Глава семнадцатая. – Пока! – я с нарочитой поспешностью поворачиваюсь к маме спиной и захлопываю входную

– Пока! – я с нарочитой поспешностью поворачиваюсь к маме спиной и захлопываю входную дверь, оставляя позади и ее, и нашу семейную драму. И оказываюсь на крыльце рядом с мальчиком, о котором читала весь день.

Вот оно: первое свидание!

Я целый день просматривала свои записки, хихикая, задерживая дыхание, ахая и охая до тех пор, пока не пришло время наряжаться. А нарядившись, еще целый час сбивала пафос, чтобы выглядеть небрежно.

Он опоздал, но мне все равно. Главное – он здесь.

За порогом меня встречает морозный октябрьский вечер, но холод мгновенно прогоняет тяжесть в груди, вызванную Страхом, Джейми, маминой ложью и, похоже, всем вокруг, кроме Люка.

Люк кивает мне на свой дурацкий минивэн, стоящий на дорожке (как хорошо, что я уже знаю о нем из записок, потому что выглядит он все‑таки диковато).

Люк придерживает передо мной дверцу машины, и этот галантный жест получается у него скорее естественно, чем натужно. Похоже, он прирожденный джентльмен, а может быть, просто продукт воспитания вежливых родителей.

Мы садимся на передние сиденья и пристегиваемся ремнями безопасности.

– Прости, что опоздал, – снова извиняется Люк.

– Все нормально, правда, – снова повторяю я.

– Я просто увлекся рисованием, – объясняет он, включая зажигание и подкручивая обогреватель. – Забыл о времени.

Вот теперь я раздражаюсь. Рисовал, значит? Я делаю глубокий вдох и отгоняю раздражение прочь. Главное, сейчас он здесь.

– Как дела? – спрашивает он так участливо, что мне хочется его обнять. Вся досада сразу же испарилась.

– Отлично, – улыбаюсь я. – А у тебя?

– Теперь лучше, – отвечает Люк, ловко выруливая с дорожки на тихую улицу. Он переключает передачу, и мы отправляемся в путь.

В машине тихо играет радио, а Люк кружит по улицам моего района с такой уверенностью, словно сто лет тут живет. Вскоре мы поворачиваем на север и выезжаем на одну из двух магистралей, ведущих в наш город и из него.

– Что случилось с пиццей? – спрашиваю я, вспомнив повестку нашего сегодняшнего свидания, с которой он вкратце ознакомил мою маму. Но на самом деле мне все равно, куда мы поедем. В обществе Люка я готова даже поголодать.

– Не волнуйся, я не соврал твоей маме, – загадочно отвечает он.

– Я не волнуюсь, а если соврал, так и ладно, – говорю я, глядя в ясную холодную ночь. Я вспоминаю свое утреннее пробуждение, и на какое‑то время горечь возвращается. Моя мать предала меня. Мой отец скоро умрет, а я его даже не знаю – и все по ее вине! Теперь мне нужно найти его, но я не знаю как. И просто хочу…

Люк негромко кашляет, и я возвращаюсь в настоящее время. Отбрасываю мысли о матери и говорю себе, что родители врут детям только по очень серьезным причинам. Просто нужно узнать, какая причина была у моей матери.

На этом я успокаиваюсь и даю себе слово до конца дня думать только о Люке.

Люк везет меня все дальше и дальше на север от города, и на какой‑то миг я представляю себя девушкой из фильма ужасов, которая доверчиво идет навстречу монстру, вместо того чтобы дать деру. Вот и я легко и беззаботно позволила парню, которого совершенно не знаю, увезти меня в темную чащу.

Но я отгоняю эту мысль быстрее, чем она успевает обосноваться у меня в мозгу. В Лукасе Генри нет ничего монструозного.

В этом парне, которого я знаю по записям, нет ничего пугающего. С ним я чувствую себя в полной безопасности.

По дороге я поглядываю на небо и замечаю, что чем дальше мы отъезжаем от города, тем больше появляется звезд.

– Ты вообще знаешь, куда мы едем? – спрашиваю я, хотя мне все равно, даже если мы заблудимся. – Ты не просто так пилишь по дороге?

– Не волнуйся. Я точно определил место, где мы, проведем этот вечер, – говорит он, улыбаясь мне убийственной улыбкой.

