Тридцать девять

Я отлеживалась на кушетке, глядя в потолок, и ждала, когда же наконец из моей руки вынут катетер. Весь сегодняшний день насмарку, ведь я с самого утра в больнице прохожу обследование. Ничего уж не поделаешь, я обещала.

Когда же из моей руки начали вынимать катетер, я почувствовала, как мою руку больно кольнуло, и это навеяло то, о чём я старалась не думать: Майки. Перед глазами сразу же вспыхнули воспоминания о вчерашнем дне.

Забравшись на крышу дома Майки, мы с ним в полутьме глядели на звезды. Где-то выли собаки, между нами сидела черная кошка и терлась о наши руки, мурча, шелестели листья, движимые ветром. Запах пыли, чувство легкой прохлады, темно синее небо, подмигивающий уличный фонарь, блестящие звезды.

Что это за чувство, накатывающее где-то из сердца? Любовь? Нет. Хотя с чего я взяла? Будто я знаю, что это такое… «любовь». Будто я знаю, как себя ведут люди, которые любят друг друга. Хотя почему и нет? Сколько о любви пишут, сколько о ней говорят. Любовь — это не влюбленность, верно? Я влюблена в Майки. Но люблю ли я его?

Опустив взгляд, а затем снова посмотрев на кучерявого парня, я заметила, как его взгляд устремлен в небо. Его волосы немного развевает легкий ветерок. Глаза темные и какие-то холодные, но в них виднеется и тепло. Почему меня к тебе так тянет? Почему мне так хочется быть с тобой рядом? Почему мне так перехотелось умирать, когда я встретила тебя?

Люблю ли я его? Ну, что за глупости?! Хватить лгать себе, Эмили!

Конечно же, да.

Спустившись с крыши по лестнице, я всё ещё глядела на Майки, который сидел на корточках у края крыши. Он смотрел на меня так, словно бы не видел: насквозь. И это меня напугало.

— Майки? — позвала я его. — Спускайся же.

Ещё секунда. И ещё. Тишина. Он не отвечает мне. Пару мгновений так и сидит, смотря в пустоту, а затем поднимается на ноги и начинает балансировать на краю. Высота — с двухэтажный дом, возможно, даже два с половиной.

— Что ты творишь!? — испугалась я.

Расставив руки в стороны, словно самолет, он стоял у края, пошатываясь вперед-назад, вперед-назад, будто вот-вот упадёт.

— Ты когда-нибудь думала о том, что мы птицы? Знала, что я могу быть птицей, могу летать, как они? — произнес Майки.

— Что ты, черт подери, несёшь? — возмутилась я, прижав руки к груди. Животный страх овладел мною. Майки говорил настолько бесстрастно, вел себя настолько пугающе, что мне казалось, словно сейчас наступит апокалипсис. Если он упадёт — я себе не прощу.

— Гляди, я сейчас прыгну и полечу.

— Какого черта! — крикнула я. — Ты — не птица, ты не умеешь летать, ты себе сломаешь что-нибудь, если упадёшь!

Из-за двери на мой крик вынырнула Фелиция:

— Ты чего, рехнулась? — спросила она.

— Он возомнил себя птицей и хочет прыгнуть! — выкрикнула я.

— Твою ж…! — выругалась Фо. — Патрик! — И она побежала в дом.

Я всё ещё стояла на месте и смотрела на балансировавшего парня. Сердце билось часто-часто. Дыхание прерывалось. Я боялась, что он упадёт.

Из окна второго этажа выглянул Патрик и стал переползать на крышу, за ним — Фо. Они осторожно стали подходить к Майки, а затем схватили его и затащили в окно. Тот брыкался, но сразу же успокоился, словно бы ему вкололи лошадиную дозу успокоительного. А я так и стояла внизу и смотрела на них, не способная ничего сделать от парализовавшего шока.

Что это было? Что это, черт возьми, было?!

А затем из окна выглянула Фелиция и грубо рявкнула на меня:

— Иди домой! Зайдешь в дом — прибью!

— Ч-ч-чего? — заикаясь, чуть ли не прошептала я. Я, кажется, потеряла дар речь. Но мне никто не ответил.

Пока в доме не захлопнулись на защелки и не зашторились все окна, пока не закрылась на замок дверь, я стояла, как вкопанная, и смотрела на край крыши, где стоял он.

