С ПРОСТРАНСТВОМ

Пространство, которое мы называем своим

У квакеров есть рассказ, в котором описывается, как член их общины из города посетил дом собраний в малень­ком сельском городке. Этот дом, хотя и использовался не по назначению, в архитектурном смысле был довольно примечателен, и горожанин решил посетить его в часы воскресного собрания квакеров, хотя ему и сказали, что собрание там посещают только один или два человека.

Когда в воскресенье он пришел в здание, зал собраний был совершенно пустой, утреннее солнце пробивалось через старые мозаичные окна, среди незанятых скамеек царила тишина.

Он плюхнулся на скамью и начал наслаждаться тиши­ной. Неожиданно он услышал легкое покашливание и, осмотревшись, увидел возле своей скамьи бородатого ква­кера, старика, который словно сошел со страниц учебника истории.

Он улыбнулся, но старый квакер нахмурился, опять кашлянул и сказал:

— Простите, но вы сели на мое место!

Робко-настойчивые попытки старика занять свое место, свое пространство, несмотря на пустоту дома собраний, вызывают улыбку, но в жизни так бывает достаточно часто. Неизменно после того, как вы начинаете посещать какую-либо церковь, в течение какого-то периода време­ни, вы выберете какое-то свое место.

У себя в доме отец имеет собственное место, и хотя он и может терпеть, когда там сидит посетитель, но это часто влияет на благосклонность отношения к последнему. У мамы своя кухня, и ей ни капельки не нравится, когда приходит ее мать и занимает «ее» кухню.

У людей бывают любимые сиденья в поезде, любимые скамьи в парке, любимые кресла на конференции и т.д. Все это объясняется потребностью в территории, в месте, которое можно назвать своим. Хотя такая потребность является врожденной и универсальной, общество и куль­турная среда придают ей великое разнообразие форм. Офис может подходить для работающего там человека или может быть слишком маленьким независимо от фактического размера комнаты, но в зависимости от размещения стола и стула. Если работник может отклониться назад, не касаясь стенки или шкафа, комната будет обычно казаться ему достаточно большой. Но в комнате большего размера, если его стол размещен так, что он касается стены, когда, сидя, отклоняется назад, офис с его точки зрения будет перена­селен.

Новая наука — проксемика

Доктор Эдвард Т. Холл, профессор антропологии из Северо-Западного университета, давно увлекается реак­цией человека на пространство вокруг него, на то, как он использует это пространство и как его пользование Про­странством передает другим людям определенные факты и сигналы. При изучении персонального пространства чело­века доктор Холл ввел новое слово — «проксемика». Оно описывает его теории и наблюдения, касающиеся участков территории и того, как мы их используем.

Доктор Холл полагает, что использование человеком пространства держится на способности соотносить себя с другими людьми, ощущать их как близких или далеких. Он говорит, что каждый человек имеет свои территориальные потребности. Доктор Холл классифицирует эти потребнос­ти в попытке стандартизировать науку проксемики и при­ходит к четырем различным участкам или зонам, в которых действует большинство людей. Он дает следующий список этих зон: 1) интимная дистанция; 2) персональная дистанция; 3) социальная дистанция и 4) публичная дистанция.

Как можно догадаться, эти зоны представляют собой попросту области, в которых мы передвигаемся, области, с ростом размеров которых интимность уменьшается.

Интимная дистанция может быть либо короткой, то есть фактически это будет контакт, либо дальней, от 6 до 18 дюймов.

Плотные фазы интимной дистанции используются при занятиях любовью, при очень близкой дружбе и детьми, цепляющимися за родителей или друг за друга. Находясь на близкой интимной дистанции, вы наиболее полно ощущаете своего партнера. По этой причине, если такой контакт имеет место между двумя мужчинами, он может привести к неловкости или беспокойству. Такой контакт наиболее естественен между мужчиной и женщиной, на­ходящихся в интимных отношениях. Если же мужчина и женщина не находятся в таких отношениях, ситуация с близким интимным контактом может вызывать смуще­ние. Между двумя женщинами в нашей культуре близкое интимное расстояние приемлемо, а в арабской культуре такое расстояние приемлемо и между двумя мужчинами. Мужчины в арабских и многих средиземноморских стра­нах часто прогуливаются, держась за руки.

