Сорок три

Мне было страшно. Меня всю трясло от предстоящего. Руки и ноги заледенели. Губы обкусанные, щеки кровоточат от укусов. И я никак не замечала того, что трясет-то меня не от ужаса, а от начавшихся вновь судорог. В этот раз мне не было больно, я совсем ничего не чувствовала. Я встала с кровати и, сделав пару шагов, зашаталась из стороны в сторону, а затем грохнулась на пол, задев журнальный столик, стоящий рядом с кроватью, и с него посыпались различные предметы, когда я случайно перебинтованными руками снесла их.

Осторожно поднялась на колени. Из меня вырвался жалкий всхлип, наподобие вопросительного «а», а затем я издавала его снова и снова, стараясь понять, что же, черт возьми, произошло. Я пыталась стать на ноги, но безуспешно, нижняя часть тела меня абсолютно не слушалась. Я отталкивалась от пола ладонями, цеплялась руками за окружающую меня мебель несмотря на боль в ладонях, лишь бы вновь подняться на ноги, но затем я снова и снова падала. В итоге, мне ничего не удавалось, как просто переползти и сесть на колени.

— Нет, нет, нет! — Молотила я руками по ногам. — Вы же мои ноги, вы должны слушаться меня! — А у самой вновь панический приступ, смешанный с некой ошалелостью и слезами.

Они ледяные — это я понимала. А также понимала, что я ничерта не понимаю! Почему сейчас? Неужели старой карге надобно так сильно меня мучить! Обхватываю ноги руками, царапаю их, щипаю, но ничего не чувствую, словно бы мне уже отрезали нижнюю часть тела.

От этого ещё больший ужас настиг меня: а что если мне ампутируют ноги? Что если от былой меня останется лишь половина?

Нет, нет, нет! Я не могу позволить этого.

Ещё сильнее начинаю бить кулаками свои ноги, чувствуя лишь боль в сжатых руках, но ничего не чувствуя в ногах.

Сильнее, этого недостаточно, я почувствую, я обязательно почувствую что-нибудь. Я смогу! Это же мои ноги, в конце концов!

На коже уже начали проступать фиолетовые синяки, а бинты начали пропитываться кровью из вновь открывшихся ран, которые недавно зашивали, и буреть, но мне плевать.

Работайте же! Работайте же, черт подери!

А затем решение внезапно появилось у меня перед глазами. Я протягиваю кровоточащие ладони к нему и обхватываю пластмассовую ручку. «Трр» — звучит, когда я нажимаю на кнопочку и провожу пальцем вверх. Лезвие поднимается на одну часть выше. «Трр». Оно становится ещё длиннее. «Трр». Ещё больше. И крепко сжимая канцелярский нож в правой ладони, я замахиваюсь и начинаю проводить красные полосы, сопровождаемые тонкими красными ручейками, по своим ногам.

Вы же мои ноги!

Я замахиваюсь вновь и вновь. На моих ногах все больше красных жирных полос, кровь льется с меня рекой, но я ничего не чувствую. Волосы лезут на глаза — отбрасываю их снова и снова, но они вновь падают мне на лицо, и меня это бесит. Я хватаю прядь волос и отрезаю её. Затем вторую, третью. Мои руки, ноги, лицо, шея, волосы — все это перепачкано кровью. Я уже не говорю ни об одежде, ни об окружающих меня вещах, на которые летели брызги моей крови.

Все произошло в считанные минуты: пять или десять — неважно. Я понимаю, что домашние ещё не отошли от того, что случилось со мной вчера, но сегодня я вновь их поражаю. Кристи заходит в комнату и спрашивает меня «Эй, я слышала шум, что-то случилось?», попутно разговаривая с Джеральдом. Она вся бледнеет, когда видит меня всю в крови и со свежими ранами. Джер выругивается и бежит звонить в скорую и за аптечкой. Кристи подбегает ко мне и выхватывает из моих рук нож для бумаги, швыряет его куда-то в сторону. Она хватает с моей кровати пододеяльник, которым я укрывалась этими душными ночами, и рвет его на части, а затем хватает мои голые ноги и начинает обматывать мои ноги, затягивает очень сильно чуть выше ран, чтобы остановить кровотечение, а затем смотрит на меня перепуганным взглядом. В отражении её глаз я видела, какой у меня безумный блеск во взгляде, а также видела, как пугающе я выгляжу с обкромсанными волосами и замызганная в бурой жидкости.

Уже тогда я знала, что обо всем пожалею, но приступ всё меня не отпускал, потому я продолжала колотить, как бы сестра меня не останавливала, даже обмотанные в ткань, ноги, все также твердя «Вы же мои ноги! Вы же должны меня слушаться!» и рыдая.

На следующий день меня подключили к аппаратам. Я чувствовала всю боль, которая только была в моем теле. Она пронзала меня, скручивала, заставляла скулить и скрипеть зубами. Но как только в меня входила очередная доза обезболивающего, становилось лучше. Царство Морфея меня завлекало, и я почти все время спала. И последующие дни тоже.

