Допризывник. 13 страница

− Товарищи! Все мы хорошо знаем боевые заслуги нашего командующего во время Великой Отечественной войны. Он имеет много правительственных наград. Но давайте посмотрим, как он живет сейчас:

* Один автомобиль он использует для повседневной езды.

* Второй автомобиль − для торжественных выездов.

* Третий − для учений.

* Четвертый автомобиль возит ему из совхоза молоко.

* Пятый − из другого совхоза свежее мясо.

* Шестой − возит его дочку в институт.

*Седьмой − возит на работу жену командующего.

В зале тишина такая, что слышно как муха летит. Я прижал уши, сижу и думаю: «Ну, сейчас такое начнется!». Полковник закончил свое выступление и снова сел в президиум. Проходит в гнетущей тишине минута, другая. Из-за стола президиума поднимается командующий, выходит к рампе, и стал ходить туда-сюда перед столом президиума, заложив руки в карманы. Затем остановился посреди сцены и, не вынимая рук из карманов, произнес, хмуро глядя в зал:

− Да-а-а! И с этим человеком я работал…

Не сказав больше ни слова, командующий вернулся в президиум. Конференция продолжилась, как будто ничего и не произошло. А полковник ровно через две недели получил назначение на службу в Забайкальский округ… Еще тогда я понял, что мочиться против ветра − себе же во вред. Вот и там, в ЦК все боялись, − резюмировал полковник и больше уже не принимал участия в разговоре.

Диагноз о предынфарктном состоянии у полковника не подтвердился, и его вскоре выписали, порекомендовав не перегружать себя работой и больше гулять на свежем воздухе. Мое пребывание в госпитале тоже подошло к концу. Вернувшись в роту, я узнал, что назначен санинструктором роты, и что мне присвоили звание старшего сержанта. Было жаль уходить из взвода, но, успокоившись, я понял, что ротный принял правильное решение. Замкомвзвода слишком важная должность, чтобы доверить ее сержанту, у которого проблемы со здоровьем. Зима для меня прошла нормально, а весной снова возникли те же проблемы со здоровьем, и меня снова направили в Центральный госпиталь. Я снова попал в то же отделение и к тому же врачу, снова те же обследования, те же анализы, снова монотонная скука больничного режима. На этот раз палата была на троих, но в данный момент нас в палате было двое. Напротив лежал тучный полковник лет пятидесяти пяти, страдавший гипертонией. Врач прописала ему строгую голодную диету, чтобы сбросить хоть несколько килограммов лишнего веса. Он покорно соглашался с рекомендациями врача, но, потерпев голод часа два, открывал холодильник, доставал из него курицу, которую приносила через день жена, и делал «небольшой» второй завтрак, затем закусывал сыром, и уже только после этого добросовестно выполнял рекомендацию врача: есть яблоки, если очень хочется кушать. После такой обильной трапезы, мой сосед ложился на спину, надевал очки, брал в руки книгу и начинал читать. Строчке на десятой книга медленно опускалась на округлый живот, и на всю палату разносилось его шумное сопение вперемежку с храпом. Вес, конечно, не падал, чему врач очень удивлялась:

− От такой строгой диеты вы должны были похудеть. Вы, наверное, помимо диеты, добавляете еще принесенное из дому? Скажите жене, чтобы не приносила вам ничего кроме фруктов, можно овощные салаты, − пыталась врач деликатно усовестить моего соседа.

− Нет, нет, что вы, я ем только то, что дают в столовой, − с невинностью младенца отвечал этот грузный, страдающий одышкой мужчина.

− Тогда я не понимаю, почему у вас не падает вес. Я не смогу облегчить ваше состояние, если вы не сбросите хотя бы десять килограммов, − как последний довод говорит врач и выходит из палаты.

− Вот как в жизни все бывает, − стал с досадой говорить мне полковник. − В восемнадцать лет я пошел в Красную армию, прошел всю Гражданскую войну. После армии поступил на Рабфак, жил в общежитии при Рабфаке. Зимой ходил в худых ботиночках, подошва вся протерлась насквозь, ноги вечно замерзшие. Пальто вообще не было, обмотаю шарфом шею и бегу так на занятия. Как говорится, голым и босым был, всегда ходил простуженный… В аудиториях тоже было холодно, дрова невозможно было достать. Но жизнь тогда интересная была. После Рабфака направили меня работать в органы бороться с контрреволюцией. Сейчас я полковник, заведую лабораторией в Высшей школе. У меня большая зарплата, хорошая квартира, семья… Только теперь, когда у меня все есть, все это мне уже не нужно, здоровья уже никакого не осталось, − с горечью закончил он свой рассказ.