На дальней фазе интимной дистанции удаленность на­столько мала, что можно пожимать друг другу руки, и такое расстояние для двух взрослых американцев считается не­приемлемым. Когда обстоятельства в метро или в лифте заставляют их находиться на столь близком расстоянии, они автоматически соблюдают определенные строгие пра­вила поведения и тем самым осуществляют свою связь с соседями.

Они будут держать себя насколько возможно строго, Жестко, пытаясь ничем не коснуться своих соседей. Если же они все-таки коснутся, то либо отпрянут, либо напрягут свои мускулы в области касания. Этим действием они говорят: «Прошу прощения за вторжение в ваше пространство, но ситуация меня вынуждает, и я, конечно же, уважаю вашу личную неприкосновенность и в этой близости не позволю себе сделать ничего плохого».

С другой стороны, если бы они позволили себе в такой ситуации расслабиться и дать своим телам слегка накло­ниться к телам своих соседей и фактически почувствовать контакт и телесное тепло, они совершили бы самую тяж­кую из ошибок поведения в обществе.

Мне часто случается видеть в переполненном вагоне метро, как женщина оборачивается к явно невиновному мужчине и рычит: «Не делайте так!» — только из-за того, что мужчина забыл о правилах и в расслабленном состоя­нии прислонился к ней. Рычание является даже более яростным, если все происходит между двумя мужчинами.

Также не следует в переполненном вагоне или лифте смотреть чересчур пристально. Существует определенный временной интервал, в течение которого мы можем смот­реть, а затем должны быстро отвести взгляд. Неосмотри­тельный мужчина, вышедший за рамки этого установлен­ного временного интервала, рискует нарваться на много­численные неприятные последствия.

Недавно я спускался в лифте большого учреждения с другим человеком. На четырнадцатом этаже вошла хоро­шенькая девушка, и мой друг перевел и остановил на ней свой рассеянный взгляд. Она все больше краснела, а ког­да лифт остановился в фойе, повернулась и бросила:

— Ты что, грязный старикашка, девушки никогда не видел?

Мой друг, которому нет и сорока лет, повернулся ко мне изумленный, когда она вылетела Из кабины, и спросил:

— А что я сделал? Скажи мне, какого черта она так?

А он просто-напросто нарушил основное правило невер­бальной коммуникации: «Смотрите, но не забывайте от­вести глаза в сторону, если вы находитесь на дальней интимной дистанции с незнакомцем».

Вторая зона территории, охарактеризованная доктором Холлом, — зона, названная персональной дистанцией. Здесь он также различает 2 области: близкая персональ­ная дистанция и дальняя персональная дистанция.

Близкая область простирается от полутора до двух с половиной футов. На таком расстоянии вы еще можете удержать или схватить вашего партнера за руку. Доктор Холл отмечает, что жена должна занимать при своем муже зону близкой персональной дистанции, а если в эту зону заходит другая женщина, она, вероятно, имеет недо­брые намерения. Однако такое расстояние, очевидно, яв­ляется удобным на вечеринках. Оно допускает определен­ную интимность и, по-видимому, относится скорее к интимной, чем к персональной зоне. Тем не менее, по­скольку данная классификация является попыткой докто­ра Холла установить некие стандарты в зарождающейся науке, предстоит еще многое прояснить, прежде чем проксемика оторвется от земли.

Для дальней фазы персональной дистанции доктор Холл отводит расстояние от двух с половиной до четырех футов и называет это пределом физического доминирования. На этой дистанции вам неудобно касаться вашего партнера, поэтому она при любой встрече оставляет определенную долю неприкосновенности. Тем не менее такая дистанция является достаточно близкой, чтобы поддерживать персо­нальную дискуссию. Если двое людей встречаются на улице, то чтобы поговорить, они обычно останавливаются на такой дистанции. На вечере они могут стремиться сойтись на близкую фазу персональной дистанции.

