Допризывник. 7 страница

− Вот и на винтовке бы так, − говорит, своим занудным голосом майор, и заносит результат в тетрадь, а я иду в отделение. Тут уже закончили занятия химзащитой и чистили пропотевшие противогазы. Хочу разочаровать тех, кто думает, что отделение осудило меня и заклеймило за мою уловку, каждый из нас четко знал, где можно «сачконуть», а где нужно выложиться до предела. Там, где от тебя зависела общая оценка взводу, каждый выкладывался до предела своих способностей и сил. И уж совсем святым делом была служба. Под этим словом подразумевалась караульная служба: святая-святых всей полковой жизни.

А между тем незаметно подошла пора выпускных экзаменов. Каждому курсанту предстоит сдавать:

* Стрельбу из пулемета и автомата Калашникова, из пистолета Макарова, метание гранаты по окопу на меткость.

* Строевую подготовку: выполнение строевых приемов без оружия, с автоматом Калашникова и с карабином Симонова, поскольку любой из нас мог стать разводящим на пост №1. Умение командовать отделением на строевых и тактических занятиях.

* Физическую подготовку: гимнастику, самбо, рукопашный бой, полосу препятствий. И «любимый» марш-бросок на время в полной выкладке.

* Химзащиту: пребывание в химкамере с хлорпикрином. Если при выходе кашлянул или в глазах слезы − двойка. Если этих признаков нет − отлично.

* Знание наизусть основных статей Уставов внутренней и караульной службы, инструкции дежурного поста, инструкции о паспорте, «сказки» нескольких видов пропусков и удостоверений. Знать: это знать до последней точки, до запятой, до последней явной или скрытой особенности документа, до последней мелочи в печати, в каком пропуске какими чернилами должна быть подпись, кто какай пропуск или удостоверение подписывает. Помнить все номера всех утерянных пропусков разных видов. И многое еще.

* Знание в лицо всех охраняемых лиц: членов и кандидатов в члены Политбюро, их должности. Знать фамилии и должности: Председателя Совета министров и его заместителей; зачем-то заместителей министра иностранных дел, управляющего делами Совмина и его заместителей (до сих пор как стихи застряло в памяти: Мельников, Петухов, Селиванов, Смиртюков). Знание фамилий оперативных дежурных по Управлению и их помощников, начальника Девятого управления и его заместителей. И знать так, чтобы «от зубов отскакивало»... Запинаться и мучительно вспоминать, как это делают некоторые студенты, абсолютно недопустимо.

* И, наконец, экзамен по Истории КПСС − Библии того времени.

Вот примерно и все.

Сдашь отлично все дисциплины − получаешь знак «Отличника боевой и политической подготовки».