«Почему он стал рассказывать о своей жизни мне, по сути, незнакомому человеку? Наверное увидел во мне отражение своего прошлого, своей молодости».

− А ты собираешься после службы учиться? − вдруг перевел полковник разговор на меня.

− Да, конечно, учиться я обязательно буду.

− А куда ты собираешься поступать?

− Меня всегда интересовала история, все, что связано с международной политикой, экономикой, поэтому хочу попробовать поступить в МГИМО.

− В МГИМО ты не поступишь, − категорично заявил полковник, обычно деликатный в суждениях.

− Почему вы так уверены, что не поступлю? Я всегда хорошо учился, подготовлюсь, как следует − и поступлю, − с запальчивостью стал возражать я своему оппоненту.

− Не поступишь ты туда, только время зря потеряешь.

− Ну почему вы так уверены, что я туда не поступлю? Пусть два, даже три года потрачу, выучу все наизусть и сдам экзамены на отлично, − говорю в полном отчаянии.

− Твои знания там никому не нужны, − совсем обескуражил он меня.

Не обращая никакого внимания на мою горячность, полковник придвинул поближе стул, как бы подчеркивая свое участие к моему будущему, и продолжил:

− Если ты решишь поступать в нашу Высшую школу, и пройдешь Мандатную комиссию, за экзамены можешь не волноваться. Я работаю там заведующим лабораторией. Лишь бы ты прошел мандатную комиссию, с экзаменами я все устрою. Нам нужны парни, которые уже послужили у нас и знают что к чему.

Его участие − постороннего человека − меня поразило, но я ответил:

− Нет, к вам я не хочу, с меня достаточно трех лет срочной службы. Понимаете, не мое это … Но почему же вы так уверены в том, что я не поступлю в МГИМО?

− У меня там жена работает доцентом. Мы свою дочь смогли «запихнуть» туда только на третий год, − выложил все козыри полковник, − ты только время зря потеряешь.

Я, конечно, знал, что в МГИМО в основном учатся дети дипломатов и высших партийных функционеров, что для поступления туда нужна характеристика обкома КПСС или ВЛКСМ. Но чтобы туда дорога была вообще закрыта таким как я... В это не хотелось верить. Похоже, на моем лице отражались полная растерянность и недоумение. Мой собеседник взял с тумбочки тетрадку, в которую он записывал рекомендации врача и поручения жене, написал номер телефона и фамилию, вырвал лист и протянул мне.

− Если ты все же решишь поступать к нам, позвони мне по этому номеру, − окончательно сразил он меня своим участием.

− Спасибо, я подумаю, время еще есть, − не стал я разочаровывать полковника тем, что давно уже решил, что в Высшую школу КГБ поступать не буду.

Разговор на этом исчерпал себя, полковник, возбужденный разговором, вышел в коридор на свою вечернюю прогулку перед сном. А мне вспомнилось, как еще в сержантской школе, замкомвзвода Симкин хотел поступить в Институт Переводчиков при Совете министров СССР. Так тогда называлось это полузакрытое элитное военное училище. Симкин не расставался с самоучителем немецкого языка, проговаривая на ходу склонение модальных глаголов. За полгода до окончания службы, по существовавшим тогда законам, он имел право, после приема у него документов в ВУЗ, получить отпуск для сдачи экзаменов. А в случае сдачи экзаменов − на досрочную демобилизацию. Но Симкину отказали в приеме документов, мотивировав отказ тем, что ВУЗ готовит будущих работников посольств, они по этой причине из КГБ не берут. Доводы сержанта, что он служит в КГБ только срочную службу и никакого отношения к органам не имеет, действия не возымели. Командир полка полковник Конев был депутатом Моссовета, и сержант Симкин обратился к нему, как к представителю Советской власти за помощью. Но полковник Конев категорически отказался вмешиваться в это дело. Все сержанты полковой школы, понимая истинную причину отказа, единодушно советовали Симкину обратиться за помощью в приемную Верховного Совета. Через месяц Симкин получил ответ, в котором говорились, что вопрос о его поступлении в указанное учебное заведение решен положительно. Честно говоря, мы были уверены, что его просто «срежут» на экзамене и на этом все кончиться. Но Симкин, к всеобщему удивлению и всеобщей нашей радости, поступил. Вот только немецкий язык ему не понадобился. В училище военных переводчиков, каким, по сути, был так тщательно закамуфлированный институт, система распределения по группам была идентична системе Высшей школы КГБ. Симкину определили изучать итальянский язык, чему он был рад: могли назначить и китайский, как это произошло с нашим старшиной, который поступил в Высшую школу. Вспомнив эту историю, я успокоился и признал, что полковник, безусловно, прав − не стоит зря терять время. Нужно заново решать, куда же теперь пойти учиться. Такое решение очень тяжело мне далось, для меня это было все равно, что жениться на нелюбимой девушке. Вскоре полковника выписали, мы сердечно простились. Я еще долго хранил тетрадный листок с номером его телефона. Не потому, что он мог мне понадобиться, а в память о хорошем человеке, так неожиданно проявившем столько участия в моей судьбе.

