Глава XX. Нежданное воссоединение.

Когда Джутовский пришел в себя, то решил, что возвращение сознания – одно из самых страшных испытаний за все эти сутки. Голова, да и все тело, болели. Он, стиснув зубы, поднялся и сел, достал аптечку и принял положенный в таких случаях восстанавливающий препарат, который должен будет помочь ему прийти в порядок, чтобы продолжать путь. Механизмы бронекостюма работали, в отличие от него, отлично, и поддерживали его, помогая уменьшить боль. Квадроцикл был разбит вдребезги, похоже, не столько поврежденный взрывом, но больше – раздавленный механической ногой чудовища. Он доковылял до одного из домов, относительно целого и залег там. Поев немного, он лег и скоро заснул.

Проснувшись, он с удовлетворением отметил, что боль уменьшилась, а конечности теперь двигаются без проблем. Компьютер показывал, что проспал он почти целые сутки. Двигаться он уже сносно мог, а потому с наступлением темноты двинулся дальше. Увы, пешком путь, учитывая еще сохраняющуюся боль, длился намного дольше. Поднимаясь по холму, он увидел поваленный столб с табличкой «Маактенхайм». Это был еще один город, но до него еще надо был дойти, а потом и пройти через него. Впрочем, когда он решил сделать привал, укрывшись в неизвестно как оказавшемся здесь, в безлюдной местности сарае, город уже виднелся на горизонте.

После отдыха он с удовлетворением отметил, что его самочувствие после отдыха стало лучше – препарат продолжал действовать, а значит, настала пора продолжать путь. На сей раз путь прошел необычно спокойно – лишь раз за все время он встретил пауков, а добравшись до города, идти все же было легче, в том числе, с точки зрения безопасности. Здесь тоже были одни развалины и тоже повсюду были следы тяжелых боев, в том числе, масса уничтоженной техники, как своей, так и чужой и снова масса трупов. Когда он добрался до станции метро, то увидел, что она сильно повреждена взрывами. Тем не менее, он рискнул пробраться внутрь и даже смог спуститься в туннель, где тоже повсюду были следы боев. На путях лежало неисчислимое множество подбитых пауков и крабов, трупов своих было куда меньше. Вот, по путям пробежал краб. Джутовсий залег, а злобный механизм, не останавливаясь, пробежал мимо. Проще дело пошло, когда он наткнулся на мотодрезину. За все время он больше не встретил машин противника. Проезжая одну из станций, он как ему показалось, увидел проскользнувшую по перрону тень. Что за наваждение? Он остановил машину и пошел туда. Возможно, что это – паук, но вдруг в этой каменной пустыне сохранилось живое человеческое существо. Он подошел к лестнице и тут снова ему померещилось там, наверху. Он не заметил, как поднялся наверх. Помещение станции было относительно целым, но в вестибюле валялся подбитый паук. Он вышел из здания и осмотрелся. Вокруг была площадь, застроенная частью в зданиями в классическом стиле – в тех тяжелых формах, которые были характерны для эпохи Дульфа, частью более легкими домами, построенными в ранний период правления Вайля, и конечно, небоскребами, характерными для последних лет. Все они были в разной степени разрушены. Он осмотрелся. Вокруг все было пусто, мертво. Очевидно, что ему всего лишь померещилось, но едва он хотел вернуться в туннель, чтобы продолжить путь, как взор его привлекла стена разрушенного здания, на котором было что-то нацарапано человеческой рукой. Кто-то и на этой войне, пожинающей свои страшные плоды, думает о творчестве, пусть и в такой форме. Он подошел поближе. Стена была испещрена какими-то крючками, завитками.

«Чудно.» - Подумал он.

Однако, он не мог отделаться от мысли, что где-то уже видел эти загогулины. И вдруг вспомнил – он видел их в дневнике Оришо. Это была письменность, которой пользовалась долианка. Он напряг память и когда она отозвалась

на его запрос, прочитал: «Ну айи ТЭКе ч’ишиль уч’шаи тэле»[8].

Это слова из долианского варианта молитвы «Отче наш…». Выходит, здесь, на этой войне есть и долианцы! При этом он вспомнил Оришо и сердце его забилось сильнее. Он пошел, дабы осмотреть окрестные кварталы. Так он дошел до местного парка, теперь совершенно опустошенного. Ограда была тоже совершенно уничтожена. Он шел вперед. Парк частью занимал склон холма и там, на вершине холма показалась фигура в бронекостюме, причем, той модификации, какая была и на нем, то есть, это гарантировано, был свой. Джутовский окликнул незнакомца. Тот взмахнув рукой, что-то прокричал. Наш герой, отбросив сомнения, пошел к незнакомцу, ведь корвиды вели себя совсем по-другому (он, скорей всего, пустился бы наутек), а значит, это свой.