Настал долгожданный день, нас впервые везут в Кремль, там нам огласят приказ о присвоении звания младший сержант и вручат погоны с лычками младших сержантов, а кто заслужил, и знаки «Отличника». Въезжаем в Боровицкие ворота, проезжаем мимо Большого Кремлевского дворца, Соборной площади, дворца Съездов, сворачиваем направо и въезжаем в арку Арсенала, здесь располагается полк. Поднимаемся по длинной, одним маршем, лестнице на второй этаж, проходим в актовый зал: длинное и узкое помещение, переделанное из двух помещений. Ожидая и здесь подлянки от майора Иванова, сажусь в самый дальний угол к окну и поражаюсь толщине стен Арсенала. В оконном проеме свободно можно поставить кровать − в роте они действительно там стояли. А ведь столько же стены еще снаружи, за окном. Постарался же Петр, когда строил эту цитадель. Но отвлекаться некогда, командир полка уже стоит возле стола, на котором горка погон, а начальник школы уже на трибуне и зачитывает приказ по В/Ч 1005. Курсантов вызывают по алфавиту, командир полка, полковник Конев, вручает погоны, и знак «Отличник» тем, кому положено − практически почти всем. Ста процентов у майора Иванова все же не получилось, он очень переживал, что десять человек не станут «Отличниками». «Моя фамилия в первом десятке, значит, быстрее узнаю, что же для меня заготовил «Морской волк». Но уже вызывают курсанта Десятова, моя фамилия выпала из списка. «Что же он придумал, какую хитроумную пакость изобрел? Не дать звание? Это не в его власти, а если бы было в его власти, точно не дал бы, и получил бы от этого огромное удовольствие». Ребята, сидящие рядом со мной недоуменно смотрят на меня. Стараюсь держать себя в руках и не показывать, что творится у меня внутри. Приготовился к тому, что неприятности мне сегодня не избежать. Но что же он приготовил и неужели с ним согласился командир полка? В это я поверить не мог. Значит, что-то изобрел сам. Но это я как-нибудь переживу − не впервой. Весь курс, все десять месяцев, при каждом подведении итогов он как стервятник терзал меня, приводя как пример самого плохого курсанта. Я еще не понимал, что те ужасные боли по ночам под ложечкой, что начались весной, это симптомы язвенной болезни, которые проявятся снова очень скоро, уже здесь, в полку. Майор вызывает Шерстобитова, последнего по списку. Напряженно жду, что же заготовил «Морской волк». Он перекладывает бумаги, словно что-то в них ища; просмотрел бумаги, выждал длинную паузу, и называет, наконец, мою фамилию. От напряжения вздрагиваю, бесконечно долго иду по проходу под сочувствующими взглядами всей школы, поднимаюсь на сцену, и только теперь майор продолжает читать:

− Присвоить курсанту Гуцко воинское звание младший сержант, − снова пауза. − За отличные успехи в боевой и политической подготовке вручить курсанту Гуцко нагрудный знак «Отличник боевой и политической подготовки» − выдавливает из себя майор, превозмогая свое несогласие с тем, что он читает.

А командир полка уже вручает мне погоны с лычками младшего сержанта и знак «Отличника».

− Поздравляю. Желаю вам успешной дальнейшей службы.

− Служу Советскому Союзу, − отвечаю, превозмогая застрявший в горле ком.

Спазм незаслуженной обиды и горечь несправедливости сжимает горло. Я быстро отхожу и спускаюсь со сцены в зал, чтобы майор не увидел, что ему удалось сделать мне больно. «Это уже в последний раз, больше такой возможности у него не будет. Все будет хорошо!» − пытаюсь сам себя успокоить. Теперь нашим командирам отделений присваиваются звания сержантов. После того как мы надели новые погоны, нас повели в Большой Кремлевский дворец фотографироваться. Поднимаемся по широкой и длинной лестнице, в конце которой во всю стену картина Непринцева «Отдых на привале», которую все мы называли «Василий Теркин на привале», такое название нам нравилось больше. Сворачиваем вправо, тут нам выдают бахилы, чтобы мы не повредили сапогами уникальный паркетный пол. Входим во Владимирский зал, под куполом по кругу ордена Святого Владимира, проходим дальше и вот мы в большом, светлом Георгиевском зале. С огорчением видим, что уникальный паркет уже поврежден вошедшими тогда в моду туфлями на шпильке. Это депутаты. Здесь, во дворце, в несуразно длинном и узком зале, сделанном из двух залов, Александровского и Кавалергардского, проходят сессии Верховного Совета. А депутату не скажешь, сними туфли и надень бахилы. Раскатываем огромный ковер, подарок Туркмении Верховному Совету СССР. На нем нас будет фотографировать кремлевский фотограф. Коллективное фото в составе взвода. Пока фотограф настраивает софиты, мы разбрелись по залу. Позже мы будем знать в этом дворце каждый зал, каждую дверь, каждое потаенное помещение. Гурковский объясняет, что на малых стелах выбиты названия всех воинских частей, награжденных Георгиевским крестом. А на больших стелах − все фамилии награжденных лично этой самой почетной воинской наградой. Читаем фамилии, их тысячи. Здесь на этих стелах вся Воинская Слава России за несколько веков. Лучшего места для вручения званий и наград просто не может быть.

