Допризывник. 12 страница

Солдат стоял, растерянно глядя то на майора, то на писаря, с трудом сдерживающего смех. Он не знал что ответить. А майор все допытывался, как это солдат дошел до того, что опоздал в строй:

− Так почему же вы опоздали в строй? Я вас спрашиваю!

− Товарищ майор, иди ты к е…ой матери! − выпалил солдат в сердцах и вышел из кабинета.

Капитан Чемагин возглавлял полковую команду по баскетболу и был на хорошем счету у командира полка. Его, безусловно, ждала прекрасная карьера, но Чемагин умер трагически. Он умер от укуса осы.

Писарь больше не смог сдерживаться и разразился неудержимым хохотом. На следующий день об этом случае майор доложил командиру полка. Полковник тоже не смог удержаться от смеха, вместе с командиром хохотал весь полк. Это был единственный случай, когда командир полка смеялся вместе со своим полком. Через некоторое время в роте у Алаева произошло чрезвычайное происшествие: драка между солдатами третьего года службы и молодыми солдатами из взвода Чемагина. Солдаты третьего года службы попытались побить молодого солдата, отказавшегося выполнить приказание «старика». За него вступился весь взвод, и произошла обоюдная драка. Следствие выявило двух зачинщиков драки, а через месяц состоялся суд в присутствии всего полка. Военный трибунал осудил одного обвиняемого к двум, а второго − к полутора годам дисбата. За почти три года моей службы в полку, это был единственный случай такого проявления дедовщины. Было абсолютно исключено, чтобы у молодого солдата отобрали масло или сахар, другую еду. За такие вещи сами старослужащие очень сурово наказали бы того, кто такое допустил бы. Были случаи, когда к демобилизации «старик» мог упросить, а иногда и принудить молодого солдата поменяться шапками или кителем, сапогами. Были парни, которым хотелось, придя домой после демобилизации, шикануть перед всеми новенькой формой. Но гораздо больше было тех, кто, выйдя из Троицкой башни, вешал на дерево в Александровском саду свою шинель и ехал домой. Это была традиция, с которой с переменным успехом боролось командование части. В день демобилизации выставляли офицеров дежурить в Александровском саду, но шинели каждый год каким-то непостижимым образом появлялись на деревьях как листья. Демобилизация в полку проходила в один день. До двенадцати часов все демобилизованные должны были покинуть расположение полка, за это отвечал каждый командир роты. А после двух часов дня в полк привозили молодое пополнение из учебного пункта. Таким образом, молодые солдаты не соприкасалось с теми, кому оставалось служить несколько недель. И это было хорошим средством борьбы с дедовщиной, которая сейчас так деморализует всю армию. К большому сожалению, не избежал этой участи и Президентский полк, преемник Кремлевского полка. Как ветеран полка, я говорю это с болью и сожалением. Лучшие традиции полка создавались большим трудом и добросовестной службой нескольких поколений офицеров, сержантов и солдат, многих тысяч ветеранов этого уникального полка. Поразительно, что даже в Президентском полку служба перестала быть престижной…

Но продолжу рассказ о награждении полка орденом Боевого Красного Знамени. После прихода в роту капитана Чемагина прошло минут сорок, вижу, по коридору в роту идет командир полка. Встречаю его и докладываю, что в роте никаких происшествий нет. Полковник Конев, не задерживаясь, прошел в кубрик нашего взвода, быстро бегу доложить ротному о приходе командира полка. Идем вместе с ротным в кубрик, куда уже прошел полковник. Не успели мы переступить порог, как полковник набросился на меня, хотя явно говорил это и для ротного:

− Полк ждет такого высокого гостя, а у вас полный беспорядок. Почему такой беспорядок в роте? − весь красный от возмущения, кричал Конев.

Не могу ничего понять: койки все заправлены идеально, стрелки набиты, табуретки стоят ровно, паркет натерт и сверкает, стекла помыты, нигде ни соринки, ни пылинки...

− В роте порядок, я все проверил еще утром, − робко возражаю, не понимая о чем речь.

Ротный стоит позади Конева и тоже ничего не понимает.

