Хьюз Э. Ч. Изучение институтов*.

HUGHES E. C. The study of institutions // Social forces. — Baltimore, 1942. — Vol. 20, N 3. — P. 307-310.

В нашем обществе большинство людей проживает в семьях. Хотя жизнь, которую ведут семьи, заключена в пределы, установленные нравами и законом, она в то же время отражает особенности их членов и случайные обстоятельства, с которыми их сталкивают их времена и окружающие обстановки. Подобным же образом люди ходят работать на предприятия; они учатся, учат и играют в школах или, по крайней мере, как граждане платят налоги на их содержание. Если они жители латиноамериканских городишек, то будут раз в год собираться на большую фиесту; если живут на сельскохозяйственном Среднем Западе, то, возможно, будут ежегодно мобилизовываться на участие в окружной ярмарке.

Во всех этих случаях люди мобилизуются на занятие своих мест — важных или не очень, случайных или постоянных, добровольно или же против воли — в коллективном предприятии (enterprise), осуществляемом более или менее установленным и ожидаемым образом. Вещи, упомянутые мною, равно как многие другие, называются институтами. Среди других вещей, называемых этим же именем, некоторые сильно отличаются от упомянутых. В мои цели не входит прояснение пределов употребления этого понятия. Мои рассуждения отталкиваются от того, что я понимаю изучение институтов как часть изучения общества в действии. Центр этой области находится там, где действие протекает в более или менее твердо установленных формах. Вместе с тем исследователь институтов будет стремиться выяснить, как социальные формы застывают, как они гнутся под давлением и подчиняются ему, как они уступают место новым формам и какие функции они выполняют. Если он интересуется структурой и функционированием общества, то его лишь случайным образом будет заботить категорический ответ на вопрос, является ли в данный момент институтом газета, пивная, Республиканская партия или собственность.

Очевидно, что многие люди, не будучи социологами, интересовались и интересуются институтами. Но если так, то какое место в их изучении отвести социологии?

Социология — та самая социальная наука, которая особо и специально, по замыслу, а не воле случая является наукой о социальных институтах. Именно в нашей отрасли социальной науки были разработаны понятия для анализа социального контроля и коллективного поведения. Опираясь на Самнера, мы особенно хорошо осознали нелогические аспекты социального поведения; опираясь на Кули, а также на Самнера, мы обратили внимание на различие между, с одной стороны, неформальными давлениями первичной групповой жизни и бездумного следования обычаю и, с другой стороны, формальными и рационализированными процедурами институтов. Социологами разработана схема соотнесения (frame of reference) для описания процессов, посредством которых возникают социальные движения и посредством которых они при определенных обстоятельствах оставляют после себя в качестве осадка новые формы ожидаемого и рутинного действия в структуре общества. Наш багаж включает — или должен включать — богатый набор понятий, развитых Максом Вебером для описания тех способов, посредством которых пророк становится священником, политическая секта — легитимным и высокоструктурированным государственным механизмом, а приверженцы — бюрократией, а также схожих процессов, посредством которых необычные, нелегитимные и романтические формы коллективного поведения или даже рациональные деловые предприятия встраиваются в общество как легитимная и традиционная рутина. Эти понятия составляют неотъемлемую часть социологического дискурса. Ни в какой другой области не было создано сопоставимого с этим адекватного набора понятий.

Отсюда не следует, что социологи — а под социологами я понимаю тех, кто пользуется этими понятиями и интересуется этими процессами, — знают о социальных институтах больше, чем другие социальные ученые. На самом деле, социологические исследования в основном ограничивались очень немногими институтами. Наиболее интенсивно изучалась семья. Тем временем некоторые институты стали предметом специального интереса для ученых, работающих в других областях. И, кстати, одним из главных пороков нас, социологов, стало то, что недружелюбные критики окрестили «социологизированием» институтов, которых мы специально не изучали.

Это побуждает нас внимательно отнестись к исследованию социальных институтов в других отраслях социальной науки. Каждая отрасль, поскольку она претендует на научность, имеет свою особую схему соотнесения для открытия фактов, своего рода призму, через которую определенные проблемы и факты входят в сферу нашего внимания. Каждая из отраслей имеет также свое конвенциональное содержание, вытекающее отчасти из практических проблем, решением которых исследователи в этой области прежде занимались, а отчасти из склонности людей видеть и делать предметом интереса общий фон (setting), внутри которого их особые проблемы себя проявляют.

