ГЛАВА 3. Вот так бывает в жизни — идёшь себе по дорожке

Вот так бывает в жизни — идёшь себе по дорожке. Идёшь, идёшь. Птички поют. Травка зеленеет, солнышко блестит.

Идёшь себе, идёшь. И вдруг — бац! Но­гой в грязную лужу!

Травка — по-прежнему зеленеет, сол­нышко — по-прежнему блестит. А ты сто­ишь, как дурак, посреди дороги, и пыта­ешься очиститься от грязи.

Ты — ни в чём не виноват, и лужа, стро­го говоря, тоже не виновата ни в чём. Ибо после дождя всегда бывают лужи. Но ты — весь в грязи, и тут уж ничего не поделаешь.

Надо было смотреть под ноги, дорогой!

«Но я всегда ходил по этой дороге! — кричит «дорогой». — И тут всегда было сухо!»

«Что поделаешь! — отвечает «дорогому» голос с небес. — Наверное, дождь был сильнее обычного».

«Но мне-то от этого не легче! Я-то — весь в грязи!»

«Можешь постоять в луже и потопать на неё ногами, если тебе от этого полегчает, — отвечает голос. — Но не забудь — потом ты будешь ещё грязнее».

И тогда ты выходишь на сухое место, и говоришь сам себе: «Эх!»

— Эх! — сказала Настя, когда Наташка вышла из комнаты.

— Эх, или ох, а ничего не поделаешь, — ответила ей Танька.

— Жалко Серёжку.

— Жалко Серёжку, и их любовь жалко. Мы ими так... гордились... любовались. А оно — вон как получилось...

Танька готова была заплакать. Как тогда, когда её предали в первый раз. Тогда, в квартире у Святослава. Хотя сейчас... Сейчас-то что? Что предали? Кого предали? Не её же предали! Но предали...

— Нет, ну как она может! — Настя тоже успокоиться не могла. — А раньше она о чём думала? Неужели она просто такие спектакли с Серёжкой устраивала? Прикидывалась, что любит его! Ти-ти-ти, лю-люлю! Серёженька, ти-ти-ти... Тьфу! Вот так живёшь с человеком, и не знаешь... какой фортель он тебе завтра выкинет.

Настя подошла к Наташкиной тумбочке и потрогала Серёжкину фотографию.

—Так-то, муж нашей комнаты.

— Но в одном — права Поливина, — сказала Танька.

— В чём это?

— А в том, что мыс тобой — старые де­вы. Вот в чём.

— М-да. Может, не такие уж старые?

— Тормоза мы с тобой. Вот кто мы.

— Ну, ты-то хоть любила.

Настя села на свою кровать, а потом сбросила туфли и легла на покрывало.

— Ты-то — хоть любила, а я вообще тор­моз. У меня хирургия моя, и всё. Наши жёны — пушки заряжены!

— А Костик?

— А Костика — волной смыло. Даже письма не написал.

— Ты же на хирургию ходишь. Там бы нашла парня себе. Хирурги-то — мужчины, почти все.

— Мужчины. Только там я не того ищу.

Настя положила руки за голову.

«Чего же я ищу? — подумала она. — Че­го я ищу?»

И вообще, хирурги женатые все, — продолжила Настя вслух. — Ты же зна ешь — я с женатыми не могу. Мне бабушка так говорила с детства: «Смотри на женато­го, как на пустое место». И вообще, бабуш­ка у меня верующая. Она мне говорила... она мне рассказывала, что есть десять запо­ведей. Ну, у Бога... Десять заповедей для человека. Не убий... Не укради...

— Ты что, все десять знаешь?

— Нет. Но там точно есть, что прелюбо­действовать нельзя. Не прелюбодействуй!

— Слово-то какое.

— Угу.

Настя вскочила с кровати, сделала «страшное» лицо, растопырила пальцы и пошла на Макарову.

— Не прелюбодействуй!

— Не буду, не буду! — засмеялась Мака­рова. — Не буду, честное слово. А что будет, если эти заповеди нарушить? Ведь все нару­шают, согласись. Бабушка тебе не говори­ла? Что будет, если нарушишь?

— Говорила, что смертный грех.

И тут вошла Зинка Ипатьева. Бросила сумку с продуктами около стола, и на кровать свою уселась с размаху. Зинка едва сдерживала слёзы.

Дата добавления: 2015-07-25