− Порядок говорите, а это что такое? − полковник подходит к двери и, подпрыгивая, пытается что-то достать из-за верхнего наличника. Но из-за малого роста ему это никак не удается, от этого полковник распаляется еще больше. «Но что он там увидел? Что пытается и не может достать?». Подхожу к косяку и вижу едва заметный кончик белой тряпочки; достаю тряпочку, шириной в сантиметр и длинной сантиметров пятнадцать.

− Что это такое, я вас спрашиваю? − распалился еще больше полковник, то ли оттого, что кто-то спрятал за наличник тряпочку, то ли оттого, что он так и не смог дотянуться до дверного косяка.

− Это тряпочка, товарищ полковник, − отвечаю невозмутимым тоном.

− А почему она там лежит?! Почему вы все не проверили?! Я же приказывал навести порядок!

− Кто-то чистил пистолет после службы, а тряпочку, чтобы каждый раз не отрывать от простыни новую, спрятал за косяк. У старшины не всегда есть ветошь, − стараясь не выказывать своего раздражения, объясняю полковнику.

От такого объяснения полковник теряет контроль над собой и переходит на крик. Стою и молча жду, когда он выпустит пар и уйдет. Не смотреть в лицо делающему тебе разнос начальнику неприлично, а молча выслушивать этот некомандирский крик, глядя в глаза, становится все труднее. Перевожу взгляд на ротного и встречаюсь с ним взглядом, он стоит, сжав губы. Его взгляд говорит о том, что он солидарен со мной: одна крохотная тряпочка не стоит такого крика: «Потерпи, так нам обоим будет лучше».

− Немедленно наведите порядок в роте! − дает приказание полковник и уходит.

Естественно, что никакого порядка мы снова наводить не стали − и без того все блестит и сверкает. Микоян, конечно же в полк не пришел, в окно мы видели, как он водил по Кремлю супругу шахиншаха Ирана Фарах. Они прошли вдоль Арсенала, Микоян показывал ей, лежащие вдоль стены наполеоновские пушки − наши трофеи Войны 1812 года. В полдень на Ивановской площади Кремля полку вручали орден боевого Красного Знамени. По такому случаю соорудили из досок трибуну, Микоян с сильным акцентом зачитал Указ Верховного Совета и приколол орден к Знамени полка. Командир полка выразил благодарность за высокую оценку нашей службы и заверил, что мы и впредь будем достойно нести свою ответственную и почетную службу. У меня сохранилась фотография: Микоян прикалывает к знамени полка орден, позади него стоит М. Георгадзе, справа − комендант Кремля генерал Веденин. Знамя полка держит полковник Конев, но его из-за генерала Веденина не видно. За Георгадзе стоит Председатель КГБ генерал-полковник Семичастный. Тогда мы впервые увидели его в военной форме. Мы и не знали, что у него, бывшего комсомольского функционера, столько наград. После вручения ордена, полк со Знаменем, на котором теперь сиял только что врученный орден, а на древке развевалась на ветру орденская лента, прошел по Ивановской площади торжественным маршем. Все под тот же Кавалергардский марш, в исполнении Образцово-Показательного оркестра Комендатуры Московского Кремля. Прошли безукоризненно. Полк впервые проходил торжественным маршем в полном составе (за исключением роты, которая в этот день несла караульную службу). Все это я наблюдал из окна Арсенала и без всякого преувеличения скажу, что смотрелось прохождение куда лучше, чем-то, что мы видим во время парадов на Красной площади. Да и нет в этом ничего удивительного: ни в одной части, за исключением разве что роты почетного караула, не уделялось столько внимания строевой подготовке, как в в\ч 1005. После торжественной части в столовой нас ожидал роскошный праздничный обед: солянка с сосисками и мясом, оливками и сметаной как в лучших ресторанах; бифштекс по высшему разряду. На десерт французское вино, − большая бутылка на пятерых, − по полпачки галет, и вместо компота − трехсотграммовая бутылка напитка, вишневого или кукурузного, с завернутым в фольгу, словно шампанское, горлышком (советская альтернатива буржуазной кока-коле). Мне досталась кукурузная вода, удивил приятный освежающий вкус напитка, куда как приятнее обычного лимонада. Остаток дня каждый проводил по своему усмотрению. Праздник удался, жаль только, что офицеры отмечали его не с нами, а в офицерской столовой. Видимо, им тоже выдали французское вино, но не одну бутылку на пятерых... А назавтра уже новые будни напряженной, непростой службы. Праздники всегда быстро кончаются, а будни − никогда.