Голова кружилась. Медсестра сказала мне посидеть некоторое время, а затем идти в кабинет своего врача — к тому времени, диагностика моего мозга уже должна быть расшифрована. Молча, я кивнула и продолжила глядеть в одну точку между стеной и потолком, стараясь выбросить из головы вчерашние воспоминания. Как только всё закончу тут, навещу его и обязательно расспрошу Фо о случившемся. Почему он так себя повел и, главное, с чего бы? Почему у них была такая реакция? Почему меня нельзя было впустить в дом, чтобы узнать, что с ним? Почему меня прогнали?

Когда я подошла к кабинету своего врача, то напротив двери сидели мои родители. Словно бы по чьему-то велению, я спряталась за углом, а затем тихонько выглянула, чтобы понаблюдать за ними. Доктор Фитч только-только подошёл к своему кабинету, приоткрыл дверь… и закрыл её. Он подошел к моим родителям и что-то начал говорить, я не могла расслышать слов, к сожалению. Фитч крепко сжимал бумаги в его руках, постоянно опускал взгляд и вытирал со лба рукавом халата выступившие капельки пота.

Когда я увидела, как доктор волнуется, что-то сообщая мои родителям, когда я увидела, каким взглядом родители посмотрели на него, когда я увидела, как они плачут, сидя на скамейке, я поняла.

Мои дни сочтены.

Я стояла у врат больницы, облокотившись об каменную стену, и старалась выровнять дыхание. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Ну, же, Эмили… Ну же! Ещё чуть-чуть и истерика накроет меня с головой, затуманив разум. Сжимаю кулаки. Соберись! Соберись!

— Эмили! — окликают меня родители.

А от этого сердце сжимается ещё больше, становится маленьким и хрупким комочком, холодным и болезненным для хозяина. Я стискиваю зубы, стараясь не зайтись в крике, и, закусив нижнюю губу, чувствую, как по щекам льются слезы.

— Доктор, скажите честно, что со мной? — требую я.

Фитч опускает глаза и складывает руки в замок.

— Я ведь знаю, что со мной всё кончено, — продолжаю я.

У моих родителей глаза вздрогнули, словно бы они спрашивали меня, откуда я знаю это. Я видела. Я всё видела.

Доктор Фитч вздыхает, раскрывает листик, сложенный вдвое, и протягивает мне. «Эмили Беннет. Центральный мемориал…».

Я читаю каждую строчку, вырывая то там, то здесь по слову, по предложению, а когда дохожу до конца, то мои губы уже нервно дрожат в ожидании подступающей истерики.

— Скажи мне, тебя преследуют какие-нибудь сны, слишком яркие, правдоподобные, словно галлюцинации? — Я киваю. — Были ли у тебя внезапные приступы ярости, смеха, грусти? — Я снова киваю. — У тебя часто резко меняется настроение? Быстро переключаешься с одной мысли на другую? Бывают ли какие-нибудь срывы? — И снова я киваю. Фитч вздыхает. — Тогда это точно.

Мои руки дрожат. Я еле-еле удерживаю листик со своей диагностикой и диагнозом в них. Словно бы безумие потихоньку завладевало мною. Перечитываю последние предложения. Снова и снова. Снова и снова.

Это не может быть правдой. Нет-нет, не может. Я ведь… я ведь чувствую себя прекрасно. Я ведь…

— Она дала метастазы. В левое полушарие. Ответственное за психическое здоровье человека.

Всё ещё дрожа, я поднимаю взгляд на моего врача. Я знаю, что он читает в моих глазах.

Всё это: все мои сны, все мои перепады настроения, мои внезапные припадки смеха, яростные расстройства, мой временный, а возможно скоро и не временный, паралич — всё это последствия чертовой глиобластомы, которая не захотела убивать меня сразу, а захотела мучить меня долго и мучительно. Мучить, разбивая мою душу на части. Убивать, разрушая моё сознание: сначала по малюсеньким кусочкам, а затем сразу — словно огромная волна, сносящая всё дочиста.

— То есть, — пауза, — вы хотите сказать, что я…

— Да. — Кивает. — Эмили, ты, скорее всего, лишишься рассудка.

Сложенный лист лежит у меня в кармане. Прямо на груди. И с каждой секундой все больше и больше причиняет боли. Словно бы оно — это огромный нож, которым бьют мне прямо в сердце, но я, к сожалению, не умираю.

— Эмили! — Снова слышу я.

