Мои родители 1 страница

Отец мой, Илья Васильевич Задовский, родился в конце июля 1886 г. Он рано остался без отца, в детстве испытывал лишения. Окончил трехклассную школу. Его учительницей была Зинаида Константиновна Ягодинская. Писал красиво, мой почерк сильно походит на отцовский, но он писал лучше. Хорошо знал старую и метрическую системы мер. Умел делать несложные расчеты с применением десятичных дробей. В молодости немного читал беллетристику. Научился столярничать.

Росту был выше среднего, в плечах узок. Волосы русые, не густые. Лицо у него было рябое–следы оспы. Физически был не особенно крепок, но к труду сноровист. Косы, топоры, вилы, столярный инструмент были у него всегда в порядке. Бороду брил, носил усы.

Имел вспыльчивый, неуравновешенный характер. Быстро возбуждался, быстро и успокаивался. Но если вздумает что-нибудь смастерить, то обязательно выполнит.

Был опрятен. Играл на тальянке, умел плясать. Пел и песни, но хорошего голоса у него не было. Был прост в обхождении с другими, отзывчив, незлобив. Говорил отрывисто, с резкими нотками в голосе. Курил. Спиртные напитки употреблял, но не беспорядочно, а по праздникам. В праздники иногда напивался до пьяна.

В молодости отца считали забиякой. В драках они выступали вдвоем со старшим братом Федором, ловким и крепким парнем, поэтому часто брали верх. Однако я никогда не видел, чтобы отец с кем-нибудь дрался, даже будучи выпивши. А дома он иногда канителился, шумел на жену. До рукоприкладства не доходило.

На военную службу отца не брали из-за порока сердца. Да тогда двоих из семьи враз в солдаты вообще не брали, а дядя Федор уже служил. Отец же оставался дома с матерью Прасковьей Семеновной, крестьянствовал.

В начале 1907 г. он женился. В жены взял Марию Осиповну Афонину, которая была старше его на один год. В 1908 г. у них родился первенец–мальчик Владимир. Но он вскоре умер. В последующие десять лет родилось еще трое детей и все они тоже умерли младенцами. Вот какая была тогда тяжелая и темная жизнь. Родившись в 1918 г., я уцелел.

В гражданской войне отец не участвовал, но был за красных. Случалось подвозил им снаряды на своей лошади. В 1920-21 гг. он работал в Чебаксинском ремесельном училище–столярничал. Кажется, в 1926 г. стал председателем нашего сельсовета и занимал этот пост до конца 1929 г. В декабре 1929 г. его арестовали как политически неблагонадежного и посадили в Казанскую тюрьму. Никакой вины за ним не было. Весной 1930 г. отец вернулся. Узнав об этом, к нам в дом пришли его товарищи, принесли водки, стали выпивать, запели песню «Солнце всходит и заходит, [а в тюрьме моей темно...]...». Отец принес из тюрьмы в одежде массу белых тощих вшей, мать едва их выжарила в раскаленной печи. Пришел он худой, бодрость исчезла.

До вступления в колхоз весной и летом работал в поле, зимой столярничал. Он изготавливал подножки для пролеток, кресты дубовые, вальки для прачек, рамы, табуретки, грабли [мог сделать бочку]. Работал он также в Казани на временных работах–плотничал. Помню он работал в зоологическом саду, на швейной фабрике № 5. По субботам приезжал домой привозил небольшое количество сахара, рыбы, кренделей, а также ситца, сатина и др. А мне привозил карандаши, краски, какие-нибудь блокноты из серой бумаги. Из отцовских поделок уцелела одна деревянная шкатулка, которая хранится у меня до сих пор. Её надо хранить и дальше. У отца был алмаз, он всей Пановке вставлял стекла в окна. За это ему наливали стакан спиртного или давали пару яиц. Так что от алмаза проку в хозяйстве не было, только одна неприятность. Первый друг отца был Дмитрий Петрович Потапов [отец Василия Дмитриевича Потапова]. Встречались они ежедневно, вместе проводили праздники, частенько выпивали и в обычные дни (в середине 30-х годов).