Это утверждение и его значение для изучения институтов можно проиллюстрировать на примере экономики. Экономическую науку обычно не воспринимают как метод изучения экономических институтов. Ее особые понятия — это понятия, возникшие в попытке предсказать количество товаров, которые люди будут производить, покупать и продавать по разным ценам при некоторых данных условиях, важнейшими среди которых являются, пожалуй, свободная конкуренция и прямолинейный рациональный торг. Чтобы провести такого рода анализ, экономисту, строго говоря, нет необходимости знать о корпоративной организации производства, финансов и рыночных институтов, о рабочих движениях и кооперативах потребителей, о трудностях, с которыми сталкиваются работодатели в попытках заставить рабочих трудиться в полную силу, о связях политики с бизнесом и об истории экономических институтов. Тем не менее некоторые экономисты и их полупризнанные коллеги в школах коммерции все эти вещи изучали. Некоторые из этих вещей, стоит только им появиться, разрушают или по крайней мере ограничивают свободную конкуренцию, необходимую для восприимчивости цены к рыночным влияниям. Эти раздражающие и сбивающие с толку твари осаждают невинную букашку, которую экономист разглядывает через свой микроскоп. Или, скажем так, это вещи, которые реально его беспокоят.

Каковы бы ни были причины, среди всего прочего академического люда именно экономист знает «самые свежие новости» о некоторых институтах. Он может не сворачивать в сторону, как его коллеги Самнер, Вебер и Парето, чтобы разработать систематический метод изучения отвлекающей его внимание институциональной периферии рынка. Он может, как авторы бюллетеня Бюро экономических исследований «Доходы от самостоятельной профессиональной практики», изогнуть свой экономический метод анализа так, чтобы подогнать его к ситуации, не вполне к нему приспособленной[1]. Либо он может разработать какой-то метод ad hoc, с положительными или отрицательными последствиями. С положительными последствиями это сделали, например, авторы «Структуры американской экономики», отчета, подготовленного в Национальной комиссии по ресурсам[2]. Последние, впечатленные тем фактом, что «рыночные рычаги контроля» — т.е. контроль через спрос и предложение на рынке — уже не столь важны, как прежде, пытаются классифицировать различные виды контроля, находимые в институтах производства и распределения: контроль работодателя над работником, инвестиционного банка над производящей промышленностью, финансовых «групп» над рядом связанных корпораций, правительства над задолжавшим фермером и т.д. Эти формы контроля они связывают с тем, что в политической науке называется «властью».

Схожая ситуация обнаруживается в других теоретических и прикладных областях социальной науки. Политический ученый знает политические слухи, новости и историю. Его внимание вышло далеко за пределы изначального изучения политической конституции в узком ее смысле. Помимо политических партий, он изучает механизмы лоббирования, развиваемые группами интересов, промышленными объединениями и даже местными политическими клубами, которые в ином аспекте изучались бы как спортивные клубы, этнические клубы общения и даже как банды (gangs). Мы обнаруживаем, что специалисты в более практических областях образования, социальной работы и бизнеса — какими бы ни были их теоретические интересы — знают очень много соответственно о школах, социальных службах и деловых организациях, а также о событиях, которые оказывают на них воздействие. По крайней мере некоторые из тех, кто работает в этих областях, не возражали бы, чтобы их называли экспертами, а не учеными. Их прежде всего интересует, как определенные институты работают; теоретические вопросы у них могут возникать и возникают, и они думают над ними, но первоочередной интерес для них представляет работающий институт.

Каждая социальная наука, независимо от того, является ли ее отправная точка теоретической или практической, стала по сути своего рода хранилищем огромных запасов «знания о» некотором наборе взаимосвязанных институтов и центром анализа относящейся к ним свежей информации. Самое значительное исключение здесь — это антропология. Антрополог, поскольку он оставался наблюдателем примитивных обществ, изучал все институты, которые только мог найти. Обстоятельства всячески ему в этом способствовали; ибо изучаемое им общество обычно невелико, и он, как правило, присутствует в своем поле один. Во всяком случае, его прежде всего интересовало место частей внутри целого; изучение специализированной части своего общества в связи с некой предполагаемой или реальной основной функцией, которую она выполняет, не входило в круг его интересов.