В палату положили новых больных, чтение книг перемежалось разговорами, напоминающими по жанру охотничьи рассказы. Разговор зашел о правительственных дачах, я рассказал, как в конце марта рота выезжала на дачи членов Политбюро, чтобы привести в надлежащий порядок территорию к весеннему заезду хозяев. Нашему взводу выпало поехать на дачу Брежнева. По дороге к даче мы во все глаза смотрели на дачи Номенклатуры второго и третьего эшелона. Сказочный град Китеж проплывал перед нами наяву. Слева тянулась длинная теплица, снабжавшая овощами эти дачи.

«Наверное, отсюда срисовывают картинки в детские книжки про царя Салтана. Какая же тогда будет дача у Генерального секретаря?» − подумалось мне. Так, должно быть думал каждый из нас, глядя на эту непридуманную сказку.

Каково же было наше разочарование, когда машина остановилась перед глухими дощатыми воротами, выкрашенными в голубой выгоревший цвет. Ворота быстро отворились, и мы въехала на территорию дачи, проехали вдоль большого фруктового сада, и остановилась рядом с невзрачным двухэтажным домом, шалеванным вагонкой, выкрашенной в тот же выгоревший голубой цвет. Перед входом небольшая открытая веранда, обрамленная резными дощатыми балясинами. На веранде стоят невероятной красоты, плетенные из прутьев, стол и два кресла − подарок посольства Индии. Слева к дому примыкает, огражденная рабицей, еще одна веранда, посреди которой стоит теннисный стол. На подвешенной к потолку трапеции два больших попугая ара, отливающих всеми цветами радуги, от фиолетового до пурпурного. Как сильно они отличались своей ухоженностью и здоровым видом от тех, что я видел в зоопарке. Напротив крыльца бетонированный бассейн, даже не бассейн, а скорее бетонированная яма метров пять в длину и метра три в ширину.

− Сюда, вероятно, пускают лебедей или других птиц, купаться в этом нельзя, − разочарованно рассуждали мы между собой.

− Может быть, у него есть еще одна дача? − спросили мы в недоумении у заместителя коменданта дачи.

− Другой дачи у Леонида Ильича нет, − окончательно разочаровал нас капитан. − Комендант уже давно уговаривает его построить за зиму новую дачу, но Леонид Ильич не хочет. Он привык к этой, да и к роскоши он безразличен. Вот охота − это другое дело, охота и оружие − это его страсть, − с гордостью говорил о своем хозяине капитан.

Мы подсознательно были солидарны с ним, скромность Генсека нам нравилась. По сравнению с другими дачами, которые мы видели − это охотничий домик. Но все течет и все меняется… Пройдет всего несколько лет и Брежнев станет коллекционировать не только оружие, но и ордена всех стран и народов, а скромная дача превратится в шикарный дворец. Над бассейном нависала полусгнившая береза, верхушка ее уже давно упала. Ее-то нам и нужно было спилить и унести к домику охраны. Безусловным достоинством дачи был вековой сосновый лес, уходивший далеко вглубь дачи. Спилив пень и собрав опавшие ветки, мы поехали той же волшебной дорогой назад.