В 193... г. отец вступил в колхоз, все время он был рядовым колхозником. В основном он плотничал. Иногда гнал самогонку. На собраниях не выступал. Ежедневно навещал своего брата Федора Васильевича. Народ отца сильно уважал.

В феврале 1838 г. его, как и ряд других пановских мужиков арестовали работники НКВД, и больше мы его не видели–он умер в казанской тюрьме Плетени летом этого же года. Где он захоронен, я не знаю. Было ему 52 года, столько же, сколько и его старшему брату Федору Васильевичу в момент смерти. Судьба других арестованных такая же. Что конкретно им инкриминировали, я не знаю, но убежден, что все они невинны.

[ По словам тети Клавы, однажды ей кто-то сказал, что на следующий день отца зачем-то привезут в Высокую Гору. Было это уже через две недели после смерти сестры Марии. Матери дома почему-то не было, и она сама пошла в милицию. Там ей удалось получить короткое свидание с отцом. Он успел лишь спросить: «Маша умерла?». Прошло год или два со дня ареста отца, и вот кто-то сказал, что в Высокой Горе появился человек, который желает рассказать о дяде Илье. Мать нашла этого человека, хотя не знала его адреса. Он сказал, что дядя Илья умер 21 января 1939 года в тюрьме, которая находилась в Пятницкой церкви на улице Большая Красная в Казани. По словам этого человека, в камере решили, что дядя Илья умер и вынесли его в холодное помещение. Но оказалось, что он еще жив, и его снова внесли в камеру, где он и умер. Матери об этом не сообщили, и она еще примерно полгода носила в тюрьму передачи для него, и их у нее забирали. Схоронили отца скорее всего тут же в тюрьме, т.к. при реставрации церкви нашли подвал, полный человеческих черепов. В этой тюрьме также находились в заключении целые семьи – и старики, и дети.

Материалы из Интернет (поиск 2 декабря 2006 года)

1. Задовский Илья Васильевич

1886 г.р. Место рождения: Высокогорский р-н, д. Пановка, русский, столяр в колхозе, к-з «Победа».; место проживания: Высокогорский р-н, д. Пановка

Арест:19.01.1930

Осужд.05.11.1930 тройка ГПУ ТАССР. Обв.по ст. 58-10

Приговор: срок предварительного заключения

Источник: Книга памяти Республики Татарстан

2. АП РФ, оп. 24, дело 418, лист 144 Задовский И.В. 12.9.38]

3. Поиск 21 января 2010 г.:

Задовский Илья Васильевич

Родился в 1886 г., Казанская обл., Высокогорский р-н, д. Пановка; русский; столяр в колхозе, к-з "Победа".. Проживал: Казанская обл., Высокогорский р-н, д. Пановка.
Арестован 19 января 1930 г.
Приговорен: тройка ГПУ ТАССР 5 ноября 1930 г., обв.: по ст. 58-10.
Приговор: срок предварительного заключения Арестован повторно 17.2.38 ("участник эсеровской террористической организации, провокационные слухи"). Предъявлено обвинение по ст. 58-2, 58-8, 58-11. Умер 21.1.39 во время следствия, в больнице ТО НКВД ТАССР. Реабилитирован 16.3.67.

Источник: Книга памяти Республики Татарстан ]

А теперь о маме, Марии Осиповне в девичестве Афониной. Родилась она весной 1885 г. Росла тоже без отца, он умер молодым, лет сорока (от паралича). Но прадед мой Сергей Афанасьевич был еще живой, довольно крепкий старик. Вот он и растил своих четырех внучат, из которых мать была старшей. Бабушку мою по матери звали Мария, она из роду Качаловых. Умерла бабушка в начале 20-х годов, я ее не помню.

С детских лет матери пришлось работать наравне со взрослыми. Жили Афонины довольно справно, после пожара 1905 г. поставили большой хороший дом, который и сейчас еще стоит. Была у них лошадь Карька. Прадед Сергей крестьянин был трудолюбивый, хозяйственный. Когда он умер, я не знаю, думаю что в 1906-08 гг. Летом и зимой он ходил без шапки, а был лысый.