– Я не волнуюсь, – повторяю я, поудобнее устраиваясь в своем кресле и полностью расслабляясь. Я совершенно спокойно наблюдаю, как Люк сворачивает с магистрали на боковую дорогу, как съезжает с нее на узкую грунтовку, взбегающую по склону холма в темноту. Я годами не чувствовала себя в большей безопасности, чем теперь, когда Люк осторожно выруливает с посыпанной гравием дорожки и едет через заросли к краю невысокого холма.

Он паркуется прямо перед табличкой «Проход запрещен», висящей на ограде из колючей проволоки, которая не позволяет нам скатиться вниз по склону. Выключает двигатель и фары. Я с улыбкой смотрю на лежащий внизу мерцающий, беспорядочный город, беспечно раскинувшийся миль на двадцать, не меньше.

– Здорово, – тихо говорю я.

– Ага, я тоже так подумал, – отвечает Люк, глядя перед собой. Мне нравится, что ему нравится это место. Оно не для всех, но отныне всегда будет частицей меня. – Значит, ты никогда не бывала тут раньше?

Хороший вопрос.

– Хм… нет, – говорю я. – Честно говоря, я вообще не представляю, где мы.

Люк впервые отрывает взгляд от пейзажа и смотрит на меня. Его руки все еще лежат на руле.

– Знаешь, ты очень доверчивая. Ведь я мог бы оказаться маньяком.

– Мог бы, наверное, но мне в это не верится, – отвечаю я, завороженно глядя в его светлые глаза. – С тобой я чувствую себя в безопасности.

– Так оно и есть, – мягко говорит он. – Ладно, – добавляет он уже громче, шлепнув ладонями по рулю. – Давай начнем наш вечер! Ты проголодалась?

– Да, но боюсь, нам вряд ли согласятся доставить сюда пиццу, – замечаю я, обводя глазами пустынный пейзаж вокруг.

– Ничего не бойся, я ее как следует запаковал. Подожди‑ка, – Люк нажимает на кнопку блокировки багажника, вылезает наружу и скрывается за машиной. Я поворачиваюсь назад, чтобы посмотреть, что он там делает, и только теперь замечаю, что средний ряд кресел отсутствует. Зато на заднем ряду лежат две декоративные подушки, явно позаимствованные с домашнего дивана, а рядом аккуратно сложен мягкий вязаный плед, на котором стоит небольшой переносной холодильник.

Заметив, что я подглядываю, Люк ловит мой взгляд и улыбается невинной улыбкой. У меня сладко ноет в животе при виде маленькой ямочки на его правой щеке, которую я не успела заметить раньше.

Люк с негромким стуком закрывает багажник. Вместо того чтобы снова вернуться на водительское место, он открывает с пульта отъезжающую боковую дверь и забирается внутрь. В правой руке у него нечто вроде термочехла, которым пользуются разносчики пиццы, а в левой зажат большой пластиковый пакет.

– Перебирайся назад, – командует Люк.

Отказавшись от попытки грациозно перелезть через передние кресла, я выхожу из машины и забираюсь через открытую дверь со своей стороны. Согнувшись пополам, прохожу в заднюю часть и сажусь рядом с Люком, который уже снял с кресел плед и холодильник и заботливо подложил мне под спину подушку. Усадив меня, он выуживает из какого‑то потайного отделения пульт.

– Опа! – восклицает Люк и, согнувшись, перебирается в переднюю часть машины. Дотянувшись до приборной доски, он включает двигатель, колдует над обогревателем и какими‑то другими настройками, а потом возвращается обратно. У меня перед носом вдруг вспыхивает экран, и я с запозданием замечаю выезжающий DVD‑плеер. Предупреждение о защите авторских прав служит нам ночником, пока Люк вынимает чудом не остывшую пиццу из термочехла (который он, скорое всего, позаимствовал в пиццерии), вытаскивает из пакета бумажные тарелки и салфетки, выгружает банки с газировкой из холодильника.

Когда на маленьком экранчике появляются вступительные титры в стиле семидесятых, я придвигаюсь поближе к Лукасу Генри на нашем импровизированном диванчике у черта на рогах и чувствую себя невероятно счастливой. Сейчас мне кажется, что я никогда в жизни не была так счастлива, но я не могу знать этого наверняка.