Мама с папой выбегают на улицу и, когда видят меня, успокаиваются. Они подходят ко мне и приобнимают за плечи. Но мне все равно. Стеклянным взглядом я смотрю на асфальт, скрепя зубами, не сдерживая слезы, сжимая кулаки. Они говорят «Идем» и ведут меня куда-то вместе с ними. Но я не хочу.

— Нет! — выкрикиваю я.

Разворачиваюсь и иду на выход. Медленно. Но с каждым шагом ускоряясь. А затем я и вовсе перехожу на бег, стирая чертовы предательские слёзы со своего лица.

«Ты ведь знала, что всё так и закончиться, дурочка», — твердит мне внутренний голос.

Нет.

Нет…

Нет!

Солнце клонится к западу. Ноги меня принесли в парк, стоящий напротив моей старой школы. Скоро закончится вторая смена — смена моих бывших одноклассников. Почему-то мне захотелось увидеть их, ведь, быть может, это будет в последний раз.

Я, сжав кулаки, захожу в здание школы. Охранника нет на месте, потому я направляюсь к расписанию. Все мои бывшие одноклассники раскиданы по разным группам, но я выбираю ту группу, в которой находится Джон. Он мне омерзителен, но мне хочется узнать, что же он скажет мне теперь.

Застряв в дверях, я встретилась с удивленными взглядами моих бывших знакомых. С раскрытыми ртами, округленными глазами, возмущенными лицами они начали перешептываться.

— Вы кто? — спрашивает учитель.

— Я… — и осекаюсь. — Никто. Ошиблась классом.

Уже собравшись уходить, я слышу, как кто-то позади меня произносит моё имя. Имя и ещё кое-что.

«Сумасшедшая».

«Больная».

«Что она здесь делает? Душевно нездоровая».

«Самоубийца».

Сумасшедшая… Сумасшедшая… Сумасшедшая…

И я выкрикиваю, захлопывая за собой дверь и пнув её ногой со всей силы:

— Я не больная!

Злость закипала во мне, подобно просыпающемуся вулкану — сначала медленно, с еле заметными искорками, а затем быстро, топя всё вокруг, разрушая и поглощая всё на своём пути.

Не заметила, как оказалась в инвентарной комнате спортивного зала. Сразу же, не понимая, что же происходит, не думая о последствиях, я хватаю биту и несусь на пустынный задний двор, где обычно паркуют свои машины старшеклассники.

Вот она — машина Джона. Вот машины тех девушек, которые шептались обо мне, говорили, что я сумасшедшая. Прямо сюда выходят окна их кабинета — ну и пусть! Вокруг нет ни кого, но мне плевать, если кто-то да будет. Я ведь умру! Я ведь с ума сошедшая! Мне плевать!

Из меня разносится яростный утробный рык, я замахиваюсь битой со всех сил, какие у меня есть, и кричу, кричу, что есть мочи, так, чтобы меня услышали, так, чтобы вся моя боль высвободилась наружу:

— Я не сумасшедшая!

Звук разбивающегося стекла. Осколки летят во все стороны. Сигнализация. Но я всё ещё кричу:

— Я вас всех ненавижу! — И замахиваюсь на следующую машину.

Осколки летят во все стороны, но каким-то магическим способом не долетают до меня.

— Сдохните! Сдохните вы все!

И я пробегаю весь ряд машин, оставляя за собой шлейф из валяющегося побитого стекла, потресканных, но недобитых окон или вовсе разбитых передних стекол. Слезы льются из меня так сильно, как никогда раньше, словно бы это был мой последний выход, мой последний вздох. Бита выпадает из моих рук.

— Доктор Фитч. Сколько мне ещё осталось? Только правду, пожалуйста.

— Я не хочу тебя обнадеживать, Эмили.

— Пожалуйста. Я ведь должна знать, не так ли? — Почему-то я улыбаюсь ему, но эта улыбка… Словно я за ней скрываю накатывающий на меня ужас.

— Эмили, я…

— Осень. У моей сестры свадьба в октябре. А мой парень должен будет поступить в университет. У подруги последний, заключительный год учебы. Скажите, я доживу?

Доктор смотрит на меня, моргает и произносит на выдохе:

— Боюсь, что нет.

— Почему я? — Шатаясь, тру рукавами кофты свои глаза. — Я не хочу умирать.

И под крики уже выбегающих учащихся, чьи машины я разбила, я убегаю прочь, петляя между улицами туда-сюда, чтобы вновь постараться выбить из себя все чувства бегом.