Мама наша была очень красива. Карие живые глаза, ровные черные брови, длинные темные волосы. Лицо чистое и белое. Ростом невысокая, но хорошо сложена. Была умницей, сдержанной и рассудительной. Много не разговаривала. Большой аккуратность не отличалась. Прекрасно пела.

Умела читать и писать. Знала наизусть много разных стихотворений, церковных молитв, псалмов. В бога верила, в церковь ходила редко, дома не молилась.

На 22-м году стала женой Ильи Васильевича. Это была отличная хозяйка, успевала и в поле наработаться и в доме все сделать. Умела ткать хорошие холсты, шить из них одежду.

Со свекровью, деверем Федором Васильевичем и его женой Надеждой Даниловной у матери никогда не было никаких неприятностей хотя они долгое время жили на одной усадьбе. Она помалкивала.

Из шерсти мама вязала теплые варежки, чулки. Варила вкусное сусло, хорошо пекла хлеб, пироги, ватрушки.

Когда стала старше, то очень любила ходить в лес за грибами, ягодами и орехами. Знала грибные места, еланки, где растут ягоды, участки орешника, малинники. Никого и ничего она не боялась, однажды даже проспала одна всю ночь в лесу (было ей под 60). Из походов в лес пустой не приходила. Мама набирала полные кузова грибов, ягод, орехов, плюс вязанку дров домой тащила. В первой половине своей жизни я много поел жареных, вареных и соленых грибов, сладких ягод, погрыз лесных орехов. Спасибо за это маме.

Помню у нее в 1924 г. летом образовался на спине между лопаток громадный карбункул, величиной с трехлитровый горшок, не меньше. Лежала она без движения, вниз лицом, температура под 40 и даже 40°. Пищу не принимала. А она только недавно родила девочку. Как тяжело было маме!

Приходила к нам в дом какая-то фельдшерица, только пользы от ее визитов было мало. Думали, что мать умрет, не выдержит, но к счастью этого не случилось. Карбункул прорвался, а затем рана стала заживать. К осени больная поправилась. У нее на спине остался шрам с чайное блюдце. Вот какой был нарыв. Позднее, сколько я помню, серьезно она не болела.

Со средины 30-х годов жизнь в селе стала ухудшаться, а затем и вообще хлеба не стало. Как и многие пановские женщины, мама ходила в Казань продавать молоко и покупать там хлеб. Встанет в 3 часа ночи, взвалит на плечи корзинки с четырьмя или пятью четвертями молока и шастает пешком 9 км на железнодорожную станцию Высокая Гора, на пригородный поезд. Доедет до Казани, продаст там молоко, на вырученные деньги купит несколько буханок хлеба и до дому. Таскала на продажу и картошку. [По словам К.И. Потаповой, у нее были определенные адреса покупателей. ]

Эти рейды были тяжелыми. Зачастую попадали под дождь, шли по грязной дороге. А обувь–лапти. Зимой холодно, снега. Но надо идти–голод гонит. Случалось, когда в доме не было 3-4 дня кряду корки хлеба, мы буздыряли картофельную похлебку, забеленную молоком. Но наступал такой момент, когда от этой еды тошнило. Выход был только один–идти с молоком в Казань, принести оттуда хоть немного хлеба. С такой задачей женщины справлялись лучше, чем мужчины. А ведь нашей маме было в то время за 50. Но она была выносливой, сообразительной, свои «торговые» делишки умела провернуть лучше молодых женщин.

В войну и послевоенные годы ей пришлось пережить всяких невзгод еще больше. Словом, вся ее жизнь была трудной. Однако она всегда говорила, что живет хорошо, всем довольна, настроение бодрое. Конечно же, на самом деле все было не так. Всю жизнь прожила в Пановке.