«Вы здесь один или в составе группы?» - Спросил Джутовский, подходя к нему.

«Титу’эш хишму а ТитЎ[9].» - Неожиданно ответил незнакомец, говоря по-долиански. Голос человека был очень знаком. Джутовский был еще в ступоре от такой неожиданности, но в этот момент он поднял забрало бронешлема и сердце Джутовского затрепетало. На него смотрела Оришо!

Да, это была она! Минуту они смотрели друг на друга, а потом они бросились обниматься.

«Дорогая моя! Как долго я тебя не видел! Я так долго ждал этого дня!» - Говорил он.

«Я тоже. Я молилась о тебе и знаешь, я знала, что Бог не оставит тебя и может, даже воссоединит нас, ведь сказано: «Что Бог сочетал – человек да не разлучает». Я знала, что этот день настанет!» - Ответила она.

«Ты снилась мне так часто и иногда снилась в дни, когда особенно была нужна помощь. Однажды ты во сне даже предупреждала об опасности, а когда проснулся, то выяснилось, что я действительно чудом избежать опасности.» - Продолжал говорить он.

«Это не я! – Улыбнулась она: - Это Бог хранит тебя.»

«Но как же я соскучился по тебе – Говорил он: - С того дня, как мы расстались, мне так редко удавалось общаться с тобой и так мало. А потом, с месяца, когда ты должна была родить, вовсе потерял с тобой связь. Что с тобой было в эти дни?»

«Едва я проводила тебя, как за мной пришли. – Сказала она, опустив голову: - Врачи пришли в сопровождении этой вашей «народной милиции» и сейчас же предъявили постановление о моей госпитализации «в связи с необходимостью заботы о здоровье будущего ребенка». В больнице они мне устроили почти тюремный распорядок, контролировали каждый шаг, в том числе, разговоры с тобой, указывая, что говорить, что не говорить, стояли над душой, следили за разговором, контролировали время. А когда роды состоялись, то они объявили, что я, как они сказали, «обручена всему рабочему классу Лердии» и будучи женщиной трудоспособного возраста, подлежу трудовой мобилизации, а ребенка отобрали, сказав, что я, как «асоциальный элемент, зараженный буржуазными предрассудками», не способна дать ребенку подлинное социалистическое воспитание (Джутовского охватила ярость) и притом, как они сказали, монополия на воспитание детей принадлежит «трудовому народу РЕСПУБЛИКИ». Куда они дели ребенка – мне не сказали..»

«Насколько я помню, у нас должен был появиться сын.» - Скаазл он.

«Да – Ответила Оришо: - Но про него после родов мне посоветовали забыть, а меня, мобилизовав, отправили куда-то в Тооти…»

«Западная Альтринга.» - Задумчиво произнес Джутовский.

«Может быть. – Ответила она: - Там меня определили на местный завод по производств военной амуниции и поселили в общежитие, похожее на казармы у меня на Родине, да еще с каким-то тюремным распорядком, так что мы без согласия начальства и выйти погулять не могли и ни отдыха и ни продыха от этого контроля – на работу под контролем вооруженных молодчиков, также домой, в выходные – как детишки в детском саду – строем в кино, строем в музей и так далее и ни шагу ни влево, ни вправо!»

«Ну, эти причуды я знаю – Ответил он: - Я сам так в Петерсберге жил. Мне, правда, хоть в храм в воскресенье дозволяли ходить с условием, если к 8 утра я буду в общежитии, благо, что по воскресеньям во многих храмах проводятся ночные службы.»

«Ну, меня вообще никуда не пускали, одежду отобрали, вместо этого дали какие-то вонючие тряпки, да еще смеялись надо мной, когда я облачилась во все это, косу остригли. И все время говорили, что я, дескать, неправильная, не так говорю, не так работаю, словом, не такая, как все, словом, меня надо усердно социализировать и только тогда я стану человеком. Мракобесие какое-то!» - Говорила она.