Когда же я оказалась у своего дома, там было тихо — внутри ни души.

Допустим, они позвонят фараонам, тогда те, в первую очередь, поедут ко мне в старый дом, точнее на квартиру родителей. Они не сразу узнают, что я теперь живу здесь. Теперь я — хулиганка. Преступница. Какая ирония.

Вытаскиваю из нагрудного кармана рубашки лист, что так сильно жег моё сердце, разворачиваю и читаю ещё раз. «Метастазы в левое полушарие мозга. Повышение психотизма. Нестабильное состояние. Лишение рассудка. Галлюцинации. Возможна шизофрения. Возможен полный паралич нижней части тела». Морщусь и сворачиваю вчетверо листок, яростно бросаю его на тумбочку у входа и, разувшись, бегу в свою комнату. Раскрываю окно, вдыхая свежий воздух, и сажусь на стул, ожидая приезда или родителей, или полицейских — смотря, кто из них окажется первым.

Все краски, все звуки, вся жизнь вокруг вмиг для меня погасла. Я видела, как летит самолет, как бегут дети на пляж, как облака принимали все различные формы, но мне было все равно, впервые за такое долгое время. Будто бы я вновь оказалась в том времени, год назад, когда мне было плевать на весь окружающий мир, и я жалела лишь себя. И сейчас я вновь жалею лишь себя. Я сама себе омерзительна.

Я вновь вспоминаю о числах. Они, словно чертовы глубокие шрамы, врезаются мне в память, даже когда я не хочу этого, даже когда я их вовсе не пересчитываю, даже когда я о них забываю. Триста тридцать восьмой день. Ровно середина июня. Совсем скоро будет год, как я узнала о своей болезни. Совсем скоро.

«А как же Майки? Ты что, так и умрешь, внезапно, молча, без слов?» — задаюсь вопросом.

Точно. Майки. Что с ним случилось? Все ли в порядке? От одной мысли о нём сердце сжимается в игольный комочек, только иглы не снаружи, а внутри, и они давят на меня, они ранят мне, когда все внутри сжимается ещё больше.

Что же я наделала. Не стоило с ним сближаться. Не стоило нам вообще встречать друг друга. Ведь я сделаю ему так больно. Я… лучше сама рассеку все узы, проходящие между нами. Пусть лучше он думает, что я — ужасный человек, что я — предатель, лишь бы Майки не видел, как я буду потихоньку сходить с ума, умирая.

— Эмили? — доносится голос снизу.

Я выглядываю и вижу Фелицию, что стоит у входа и глядит в моё окно. Меня словно бы ударяет током, я шарахаюсь от окна, чтобы девушка не увидела моё заплаканное лицо, и переворачиваюсь вместе со стулом на пол. Жуткий грохот.

— С тобой всё в порядке? — выкрикивает она.

— Да, всё нормально. Заходи! — отвечаю я.

А попутно я выбегаю в ванную, чтобы умыться холодной водой и оценить своё состояние в целом.

Я выгляжу ужасно. Плескаю на лицо холодной водой, а затем тщательно вытираю его полотенцем, от чего становлюсь ужасно красной, но зато теперь не заметно, что я рыдала. Делаю жадные глотки воды из-под крана, а затем вытираю губы ладонью. Смотрю на себя в зеркало: глаза блестят, лицо красное, волосы сбиты в ком — думаю, и невооруженным глазом заметно, что со мной что-то не так, но да ладно, авось и прокатит.

Я дергаю ручку двери и делаю первый шаг за пределы ванной комнаты. Всё хорошо. Всё в порядке. Главное — не выдай себя истерическим голосом. «А зачем она вообще пришла?» — проносится у меня в голове. «Может, что-то серьезное случилось?». Я наигранно натягиваю улыбку и начинаю с шумом сбегать по лестнице, а затем останавливаюсь, пораженная ударом молнии.

Фелиция стояла у комода и держала в руках развернутый лист моей диагностики. Её глаза бегали туда-сюда, читая каждую строчку, каждое слово моего диагноза. Когда я спустилась вниз, она оторвала свой взгляд от листочка, и в нем было столько эмоций. В её глазах светились искорки гнева, предательства, и не было ни капли сожаления — это и без слов могла угадать я.