Умерла мама в феврале 1953 г. в возрасте 68 лет. Похоронена на пановском кладбище в той же могиле где похоронены ее мать, отец, дедушка, братья, сестра и первые ее дети. [К очень большому сожалению отца, он не смог приехать на похороны своей матери. Мы тогда жили в Верхнеуральске в 60-ти километрах от Магнитогорска, где была ближайшая железнодорожная станция. Однако, добраться туда в тот момент было нельзя–дорогу замело так, что не шли даже трактора. [ Письмо В.Д. Потапова с описанием похорон сохранилось до сих пор.]

Сестры

Было их у меня две, Мария и Клавдия. Мария родилась в 1921 г. Была белокурой, невзрачной. Здоровьем слабая. У нее было плохое сердце. Росла хилой, в подвижные игры не играла. Мало ела, поэтому была худенькой. Школу–семилетку окончить не смогла. С возрастом ее физическое состояние не улучшалось, а ухудшалось. Особенно она ослабла, когда в доме не стало хватать калорийных продуктов.

Конечно, если бы ей побывать несколько раз в санаториях, если бы ее лечили опытные врачи, то, возможно, она жила бы долго. А в тех условиях, какие создались тогда в деревне, поправиться она не могла. Сестра Мария умерла в марте 1938 года, в возрасте 17 лет. Похоронена на пановском кладбище, в той же могиле, где и мама.

Вторая сестра Клавдия родилась в марте 1924 г. Она здравствует и поныне, ей исполнилось 56 лет. Этот ребенок был значительно крепче. Росла и развивалась нормально. Хлопот с ней у мамы было сравнительно мало. Ела что дадут, была неприхотливой. Хныканья, капризов не было. Была послушной, но не очень смирной. Короче, это была обыкновенная девочка.

Школу–семилетку не закончила, из 6-го класса ушла. Отца дома уже не было, жить стали неважно, так что причины объективные. Перед войной какое-то время работала в колхозе. В 1941 г. их с подружкой Таней Павлухиной направили копать окопы куда-то в юго-западные районы Татарской АССР. Условия для жизни и работы там были очень тяжелыми. Девчонки не выдержали, смылись домой. За это их судили, им дали... года лишения свободы. Находились они какое-то время в трудовой колонии, что расположена недалеко от села Караваево Ленинского района г. Казани. Потом их выпустили на свободу и Клавдия вернулась домой. [В 1941 г. на строительство оборонительных сооружений посылали женщин со всей Татарии. Посылали даже многодетных матерей, мужья которых находились на фронте.]

О себе самом

На свет я появился в июне 1918 г. Матери тогда было 33 года, отцу 32. Меня они очень берегли так как все родившиеся до меня дети почему-то умирали во младенчестве. Я–уцелел. Но когда я был еще крошка то у меня на животике возник очень большой чирей. Об этом мне мама неоднократно рассказывала. Я превратился в красный пузырь, метался в жару, дышал в однодышку. Беспрерывно кричал от боли. Мама, видя страдания ребенка, чуть с ума не сошла.

Все же мой организм как-то выдержал. Она говорила, что гноя из чирья вытекло с полведра. Постепенно рана зажила. На животе у меня от того ужасного нарыва белое пятно размером больше пятака.

Когда я еще не мог ходить, а ползал, меня чуть не стоптала лошадь. Об этом мне тоже рассказала мама. Лошадь ходила около нашего дома, щипала траву. Я подполз к ней под самые ноги, лошадь могла меня сильно покалечить или даже лягнуть и убить. Но этого не случилось. Однако лошадь одним копытом всё же поранила мне лицо чуть ниже правого глаза. До сих пор ямочка на лице заметна. Это произошло из-за недосмотра бабушки Прасковьи Семёновны, на попечение которой моя мать, уйдя на работу, оставила меня.

Позднее переболел я корью, был и коклюш в лёгкой форме. Скарлатиной и оспой я не болел.

Ребенок я был живой, хватыш. У отца были карманные вороненые часы, с открытым циферблатом, на бронзовой цепочке. Каким-то образом они попали ко мне в руки и я их ударил о причеленку–часы разлетелись. Было мне годика два, сам я этого не помню, а слышал от родителей. Голодного года тоже не помню.