Много хлопот у всего Управления и у полка, прибавлялось во время сессий Верховного Совета и съездов КПСС. Это сейчас думские законодатели покидают Москву только для того, чтобы отдохнуть от трудов тяжких на далеких островах в теплых морях на какой-то месяц-другой. Остальное время они «маются» в столице, принимая бесчисленные Законы ради нашего блага. При Советской власти было совсем по-другому: Сессия Верховного Совета СССР собиралась раз в год на два дня, чтобы утвердить перевыполненный план за истекший год, и одобрить новые грандиозные планы на следующий год, уже разработанные ЦК КПСС и одобренные Политбюро и Пленумом ЦК. Раз в пять лет, они собирались на Сессию на целую неделю, чтобы утвердить «Пятилетний план развития народного хозяйства». ЦК строго следил за соблюдением в Верховном Совете квоты на рабочих, инженеров, учителей, крестьян, женщин, представителей малых народов. Сессия была большим событием не только для страны, но и для самих депутатов. Приезжали народные избранники в Москву Золотоглавую, получали в секретариате все необходимые документы на проживание, командировочные, суточные, соответственно рангу номер в гостинице, все «охватывались» культурной программой. Побывать на «Лебедином озере» было престижнее, чем сегодня провести месяц не Канарах. А еще депутат получал разовый талон на посещение Спецраспределителя. Каждый мечтал попасть в это волшебное, сказочное место, так гениально изображенное Ильченко и Карцевым.

Депутату хотелось купить китайскую авторучку с золотым пером, приличный английский портфель, − не ходить же в Кремль с авоськой. А кто откажется от газовой зажигалки?! Наша-то − бензиновая, от владельца такой зажигалки несет, как от бензоколонки... А французские духи − какая женщина не мечтала о такой роскоши… Оказывается, в мире существует столько мелких, но милых вещиц, без которых прожить конечно можно, только с вещицами этими жизнь какая-то более красивая, боле удобная, даже праздничная. И удивительно, что кто-то эти безделушки придумывает и производит... Да и льготы и привилегии тех депутатов с сегодняшними, даже в шутку сравнивать не стоит − обсмеют.

Всеобщий, тотальный дефицит всего и вся − вот главная отличительная черта того времени, той жизни. Сегодняшним депутатам трудно понять, как жили те депутаты. Тогда депутату достать хорошее пальто, пыжиковую шапку, или красивый свитер из ангоры, теплые классные печатки или ботинки на натуральном меху можно было только в распределителе номенклатурных благ. Россия страна северная, с какой стати тут торговать теплыми шапками, меховыми ботинками или перчатками?! А про часы «Ролекс»− они и не слышали.

Вот такой сон наяву, где как в Греции, все есть, депутатам устраивал во время Сессии секретарь ВС СССР М. Георгадзе. Торговля бижутерией и галантереей организовывалась в холле первого этажа Большого Кремлевского Дворца в перерывах между заседаниями. На период сессии устанавливалось с десяток кабин правительственной телефонной связи. Во время заседаний, когда депутаты сидели в зале, а кабины были свободны, те, у кого дома был телефон, звонили родителям, чем весьма удивляли своих мам. Соединяли телефонистки с любым городом, максимум за две минуты. Офицер, отвечавший за связь, отходил в сторону, делал вид, что ничего не видит. Когда депутаты выходили на перерыв, мы уже стояли первыми в очереди, депутаты робко становились за нами. Ясно, что Номенклатура тут не покупала перчатки или портфели: у них был постоянный пропуск в спецраспределитель, этот Рай коммунистического руководства. Так было до той поры, пока однажды это не увидел, неожиданно пришедший сюда Георгадзе. С этого времени торговля для депутатов велась только в гостиницах и только по предъявлению удостоверения депутата. Мне повезло тогда купить отличные польские перчатки, которые долго мне служили, согревая теплом воспоминаний. Съезды КПСС проводились в Кремлевском Дворце Съездов и обставлялись куда пышнее Сессий Верховного Совета. Один только буфет на шестом этаже чего стоил. Но торговля для делегатов съезда организовывалась точно так же, как и для депутатов. Рядовой делегат съезда ничем не отличался от рядового депутата.