С помощью дистанции передается великое множество сообщений, и они имеют диапазон от «я держу вас на расстоянии вытянутой руки» до «я выделила вас среди других гостей, предоставив вам возможность быть чуть ближе, чем другие». Сходиться слишком близко, имея дальние персональные отношения со знакомым человеком, считается бесцеремонностью или, в зависимости от половой принадлежности, знаком личной благосклон­ности. Держась на определенном расстоянии, вы делаете некое заявление, но данное заявление, чтобы что-либо означать, должно получать дальнейшие подкрепления.

Социальное и публичное пространство

У социальной дистанции также имеются близкая и даль­няя фазы.

Близкая фаза — расстояние от четырех до семи футов, обычно на такой дистанции мы совершаем безличное деловое общение. Это то расстояние, на котором мы встречаем клиента, нового директора или менеджера. Это то расстояние, которое поддерживает домашняя хозяйка от пришедшего для ремонта мастера, от клерка или маль­чика-курьера. Вы стремитесь соблюдать данное расстоя­ние, случайно попав в место, где по какой-то причине собираются люди. Это расстояние может оказаться удоб­ным для реализации функций управления.

Босс использует именно это расстояние, чтобы руково­дить сидящим у него работником — секретарем или клер­ком на приеме. Он стремится как бы нависнуть над служащим, добиваясь впечатления своей значительности и силы. Он фактически усиливает ситуацию «вы работаете на меня», при этом не говоря ни слова.

Дальняя фаза социальной дистанции, от семи до двена­дцати футов, предназначена для гораздо более формальных общественных или деловых отношений. «Большой босс» всегда будет иметь достаточно огромный стол, чтобы отде­литься им от служащих. Кроме того, он будет оставаться сидеть на этом расстоянии и рассматривать служащего, не теряя свой статус. Его обзору предоставлен весь человек.

Возвращаясь к глазам, следует отметить, что на этой дистанции не нужно бросать короткие взгляды и уводить взгляд в сторону. Единственный контакт, который вы поддерживаете, является визуальным, поэтому традиция диктует вам удерживать при разговоре взгляд того, с кем вы разговариваете. В противном случае произойдет то, что вы как бы выключите его из разговора, по утверждению доктора Холла.

Положительное качество этой дистанции заключается в том, что она предоставляет определенную защиту. На таком расстоянии можно продолжать работать, и это не будет выглядеть грубо, или вы можете прекратить работать и поговорить. В учреждениях необходимо сохранять эту дальнюю дистанцию общения между клерком и посетите­лем, чтобы клерк мог продолжать работу, не обязательно беседуя с посетителем. При более близком расстоянии это выглядело бы грубо.

Дома данная дистанция используется мужем и женой на отдыхе. Они могут при желании поговорить друг с другом или просто читать, не беседуя. Безличный вид этого типа социальной дистанции делает ее почти обязательной, когда большая семья живет вместе, и такое вежливое разделение часто организуется в семье, а для более интимного прове­дения вечера необходимо собрать всех на более близкое расстояние.

И, наконец, доктор Холл говорит о публичной дистан­ции как самом дальнем протяжении нашей территориаль­ной зависимости. И здесь есть близкая фаза и дальняя фаза, и это отличие может заставить нас поинтересовать­ся, зачем существует восемь типов дистанции, а не четы­ре. Но. в действительности дистанции появляются в соот­ветствии с человеческим взаимодействием, а не для изме­рения. Ближняя фаза публичной дистанции составляет от 12 до 25 футов, и она подходит для более неформальных собраний, например, таких, как общение учителя с пол­ной аудиторией студентов или общение босса с рабочими на собрании. Дальняя фаза публичной дистанции состав­ляет 25 футов и более, она обычно сохраняется политика­ми, для которых дистанция является таким же фактором безопасности, как и для зверей. Определенные виды зве­рей позволяют вам подойти только на это расстояние, прежде чем убежать.

Касаясь вопроса, о животных и дистанции, следует сказать, что всегда имеется опасность неправильно интер­претировать истинный смысл дистанции и территориальных зон. Типичным примером является поведение льва и дрессировщика львов. Когда человек подходит слишком близко и входит в зону «опасности» льва, лев будет от­ступать. Но когда он уже не может больше отступать, а человек продолжает продвижение вперед, лев оборачива­ется и приближается к человеку.