Вот что я помню. Когда мне было года три на меня мама надевала пунцовую рубашечку и подпоясывала тесемочкой. Однажды, вероятно весной 1921 г., я открыл окно и стал слушать посвист синиц, заметив это, мама оттащила меня в сторонку–чтобы не простудился. Помню мы вдвоем с ней сидели вечером при светце на печке и ждали отца из Чебаксы. Остался в памяти и такой случай: я шел по двору, откуда ни возьмись черный баран, он подбежал ко мне и начал бодать. Кто-то из взрослых меня выручил. Смутно помню, что у нас был черный кобель Верный. Отец и дядя его уничтожили, потому что у него появились признаки бешенства. Меня увели подальше, чтобы не слышать собачьего воя.

До 1923 г. наша семья жила в Банновке. Тогда моими товарищами были двоюродные братья Николенька и Митя Королев, живущие тоже в этой улице. К осени 1923 г. мы из Банновки переехали жить на верхний порядок площади. Здесь моими товарищами стали Коля Павлухин и Вася Павлухин, мои одногодки.

В школу я пошел осенью 1926 г. Уже умел читать, знал все буквы русского алфавита. Моя первая учительница–Полина Васильевна Борисова. Было ей лет 28. Роста высокого, стройная, волосы каштановые. Красиво одевалась. Она была настоящая интеллигентка. Муж ее, Федор Георгиевич, преподавал в школе–семилетке. Он играл на скрипке.

В начальной школе я учился хорошо. У меня была редкая память. Переходил из класса в класс легко. Полина Васильевна проучила нас 4 года, а в 1930 г. Борисовы из Пановки уехали. Раньше они жили где-то на реке Суре, вот туда они и возвратились. Больше никогда свою первую учительницу я не видел.

В 1930 г. я пошел уже в 5-й класс. В 5, 6 и 7 классах учился по-разному, неровно. По некоторым предметам в любой момент мог ответить на хорошо и отлично, по другим предметам не мог получить и тройку. Историю, географию, литературу, обществоведение, естествознание (так тогда назывались биология и ботаника) я знал лучше большинства учеников. А по математике, геометрии, физике и химии был в числе последних, учиться по этим дисциплинам мне было трудно. Дело в том, что уже и тогда у меня была высокая близорукость: когда учитель объяснял новую тему и писал примеры на доске, то я ничего не видел и не понимал урока, но молчал. Особенно часто это было на уроках математики и геометрии. А не поняв одного, я не мог уразуметь и другое. Мне крайне были необходимы очки. Но в те годы ношение очков для деревенского мальчика было невозможно. Как бы то ни было, а семилетку я все же закончил в 1933 году.

Осенью того же года мы с моим дружком–Дмитрием Королевым поступили на учебу в Казанский педагогический техникум, на иностранное отделение (изучали немецкий язык). Учиться мы бросили из-за материальных трудностей. Разместили нас в какой-то неблагоустроенной большой комнате (в бывшем Казанском монастыре), в ней было холодно и сыро. Ночью лежали под тонкими выношенными и грязными одеялами, по нас бегали крысы. Постоянно мы были полуголодными. Поэтому мы и удрали домой.

Больше никуда на учебу я не поступал. Основная этому причина–слабое зрение. Я мог бы поступить на какие-нибудь курсы, но нужно было обзавестись очками, носить их постоянно. С тогдашним моим сознанием, культурным развитием это было не реальным. Кроме того–ложный стыд. Так и остался с семилеткой на всю жизнь, хотя и понимал, что надо учиться дальше. Квалифицированным рабочим или даже механизатором я быть не мог из-за высокой близорукости. Помню отец мне говорил: «Приучайся к столярному делу, это тебе пригодится».

Отец знал, что я плохо вижу, но насколько плохо, он не знал. Он думал, что я смогу столярничать, а я без очков не мог. Поэтому мне пришлось работать в колхозе. Высокая близорукость сильнейшим образом мешала мне всю мою жизнь, ни в одном деле успеха добиться я не мог. Она отрицательно сказалась на моем душевном состоянии (т.е. психике).