Ситуация, которую мы находим в социальной науке, далека от логически идеальной, но, вероятно, недостижимой ситуации, в которой каждая отрасль социальной науки имела бы свои особые методы и придерживалась их, куда бы они ни вели. Она, быть может, и приближается, но пока еще не пришла к более плодотворному состоянию, когда исследователи, знающие поведение какого-то одного вида института, сверяли бы свои наблюдения, понятия и методы с теми, кто изучает другие виды институтов. Можно, конечно, сослаться на несколько ярких примеров такой координации: например, на сотрудничество эксперта по сельскому хозяйству Кимбелла с социальным антропологом Аренсбергом в исследовании крестьянской семьи в Ирландии[3]. Сотрудничество физиологов, психиатров, социальных антропологов и умных промышленных руководителей в серии исследований трудовых отношений в промышленности, предпринятых Гарвардской школой бизнеса, — еще один выдающийся пример[4].

В целом, однако, когда мы погружаемся в литературу об институтах, мы находим великую путаницу в проблемах и методах их изучения, а часто и вовсе отсутствие какого бы то ни было систематического метода. Одна из трудностей состоит, по-видимому, в том, что человек, хорошо знающий какой-то институт и считающий уместным провести его исследование для публикации, страдает — в силу своей точки зрения или, возможно, самой позиции, которую он занимает в системе этого института, — теми или иными пристрастиями.

Обычным пристрастием такого рода является чрезмерное подчеркивание какой-то одной функции института, в результате чего исследователи либо не видят других важных функций, либо нетерпеливо хватаются за черты, которые согласуются с их представлениями о его функции. Например, Джордж Каунтс подверг исследованию социальный состав школьных отделов (school boards). Он имеет в виду род занятий и экономическое положение их членов. Другие отмечали, что члены школьных отделов не обязательно являются наиболее образованными гражданами сообщества. Обычно эту информацию преподносят как нечто возмутительное. Исследователи даже не думают о том, чтобы пойти и выяснить с помощью исследования, почему это так, не есть ли это своего рода константа, обнаруживаемая во многих институтах, и сможет ли школа, которой управляют люди, наиболее фанатично преданные делу образования, сохранить доверие сообщества. Возможно, это была бы школа, в которой неприятно даже преподавать, на что указывают слова, произнесенные недавно одним практично мыслящим школьным инспектором: «Боже, пожалей учителя, если его отдел образования состоит из бывших школьных учителей и любящих родителей».

Совершенно естественно, что люди, проявляющие профессиональный и обостренный интерес к образованию, должны пристрастно относиться к внешне неприглядным чертам школ; многие из них, конечно, внесли свою лепту в наше понимание этих неподатливых и досадных аспектов школьной системы. Вклад социолога, занимающегося сравнительным изучением различных институтов, мог бы состоять в постановке вопроса о том, не является ли то, что истинно в отношении членов школьных отделов, верным также для целого ряда других институтов. Всякий наблюдательный исследователь католических приходов быстро замечает, что, хотя все члены прихода верят в церковь и нуждаются в ее поддержке, церковные старосты, увы, не часто являются самыми набожными прихожанами, пусть даже принадлежат к числу самых уважаемых и надежных. У ученого может даже возникнуть гипотеза, что одной из функций религиозных или образовательных институтов является удержание религии и образования в границах цены, интенсивности и типа, которые сообщество, при всех заданных прочих его характеристиках, сможет вынести и будет поддерживать. Я ожидаю, что почти везде для человеческих обществ характерно, что они вполне искренне нуждаются в образовании, религии и патриотизме, но в обычные времена не хотят быть до смерти замученными ими и изобретают средства для удержания под контролем тех самых людей, которых они нанимают для предоставления им этих ценимых вещей. На этот счет я должен выдвинуть довольно-таки простое суждение: ученый, занимающийся сравнительным исследованием институтов, мог бы уменьшить интенсивность сосредоточения внимания на какой-то одной черте института, скорректировав тем самым «институциональное пристрастие». Он ожидал бы, что отбор личного состава функционирующих частей любого института будет отражать иные факторы, нежели преданность и техническое мастерство, и будет иметь место взаимодействие между специализированным институтом и другими элементами общества. Точно так же он исходил бы из того, что одной из функций института, помимо обеспечения сообщества той или иной услугой, является контроль; отличие института от секты или движения за реформу состоит именно в этом.