Когда я пришла в себя, было уже поздно. Подбежав к девушке, я выхватила у неё из рук лист и стала тщательно сворачивать его: пополам, ещё пополам, ещё и ещё — пока листик не стал вмешаться в карман моих джинсов.

— Это… я могу всё объяснить, — мямлила я.

Фо смотрела на меня в упор. Я не могла предугадать, что же она сделает или что скажет, хоть и могла понять её чувства. Я знала, что Фелиция что-нибудь съязвит, я была уверена, что она помчится к Майки, чтобы всё ему рассказать, но она превзошла все мои ожидания.

Брюнетка подошла ко мне вплотную и со всего размаха влепила мне такую пощечину, от которой я отлетела к перилам лестницы. Ноги подкосились, и я чуть ли не упала на пол, но вовремя успела схватиться за перила.

— Мерзавка! — выкрикнула она. — Я так и знала! Так и знала, что ты его окончательно убьешь!

Мне стыдно. Мне больно. Я…

— Я сожалею, — произношу.

— Ты сожалеешь?!

Фелиция хватает меня за грудки — не знаю, откуда у неё столько силы — и поднимает на ноги, а затем, толкая к выходу из дома, гонит меня наружу.

— Посмотрим, как ты будешь сожалеть, — со всей злостью, что были в Фо, говорит она. — Сама ему скажешь. Сама на него посмотришь. Посмотришь, что ты с ним сделала.

Фо захватывает ключи с комода и закрывает входную дверь, а затем бросает их мне; она ведет меня, держа за шиворот, словно провинившегося котенка, и совсем не слушает мои оправдания.

А когда мы прибываем в дом Милковичей-Блэков, то Фо сразу же ведет меня на второй этаж, в комнату парня. Она сильно-сильно сжимает моё запястье, но я не подаю вида, что мне больно, и стараюсь поспевать за ней, но все равно не успеваю.

Фо бросает меня к кровати брата, и я падаю на колени прямо у его постели, как в какой-нибудь дешевой и наигранной мыльной пьесе.

— Посмотри, что ты с ним делаешь! — выкрикивает она.

И я смотрю.

Майки лежит на кровати, укрытый легким покрывалом. Его грудь медленно-медленно вздымается. На первый взгляд, может показаться, что он спит — но это не так. Глаза у парня открыты, и он смотрит куда-то в сторону, почти не моргая, не переводя взгляда.

— Майки? — спрашиваю я и поднимаюсь с колен.

Я обхожу его постель с другой стороны и сажусь на корточки прямо у его лица. Но Майки меня не видит. Я снова зову его, но он игнорирует. Тогда я беру в ладони его лицо и заставляю смотреть прямо себе в глаза,… но ничего. Абсолютно. Русоволосый словно бы смотрит сквозь меня, как будто я — невидимка. Он не произносит ни слова и совсем не двигается.

Это не мой Майки. Нет. Это не он.

Я шарахаюсь от него, смотря в ужасе на это тело, в котором словно бы нет души. Он напоминает мне живую куклу.

— Что с ним? — проговариваю я, поднимая взгляд на брюнетку.

На прикроватной тумбе лежит огромная куча таблеток и стакан воды. Пустые и полупустые пачки, пилюли и таблетки, рассыпанные, сложенные кучками и горками. Это всё — большое количество вариаций одного лекарства — лития.

Я чувствую, как земля уходит у меня из-под ног. Отчаяние накатывает на меня с большей силой всякий раз, как я бросаю взгляд на парня.

«Ты его убьешь».

Нет! Этого не может быть!

— Что с ним?! — вновь повторяю я, повысив голос, в нём уже слышны нотки вновь зарождающейся истерики.

Фо смотрит на меня с презрением, словно бы в любой момент готовая броситься на меня, как пантера, и перегрызть мне горло.

— Биполярное расстройство, Эм, — отвечает за Фелицию только-только зашедший в комнату Патрик. — У него биполярное расстройство.

Часть девятая «Что осталось после нас»

Сорок

Слова Патрика звенят у меня в ушах. Будто бы кто-то поставил их на повтор, и вот они звучат в голове снова и снова, снова и снова.

Я непонимающе смотрю на брата и сестру, осмысляя только что прозвучавшие слова. Откуда я знаю об этой болезни? Нет, не так. С чего они взяли? Майки ведь, он здоров! Я не наблюдала за ним ничего подобного! Или же… наблюдала?