Дрессировщик львов использует это и движется к льву в клетке. Животное отступает в соответствии со своей при­родой к задней части клетки по мере наступления дресси­ровщика. Когда льву уже некуда отступать, он поворачива­ется и, опять в соответствии со своей природой, наступает на дрессировщика с рычанием. Причем он неизменно наступает по идеальной прямой. Дрессировщик это ис­пользует, размещая между собой и львом стойку. Лев, приближаясь по прямой, запрыгивает на эту стойку, стре­мясь приблизиться к дрессировщику. В этот момент дрес­сировщик быстро покидает зону «опасности» льва, и лев перестает наступать.

Публика, наблюдающая за происходящим, объясняет все пистолетом, который держит дрессировщик, и плетью, то есть объясняет все в соответствии со своими внутренни­ми потребностями и представлениями. Люди чувствуют, что дрессировщик не подпускает к себе дикое животное. Так они невербально воспринимают всю ситуацию. Это то, что дрессировщик пытается нам представить на языке тела. Но здесь язык тела лжет.

В действительности диалог между львом и дрессировщи­ком происходит приблизительно так:

Лев: «Убирайся с моей территории, или я тебя атакую!»

Дрессировщик: «Я ушел с твоей территории».

Лев: «Ну что ж, все в порядке. Я остановлюсь прямо здесь».

И не важно, где находится это «здесь». Дрессировщик рассчитывает так, чтобы «здесь» оказалось верхушкой стойки.

Точно так же дальняя публичная дистанция политика или актера на сцене содержит много заявлений на языке тела, который используется для того, чтобы произвести впечатление на публику, и не обязательно здесь говорят правду.

Именно на этой дальней публичной дистанции трудно говорить правду. Или, если вывернуть ситуацию наоборот, на этой дальней публичной дистанции легче всего лгать с помощью движений тела. Актерам это хорошо известно, и столетиями они использовали такое удаление на сцене от публики для создания множества иллюзий.

На этой дистанции жесты актера должны быть стилизо­ванными, подчеркнутыми и гораздо более символичными, чем это возможно на более близких фазах публичной, социальной или интимной дистанции.

На телевизионном экране, так же как и в кино, комби­нация общих планов и наплывов вызывает потребность в еще одном типе языка. Движение века или трепет губ при наплыве кадра может так же передать сообщение, как большое перемещение руки или всего тела в кадре, снятом общим планом.

При наплывах кадра большие движения всего тела обыч­но теряются. Это может быть одной из причин, по которой актеры телевидения и кино имеют много проблем при адаптации к сцене.

Сцена зачастую вызывает жесткий, манерный подход к актерской игре из-за удаленности актеров и публики. Сегодня, как протест против всей этой методики, сущест­вуют новации театра, которые пытаются устранить пуб­личную дистанцию между актером и зрителями.

Актеры и сцена либо перемещаются ближе к аудито­рии, либо публику приглашают разделить с актерами сцену. В этих условиях драма должна быть гораздо менее структурной. У вас нет уверенности, что отклик публики произойдет, в желательном вам направлении. Поэтому пьеса становится более бесформенной, обычно без сцена­рия, а только с центральной идеей.

Язык тела в таких обстоятельствах становится для актера весьма трудным средством. С одной стороны, он должен будет выбросить из своего арсенала многие из ранее ис­пользовавшихся символических жестов, поскольку на этих коротких дистанциях они просто не работают. Он не может полагаться и на естественный язык тела для эмоций, которые хотел бы проявить, независимо от того, сколько «живет» в своей роли. Таким образом, актёру приходится разрабатывать новый набор символов и стилизованных движений тела, которые также будут лгать аудитории.

Трудно сказать, насколько более эффективной является эта ложь «крупным планом», чем удаленная ложь с аван­сцены. Жесты авансцены или традиционной сцены совер­шенствовались годами практики, а также культурными традициями общества. Например, в японском театре Кабуки имеется своя отработанная символика жестов, и эти жесты настолько «культурно-ориентированы», что более половины из них для западной публики непонятны.