Совсем по-другому в Кремле принимали представителей высшей власти других государств, тут все делалось с размахом и роскошью римских Императоров.

Больше всего запомнился визит шахиншаха Ирана Мохаммеда Реза Пехлеви. Тогда шло грандиозное перетягивание каната, наше традиционное влияние в Иране пытались вытеснить Соединенные Штаты. Такого приема я больше не видел ни до, ни после. По всей трассе движения шахиншаха все фонарные столбы, все здания были украшены Иранским флагом, все газеты, радио ежечасно широко освещали визит, на телевидении постоянно шли сюжеты об Иране. В Георгиевском зале, сразу по прибытию шахиншаха, был дан грандиозный обед в честь высокого гостя и его супруги Фарах. Но после официального обеда Фарах больше ни разу не появлялась на публике вместе с шахиншахом: Иран страна восточная. Все успели заметить, что славу невероятной восточной красавицы Фарах носит заслуженно. Шахиншах, высокий, статный мужчина, с заметной проседью на висках, был одет в мундир песочного цвета с золотыми эполетами. На мундире красовалось множество орденов, усыпанных драгоценными камнями. Может, с того визита и появилась у Брежнева орденская болезнь…?!

Время начала официального обеда было всегда одно и то же, установленное протоколом. А вот время окончания обеда мы легко определяли по одной особойпримете… Когда в окно Арсенала мы видели, что в сторону Большого Кремлевского дворца, по одному, чтобы не бросалось в глаза, тянутся сотрудники Управления и Аппарата − значит, обед закончился, вернее его первая часть…

Через несколько дней приехал с визитом Иосиф Броз Тито, президент Югославии, которому совсем недавно простили его строптивость и нежелание вступить в Варшавский договор. Его встретили совсем по-другому. Контраст настолько бросался в глаза, что я решился спросить об этом у Гурковского.

− Это рабочий визит, а там совсем другой протокол, да и не принято встречать коммунистических деятелей с такой роскошью, − объяснил мне взводный.

Госпиталь.

В первый раз я попал в полковой госпиталь, отслужив больше года. Стали беспокоить боли в области солнечного сплетения, особенно сильно беспокоили ночью, да и беспокоившие еще в полковой школе боли в пояснице, не прошли бесследно. Был уже сентябрь, пятая рота выезжала на месяц в учебный лагерь. Еще во время сборов в полку я почувствовал себя плохо, подошел к майору Казакову.

− Товарищ майор, меня последнюю неделю что-то стали сильные боли беспокоить. А сегодня совсем плохо себя чувствую. Можно мне остаться, чтобы пойти на прием к врачу?

− А кто с отделением будет заниматься? Там тоже врач есть, вот и покажешься.

И я поехал вместе с ротой в учебный лагерь. Все эти хлопоты с переездом только усугубили мое состояние. В понедельник, не в силах уже терпеть боль, решил пойти в санчасть, чтобы попросить таблетку анальгина. Навстречу мне по плацу шел Казаков. Я решил больше не говорить ему ничего, но он внимательно посмотрел на меня и спрашивает:

− Ты что это такой зеленый, Гуцко?

− Я же говорил вам еще в полку, что плохо себя чувствую.

− Вон, у санчасти стоит скорая, я распоряжусь, чтобы они тебя отвезли. Собирайся и поезжай в госпиталь.

Через два часа я был уже в госпитале, в кабинете майора Мешкова. Он с обычным своим отсутствующим видом дал мне высказать свои жалобы, завел на меня амбулаторную карту, что-то в ней написал и положил ее на стопку таких же карточек:

− Я ничего у вас не нахожу, в госпитализации нет надобности, поезжайте в роту. Или вам не хочется ехать в лагерь? − открыто намекал майор.

− По дороге в машине мне стало совсем плохо.

− Ничего, это бывает, это от дурных запахов в машине, − парировал армейский эскулап.

− Так вы считаете, что я оставил отделение и приехал к вам из лагеря только потому, что я сачок и бездельник? − возмущенно запротестовал я.

Майор Мешков сидел и чистил ногти, уже не обращая на меня никакого внимания. От волнения боли мои снова усилились.

− Я отсюда никуда не уйду, пока вы не установите, что у меня болит! − уже окончательно выйдя из себя, громко пререкался я с невозмутимым майором.