А фотография для каждого из нас станет лучшей памятью о собственной службе, о своем воинском долге. Фотограф рассаживает командиров: в центре, командир полка, полковник Конев, слева от него начальник школы майор Иванов, он на голову выше Конева, счастливый, что сидит рядом с командиром полка, оттеснив полковника Косолапова. За полковником Косолаповым − взводный Гурковский. Справа от Конева комендант дворца, полковник Шальнов, дальше полковник Москалев, заместитель Конева по политической чести. За Москалевым − капитан Бондаренко, заместитель Иванова. Однажды Бондаренко пришел в школу в хромовых сапогах и фуражке. Как назло погода резко изменилась, дул холодный сырой ветер. Иванов не отпускал его от себя ни на шаг. Капитан в тот день сильно простудился, заболел воспалением легких, несколько раз лежал в больнице, до самой весны болезнь не оставляла его. Фотограф расставил нас по только ему одному известному принципу, а нам так хотелось стоять по отделениям. Я стою в последнем ряду, нас поставили на длинную скамейку. Фотографии нам вручили через неделю. Фото наклеено на паспарту, профессиональная, превосходная работа.

За время службы мы не один раз будем приходить в этот зал: на обеспечение Новогодней елки с первого по десятое января, для того чтобы принести с первого этажа и расставить в зале буквой «П» несколько десятков больших столов для официальных обедов во время государственных визитов. Тогда такие обеды проходили с размахом римских императоров. Зал станет знакомым до мелочей, но всегда волнующим. Выходим из дворца, идем в Арсенал, садимся на машины и едем «домой», в учебный лагерь. Непривычно слышать, как теперь наши сержанты называют нас младшими сержантами. И мы еще долго при докладах или обращениях к командирам будем по привычке, называть себя курсантами. Но к приезду нового пополнения все встанет на свои места. А до десятого сентября, дня, когда прибудет новое пополнение, уже совсем недалеко. Нам предстоит отмыть до блеска и покрасить казарму, расставить необходимое количество коек в каждой роте. Но занятий уже не будет. Мы уже окончили полковую школу сержантов. И, что самое ценное, мы больше не подчиняемся «Морскому волку». Теперь мы подчиняемся полковнику Косолапову, снова исполняющему обязанности начальника учебного пункта. Это самая главная свобода, которую мне дало звание. Нас пугали сержанты, что в школе будет тяжело, но, что с новым начальником школы будет до такой степени тяжело, не могли предположить ни мы, ни они. Нас распределили уже по учебным ротам. На базе сержантского взвода сформирована учебная рота во главе с Гурковским. И таких рот еще три. Вот только почему-то совсем не запомнилась эта учебка, уже в роли командира отделения. Все пошло по второму кругу, а точнее − по второму году. Все уже пережито, все уже знакомо. Наверное, поэтому и в памяти это не сохранилось. Все те же приезды сердобольных родителей с авоськами, полными еды, и особенно фруктов, от которых потом у новобранцев будут проблемы с животами. Родители жаждали удостовериться, что их чада живы и здоровы. Их очень удивляло, что вместо исхудавшего, изможденного сыночка они видели перед собой накачанного, крепкого, подтянутого парня. Там, где раньше было нечто рыхлое, теперь бугрились мышцы, животы подтянулись, зато грудь явно стала объемнее. Я вспоминаю, как нам говорили сержанты, а мы им не верили, что к концу карантина каждый из нас прибавит в весе от пяти до десяти килограммов. И как же мы удивились, когда через месяц взвесились и действительно, все прибавили, а больше всех Малажихин − на целых пятнадцать килограмм. Каждый из нас, вчерашний курсант, осознавал, что теперь должен все делать лучше своих солдат, должен всему их научить.

Государственный переворот.