Как обращаются с пространством в различных культурах

Однако существуют языки тела, которые пересекают границы культур. Маленький бродяга Чарли Чаплина в немом кино был достаточно универсален в своих движени­ях, чтобы заставить смеяться людей почти любой культуры, включая технологически отсталые культуры Африки. Тем не менее культура —ведущий фактор всего языка тела, и это особенно справедливо для зон тела. Доктор Холл растолко­вывает с помощью проксемики вовлеченность в межкуль­турные связи. Например, в Японии общая скученность является знаком теплоты и приятной интимности. Холл полагает, что в определенных ситуациях японцы предпочи­тают такую переполненность, скученность.

Дональд Кин, написавший книгу «Жить в Японии», заметил, что в японском языке отсутствует слово, соответ­ствующее английскому privacy (В русском языке для этого слова также нет эквивалента. Используе­мое здесь для краткости слово «уединенность» не вполне отражает смысл слова «privacy». Поддерживать «privacy» — значит соблюдать уединен­ность не в физическом смысле, а скорее неприкосновенность внутрен­него мира). Тем не менее это не означает, что у них вовсе нет понятия уединенности. Для японца уединенность существует в условиях его дома. Он рассматривает эту область как собственную и оскорбляется при вторжении в нее. Тот факт, что он собирается с другими людьми в тесном кругу, не отрицает его потребности в жизненном пространстве.

Доктор Холл рассматривает это как отражение понятия о пространстве у японцев. Он считает, что люди западного мира рассматривают пространство как расстояние между объектами. Для нас пространство является пустым. А для японцев форма и организация пространства имеют осяза­емый смысл. Й это становится очевидным не только в их цветочных аранжировках и искусстве, но также и в их садах, где элементы пространства гармонично сочетаются, образуя неделимое целое.

Подобно японцам, арабы также стремятся держаться ближе друг к другу, особенно в общественных местах. В приватных условиях, в их собственных домах у арабов почти всегда очень много места. Дома арабов по возмож­ности большие и пустынные. Причем люди собираются вместе в небольших областях, на небольших пространст­вах. Обычно отсутствует разделение на комнаты, посколь­ку, несмотря на желание иметь обширное пространство, арабы парадоксально не хотят оставаться одни и даже в своих просторных домах стараются сгрудиться вместе.

Различие между тенденцией собираться вместе у арабов и близостью у японцев лежит довольно глубоко. Арабам нравится касаться своего товарища, компаньона, чувство­вать его и его запах. Стыдно не позволять другу дышать на себя.

Японцы же и в своей близости сохраняют формаль­ность и отчужденность. Они ухитряются прикасаться и при этом все же поддерживать жесткие границы. Арабы же отвергают границы.

Эту близость, а также отвержение границ в арабском мире американцы считают неприятными. Для американца в общественном месте существует граница. Если он стоит в очереди, он считает это место неприкосновенным. Для араба не существует понятия уединенности в общес­твенном месте, и если он проталкивается через очередь, он чувствует себя вполне в своем праве.

Аналогично отсутствию у японцев слова для уединен­ности, что указывает на определенное отношение к дру­гим людям, у арабов отсутствует слово для понятия изна­силования, что также показывает определенное отноше­ние к телу. Для американца тело является священным. Для араба, считающего, что нет ничего страшного в том, чтобы толкнуть или даже прижать женщину в обществен­ном месте, нарушение телесных границ является вещью второстепенной. Тем не менее, оскорбление личности для них-— первостепеннейшая вещь.

Холл подчеркивает, что арабу иногда необходимо по­быть одному, независимо от того, как близко он желал быть к своему другу. Чтобы побыть одному, он просто обрубает линии связи. Он уходит в себя, и этот уход уважается его друзьями. Его уход интерпретируется на языке тела как «Мне необходимо уединение. И хотя я среди вас, касаюсь вас и живу с вами, я должен уйти в свою оболочку». Если бы такой уход произошел в присутствии американца, тот счел бы его оскорбительным. На языке его тела такой уход интерпретируется как «обработка молчанием», а дальнейшее — как оскорбление.

Когда между собой разговаривают два араба, они все время смотрят в глаза друг другу. В нашей американской культуре такая интенсивность взгляда между мужчинами наблюдается довольно редко. Фактически такая интенсив­ность может быть интерпретирована как вызов мужествен­ности мужчины.

— Мне не понравилось, как он на меня посмотрел, будто ему хотелось чего-то личного, чего-то слишком интимно­го, — вот типичный отклик американца на взгляд араба.