— Что с ним? — Хотя мне не нужен ответ, собственно, как и вопрос тоже. Я задала его лишь для того, чтобы убедиться: мне не послышалось.

— У него биполярка, — повторил Патрик.

— И что это значит?

— Он не стабилен, Эм. Он серьезно болен.

— Но ведь этого не может быть! — выкрикиваю я.

И я сорвалась. Вновь подползла к кровати Майки, заставила себя встать с колен и начала трясти его, приговаривая «Очнись! Очнись! Это не может быть правдой! Пожалуйста, очнись!». Но в ответ мне лишь последовал очень тихий шепот голосом, совсем не похожим на Майки. «Оставьте меня в покое», — шептал он. И, когда Фелиция накинулась на меня, заставляя ослабить хватку, парень перевернулся на другой бок, продолжая смотреть в какую-то невидимую для моего глаза точку.

— Ты что, совсем рехнулась?! — возмутилась Фо, оттаскивая меня от русоволосого. — Если ты ему будешь надоедать, а не присматривать со стороны, кто знает, что он может сделать с собой!

«Я что, убью его?». «Может быть».

Закрываю лицо руками, сидя на коленках, и начинаю рыдать. Снова.

Почему меня постоянно кидает в слезы?

У Майки биполярное расстройство — и меня снова накрывает истерика. Если он в таком состоянии узнает, что я умираю, если он вообще узнает о моей смерти, его ведь точно не спасут. Я во всем виновата. Я начинаю хвататься за свою голову, за волосы и кататься по полу, словно сумасшедшая.

А разве я не сумасшедшая?

— Эмили! — Патрик нависает надо мной, его глаза полны тревоги. — Эмили! — вновь завет он меня.

— Тьфу, размазня! — Фелиция фыркает, подходит ко мне и, схватив меня за футболку, дает мне хлесткую пощечину. — Очнись, слабачка!

Разум сразу же возвращается ко мне. Боже, я ведь веду себя, действительно, как душевнобольная. Весь сегодняшний день я старалась убедить себя, что я не сумасшедшая, что я не тронусь умом, но то, что произошло сейчас, заставило меня поверить в мой диагноз. Я уже схожу с ума. Любая травмирующая новость выбивает меня из колеи настолько, что я становлюсь или затворницей, или катающейся по полу и рыдающей девочкой, или же той, кто разносит всё вокруг. И я не могу трезво оценивать ситуацию.

— Зачем ты с ней так грубо? — выдает Патрик.

— Потому что во всем виновата она! — всё также грубо произносит брюнетка.

— Кто и виноват, то это моя мать, но никак не она.

— Да ну? Тогда спроси у неё, что она от нас скрывает, что она, в первую очередь, скрывает от Майки!

— Мне все равно. — Патрик помогает мне подняться, перекидывает мою руку через голову и уводит меня из комнаты. Сама я почему-то не могу двигаться, словно бы меня вновь парализовало. — Вспомни, как ты отреагировала, когда его ударило в первый раз, — бросает ей парень и уходит вместе со мной прочь из спальни Майки.

«Когда его ударило в первый раз». Значит ли это, что его приступы такие же частые, как и моя головная боль? Значит ли это, что при каждом таком приступе он пытался что-то начудить? Что-то опасное для жизни. Своей или кого-то ещё.

Патрик усаживает меня на крыльцо и сам садится рядом, на ступеньки. Только сейчас я заметила, что город уже почти накрыла ночь. Небо темно-фиолетовое с красными отливами, потихоньку вдоль улицы начинают загораться фонари, а на свет налетают мелкие букашки и ночные бабочки.

Дыхание уже почти выровнялось, и я почти успокоилась. Но я ничего не чувствую. Совершенно. Опустошена, как тогда, после смерти Ив.

В нос ударил запах сигареты, и я рефлекторно скривилась.

— Извини, — произнес Патрик и затушил сигарету об землю. — Наверное, стоит объясниться, — начал он. Я угукнула. — У нашей матери была эта болезнь. У нашей с Майки. Это не подтверждено, но я думаю, что именно из-за неё она и умерла: скололась, напилась или ей ещё что-нибудь ударило в голову — это не важно, важно то, что она, безусловно, в таком состоянии села в машину и разбилась. Специально. Она несколько раз вскрывалась, у неё была передозировка, она прыгала с крыши этого дома и ломала себе кости — всё это привело её в психиатрическую клинику.