− Что тут происходит? Успокойтесь, сейчас мы все ваши проблемы решим. Расскажите мне, что вас беспокоит, − это, услышав мой возмущенный голос, в кабинет вошел начальник госпиталя.

Повторяю все то, что говорил майору.

− Разденьтесь до пояса и ложитесь на кушетку, − успокаивающим тоном сказал подполковник.

Он внимательно прощупывал и простукивал живот, грудную клетку, измерил давление.

− Оформите его к госпитализации, − продолжая меня осматривать, приказал он майору.

Тот молча стал заполнять все необходимые документы.

− Я сам займусь вами, мы вас обследуем и установим диагноз, а пока я могу только сказать, что вам нужны диета и отдых. Это то, что можно сказать уже сейчас. Оформите его в мою палату, − распорядился он и вышел.

Майор Мешков угрюмо заполнил все бумаги и молча протянул их мне.

За несколько дней пребывания в госпитале боли мои уменьшились, но ночью мучили с прежней силой и не давали спать. Я садился на громадный, шириной с метр, подоконник и смотрел на лоскут звездного неба, очерченного со всех сторон крышей Арсенала, стараясь найти удобное положение, чтобы приглушить боль. В одну из таких ночей в палату вошла медсестра делать укол кому-то в палате, я сижу на подоконнике и сам себя обнимаю руками.

− Ты что, каждую ночь так сидишь? И давно? − спросила медсестра.

− А куда деваться, уже неделю так дежурю. Спать все равно невозможно.

− Так почему же ты не скажешь медсестре или врачу? Идем, я дам тебе таблетку, боль через двадцать минут пройдет, и ты сможешь уснуть.

Мы вошли в процедурный кабинет, медсестра открыла стеклянный шкафчик, среди многочисленных коробочек она нашла нужную, достала конвальтку с порошком и протянула мне.

− Выпей сейчас, здесь, при мне, и ложись спать, сон очень важен при лечении.

Действительно, очень скоро моя мучительная боль утихла, и я впервые за более чем неделю уснул ночью и проспал до утра. На следующий вечер я уже сам пришел к медсестре просить чудодейственную таблетку.

− Тебе ничего не назначено на ночь, откуда я знаю, какую таблетку тебе давали вчера.

− Да вот, с этой коробочки.

Сестра ничего больше не сказала, молча достала порошок и дала его мне.

То же самое произошло и в третью ночь, а утром меня вызывают в процедурную. Там уже начальник госпиталя, дежурный врач и медсестра, дежурившая ночью. Вхожу и останавливаюсь у входа: «Должно быть, меня хотят перевести в Центральный госпиталь».

− Вы вчера просили у медсестры порошок, чтобы прошла боль? − мягко так спросил подполковник

− Да, просил, потому, что после него боль проходит.

− А что это за порошок, вы знаете?

− Откуда же мне знать?

− Но вы же просили именно этот порошок. Какой порошок вы просили? − так же спокойно, но настойчиво допытывался подполковник.

Тут до меня стало доходить, в какую пренеприятную историю я могу попасть. Но продолжаю делать вид, что ничего не понимаю.

− Когда в первый раз я попросил что-нибудь обезболивающее, медсестра достала вот с этой коробочки порошок и дала мне. В следующий раз я показал на этукоробочку, и мне снова дали из нее порошок.

− Именно эти порошки вы просили?

− Да, именно из этой коробочки, я запомнил, из какой она брала, она здесь же стояла.

− И вы не знаете, что вам давали?

− Нет, не знаю. Да мне все равно, лишь бы прошла боль.

− Хорошо, идите, − закончил разбирательство начальник госпиталя.

Дождавшись вечера, я подошел к медсестре, которая в первый раз дала мне этот волшебный порошок.

− Так что же это за порошок ты мне давала, что все так всполошились?

Сестра, молча достала из шкафчика злополучную коробочку и поднесла к моему лицу:

«MORFIUM»,

− большими буквами, было от руки написано синими чернилами.

Так меня чуть не записали в наркоманы. Возможно, что этим вопросом занимался и майор Анохин, но за мной не было замечено даже употребления спиртного, и вся эта история осталась для меня без последствий. Через год, когда я был санинструктором роты, у меня в санитарской сумке всегда лежало несколько таких порошков морфия на случай ранения, перелома или другой тяжелой травмы, и никому в голову не приходило проверять, а все ли порошки у меня в сохранности. В те времена наркоманию считали присущей исключительно буржуазному образу жизни, и в солдатской среде ее не было.