Случай, чем-то похожий на этот, мы видим в исследованиях институтов, предоставляющих сообществу медицинские услуги. Такие исследования могут писаться с целью проинструктировать претендентов на различные медицинские профессии или могут проводиться в связи с той или иной программой действий, нацеленной на снижение стоимости этих услуг или обеспечение их доступности для более широких кругов населения. Ни в одном из этих случаев не изучаются некоторые важнейшие взаимосвязи. Например, со всей определенностью было показано, что разница между врачом, имеющим доход чуть выше среднего, и врачом, зарабатывающим существенно больше, заключена не в том, какого рода услуги они предоставляют, а в том, каким классам людей они предоставляют эти услуги. Молодой терапевт должен испытывать в связи с этим серьезную тревогу и задумываться о том, кем должны быть его пациенты с точки зрения социального класса, влияния и платежеспособности. Пациенты творят своего врача. Между тем, кроме хилой полемики и апологетики, люди, выступающие в печати либо за, либо против существующих систем получения и распределения медицинских услуг, мало что внесли в решение этой проблемы. У нас нет исследований того, как врач подбирает себе клиентуру. В этом случае люди, лучше всего осведомленные о соответствующих институтах, в силу самой природы своих интересов не вооружены системой понятий, которая позволяла бы им работать с такого рода фактами; впрочем, обычно они и не расположены раскрывать относящуюся к делу информацию.

Это подводит нас к еще одной проблеме социолога. Невозможно анализировать институт, не имея доступа к данным, раскрывающим его работу. Такие данные нельзя получить без доверия людей, которым они известны либо как материал документации, либо просто как то, что они переживают в личном опыте. Люди, владеющие этими данными, могут знать, что они важны, но могут не доверять их другим; пожалуй, даже чаще они их скрывают, а то и вытесняют из сознания вплоть до полной потери из виду. Люди той или иной профессии развивают что-то вроде коллективного бессознательного, которое удерживает определенные содержания вне досягаемости для разума. Социолог, берущийся изучить тот или другой институт, должен чувствовать эти вещи и так или иначе добиться эффективного доступа к относящимся к делу данным. Поскольку мы вообще занимаемся полевой работой, нам приходится двигаться проторенными маршрутами. Ко многим институтам у нас нет действенного доступа. Когда мы его получаем, мы делаем это в особой роли включенного наблюдателя, которую можно сделать понятной и приемлемой для людей, охраняющих секреты храма. При изучении многих самых крупных и наиболее специализированных наших институтов люди, от которых должна быть получена относящаяся к делу информация — информация об их собственном месте в институте, а не просто записи из книг, — столь же искушены, как и исследователь, и обладают таким же, как у него, или более высоким социальным престижем. Странно, но факт: такой человек может всячески одобрять исследование и вместе с тем не хотеть давать информацию, наиболее важную для того самого исследования, которого он так желает. Я говорю, разумеется, не о наших коллегах, социальных ученых, а о лицах, облеченных властью (authority) в институтах. В таком случае задачей исследователя становится искусная социальная манипуляция. Звучит, конечно, ужасно, но ему приходится быть чем-то вроде коммивояжера.

Подводя итог, можно сказать следующее.

1. В социологии разработан набор понятий, очень полезных для анализа процессов, заключенных в росте и функционировании социальных институтов.

2. Каждая социальная наука, по сути дела, стала своего рода центром для накопления и анализа знания о каком-то наборе институтов, но не обязательно систематического и сравнительного анализа этих институтов.

3. Социолог — т.е. человек, имеющий социологическую точку зрения и пользующийся социологическими понятиями, — может сделать исследования институтов (причем любых институтов) более ценными, введя в них сравнение и понятие функции, позволяющие наблюдателю избавиться от некоторых типов пристрастий, ограничивающих наблюдение.

И наконец, еще один момент, который я не обсудил так подобно, как мог бы: все сказанное не имеет ровным счетом никакого значения, пока социолог не обладает доскональным знанием института.

* Доклад, прочитанный в Социологическом обществе Среднего Запада в апреле 1941 г.

[1] Я говорю о той части бюллетеня, в которой предпринята попытка объяснить число людей, стремящихся поступить в медицинские и зубоврачебные школы в расчете на пожизненный доход, без соотнесения с какими бы то ни было данными о престиже и путях формирования устремлений.

[2] The structure of the American economy. Part II. — Washington: National Research Committee, 1939. См. в этом отчете главу «Структура контроля».

[3] Kimball S., Arensberg K. Family and community in Ireland. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1941.

[4] См.: Mayo E. The human problems of an industrial civilization. — N. Y.: Macmillan Co., 1933; Roethlisberger F.J., Dickson W.J. Management and the worker. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1939; Barnard Ch. The functions of the executive. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1938.

Дата добавления: 2015-07-25