«Прыгала с крыши этого дома». Майки ведь тоже хотел это сделать! Неужели он пойдет тем же путём, что и его мать?

— И знаешь, каждый раз мы её спасали, не знаю, было ли это чудом или пустой случайностью. Каждый раз, кроме одного.

— Но с Майки ведь этого не случится, правда? — спрашиваю я.

Патрик кисло улыбается и отводит взгляд:

— Ты же сама всё видела.

И правда, я видела. Раньше почему-то я не придавала всему этому значения, но теперь всё встало на свои места. Раньше мне казалось, что Майки какой-то двойственный: сейчас он один, а в следующее мгновение — другой — и я думала, что всё так и есть, это его черта характера.

Как он смеялся мне в лицо и был немного грубым, порой, даже очень грубым. Как он выкидывал какие-то непонятные вещи и слова. Как он резко менялся и пропадал на недели. Как он сначала с кулаками кидался на Брэдли, а затем исчезал или же абсолютно спокойным возвращался ко мне. И мне казалось, что всё это — обычные перепады настроения, какие бывают у всех. Как, черт подери, я могла так ошибаться, быть настолько слепой?

Было ли в Майки когда-то что-то среднее между маниакальным состоянием и депрессивным или же между тем и другим одновременно? Я не замечала, но, думаю, что было.

— И что, он теперь всегда будет таким? Этот маниакально-депрессивный психоз будет с ним всегда, и он никогда не сможет прийти в себя? — задаюсь я вопросом.

— Бывают интерфазы, но довольно редко. Один раз на несколько чередующихся эпизодов болезни. — У Патрика такой бесстрастный голос, словно бы он превращается в мою копию, такую же бледную и пессимистичную.

— И что нам делать?

— К сожалению, остается только ждать.

Нет, какого черта! Я не позволю Майки поддаться этой чертовой болезни! Меня уже не спасти — и плевать, но если я могу ему чем-то помочь, то я это сделаю!

— Почему вы его не лечите?! — гневно произношу я. — Отведите его к психиатру, заставьте пить таблетки, сделайте хоть что-нибудь, а не просто ждите, пока ему станет ещё хуже!

— Было бы все так легко, — выдыхает парень. — У него и так в книжке уже стоит пометка о попытке самоубийства. — Точно! Ведь мне Фо рассказывала об этом. — А если подтвердится биполярка, то это ведь перечеркнет ему жизнь. Кому нужен будет ученик или работник, который в любой момент может выйти из себя? К тому же, Майки не верит, что болен, и потому не пьет никаких лекарств. Заставляй его, не заставляй — всё одно.

— А насильно?!

— Как ты это себе представляешь? Думаешь, он не почувствует какую-то подставу? — Я киваю. Я не знаю. — От этих таблеток он становится овощем, вывести его из депрессивной фазы они помогают, но на этом всё — дальше Майки начинает их или выбрасывать, или смывать в унитаз, лишь бы избавиться от них. И знаешь, он ведь постоянно твердит одно и то же: «Это было лишь раз, этого не повторится» — хотя уже по какому кругу симптомы повторяются.

— И как давно это с ним?

— Последние два года.

Я сглатываю. Они с Фелицией уже два года стараются не дать Майки сорваться, а тот продолжает вести себя, как в первый раз. Неужели он, правда, не понимает всей серьезности его психического расстройства?

Патрик снова вздыхает и проговаривает:

— Знаешь, я ведь всегда ждал того, что ударит меня. А тут раз — и Майки из веселого и беззаботного подростка превратился в совершенно нестабильного, от которого никогда не знаешь, чего ожидать. — Так значит, Майки не был таким всегда? Боги, каким же он был до того, как его ударила болезнь? — И-и-и… таблетки кончаются.

— Пройдемся до аптеки? — спрашиваю я, вскакивая со ступенек, но Патрик хватает меня за руку и указывает жестом сесть на место.

— Не смысла — без рецепта не продадут, — говорит он.

— Но как же вы тогда? — Недоумеваю.

Патрик улыбается, впервые за сегодня, и звонко произносит:

— Крадём. — Подмигивает.

Мне хотелось было переспросить «Чего? Крадете?», но я промолчала, ведь понимала, что иного выхода нет. Мне вспомнился эпизод моей жизни, когда я стала невольным соучастником такой вот кражи таблеток. И я вспомнила то, о чем мне рассказывала брюнетка.