– Мне нравится этот фильм, – шепчу я.

– Да, – улыбается Люк, не сводя глаз с экрана.

– Что – да? – переспрашиваю я.

– Я так и думал, что тебе понравится.

Он смотрит на меня так, словно заглядывает в душу, и я вдруг чувствую себя голой. Чтобы разрядить обстановку, я нагибаюсь за лежащей у ног пиццей и принимаюсь за еду. Люк следует моему примеру, и пицца очень быстро заканчивается.

Сытые и довольные, мы в молчании смотрим кино. Где‑то на середине фильма я натягиваю на ноги покрывало. Люк обнимает меня за плечи, и мы прижимаемся друг к другу, словно знакомы целую вечность.

Когда кино заканчивается, Люк снова ненадолго перелезает вперед и выключает двигатель, пояснив, что нужно беречь бензин.

– Я не хочу, чтобы мы с тобой застряли тут, – говорит он.

– Я бы не возражала, – признаюсь я.

– Я бы тоже, – улыбается он. – Но мне кажется, твоя мама будет против.

Вместо того чтобы вернуться ко мне, Люк с пульта открывает люк в потолке и просит дать ему подушки. Он бросает их под спинки пассажирского и водительского сидений и растягивается на полу, подложив одну подушку под голову.

– Иди сюда? – говорит он, и это больше похоже на просьбу, чем на приказ. Внутри машины быстро становится холодно, поэтому я беру с собой плед и устраиваюсь рядом с Люком. Мы расстилаем плед сверху и подворачиваем его под себя, чтобы сохранить тепло.

Мы лежим и смотрим в большое окно на холодное небо, усыпанное звездами разной степени яркости. Вскоре я начинаю дрожать и лязгать зубами, но не от холода. Люк придвигается ближе и обнимает меня поверх пледа.

– Ты закончила мою анкету? – спрашивает он, глядя, в небо.

– Кажется, да, – говорю я, с трудом припоминая, о чем он говорит.

– Скажи ответы, – просит он.

– Задавай вопросы, а я скажу, что я написала.

Мы играем в вопросы и ответы, словно на телевикторине, где часы отсчитывают время. Люк с легкостью припоминает все свои вопросы, а я помню большую часть ответов, тщательно воспроизведенных в моем досье, лежащем на ночном столике. Пробелы приходится заполнять на ходу.

По крайней мере один из моих ответов, по поводу самого дорогого детского воспоминания, является чистой воды враньем.

Закончив, мы какое‑то время лежим в тишине. Потом Люк говорит:

– Здорово.

Он по‑прежнему смотрит в небо, но я знаю, что он улыбается.

– Да, – шепчу я, чувствуя себя на седьмом небе.

– Кажется, что мы уже давно знаем друг друга, да? – спрашивает он.

– Ага, – бормочу я, крепче прижимаясь к его теплому плечу.

– Хочешь выслушать мою версию? – спрашивает Люк, осторожно поворачиваясь на бок, чтобы посмотреть мне в лицо. Глаза у него хитрые, словно он собирается сообщить мне какую‑то страшную тайну.

– Да, – отвечаю. Я все еще лежу на спине, но теперь смотрю не на небо, а на Люка.

– Реинкарнация!

– Реинкарнация?

–Да. Ты ведь знаешь, что это такое?

– Конечно, знаю. Я не дура. Просто не понимаю, какое это имеет отношение к нам.

– Согласно моей теории, мы с тобой были женаты в прошлой жизни. Возможно, я был великим королем, а ты моей королевой, а потом нас растерзала озверевшая толпа.

– Чем же мы так насолили этой толпе, что она озверела и решила нас растерзать? – подкалываю я.

Люк смеется и продолжает:

– Ладно, забудь. Может быть, мы были простыми скромными людьми, которые когда‑то жили где‑то. Неважно где, главное – в ином месте.

– И в иновременье.

– Такого слова нет! – смеется он, слегка смутившись.

– Я знаю. Только что придумала. Мы были женаты в иновременье. Давай дальше.

– Ладно, как скажешь. Мы были женаты в иновременье. В любом случае мы умерли – неважно от чего, скажем, от каких‑то естественных причин. Но поскольку мы жили в любви, наши души, переселившись в другие тела, продолжили искать друг друга.