Несмотря на слабое зрение, книги я все-таки читал. К 18-20 годам я был сравнительно начитанным человеком, знаний у меня было намного больше, чем у моих пановских товарищей. Книги для прочтения брал в сельской библиотеке, а также у моего дяди Александра Осиповича Афонина и у Трофима Алексеевича Александрова. Были книги и у дяди Федора, их я тоже прочитал. Читал при недостаточном освещении, бывало зажжешь семилинейную керосиновую лампу и читаешь. [Отец читал очень много. Об этом рассказывала сестра отца, тетя Клава. Он читал ночами при тусклом свете, положив голову на стол на руку. Это ухудшало и без того слабое зрение.] К 18 годам я прочитал почти всего Пушкина, Лермонтова, значительную часть Чехова, Тургенева, Л. Н. Толстого, Гоголя, других русских писателей, произведения советской литературы–«Чапаев», «Железный поток», «Бруски», «Тихий Дон», романы и повести Горького и т.д. Немало прочитал и романов иностранных писателей. С большим интересом прочитал толстую книгу «История Великой Французской революции». Легко запоминал стихи, целые поэмы знал наизусть.

Но и зрение от чтения ухудшалось. В 1938 г. мне нужны были очки уже -8 диоптрий, а в 1940 г. -10 диоптрий. Первый раз я надел очки зимой 1940 года. Удивительная вещь: всю жизнь я читаю и пишу, и мои нездоровые глаза выдерживают эту нагрузку. Посмотрим, что будет дальше.

Выше я писал в основном о дошкольном и школьном периоде, а теперь напишу о том, как прошло мое детство вообще.

Детство

Лет с семи я начал смело бегать по селу, сперва вокруг дома по площади, затем освоил и другие улицы. Но больше всего проводил время в Банновке, где у меня были друзья–мальчишки. Мы играли целыми днями на Герасимовой горе, около бань. Рядом протекала речка, ловили в ней пескарей, лягушат, головастиков.

Когда мы подросли, то стали осваивать и более отдаленные места. Стали ходить на Бачеву и в лес. Летним днем наша небольшая ватажка (3-4 мальчишка) отправлялась в поход. Все мы были босые. То шагали, то бежали. По долинам и по взгорьям, по лесным опушкам и полянам. По колена в траве и по скошенным лугам. Смело проходили и сквозь чащобу. Собирали и ели ягоды, разные травы. Вот какие травы мы ели: свергубизу–растет на пашне и лугах, щавель, столбунцы, баржовки, губастики–луговые травы, коровки–растут в сырых местах; куку и косматики–лесные травы, лапшичку–растет на лесных полянах. Съедали трав помногу, ни один килограмм зараз, и ни у кого никаких расстройств желудка не было.

Иногда находили саранки. У саранок маслянистая луковица, величиной со среднее по размеру яблоко, сочная и очень приятная на вкус. Луковица находится в земле на глубине 10-15 см. Саранку найти не просто, нужно знать что у нее за стебель. Саранок мало, растут они на открытом, возвышенном месте, луковица созревает в конце июля. Лично я ни разу саранку не находил, потому что не мог разглядеть её тонкий стебелёк среди луговой растительности. А место, где растут саранки знаю–на Крутике. Там, помню, мне отец выкапывал во время сенокоса несколько луковиц.

Высматривали гнезда птиц, ос, шмелей, летучих мышей. Ловили ящериц, мелких зверюшек, били змей прутьями. Лазили по деревьям, запускали руки в дупла. Воду пили из ключей. Чаще всего мы проходили таким маршрутом: Бачева–Святительская гора– по траншеям до Климкина стойла–Пронин пчельник–Степанов ключ–Коптелы–Королевы–село. Заходили также в Черновский и Шапшинский овраги, на Лабутину, Пустынное и в другие урочища. В глухих местах побаивались беглых, волков и леших, держались кучкой. А когда нам стало лет по 14-15, то мы уже никого и ничего не боялись. Возвращались домой под вечер. Родители мало интересовались где мы были весь день, в деревне над ребятишками строгого надзора не было. Вот так мы и курсировали все лето по лесам и по лугам, да и осенью часто убегали играть на лесные опушки. Такого раздолья у ребятишек других сел, стоящих далеко от леса, не было. Часто вспоминаю наши лесные походы, разные случаи и приключения.