Учебка подходила к концу, мы ждали, когда поедем служить в полк. Меньше недели осталось провести в лагере, а потом начнется настоящая служба. Можно будет ходить в увольнение одному, и не коллективно, и не только в порядке поощрения за хорошую учебу, а по очереди. В Москве есть куда пойти и что посмотреть, не то, что здесь в лесу, где только пионерлагерь через дорогу. Но раньше, чем попасть в полк, нам предстояло стать свидетелями события чрезвычайного, государственного значения.

Был обычный учебный день, двенадцатое октября 1964 года. Занятия уже закончились, обычно в пять вечера за офицерами приезжала машина, и они уезжали домой, в Москву, а в лагере оставался только дежурный офицер. Но к полному нашему удивлению, все офицеры вернулись в казарму, да еще и при личном оружии. Это сразу разожгло наше любопытство. «Не готовятся ли какие-то особые учения? Но странно − за несколько дней до отъезда в полк? Да и с кем проводить учения, с новобранцами?». Вопросы. Вопросы. Вопросы… На наши назойливые расспросы офицеры не давали никакого ответа. Так пошел день, в неведении, и ожидании чего-то очень важного мы и легли спать. Утро вечера мудренее.

Ясно, что происходит что-то чрезвычайное, во что нас не посвящают. Офицеры и даже старшина, начальник стрельбища − все при оружии. А утром, вернувшиеся из караула курсанты рассказывали: «Ночью приехали две роты, открыли склад боеприпасов, загрузили ящики с патронами и гранатами, взяли матрасы, одеяла, и куда-то уехали».

Вопросов стало еще больше. Но сегодня все офицеры охотно отвечали, что запущен новый космический корабль «Восход», с тремя космонавтами: Комаровым, Феоктистовым и Егоровым. Это новый уникальный многоместный корабль, и Хрущев захотел утереть нос американцам: «Восход» сделает посадку под Москвой. Вот наши роты и поехали обеспечить охрану места посадки. Но от этих ответов наше любопытство и недоверие к такой версии событий еще больше выросло: а зачем оружие офицерам здесь, в лагере? В два часа дня по радио передали, что космонавты совершили посадку вручную, где-то в нескольких сотнях километров от Джезказгана. Мы с нетерпением ожидали возвращения рот, но к ночи роты, уехавшие обеспечивать посадку космонавтов, так и не вернулись. Вопросов мы больше не задавали. В полку и в Управлении задавать лишние вопросы и интересоваться тем, что не входит в твои прямые служебные обязанности, было, мягко говоря, не принято, поэтому вопросов больше не было. Оставалось только ждать. После отбоя еще долго по казарме слышны шепотки, засыпаем в полном недоумении. Утро четырнадцатого октября. После подъема, все устремляются в туалет. Иду из туалета и вижу: стоят в кружок сержанты и с видом заговорщиков шепчутся. Подхожу и спрашиваю:

− Что случилось?

Толя Колодяжный, с которым мы были особенно дружны, говорит:

− Ночью «Голос Америки» передал, что Никиту сняли...

− Да брось ты! Голубь мира! Коммунист номер один! И чтобы сняли?! − ерничаю я, повторяя газетные восхваления Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета министров, Председателя Конституционной комиссии, и т. д. и т. д. − Вот это да! В Кремлевском полку − и «Голос Америки!», − продолжаю ерничать.

Но шутки шутками, а стало ясно, что в стране произошло событие беспрецедентное, доселе небывалое, и мы находимся почти в эпицентре этих событий.

Хоть мы с Толей и дружили и многим делились. Но что у него есть транзисторный радиоприемник я не знал. Он держал это в секрете от всех, иначе изъяли бы − не положено. Стоять и обсуждать то, что нам стало известно, не стоило, ведь никаких официальных сообщений еще не было. Да и команда строиться на зарядку... Вот и построение на занятия, вместе с начальником школы из кабинета выходит полковник Косолапов. Они уже без оружия. Полковник обращается к нам:

− Вчера состоялся Пленум ЦК КПСС, который единогласно принял решение сместить Никиту Сергеевича Хрущева со всех занимаемых постов и отправить на пенсию. В последнее время он допускал волюнтаризм при принятии решений, стал грубым и нетерпимым с товарищами по работе. Довожу до вашего сведения, что решение Пленумом ЦК КПСС принято единогласно. Наша задача выполнять единогласноерешение ЦК КПСС. Продолжайте нести службу спокойно и добросовестно.