Отношение к пространству в западном мире

До сих пор мы рассматривали язык тела с точки зрения различного отношения к пространству в сильно различаю­щихся культурах, таких, как культуры Востока и Ближнего Востока в. противоположность культуре Запада. Однако даже на Западе имеются широкие национальные различия. Существует четкое различие между тем, как, например, немец обращается со своим жилым пространством и как это делает американец. Американец поддерживает вокруг себя двухфутовую сферу уединенности, и если приятель беседует с ним на интимные темы, они приближаются друг к другу настолько близко, что их личные сферы сливаются. Для немца может быть сферой уединенности вся комната. И если кто-либо в этой комнате займется интимным разговором без его участия, он может почувствовать себя оскорбленным.

Возможно, рассуждает Холл, это происходит из-за того, что немецкое «я», в отличие от арабского, является «экстра­ординарно незащищенным». Поэтому немец простирает свою личную сферу на любую длину. Во время второй мировой войны немецкие военнопленные размещались в армейских бараках по четыре человека. Холл отмечает, что они, как только это им удавалось, устанавливали разделе­ние барака на пространство для каждого. В открытых лагерях для заключенных немецкие военнопленные пыта­лись строить свой личные жилые блоки.

Немецкое «уязвимое я» объясняет также и некую стро­гость позы и общее отсутствие спонтанных движений тела. Такая строгость может быть защитным приспособлением или маской, не допускающей проявления слишком боль­шого количества правды при неосторожном движении.

В Германии дома строятся так, чтобы обеспечивать максимум уединения. У дворов хорошая ограда, на балко­нах также ограда, двери неизменно держатся закрытыми. Если араб желает уединиться, он отступает в себя, а если уединения желает немец, он отступает за закрытую дверь. Это немецкое желание уединения, желание иметь опреде­ленную личную область, в которую никто не будет втор­гаться; иногда проявляется в его поведении в очередях.

В кинотеатре в районе, где проживают немцы и амери­канцы, я недавно стоял в очереди за билетом и, пока мы аккуратно и упорядоченно продвигались вперед, прислу­шивался к разговору немцев.

Неожиданно, когда до кассы билетера оставалось всего несколько человек, двое молодых людей, которые, как япозже узнал, были поляками, подошли к самой кассе и попытались сразу же купить билеты.

Вокруг нас разгорелся спор.

— Эй! Мы стояли в очереди. Почему бы вам не постоять?

— Правильно! Вернитесь в очередь!

— Пошли вы к черту! Здесь свободная страна. Никто не просит вас ждать в очереди, — выкрикнул один из поляков, расчищая себе путь к окошечку кассы.

— Вы стоите в очереди как овцы, — злобно сказал дру­гой. — Все вы, фрицы, такие!

Намечавшаяся стычка была предотвращена двумя пат­рульными полицейскими. А в фойе я подошел к возмути­телям спокойствия.

— Что вы пытались сделать? Начать мятеж? Один из них усмехнулся:

— Да просто хотели встряхнуть их немного. Зачем образовывать линию? Легче потолкаться!

Их отношение стало мне понятно, когда я узнал, что они поляки. В отличие от немцев, желающих точно знать, где они стоят, и считающих, что только подчинение опреде­ленным правилам поведения гарантирует цивилизованный характер отношений, для поляков цивилизованный харак­тер отношений рассматривался как пренебрежение авто­ритетом и правилами.

Хотя англичанин отличается от немца по стилю обра­щения с пространством — у него слабое ощущение уеди­ненности в собственной комнате, — он не похож также и на американца. Если уйти в себя нужно американцу, он уходит и физически из поля зрения окружающих. А ан­гличанин, возможно, из-за отсутствия личного простран­ства и из-за того, что в Англии детей воспитывают нянь­ки, при желании остаться наедине с собой делает это подобно арабу.

Когда англичанин на языке тела говорит: «Мне нужно уединиться на некоторое время», — американцем это часто переводится как «Я на вас сержусь и обрабатываю вас молчанием».

В английском обществе уединение достигается тщатель­но структурированными взаимоотношениями. В Америке вы разговариваете с соседом, дверь которого рядом, по­скольку он близко. В Англии быть соседом кому-то вовсе не означает знать его или разговаривать с ним.