Однажды мы с мамой (1932 г.) убирали около Коптелых вершков скошенную в рядки гречиху. Вдруг из рядка выскочили два зайчонка и побежали в разные стороны. Одного я поймал, посадил в кузов. Через некоторое время опять зайчонок выскочил из-под рядка, поймал я и этого. Потом еще выскакивали зайцы из гречи, но поймать их мне не удалось.

Принес я двух зайчишек домой, пустил в избу. Они тут же шмыгнули в закуток под печку. Вечером принес я зайцам капустных листьев положил их около лаза. Утром смотрим листьев нет, зайцы за ночь их съели. Так и жили они в закутке месяца 3 или 4. Днем сидят под печкой, ночью бегают по избе, жрут что ни попало–сырую картошку, свеклу, кочерыжки, сено, печеный хлеб. С наступлением зимы– побелели.

Стали они крупными зайцами. Что с ними делать? Выпустить на волю– сразу же погибнут, держать дальше под печкой– нет смысла. Да и надоели они нам. Отец их заколол. Тушки были жирные, мясо вкусное. Жаркое получилось отличное.

С большим увлечением занимался я в детстве шмелеводством. Гнезда шмелей находились на лугах, в старой пакле, соломенной крыше и в т.п. местах. Бывало заметишь в какую дырку заполз шмель и начинаешь искать гнездо. Вечером, когда все шмели слетятся в гнездо, посадишь их вместе с гнездом в ящичек и домой. Мне отец наделал маленьких ульев, вот в них я и сажал принесенных шмелей. На огороде у меня была пасека. Первый день леток не открывал, чтобы шмели попривыкли. На другой день открою леток, наблюдаю. Шмели выползут, смотрят обстановка незнакомая, начинают обследовать огород, искать цветы. А к вечеру они уже осваивались на новом месте. Я следил чтобы шмелей не беспокоили муравьи, жучки двухвостки, принимал соответствующие меры. Некоторые семьи развивались хорошо, некоторые сходили на нет. Но к концу сентября ни одного живого шмеля в улейках не оставалось, срок их жизни истёк. Мне было очень грустно от этого. Однако на следующее лето все повторялось и опять у меня была пасека. Это очень интересное занятие.

Купались мы в пруду, что был расположен между Пановкой и Пермяками. Он был неглубок, до 2-х метров. Плавать я научился быстро, лет девяти. В жару купались много раз.

Ловил я рыбу. Для этого уходил вверх по речке, где водилась более крупная рыбешка. Иногда на моем кукане было 20-30 рыбешек размером с палец. Иногда мама мне их жарила, а чаще всего кот съедал весь улов враз.

Среди мальчишек было распространено изготовление поджигателей– пистолетов. Брали железную трубку, сантиметров 10-20 длиной, один ее конец заклепывали, в трубке рядом с заклепкой прорезали маленькую дырочку, через которую поджигали порох, крепили эту трубку на Г-образную деревянную ручку и пистолет готов. Делал пистолеты и я, стрелял из них.

Наш отец вероятно в 1918 г. зачем-то привез домой ящик с винтовочными патронами. Лежал он на подлавке, в карнизе. Из этих патронов тайком от отца я доставал порох. Правда, для поджигателя такой порох был не особенно подходящ, но все же выстрел получался. Эта игра была не безопасна. Примерно года два я занимался стрельбой, затем бросил.

Весной в водополье мы катались на льдинах. Выберешь побольше льдину, заскочишь на нее и плывешь вниз по реке. А когда льдина проплывает под низко нагнувшимися ветлами, хватаешься за сучья и на берег.