Этой короткой, но исчерпывающей информацией полковник Косолапов и ограничился. Мы разошлись на занятия. В перерыве между уроками, в десять часов утра по репродуктору передают официальное сообщение ТАСС:

− Вчера состоялся внеочередной Пленум ЦК КПСС. В связи с преклонным возрастом и по состоянию здоровья, а также по личной просьбе, Пленум освободил Никиту Сергеевича Хрущева от всех занимаемых постов. Пленум единогласно избрал Генеральным секретарем ЦК КПСС Брежнева Леонида Ильича, ранее работавшего….

Резанула сознание совершенно разная мотивировка отстранения от должности в изложении полковника и в официальном сообщении. Стало ясно, что теперь наступил именно тот момент, когда молчание − золото. Под вечер вернулись, уехавшие «встречать космонавтов» роты. Солдаты рассказывали, что привезли их на какую-то госдачу, выдали боеприпасы, расставили внутри по периметру дачи: «Никого не впускать и не выпускать, кто бы это ни был, при неповиновении − открывать огонь на поражение. Никто не должен ни проникнуть на территорию объекта, ни покинуть его».

На территории дачи рос боровой лес, всю ночь часовые слышали чьи-то крадущиеся шаги. На окрик: «Стой. Кто идет?» шаги удалялись, и все стихало. Через некоторое время снова шаги… И так до самого утра. Утром привели смену, и тут выяснилось, что на даче живет несколько маралов. Об этом забыли предупредить солдат, вот олени и испытывали их нервную систему.

Через две недели, уже в полку, заместитель командира полка по политчасти полковник Москалев, как очевидец, рассказывал:

− Когда все уже было решено, Хрущева вызвали из Пицунды, где он отдыхал вместе с Микояном. Сказали, что срочно нужно провести Пленум ЦК. Когда Хрущев прилетел во Внуково и увидел, что его встречает только один председатель КГБ Семичастный, он все понял. Но когда вошел в зал заседания ЦК, с порога строго спросил: «Кто вам разрешил собрать Пленум?! Я вам покажу, как без спросу собираться!».

Но когда зачитали решение Пленума, принятое единогласно, он понял, что проиграл. Взял бумаги, которые должен был подписать, и вдруг расплакался: «Я хотел еще много хорошего для страны сделать... Но я устал с вами бороться», − подписал бумаги и ушел.

− Его отвезли на дачу, выделили ему охрану, которая будет его охранять и,− полковник улыбнулся, − присматривать за ним.

Дальше он подробно рассказал о промахах и ошибках Хрущева. О том, что когда он перестал справляться с проблемами, стал часто ездить с визитами, потом ссылался на занятость. Если ему возражали, матерился и грозился всех разогнать. Так, например, он серьезно ставил вопрос о закрытии Сельскохозяйственной Академии наук: «Бездельники, пусть едут агрономами в колхозы, там они больше пользы принесут».

Как же я был поражен, когда через год поехал в отпуск и узнал, что те, кого принято называть простыми людьми, так и считали, что Н. С. Хрущев ушел на пенсию по собственному желанию и по состоянию здоровья. В этом их убеждало, как это ни парадоксально то, что до самой его смерти в печати больше не было ни единого сообщения о Хрущеве. Газета «Известия» на четвертой странице поместила некролог в пять строк о смерти Н. С. Хрущева.

