны ореолом святости. Методические и нравственные критерии самосовершенствования указаны и Церковью, и Академией. Сверяйся с ними неукоснительно до и после каждого восхищения за пределы земного — туда, где нет труда и усилий. Исполнив это, ты станешь мудрецом и Магом; иначе — ты будешь всего лишь шарлатаном».

Дата добавления: 2015-07-20