Джутовский с негодованием слушал рассказ жены. Да, натерпелась же она от ревнителей «власти рабочего класса». А ведь речь шла не о какой-то провинциальной «дочке недобитого буржуя», на которых все показывали пальцами и травили во дворах и на улицах, указывая на их происхождение и подозревая в неблагонадежности. Речь шла о девушке, которая в свое время, вдохновленная социалистическими идеями, прилетела учиться не куда-то (ведь на Адзиоре было много своих прославленных учебных заведений), а сюда, на Лердию и не улетела по окончании учебы, как ее сестра – Шалламунна, оставив Родину, братьев и сестер (которых у нее было много) и связав себя с государством, которое вот так с ней обошлось (правда, конечно, то, что она осталась на этой планете – заслуга не только классиков социалистического учения, а и его – Джутовского). Да, людская злоба способна обратить во зло даже самые хорошие идеи, каким, несомненно, было и это учение. Но Оришо принадлежала к другому народу, со своими традициями, а идеологи ПАРТИИ много говорили об уважении к этим традиции. А тут?! Насильственное обрезание косы для долианки было почти равносильно надругательству. Этот символ женственности долианки бережно хранили и обрезали косу очень редко, превращая это в этакий ритуал. Так, обрезание косы у девушки происходило в день совершеннолетия, при этом, как говорила Оришо – долианцы-язычники (были и такие) вешали эту косу над входом в комнату девушки, считая, что это сулит удачу (Оришо всегда считала это глупостью). Еще раз это делалось в день свадьбы (в день их свадьбы Оришо обрезала лишь самый кончик косы) и по достижении 45 (тогда коса отрезалась до основания). Так что для долианки это было неслыханным оскорблением и пусть не все среди этого народ так ревностно блюли эти традиции, но уважать их все же надо было.

«Ну, да ладно. Что переживать из-за волос? Они еще отрастут. – Говоря это, она сняла шлем и он увидел ее волосы,

действительно остриженные примерно до плеч, причем, местами неровно, впрочем, ему она нравилась и такой: - Меньше времени тратишь на уход за ними – больше полезного сделаешь. Но откровенно говоря, при всех заверениях в верности принципу дружбы народов такого от ваших я не ожидала!»

Джутовский видел, как на ее глазах появились слезы. Такое испытание, естественно, выдержит не каждый, а для нее, очевидно, эта история явилась испытанием твердости всей ее системы мировоззрения, тех идеалов, которые привели ее сюда, на Лердию. Немного подумав, он задал следующий вопрос, мучивший его: «Больше всего я переживал за тебя, когда в нашем общежитии началась вся эта мерзость с «женскими днями». Эти случки людей, как кошек и собак у меня вызывали настоящее омерзение, но самое страшное в том, что многие с радостью соглашались на участие в них, даже те, кто называли себя христианами…»

«Я тоже была в ужасе. Многие. – Ответила она, смотря на него своими черными глазами: - Но у тех женщин, с которыми я была, выбора не было, осталось лишь либо сопротивляться и тогда тебя могло ждать все, что угодно, либо покорно лечь под одного из тех…, у меня не поворачивается язык назвать их людьми, которые просто насиловали женщин на глазах у всей честной публики.»

«Неужели, все так страшно? И ни у кого не спрашивали?» - В ужасе спросил он.

«Нет, не спрашивали. – Опустив голову, говорила она: Спрашивали лишь тех личностей, которых к нам приводили. Большинство смирились и покорно ложились под них, но не я. Долианка никогда не позволяла вот так обесчестить себя, ни своему, ни чужому! После того, как я двум наставила синяков, а трое заработали сотрясение мозга, от меня отстали! Но когда я летела сюда, я верила тому, что здесь лучше, чем на моей родной планете, где после распада империи идет жестокая борьба за ресурсы. Оказалось – далеко не везде, мягко говоря. Теперь только одно в целом мире способно удержать меня от возвращения на мою Родину и это ты, Андри, Эндреш. Ради нашего с тобой брака и стоило все терпеть. А теперь мы переживем все эти беды вместе.»

Ее голос дрожал, а потом она замолчала, опустив голову. Немного подождав, он спросил: «А как же ты в армию попала?»

- Мобилизовали. Сказали, что у меня-де выдающиеся для женщины физические данные. Они создали целую армию, укомплектованную из одних женщин. Но нас почти не готовили – бросили, как баранов на бойню и здесь неподалеку, под Хайдером, нас всех раздавили. Ты был там?

- Нет. Я остался один куда раньше. Один раз мой полк был разгромлен где-то под Лейдером, а потом я пристал к другому полку, который раздавили где-то в степи при Бригельсе. С тех пор я иду и иду к своим.

- Повезло же тебе! С самого Бригельса. Ну, я все же иду куда меньше. Теперь все же вдвоем, хоть не скучно будет.