На следующий день после дворцового переворота я был в карауле. Утром выхожу из подъезда и вижу как полковник Косолапов и начальник лагеря, вооружившись молотком и клещами, решительно так, сняли со своего места портрет Хрущева и прислонили его лицевой стороной к сосне. Чтоб не смотрел… Снимают со своего места портрет Брежнева и вставляют его на первое место, где только что был портрет Хрущева. Видимо им понадобились гвозди, и начальник лагеря направился в штаб. Когда он поравнялся со мной, я говорю ему:

− Товарищ майор, а вы неправильно вешаете портреты.

Он аж встрепенулся:

− Это почему же неправильно? −и лицо его стало напряженное.

− Как это почему?! Во всем мире кто глава государства? Президент. У нас − это Председатель Президиума Верховного Совета. Власть-то у нас Советская. А Брежнев кто? Генеральный секретарь партии. Неправильно вы повесили портрет, − категорически подвел я итог своему опасному розыгрышу.

Майор резко разворачивается и быстрым шагом возвращается к полковнику Косолапову. Они возбужденно обсуждают возникшую неожиданно проблему. Подискутировав, снимают портрет Брежнева и устанавливают туда портрет Микояна, избранного Председателем Президиума Верховного Совета. Я с удовольствием наблюдаю за этой сценой. Но вот они останавливаются и снова начинают оживленно спорить. Не придя к единому мнению, полковник Косолапов направляется в штаб.

«Пора делать ноги», − говорю я себе и скрываюсь в караульном помещении. Через стенку слышу, как полковник говорит по телефону:

− Товарищ генерал,…

Тут уже каменеть лицо стало у меня. Не думал я, что моя шутка может зайти так высоко. Если майор или полковник догадаются, что я их разыграл − охранять мне зэков где-нибудь в Кемеровской области. Полковник выходит из штаба и идет к портретам, он снимает с первого места портрет Микояна и решительно прибивает туда портрет Брежнева. А далее по алфавиту: Андропов, Воронов, Гришин…Партийная иерархия все же перевесила Советскую. Я не рискнул рассказать о своей шутке сослуживцам, хорошо зная, что об этом станет известно майору Анохину, и тогда не сносить мне головы.

Уже в полку, в начале ноября, через мой пост прошел полковник Литовченко, начальник личной охраны Хрущева. Совсем недавно он был одной из ведущих фигур в Управлении, а теперь уходил в безвестность вслед за своим хозяином. Сейчас это был ссутулившийся мужчина в сером пальто, в такой же серой кепке, надвинутой на лоб. Он подошел к посту, остановился и, глядя себе под ноги, полез в нагрудный карман за пропуском. Совсем недавно он проходил через пост, не предъявляя пропуск, уверенный, что его все знают в лицо. Прошел в партком, через несколько минут вышел, положил в нагрудный карман «бегунок», и все так же глядя себе под ноги, ушел. Теперь это был совсем другой человек, подавленный, старавшийся чтобы его не заметили, не узнали, он стал собственной тенью. Широкая согнутая спина его удалялась в сторону Троицкой башни, а мне пришло на ум: «Так проходит мирская слава»! − истина эта больше предназначалась его хозяину, чем безвинному полковнику. Но таковы уж дворцовые правила, и не вчера их придумали. Вспомнилось, как однажды полковник Литовченко привез своих парней из личной охраны Хрущева на стрельбище сдавать зачет по стрельбе. К огневому рубежу на большой скорости подъехала «Чайка», за ней две «Волги». Лихо развернувшись, машины остановились, из «Чайки» вышел мужчина в сером пальто нараспашку и еще издали громко, голосом, не терпящим возражений, приказал: «Быстро убирайте всех с огневого рубежа! Я буду проводить стрельбы».

«Это личная охрана Хрущева», − пояснил нам взводный.