Есть рассказ о выпускнике американского колледжа, встретившего английскую леди на океанском лайнере, следовавшем в Европу. Эта англичанка соблазнила парня, и у них был бурный роман.

Через месяц он присутствовал на большом и весьма официальном ужине в Лондоне и среди гостей, к своему восхищению, увидел леди X. Подойдя к ней, он сказал;

— Привет! Как поживаешь?

Гордо задрав свой патрицианский нос, леди X. произ­несла, растягивая слова:

— Не думаю, чтобы мы когда-либо были представлены друг другу.

— Но... — начал заикаться изумленный молодой чело­век, — вы, конечно, помните меня?

Затем, ободренный, добавил:

— Еще бы, ведь только в прошлом месяце в поездке мы спали вместе!

— И это, — ледяным голосом спросила леди X., — позволяет вам думать, что мы были представлены?

В Англии отношения строятся не в соответствии с пространственной приближенностью, а в соответствии с социальным положением. Вы не обязательно станете дру­гом соседа, если ваш социальный статус не одинаков. И этот культурологический факт имеет своим основанием традиции англичан и является результатом густонаселенности Англии.

Французы, подобно англичанам, также живут скучен­но, но иное культурное наследие дало иной результат. Густонаселенность заставила англичан развить необычай­ное уважение к уединенности, французов она заставила (делаться весьма вовлеченными в дела других.

Француз встречается с вами глазами, когда разговаривает, и смотрит на вас прямо. Женщин в Париже на улице рассматривают весьма пристально. Многие американки, вернувшись из Парижа, неожиданно чувствуют себя обделенными вниманием. Французы своим взглядом как бы передают невербальное сообщение:

— Вы мне нравитесь! Я никогда не разговаривал с вами, но высоко оцениваю вас.

Никакой американец не смотрит на женщину подоб­ным образом. Вместо высокой оценки в Америке это интерпретировалось бы как грубость.

Во Франции густонаселенность частично объясняет во­влеченность французов в дела друг друга. Кроме того, она «виновата» в их озабоченности созданием незанятых про­странств. Во французских парках с пространством обра­щаются совершенно не так, как в американских. Там с уважением относятся к открытым пространствам, даже в городе — чтобы подчеркнуть красоту архитектуры.

Мы реагируем на наличие пространства различным образом. Из-за того, что в Нью-Йорке большая плотность населения, у нью-йоркцев выработалась особая потреб­ность в уединении. Жители Нью-Йорка известны своим «недружелюбным отношением», однако эта недружелюб­ность выработалась из-за уважения к личному миру со­седа. Мы не вторгаемся в это уединение, вот и не обра­щаем внимания на других в лифтах, в поездах метро, на переполненных улицах.

Мы шагаем, неся с собой свои маленькие личные миры, и когда эти миры вынуждены сходиться, мы уходим в кататоническое состояние, чтобы избегать неверной ин­терпретации наших побуждений.

На языке тела мы кричим:

— Я вынужден соприкасаться с вами, тереться о вас, но моя строгость говорит, что я и не думаю вторгаться в ваш мир.

Вторжение, появление без приглашения, навязывание себя — худшие из грехов. Заговорите в Нью-Йорке с незнакомцем — реакцией будут встревоженность и испуг.

Лишь во времена больших кризисов эти барьеры пада­ют, и тогда становится ясно, что Нью-Йорк вовсе нельзя назвать недружелюбным, он скорее даже робкий и испу­ганный. Во время Великой Северо-Восточной Энергоава­рии каждый протягивал другому руку помощи, успокаивал, ободрял, и на несколько долгих часов город стал местом тепла и жизни.

Потом свет опять зажегся, и мы опять провалились в наши строгие зоны уединения.

Вне Нью-Йорка, в маленьких американских городах, отношения более открытые и дружелюбные. Люди гово­рят незнакомцам «Привет!», улыбаются и часто вступают в разговор. Однако в очень маленьких городах, где все друг друга знают и уединения очень мало, с незнакомцем обращаются так же неприветливо, как в очень больших городах.

Дата добавления: 2015-07-21