Машина снова едет мимо сказочных теремов:

− Если бы народ увидел, как живут его слуги, через три дня произошла бы новая революция, − неожиданно для самого себя, вырвалось у меня.

Никто не отозвался на эту фразу. В машине установилось долгое молчание.

В ответ мой сосед по палате рассказал, как они делали ремонт на даче Хрущева:

− Мы делали обычный косметический ремонт, подправляли штукатурку, подкрашивали фасад. Подошло время обеда, мы взяли свои «тормозки», и пошли к лесу обедать. У одного из нас был день рождения, поэтому он заранее купил поллитру. Когда мы шли мимо теплицы, а теплица большая такая, увидели там три огромных помидора на одном из кустов. Таких помидоров я никогда не видел: наверное, по килограмму каждый. Мы их сорвали и пошли обедать, думали, что никто не заметит, их там много росло. Расстелили газету, порезали помидоры, разложили, кто что принес, выпили и закусили помидорами. На следующий день только мы пришли на работу, прибегает Нина Петровна.

− Ребята, вы моих помидоров не брали? Вы не бойтесь, никому ничего не будет. Это я из Дании привезла для развода, мне там семена подарили. Может, хоть семечки остались... Я так хотела этот сорт у себя развести, − она старалась говорить спокойно, но видно было, что она сильно волнуется.

− Нет, нет, что вы, мы не брали помидоров. Разве могли мы взять? − перепугавшись не на шутку, заверили мы Нину Петровну.

− Мне бы хоть несколько семечек... Я так хотела этот сорт развести, − повторяла она, уходя, явно не веря нашим заверениям.

− Их много там росло, мы думали, что никто не заметит. Кто же знал, что это другой сорт. А на второй день − какие семечки... Но, слава богу, она не стала коменданту жаловаться, а то бы уволили нас с работы. Больше мы к теплице и близко не подходили, − закончил свою историю про дачу рабочий.

Я надеялся, что в понедельник придет врач и скажет, что выписывает меня, но вместо выписки, снова назначила все анализы и обследования. Через неделю меня вызвала к себе в кабинет заведующая отделением:

− Мы закончили все обследования и передаем ваши документы в ВВК, с тем, чтобы комиссовать вас. Вы только сильно не пугайтесь, ничего такого серьезного, опасного для жизни у вас нет. Мы подумали, что у вас еще вся жизнь впереди, а при ваших заболеваниях нужна хорошая диета. Солдатскую пищу вам есть нельзя, и нервное напряжение вам тоже сейчас противопоказано. Вы вернетесь в полк, но на службу вас не должны посылать − это мы напишем в выписке. В течение двадцати дней придут ваши документы с решением комиссии, и вы поедете домой, если комиссия согласится с нашими рекомендациями. Я желаю вам здоровья и успехов. До свидания, − закончила тяжелый для нас обоих разговор заведующая.

− Спасибо вам за все, − только и нашелся я сказать.

На следующий день я был уже в роте, доложил ротному о прибытии и о разговоре с заведующей отделением. Он сосредоточенно что-то искал взглядом на своем столе, перекладывал бумаги с места на место, и ничего не отвечал. Видно было, что ему не понравилось то, что я ему сообщил

− Ну что ж, будем ждать документы, − наконец, не поднимая взгляд от стола, выдавил из себя Казаков.

Я вышел из его кабинета. Это был наш последний разговор. С этого момента я перестал для него существовать, он больше не замечал меня в роте. Ровно через двадцать дней меня вызвали в штаб, майор вручил мне все необходимые документы и предупредил, что я должен буду покинуть расположение полка, как только куплю билет на поезд. Он достал из ящика стола железнодорожный справочник.

− Твой поезд завтра вечером отправляется с Киевского вокзала. Так что с утра поезжай за билетом. Остаться в полку нельзя ни на один день, − опередив мою просьбу, закончил разговор майор.

Выйдя от майора, я подошел к Знамени полка, постоял молча минуту и поднялся в роту. Так получилось, что в этот день, в мой последний день в полку, рота была на службе. В последний раз прошел по пустому расположению роты, было почему-то грустно расставаться с этими древними стенами, пропахшими запахом ружейного масла, и солдатских шинелей. Прощай Кремлевский полк, прощай в\ ч 1005. Впереди ждет новая жизнь, вернее ее продолжение…

20 октября 2004 года, Саратов.

Дата добавления: 2015-07-25