– Ты индуист или типа того? – спрашиваю я, стараясь не обращать внимания на холодок под ложечкой. Ничего не скажешь, красивая теория.

– Нет, я из католической семьи. Но в прошлой школе я ходил на уроки религии, и там нас знакомили с разными учениями. Идея реинкарнации мне очень понравилась.

– Но если ты католик, разве тебе не положено верить в ад, рай и тому подобное?

– Я имел в виду, что был католиком.

– Значит, никакого рая? – не унимаюсь я.

– Как можно судить об этом, пока не испытаешь на себе? – вопросом на вопрос отвечает он. – И рай, и реинкарнация – это лишь различные способы успокоить себя насчет того, что будет с нашими душами после смерти. Я надеюсь, что хотя бы одна из этих теорий верна. Не хотелось бы банально превратиться в пищу для червей.

– Знаешь, я вообще не люблю думать о смерти, – честно отвечаю я. На миг перед глазами у меня снова встает Страшное воспоминание.

Несколько минут мы оба молчим, а потом Люк говорит:

–Я так понял, ты решила отложить разговор о смерти по крайней мере до третьего свидания?

Мы весело смеемся, и Люк снова перекатывается на спину.

Я хочу слегка разрядить обстановку, поэтому спрашиваю:

– А как нас звали?

– Звали? – растерянно переспрашивает Люк.

– Ну да. В иновременье. Когда мы были без ума друг от друга, женаты и все такое?

– «И все такое»! Когда ты так говоришь, все это кажется ужасной пошлостью. – Люк отворачивается, и мне кажется, что он покраснел до ушей.

– Нет, что ты! – поспешно возражаю я. – Мне это нравится! Не стесняйся. – Он снова смотрит на меня, и несколько секунд мы не отводим глаз. Потом я начинаю тараторить без умолку: – Возможно, меня звали Элоиз. Или Элизабет. Нет, придумала! Я была Кэролайн.

– Хорошее имя, – отвечает он, включаясь в игру. – А я был Бэнджамином!

– Или Уильямом, – предлагаю я.

– Точно, здорово. Я был Уильямом. И работал каменщиком.

– Ну конечно! А я сидела дома, вела хозяйство и воспитывала наших троих детей: Эльзу, Матильду и…

– И малыша Рэкса, которого мы назвали в честь нашего домашнего тираннозаврика.

Я закатываюсь хохотом и никак не могу остановиться. Я просто с ума схожу. Люк тоже не отстает от меня, но потом успокаивается и с некоторым испугом смотрит, как я складываюсь пополам и давлюсь смехом, рискуя довести себя до гипервентиляции легких. Когда я наконец затихаю, у меня страшно ноют мышцы живота и все лицо мокрое от слез.

– Смешно, да?

Все еще продолжая хихикать, я разгибаюсь и снова натягиваю на ноги скомканный плед.

– Еще как! А может быть, меня просто очень легко рассмешить.

– Простушка, – дразнится Люк. Я наклоняюсь и шутливо щиплю его левой рукой, а он перехватывает ее и задерживает в своей руке.

– Замерзла?

– Нет. Мне чудесно, – отвечаю я.

– Ты чудесная, – шепчет Люк в небеса, держа мою руку в своих ладонях. Я готова расплакаться от избытка чувств, но поспешно смаргиваю слезы, чтобы Люк не увидел.

– Ты необычный, – говорю я, тоже глядя в небо.

– Почему? – спрашивает он.

– Большинство парней не выдумывают таких историй, – тихо отвечаю я, думая о мальчиках и мужчинах, с которыми мне предстоит встречаться в обозримом будущем. – Особенно парни с твоей внешностью.

– Ну, девушки с твоей внешностью обычно бывают королевами школьных балов, – отвечает Люк мне в тон. – А ты, похоже, прячешься от софитов. У тебя одна подруга, ты живешь своей жизнью. Мне нравится это в тебе. – Он целует костяшки моих пальцев, и меня пронзает током.

Меня пугает то, к чему может привести этот разговор и целование пальцев, поэтому я спешу снова вернуться к теме иновременья.

– Слушай, а где мы жили? – тихо спрашиваю я, осторожно высвобождая руку, чтобы лечь поудобнее. При этом я еще теснее прижимаюсь к боку Люка, хотя, казалось бы, куда уж теснее? – Давай подумаем… Мне кажется, мы жили… в Ирландии! – отвечаю я на собственный вопрос.