Нас отвели в сторону, и мы стали свидетелями уникального зрелища, которое раньше видели только в кино. Мы уже оканчивали полковую школу и считали, что хорошо умеем стрелять. Но в тот день мы поняли, что о стрельбе у нас весьма отдаленное представление. Первое упражнение состояло в том, что нужно было пробежать несколько метров, влезть на макет двухэтажного дома, на ходу достать пистолет Стечкина и присоединить к нему кобуру, таким образом, пистолет становился уже автоматом. Спрыгнуть вниз со второго этажа и сходу произвести стрельбу по мишени. При этом нужно уложиться в отведенные на это несколько секунд. Второе упражнение выглядело так: по неровному полю стрельбища, раскачиваясь на ухабах, наискосок едет «Чайка», в ста метрах показывается бегущая мишень, стрелок из окна машины должен поразить цель. Мишень пробегает свой путь за несколько секунд, за это время нужно успеть ее поразить. Все поразили цель без промаха. Так же быстро, как и появились, они сели в машины и уехали. А мы еще долго обсуждали увиденное. От нашего самомнения не осталось и следа. Мы, оказывается, только-только научились стрелять по «привязанной» мишени… Через год, когда команда пятой роты готовилась к первенству Управления по стрельбе из пистолета, мы, пошли в тир, расположенный в подвале четырнадцатого корпуса, чтобы потренироваться в последние дни перед соревнованиями. Нас поразила методика тренировок офицеров личной охраны. Стало ясно, почему ни один из них, тогда на стрельбище, не сделал ни одного промаха. На стене − пять мишеней, над каждой мишенью − софит, на расстоянии десяти-двенадцати метров от мишеней − кресло-качалка. Стрелок садился в кресло-качалку, его раскачивают, в тире выключался свет; мишени на мгновение освещаются произвольно. За это время нужно произвести прицельный выстрел, хотя времени на прицеливание как такового нет. После таких тренировок попасть в мишень, стоя на твердой земле − дело пустяковое.

И еще одно воспоминание почему-то в памяти ассоциировалось с Хрущевым, хотя произошло все уже после него, при Брежневе. Тот, 1964, год выдался особенно неурожайным, и над страной нависла реальная угроза голода, стало проблемой купить хлеб. Белый хлеб стал роскошью, о печенье или пирожном можно было только мечтать. В столовых был введен пресловутый рыбный день, который потом так и забыли отменить. Очередь за хлебом занимали с ночи, всей семьей, так как больше двух буханок в одни руки не давали, а хлеб подвозили с перебоями. Отношения с США тогда были напряженные, холодная война определяла всю международную жизнь. Захотят ли США и Канада продать нам зерно? В хлеб разрешили делать добавки из кормового зерна. Блокадники говорили, что такой хлеб они получали в самые тяжелые дни блокады. В середине ноября нас всех, свободных от службы, собрали в актовом зале. Полковник Конев обращается к нам с таким предложением:

«В стране, временно, из-за неурожая по причине неблагоприятных погодных условий, сложилось тяжелое положение с хлебобулочными изделиям и. В это тяжелое для страны время мы не можем остаться безучастными к этой проблеме. Вы получаете четыреста граммов белого хлеба, черного − практически неограниченно. Есть мнение, отказаться от половины положенной вам нормы хлеба на период, пока в стране не наладится положение с хлебом. Я не могу вам приказать, это решение вы должны принять сами, добровольно. Еще раз подчеркиваю, что решение вы должны принять добровольно. Ваше решение мы зафиксируем в протоколе и передадим в соответствующие инстанции. Кто за данное предложение, прошу голосовать. Кто против? Кто воздержался? Решение принято единогласно. Президиуму собрания остаться для оформления протокола. Все остальные свободны».

Мы перешли на половинную норму хлеба, и более года она просуществовала. Хлеб стал поступать все более и более плохого качества, многие не хотели его есть. Хлеб, напоминавший замазку, вызывал изжогу. Однажды во время обеда в столовую зашел майор Кузнецов. Он отвечал за продовольственное обеспечение полка и часто приходил в столовую, спрашивал, довольны ли мы теми продуктами, которыми нас кормят:

− Какие есть претензии? Кто чем недоволен? Не стесняйтесь, говорите, я для того и поставлен, чтобы вас хорошо кормили.