Осенью было очень заманчиво прокатиться по тонкому льду– уж очень он чистый и гладкий. Однажды, еще до снега, я разбежался и покатился по льду небольшого пруда. За мной второй мальчишка, за ним– третий. Мы сгрудились на середине пруда, лед не выдержал обвалился и мы оказались в воде. Еле выбрались на берег, если бы пруд был поглубже, то могли бы и утонуть.

Отец делал мне деревянные арбалеты, стрелки– пускать вверх шнурком, змейки– пускать из-под руки по снегу, другие игрушки. Сам я мастерил луки и стрелы, рогатки, московки (так у нас называют змея). Словом, играть мне было с чем.

А вот моя первая работа на государственном предприятии. В двух километрах от Пановки, на окраине деревни Эстачи, в конце 20-х годов находился совхоз селекционного направления. Мой дружок Колька Павлухин, у которого старший брат Петр работал там трактористом, сагитировал меня поступить в совхоз– калибровать вручную семена, набирать в пакетики по сто зёрен, охранять опытные участки от птиц. Самая мальчишеская работа. Зарплата– полтинник в день. Отец мой возражал, но Колька убедил и его, что все будет хорошо и мы с ним пошли в Эстачи. Нас приняли, объяснили, что и как делать. Ходил я на работу десять дней. Получил за это пятирублевую ассигнацию. Принес пятерку домой и отдал матери. Родители восторгались: такой сопляк и уже деньги зарабатывает! Возможно, я и не бросил бы службу в совхозе, но в один из дней, когда мы там считали зерна, разразилась сильнейшая гроза с проливным дождем, в речках и оврагах бурлила вода, мы возвращались домой по колено в воде. Один мальчик– пастух был убит молнией. После этой грозы родители запретили мне ходить в Эстачи. Было это в 1928 году. В Эстачах я впервые в жизни увидел трактор «Фордзон». Помню такую частушку:

В Эстачиновском совхозе

Безобразие идет

Абрам трактор пропивает

Иванов Зуду ведет.

(Абрам– это старший тракторист, любитель выпить, Иванов– управляющий скотным двором, Зуда– кличка лошади).

С этим Колькой Павлухиным мы пускали с прутьев картошку в железную крышу дома, в котором проживал старик поп. Бом, бом по крыше, поп выйдет посмотрит– нет никого. Потом опять бом– бом. Поп догадался кто это озорует и пожаловался на нас Колькиной матери Анне Михайловне. А она была верующая, смиренница, жили Павлухины бедно, были безлошадные, отец Кольки умер от тифа, а вскоре они и сгорели. Тетка Анна так и обомлела от этой поповской жалобы.

– Что вы натворили, несчастные,– запричитала она.– Грех-то ведь какой. Идите к батюшке, просите у него прощения, иначе вы в аду будете гореть.

И так она нас запугала, что мы с Колькой пошли к попу просить прощения. Он, конечно, нас простил. Больше мы в поповскую крышу картошку не пускали, но за яблоками к нему в огород все же лазили.

В пановском саду была масса грачиных гнёзд. Птицы вили их на самых высоких и гладкоствольных деревьях. Но мы, ребятишки, все- таки добирались до грачиных гнезд и собирали из них яйца. Пробовали эти яйца варить и есть, но они оказались невкусные. Некоторые мальчишки, однако, ели. Я был неплохой верхолаз, даже при сильном ветре смело влезал на вершинку высоченного дерева, садился на грачиное гнездо и раскачивался из стороны в сторону. Аж дух захватывало. Подобное мог сделать далеко не каждый мальчишка. Зимой я катался только на лыжах, санками и коньками не пользовался. Мог спуститься с Бачевы, со Светительской горы. Но в числе лучших слаломистов не был из-за близорукости. А отдельные парнишки, например Васёк Маркизов и Ванюшка Асташин, мчались на одной лыже с самого верха Светительской горы и не падали. На такой спуск я был не способен.

Дата добавления: 2015-07-20