— Патрик… — замялась. — Патрик, скажи, а могут ли какие-нибудь травмирующие события спровоцировать ещё один круг маниакально-депрессивных фаз? — наконец-то спрашиваю я.

— Да. — Теперь он с интересом смотрит на меня. — Знаешь, мне, конечно, абсолютно плевать, что Фелиция хотела сказать мне в той комнате, но, я думаю, если это «что-то серьезное» относится к Майки, то ему сообщить должна именно ты.

Я киваю. Он прав. В первый раз в жизни я наконец-то поняла, что сама должна отвечать за свои поступки. А в данной ситуации — я сама должна рассказать всё Майки и сама должна взглянуть на него, когда он всё узнает.

Я достаю из кармана свернутый лист и, прежде чем развернуть его, поглаживаю его, держа между ладоней.

— Мне Фо как-то рассказывала, что он хотел вскрыться. — Патрик кивает и произносит что-то вроде «Было дело». — А из-за чего?

— Ну, это долгая история. Это была одна из самых первых фаз расстройства, и вроде бы они должны были восприниматься намного легче, чем сейчас, но нет. Мы ведь тогда были совсем не готовы к такому. — Пауза. — И это было подобно грому: вот он сейчас вроде бы абсолютно нормальный, но минута — и он уже лежит в кровати, ничем и никем не интересующийся. И чем больше мы к нему приставали с тем, чтобы он встал, чтобы он вышел на улицу — тем хуже становилось. И любая плохая новость воспринималась им острее.

— Новость? — переспросила я.

— Знаешь, а ведь это Майки сказал сестре, чтобы она рассказала тебе всё, если с ним ещё раз повторится подобное, чтобы ты не волновалась.

— Не уходи от темы, Патрик! — возразила я.

— Не знаю, с чего он так решил, — всё равно продолжает парень. — Может, думал, что ты спокойно воспримешь эту новость, а может, он был бы не против раннего тобой сердца, если ты испугаешься. Но в прошлый раз та девочка испугалась, и всё закончилось попыткой самоубийства.

— Патрик, ты так прозаичен… — иронично произношу я.

Я последний раз протираю бумажечку ладонями, подношу к губам, дышу на неё, словно бы надеясь заговорить «Там нет ничего серьезного, там всё хорошо», — Патрик всё это время внимательно следит за моими действиями и не произносит ни слова — и наконец-то разворачиваю. Подавая парню листочек и кисло улыбаясь, я проговариваю: «Как думаешь, Майки будет не против, если мы разобьем сердца друг другу?». Патрик непонимающе смотрит на меня, но берет из моих рук бумажку; он читает всё очень тщательно и внимательно, а когда поднимает на меня глаза, полные ужаса и сожаления, то встречается с моей страдальческой улыбкой и чертовыми предательскими слезами, которые словно бы застыли на моих щеках.

— Как думаешь? — вновь повторяю я.

— Эмили…

И Патрик обнимает меня, чтобы поддержать. Он постоянно что-то повторяет, но слова отдаются гулким эхом. Я лишь четко могу расслышать одно «Мне так жаль». Да, Патрик, мне тоже очень жаль.

Я ухожу из их дома ещё больше разбитая, чем когда я покидала больницу. На улице глубокая ночь, но это не мешает мне бродить между улицами, чтобы собраться с мыслями. Во-первых, пора прекратить мне жалеть себя. Во-вторых, плохо бывает не только мне, но и другим — Майки отличный пример. Планета не крутится вокруг одной меня, не так ли? В-третьих, я должна что-то сделать ради другого, а не думать сама о себе, я должна как-нибудь да помочь Майки.

Я слышу звук железнодорожного светофора, который извещает о приближении транспорта. «Тум-тум-тум», — звучит в ушах. Огромное око мигает красным цветом, а все переезды заблокированы шлагбаумом. И когда поезд проносится мимо меня, я срываюсь с места и бегу вдоль тротуара, стараясь обогнать столь быстрый транспорт. Шум железных колес и писк светофора заглушает всё на свете для всех и вся, но только не для меня — я слышу, как я кричу во все горло, продолжая бежать рядом с поездом.

Я не каменная. И не робот. Я — человек, и я тоже умею чувствовать. Так что пошло оно всё к черту! Мне больно — так пусть эта боль выйдет.

И я продолжаю нестись и кричать во всю глотку, пока поезд не обгоняет меня и полностью не скрывается из виду.

Дата добавления: 2015-07-25