Прошло еще несколько дней, и я стал просить подполковника выписать меня.

− Нет, я вас не только не выпишу, но переведу в Центральный госпиталь. Мне удалось кое-что выявить, но требуются дополнительные обследования, а у нас здесь нет нужной аппаратуры. Там вас хорошо обследуют и установят точный диагноз. Вы не волнуйтесь, чтобы эффективно лечить, нужно знать точную причину болезни.

Меня перевели в Центральный госпиталь КГБ. Первые дни были заняты многочисленными анализами, обследованиями, консультациями. Помню, как меня направили для консультации в неврологическое отделение. Вхожу в холл на четвертом этаже, вдоль стен стоят большие аквариумы, на длинных скамейках возле аквариумов сидят больные и внимательно рассматривают рыбок. Не поняв смысла происходящего, я стал делиться своими впечатлениями о красоте одной из рыбок с одним из сидевших. Он повернулся ко мне и шепотом объяснил, что здесь больные принимают процедур у, снимают нервное перенапряжение. Такую психотерапию я больше нигдене видел. Через неделю мои обследования и консультации закончились, и нужно было чем-то заполнять свободное время, тянувшееся бесконечной канителью. Прогуливаясь по заросшим боярышником аллеям госпитального парка, я набрел на компанию из пятерых любителей шахмат, которые ежедневно устраивали здесь между собой блицтурниры; с часами, как и положено играть блиц. Я стал с интересом наблюдать за игрой. Четверо из компании были примерно равны по силам, но пятый превосходил остальных классом игры, и еще больше своей худобой. Играя, он постоянно, сигарета за сигаретой, курил «Приму». Докуривал каждую сигарету до самого конца, доставал из пачки новую сигарету, прикуривал ее от обжигавшего пальцы окурка и продолжал игру. На доску он практически не смотрел, пока соперник просчитывал свой ход, он разговаривал с окружавшими их болельщиками. Услышав щелчок часов, переключенных соперником, он зажимал окурок в синюшных губах, какие бывают у легочников или сердечников, делал секундную паузу, чтобы посмотреть, какой ход сделал соперник и быстрым движением, как укол шпаги, делал ответный ход и, так же быстро переключив часы, снова продолжал прерванный разговор. Проигрывал он за день не больше одной-двух партий. Я с интересом наблюдал за их игрой: было очевидно, что тут играют мастера очень высокого уровня. Хотя в таких турнирах соперники никогда не открывают уровень своей квалификации. Вступить в игру мог любой желающий, но никто не решался на это. Мне было крайне любопытно сыграть хоть одну партию с мастером такого класса, испытать, что же такое настоящие шахматы. И однажды моему желанию суждено было осуществиться. Вместо дневного сна я, как обычно, прогуливался по аллеям. Из главного корпуса вышел, неся подмышкой шахматную доску, тот самый неформальный чемпион госпиталя. Он явно был разочарован тем, что его компаньоны предпочли тихий час шахматам. Этим обстоятельством я и воспользовался, предложив сыграть партию со мной пока придут его постоянные напарники. Окинув меня оценивающим взглядом, он согласился, но часы положил за спину, на край скамейки, демонстрируя тем самым, что они нам не понадобятся по причине разного класса игроков. Мы сели на скамейку, над которой густо нависали кусты боярышника. Мой партнер решительно выбрал черные фигуры, еще раз демонстрируя свою снисходительность и превосходство. Пока я расставлял фигуры, он раскурил сигарету и ждал моего хода. Я сильно сосредоточился, и походил е2−е4. Через мгновение мой соперник сделал ответный ход. На четвертом ходу я увидел, что слон соперника простреливает всю диагональ и серьезно угрожает моему королю. А на седьмом − получил классический детский мат. Я успокоил себя тем, что, гроссмейстер Пауль Керес получил такой же мат на официальном турнире… Мой соперник был настолько снисходителен, что не стал возражать, когда я снова стал расставлять фигуры. На этот раз я играл черными и не стал соревноваться с моим оппонентом в скорости делания ходов. Продержался я хода до семнадцатого, фигуры мои были стеснены, позиция не развита и не имела никакой перспективы. Над Тушино постоянно летали спортивные самолеты, и мы не обращали внимания на их гул. Но на этот раз самолет сделал очередную фигуру и с характерным, режущим слух, звуком пикирующего самолета стал быстро снижаться. Какое-то время мы не обращали внимания на этот звук, ведь тренируются в Тушино мастера высшего пилотажа. Но нарастающий рев мотора самолета уже не оставлял никаких сомнений, что с самолетом не все в порядке. Я встал со скамейки и выглянул из-за куста. Прямо на нас, раздирая небо ревом мотора, пикирует, вернее сказать, падает самолет.