− Хлеб очень плохой стал, как замазка, от него только изжога, товарищ майор.

Майор отломил кусочек хлеба, прожевал его:

− Я ничего обещать не буду, но попробую что-нибудь сделать.

И сделал. Через наделю привезли прекрасный, высокий, душистый белый хлеб. Оказывается, майор смог договорится в пекарне Совета министров, и нам теперь поставляли хлеб оттуда. Такая забота майора повлияла на наше прилежание в службе гораздо больше, чем все накачки вместе взятые. Зимой, когда особенно сказывалась нехватка витаминов, майор Кузнецов обнаружил где-то на складе залежи прекрасной сельди. Теперь каждую пятницу на ужин к винегрету нам давали по куску сельди. Многим сельдь не нравилась, и они шли в наш солдатский буфет, там можно было взять то, что было по вкусу. Когда винегрет с сельдью надоедал, я тоже шел в буфет, мой обычный заказ был: сарделька, булочка, стакан кефира и обязательный банан, который здесь я впервые и увидел. Но на какие деньги мы это покупали? Будучи сержантом второго года службы, я получал двадцать рублей (и восемьдесят копеек на махорку − анахронизм времен Гражданской войны…). Получив звание старшего сержанта, стал получать тридцать рублей, поэтому пойти несколько раз в месяц в буфет вполне хватало. Очень мало кому родители присылали деньги.

Пятая рота.

Сегодня мы, наконец, приехали в полк. Меня распределили в пятую роту. Нас, новоиспеченных командиров отделений, заводят в кабинет командира роты, мы строимся в шеренгу. Из-за стола выходит невысокого роста коренастый майор:

− Ну, давайте будем знакомиться. Я командир пятой роты, майор Казаков, − просто и лаконично представился он.

Теперь он проходил вдоль строя, а мы представлялись.

− Вот и познакомились. Поближе познакомимся в процессе службы, − и он стал зачитывать, кого в какой взвод и какое отделение распределили. Затем, обратившись к командирам взводов, приказал:

− Ведите их по взводам, представьте отделениям. Пусть знакомятся со своими солдатами и приступают к своим обязанностям.

Мне понравилась лаконичность и конкретность моего нового командира роты. Его естественная деловитость и немногословность. Он не стал говорить нам ни о долге, ни о том, что он будет строго требовать, а просто сказал, что ближе познакомимся в процессе службы. Значит, он верит нам, верит, что мы пришли честно и добросовестно служить. Первое впечатление не обмануло меня, майор Казаков был лучшим командиром роты в полку. Именно он проводил показательные учения для руководящего состава Управления. Нам на таких учениях нам доставалось крепко, и еще больше на тренировках перед показом. Но никто не роптал, всем приятно было выполнять грамотные и четкие команды своего командира. Каждый понимал, чего от него добиваются: слаженного и точного выполнения замысла командира. Этим даром, добиваться такого выполнения задачи, в полной мере обладал наш командир роты. Командир моего взвода, высокий со спокойным, почти равнодушным лицом, но пытливыми глазами, лейтенант, построил взвод и стал представлять нас солдатам. Меня назначили командиром первого отделения. Я отметил про себя, что ротный не принял во внимание «черное» пятно в моей характеристике, которое там наверняка поставил майор Иванов. Обычно в первое отделение назначали лучшихсержантов. В случае отсутствия замковзвода, именно сержант первого отделения оставался во взводе за командира. Значит, для ротного главным было то, как я учился в школе, а не то, что написал в характеристике начальник школы. Но вместе с тем, мне дали лучшего ефрейтора роты, члена Комитета ВЛКСМ полка. Наверное, для подстраховки. Прошло дней десять, мы еще не успели как следует присмотреться к своему командиру взвода; утром, еще до построения на занятия, нас построил замкомвзвода, из офицерской комнаты вышел наш взводный, а вместе с ним Гурковский.

Дата добавления: 2015-07-25