Глава тридцать четвертая. – Кто такой Джонас?

– Кто такой Джонас? – снова спрашиваю я, уже догадываясь об ответе, но желая получить подтверждение.

Я вижу страх, изумление и боль в глазах своей матери. Мне хочется отвести взгляд.

Но я сдерживаюсь.

– Кто он был, мама? – в третий раз спрашиваю я. На этот раз немного мягче.

– Как ты узнала… – хрипло начинает она, а потом опускает взгляд на свои руки. Я не трогаюсь с места, давая ей понять, что вопрос «как» не имеет никакого значения.

Мама снова поднимает глаза, и, хотя она высоко держит голову, я вижу, что она сломлена.

– Джонас был твоим братом, – еле слышным шепотом отвечает она.

Я молчу, не в силах попросить ее продолжать, но она делает это сама.

– Он умер.

– Я знаю. Я была на кладбище. Видела его могилу.

– Но зачем… – начинает она и обрывает себя. – Это неважно.

– Я расскажу тебе, что привело меня туда, но только после того, как ты расскажешь мне все о моем брате. И скажешь, зачем все это время ты мне лгала о нем.

– Нет, Лондон, я тебе не лгала. Я просто скрывала от тебя эту грустную правду. Я думала…

– Что сможешь всю жизнь продержать меня в блаженном неведении?

– Что смогу спасти тебя от боли, – выдыхает мама и подносит ладонь к щеке, готовясь стереть подступающие слезы. Теперь я вижу, что разбередила старую рану. Очень глубокую и очень страшную. – Это случилось очень давно, с ним произошел несчастный случай, – начинает мама, время от времени поднимая глаза на меня, но в основном разглядывая узоры ковра, словно черпая в них силы. Твоего брата похитили. И убили.

– Но кто?

– Мы так этого и не узнали.

Мамины плечи содрогаются, и мы вдруг меняемся ролями, потому что я бросаюсь к дивану и крепко обнимаю ее. Она плачет у меня на плече по брату, которого я не помню.

Я хочу узнать больше, но понимаю, что сейчас это было бы жестоко по отношению к маме.

Немного успокоившись, она слегка отстраняется, положив руки мне на плечи.

– Лондон, ты должна понять, что я не пыталась тебя обмануть, – говорит мама, глядя мне в глаза. – Ты потеряла все воспоминания о прошлом, и для меня это было единственным светлым пятном в кромешной тьме. Я не хотела, чтобы ты пережила боль утраты. Я должна была защитить тебя от этого. И я делала это все эти годы.

Мне трудно с этим согласиться, но я все‑таки ее понимаю. Немножко.

Высвободившись из маминых объятий, я пересаживаюсь в мягкое кресло перед телевизором. Устраиваюсь поудобнее, подобрав под себя ноги, хотя на мне до сих пор ботинки, в которых я была на кладбище.

Может быть, частички моего брата Джонаса сейчас пачкают клетчатую обивку кресла.

Какая чушь лезет мне в голову. Надеюсь, это все из‑за головокружения.

Из своих записок я знаю, что у мамы есть от меня секреты, но ведь и у меня есть от нее тайны. Но сейчас пришло время откровенности.

Пришло время попросить помощи.

– Мам?

– Да, милая?

– Я хочу узнать все о Джонасе. Я знаю, что для тебя это очень тяжело, но я хочу, чтобы ты рассказала мне все. Это важно.

Я хватаю себя за носки ботинок и теснее подтягиваю под себя ступни. Теперь я человек‑крендель в уютном кресле.

– Я понимаю, Лондон. Я знаю, что ты пытаешься понять свою жизнь.

Я глубоко вздыхаю и смотрю в темные мамины глаза. Впервые в жизни я понимаю, откуда берется та неуловимая грусть, которой пронизано все в этом доме, даже в счастливые дни.

– Мам, дело не только в том, что я хочу понять. Мне кажется, я должна о нем узнать. Я думаю, это может мне помочь.

– Каким образом? – растерянно спрашивает мама.

Наступает время поделиться с ней всем, что я знаю из своих записей, всем, что я столько времени скрываю от единственного человека на свете, которому мне давным‑давно следовало открыться.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне обо всем, потому что это может помочь мне вспомнить прошлое, – говорю я. – Мне так кажется.

Мама вздыхает и устало трет глаза.

– Лондон, ты просто не представляешь, у скольких докторов мы с тобой перебывали, и каждый из них пытался каким‑то образом разбудить твою память. Однажды я даже водила тебя к гипнотизеру. Почему ты думаешь, что рассказ о смерти твоего брата может что‑то изменить, тем более сейчас?

Ну вот он и наступил, момент истины. Я зачем‑то смотрю на настенные часы. Ерзаю в кресле, еще туже сворачиваясь в клубок. Делаю глубокий вдох и наконец говорю маме то, что она должна услышать:

– Мам, я помню похороны Джонаса.

Дата добавления: 2015-07-20