− Бежим! Самолет падает! − кричу я своему напарнику и со всех ног бегу по аллее.

Пробегаю несколько шагов и останавливаюсь: по звуку рева стало ясно, что самолет пролетит дальше. Останавливаюсь и смотрю вслед падающему самолету. Мой партнер догнал меня и тоже остановился; как истинный шахматист он держал подмышкой шахматную доску, а сами шахматы были разбросаны по скамейке... Когда самолет, пролетел над главной проходной института им. Курчатова, рев мотора резко оборвался. Самолет, беспорядочно кувыркаясь, стал отвесно падать на территорию института. Раздался мощный взрыв, и столб черного дыма взвился в небо на месте падения самолета. Через несколько минут вся площадь перед институтом заполнили пожарные машины, казалось, что пожарные команды всей Москвы съехались сюда. Но ни одну из них не пустили на территорию института, пожар быстро ликвидировали собственными силами пожарные института. Невесть откуда взявшиеся больные по пожарной лестнице забрались на крышу госпиталя, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Дым прекратился, а пожарные машины все разъехались. Вечером все ожидали сообщения по телевидению, слушали новости по радио, но никаких сообщений о падении самолета не было. На следующий день в палату, к одному из офицеров пришел его сослуживец, который рассказал, что в авиаклуб пригнали с завода новый спортивный ЯК-30. Известная спортсменка, чемпионка мира Шихина в это время отдыхала на юге, но узнав, что самолет уже перегнали с завода, вернулась из отпуска и упросила инструктора опробовать самолет. Это был ее первый вылет на новом самолете. Шихина стала делать бочку, но не справилась с управлением непривычно тяжелого для нее самолета и не смогла вывести самолет из пике. Сослуживец сказал, что двигатели летчица выключила сознательно, выбрав место падения на не занятой постройками территории Курчатовского института. Самолет упал на небольшой дощатый склад. Вместе с Шихиной погиб инструктор Волков. Произошло это восьмого сентября 1965 года. После случившейся на наших глазах трагедии в шахматы уже не игралось, шахматная компания распалась.

Весной, в конце марта 1966 года я снова попал в Центральный госпиталь. Застуженные еще в полковой школе и не пролеченные вовремя почки снова стали беспокоить.

В это время проходил XXIII съезд КПСС. В палате зашел разговор о Хрущеве, о его ошибках и шараханьях, о том, что, разоблачив культ Сталина, он создал собственный культ личности. Слушая эту полемику двух полковников КГБ, отставной майор с наивной простотой, перебивает их вопросом:

− Как же могло так случиться, что из двухсот пятидесяти членов ЦК, да еще почти стольких же кандидатов, не нашлось ни одного, который бы встал на съезде и сказал, что нельзя больше терпеть такое, нельзя так управлять страной.

Один из полковников, ранее не отличавшийся разговорчивостью, прошелся по палате, глядя себе под ноги и вспоминая что-то глубоко личное, остановился посреди палаты и стал рассказывать историю, как будто не имеющую никакого отношения к заданному вопросу.

− Будучи еще молодым лейтенантом, только что окончившим училище, я получил назначение в Приволжский военный округ. Не прошло и месяца, как в Куйбышеве собралась партийная конференция округа. На сцене большой стол президиума, в центре стола сидит командующий, рядом с командующим − представитель ЦК партии. Выступающие один за другим выходят на трибуну и говорят все, что положено в таких случаях. Но вот из-за стола президиума встает молодой полковник, заместитель командующего по политчасти, выходит на трибуну и говорит:

Дата добавления: 2015-07-25