Она снова надела шлем и он пошли прочь из парка. Прежде чем идти прочь из парка, они поднялись на крышу одного из небоскребов. Мрачное зрелище представлял собой этот город отсюда, но в целом открывающаяся отсюда панорама была потрясающей. Уже рассвело (много же времени он потратил на это хождение по городу). Вдали виднелись горы, объятые дымкой и где-то там, на горизонте, виднелись темные столбы дыма, а рядом с ними на ветру реяло неизвестно как сохранившееся посреди всей этой разрухи красное знамя республики. Опасно было стоять здесь, но трудно было оторвать взор от этой картины. Но тут Оришо решила использовать камеру на бронешлеме для совсем нетрадиционной для нее функции – теперь они позировали друг перед другом, снимаясь на фоне этого реющего полотнища, бывшего своеобразным символом РЕСПУБЛИКИ, а потом, несмотря на опасность, она вдруг сняла бронекостюм, оставшись в одной форме и предложила сняться вдвоем. Ему было страшно, но сигналов компьютер не подавал и он неожиданно для себя сделал то же самое. Поучилась целая серия фотографий и только после этого они снова облачились в боевую амуницию и стали спускаться. Вскоре они уже были в туннеле. Мотодрезина довела их до конечной станции, откуда поднявшись, они обнаружили, что очутились уже на окраине. Предстоял дальнейший путь к своим и теперь Джтовский отвечал не только за себя, но и за жену (кем бы ни считало ее государство) и здесь рисковать было нельзя.

«Кстати, я разу не сказала тебе. – Произнесла она, когда они двинулись в путь: - Меня ведь тоже переименовали…»

«Ну, для нас двоих это не имеет значения. Для меня ты всегда будешь Оришо. И все же интересно.» - Сказал он.

«Для РЕСПУБЛИКИ я теперь Револина Вольксманнкригер. – Сказал она, скривившись: - Я смотрю, из всех жителей Лердии, какой бы они ни были национальности, делают хардиганцев.»

«Это у них называется «борьбой с буржуазным национализмом и национальными предрассудками», как они говорили.» - Ответил Джутовский.

«Думают ли они, что это может произвести обратный эффект? – Вздохнула она: - Мы-то с тобой понимаем, что все люди – братья, а ведь кто-то – нет! И эти немощные, как раз и могут впасть в этот самый национализм. Не хотелось бы так думать, но у меня ощущение, что эта политика еще принесет бедствий на наш с тобой мир….»

«Хорошо, что нас с тобой никто не слышит, а то ведь за такие слова и посадить могут.» - Заметил Джутовский.

«Всех не пересажают. Эта война, которой, будто бы, нет – перевернет убеждения многих.» - Сказала Оришо.

«Не всех. Некоторых она может укрепить, ведь на республику напал враг, стремящийся свести нас с социалистического пути, что и говорить, эти пауки так зверствуют, что волосы на голове шевелятся и многих это только укрепит – патриотический порыв сделает из них ревностных социалистов. А еще корвиды, которых гнали, как «врагов социалистического государства», а теперь, стоило власти Рабочей партии на части государства пасть, они подняли головы и начали зверствовать не меньше пауков – если ты не видела – во многих городах улицы кишат повешенными на столбах людьми, по-видимому, партизанами, ибо на солдат регулярной армии они не похожи. И кто кроме озлобленных на наше государство корвидов мог такое сотворить, притом, что их самих пауки убивают, как и любое человеческое существо, какое попадается им на пути?! А кого-то эти зверства укрепят в правоте проводимой политики.» - Говорил наш герой.

«Мудрые учатся на чужих ошибках. Умные – на своих, а глупые – не учатся вообще.» - Сказала Оришо.

Некоторое время они шли молча, а потом она прибавила к сказанному: «Даже самые хорошие идеи обращаются во зло в руках не тех людей.»

Так, беседуя, они продолжали путь, несмотря на наступающий день, ища укрытие, залегая, когда в вышине пролетали самолеты противника или проходили отряды пауков. В одном из окраинных домов они решили сделать привал.

«Что будет, когда мы вернемся к своим? – Рассуждал Джутовский, когда они готовились отдыхать: - Надеюсь, ты теперь не сильно враждебно настроена к социалистическому государству?»

«К государству – нет, конечно, но я против дурацких порядков, которые завтра способны дискредитировать это государство. При умном отношении к социалистическим идеям можно сделать много добра и наоборот.» - Вздохнула Оришо.

В следующую ночь они продолжили путь и в течение ночи прошли около десятка поселков.

Дата добавления: 2015-07-25