Мне снились разные вещи.

Щекастая малышка Лорен, которая была похожа на свою мать, как две капли воды, различие лишь в том, что у неё были восхитительные золотистые локоны. Наверное, у Лондон рука не поднималась обрезать их. Мы кормили её детским пюре с ложечки, но девочка постоянно восхищенно вскликивала и тянула свои маленькие пухленькие ручонки к посуде, пыталась опустить туда ладошки, размазывала по своему лицу не попавшую в рот кашицу, а мы с подругой лишь смеялись этому, вытирая её лицо слюнявчиком.

Снились воспоминания о Томе. Как мы с ним прыгали в высокую траву. Как катались на велосипедах. Как он раскачивал меня на качелях. Как мы были вместе на футбольном матче, болели за школьную команду, а Кристи все это время зевала и скучающе глядела на поле, улыбаясь.

Зимой мы с Майки катались на санках с высокой горы. Мягкие снежинки ложились на наши плечи. Мы прыгали в сугробы, а затем вытаскивали из-за шиворота комья снега, которые обжигали кожу ледяными поцелуями. Красные от холода щеки. Заледенелые дороги и скамейки. Сосульки над головами и тусклое холодное солнце.

Ледяной дворец. Лондон постоянно пинала меня, чтобы я поднималась со льда и продолжала кататься.

— Лондон, из меня фигурист, как из коровы танцовщица! Какой смысл мне поднимать свой зад, если я все равно на него вновь падаю?

— Не утрируй! Вставай и продолжай получать удовольствие.

Как затем я кричала на весь каток, лишь бы подруга меня услышала: «Ло-о-рен! Как тормозить?!».

— Привет, — проговорил Майки, когда я открыла глаза.

Мерзкий прибор запищал чаще, ловя моё усилившееся сердцебиение.

— Привет, — вяло ответила я.

Несколько дней подряд я лежала, почти не просыпаясь, и сейчас меня вновь бросало в сон из-за усталости. Чем больше я сплю, тем больше чувствую себя разбитой и усталой.

— Давно ты здесь? — спросила я.

Майки покачал головой. Он, сидя в кресле напротив моей постели, что-то делал: его руки постоянно двигались — но я не видела что. Я спросила «Поможешь?», указывая на слабые ноги, и он помог мне сесть в кровати. Ноги сейчас я чувствовала, к тому же, они, как и руки, были полностью перебинтованными, но я знаю, что это ненадолго. Всё становилось намного хуже, и даже если не брать в расчет, что на моих ногах красовались огромные порезы, то я уже всё равно не могла самостоятельно встать на ноги: то одна нога откажет, то вторая, то обе, то слабость, от которой вообще невозможно подняться.

— Прости, что пришел не сразу. Не мог встать с кровати, — проговорил он и кисло улыбнулся.

— Прости, что не просыпалась, — парировала я.

— Просто, что не сказал тебе.

— Да. — Я кивнула. — И ты меня прости. Ты ведь всё слышал?

— Слышал.

А затем мы просто некоторое время молчали. Майки выдохнул «Готово» и подошел ко мне. Он сел на пол, у изголовья кровати, и протянул мне ладонь, в которой что-то блестело. Это была какая-то птица-оригами, сложенная из серебристой фольги, точнее говоря, смятая. Я улыбнулась.

— Спасибо.

— Смотри, — произнес Майки и, обвязав подделку тонкой ниткой, повесил мне на шею. — Это журавлик. Помнишь, легенду о тысяче журавликов? — Я кивнула. — Теперь у тебя есть один.

Я нащупала у себе на шее мой музыкальный медальон, который, пожалуй, никогда не снимала, и, сняв его с себя, вложила вещицу в ладонь русоволосого. Я сказала «Пусть эта мелодия напоминает тебе обо мне», и парень раскрыл кулон, а воздухе зазвенела мелодия, он кивнул, понимая, о чем я говорю.

Отодвинувшись в сторону, я жестом показала, чтобы Майки ложился рядом со мной. Он некоторое время отказывался, пока наконец-то не согласился. Мы лежали вместе в моей постели, глядя друг на друга, словно видим в последний раз. Когда мы оставались вдвоем, нам не нужны были слова. Когда мы оставались вдвоем, никого на свете не было счастливее.

— Ты нужна мне. — Я запускала свою руку в шевелюру Майки, которая уже была ниже подбородка.

— Я не всегда буду рядом, Майки.

— Я знаю.

Я улыбаюсь, а затем говорю то, что уже давно должна была сказать:

— Тебе лучше больше не приходить, не хочу, чтобы ты видел меня в таком состоянии. А всё будет только хуже.

Майки меняется в лице, становится более серьезным и хмурится.

— Я люблю тебя. И я не оставлю тебя, Эм.

— Ладно, — говорю я, а глаза сами собой закрываются.

— Ладно? — парень удивляется тому, насколько легко я согласилась.

— Ладно, — вторю я.

А затем вновь проваливаюсь в сон.

Дата добавления: 2015-07-25