– Ладно, – соглашается Люк, с готовностью переключаясь на тему альтернативной реальности. – И выращивали картошку.

– Да уж, дел у нас было по горло, – устало шепчу я, разморенная всеми этими чувствами, смехом и теплом.

– Да уж, мы постоянно были заняты. Трудились не покладая рук.

– У меня были рыжие волосы, – продолжаю я, чувствуя себя уютно, как в собственной постели. Даже еще лучше – ведь там со мной не было бы Люка.

– У тебя и сейчас рыжие волосы, – тихо говорит он,

– Я знаю. Мне кажется, я всегда была рыжей.

– Хотелось бы. Потому что это мне больше всего в тебе нравится.

Слова Люка доносятся до меня словно издалека, меня убаюкивает звук его голоса и бескрайняя чернота вселенной у нас над головами.

– Спасибо, – совсем тихо шепчу я.

Дыхание Люка выравнивается, теперь мы дышим в такт. Меня переполняет благодарность за этот день, за парня, лежащего рядом со мной, и за плед, который нас согревает.

И вдруг странный вопрос вдруг всплывает из глубин моего сознания.

Какое сейчас время?

Но этот мимолетный, легкомысленный вопрос без труда вытесняется гораздо более важной и поразительной мыслью: кажется, я влюбилась.

Нет, не кажется.

Я точно знаю.

Я люблю Люка.

Я закрываю глаза, чтобы хотя бы на мгновение отвлечься от подавляющей огромности всего происходящего.

Всего на несколько мгновений.

Совсем ненадолго.

И вот я в Ирландии.

По крайней мере, в той Ирландии, которую видела в кино. Стою посреди необычайно зеленого поля, огороженного вдалеке по периметру невысокими каменными стенами, и знаю, что это наша собственная земля – моя и Люка. И небольшой каменный домик с вьющимся из трубы дымком у меня за спиной тоже наш. Рядом со мной стоит Люк в толстом шерстяном свитере цвета слоновой кости и клетчатом шарфе и покуривает трубочку.

С каких это пор Люк стал курить трубку?

Нет, важнее другое – что мы делаем в Ирландии?

И последнее. Самое важное. Откуда тут взялся настоящий тираннозавр, Tyrannosaurus rex, голодный и зубастый, который несется к нам со стороны горизонта, с легкостью перескакивая через невысокую каменную стенку?

О, нет, О, НЕТ!

Нет, нет, нет, нет, неееет!!!!

Этого не может быть.

И тут меня охватывает ужас, но не потому, что Люк заработает рак легких, пока мы стоим тут и болтаем, и не потому, что он выглядит по‑идиотски в этом нелепом свитере.

Не потому, что я не знаю, как мы вернемся из этой фальшивой Ирландии, и не потому, что нас вот‑вот сожрет вымерший доисторический ящер. Нет, совсем не поэтому.

Честно говоря, каким‑то уголком сознания я понимаю, что сплю и вижу сон.

Я опускаю руку в карман моего приснившегося фартука в поисках записки, которую я себе не оставляла. Ее нет в моем сне – а значит, не будет и тогда, когда я проснусь.

Нет никакой записки.

Этот Люк – одетый в свитер, курящий, ирландский Люк – будет последним, которого я увижу. Я еще знаю, что это не настоящий Люк, но уже не могу вспомнить настоящего. Мысль о нем пока где‑то рядом, но стремительно уплывет прочь. Так бывает, когда хочешь что‑то сказать, но забываешь, что именно, и никак не можешь поймать ускользнувшую мысль. Эта веселенькая сценка, в которой счастливая семья обречена на съедение динозавром посреди фальшивой ирландской природы, оказывается лишь прелюдией к настоящему кошмару.

Настоящий Люк исчезает!

Но в моем сне я готова скорее быть съеденной динозавром, чем проснуться без воспоминаний о Люке. Поэтому я бросаюсь навстречу ящеру в безумной надежде на то, что это самопожертвование не только спасет чудесную семью из чудесного сна, но каким‑то образом сотворит чудо, и, предав себя мученической кончине в воображаемом мире, я смогу обойтись без напоминалок в мире реальном.

Дата добавления: 2015-07-20