Пробуждение. Апокриф от Люцифера

Апокриф от Люцифера

Пролог

Improperium expectavit Cor meum et miseriam,

et sustinui, qui sumul mecum constristaretur,

et non fuit; consolantem те quaesivi, et поп inveni.

Messa IV Offertorium.

(Поношение сокрушило сердце мое,

и я изнемог, ждал сострадания,

но нет его, утешителей, но не нахожу.)

Начало этой истории трудно рассказывать человеческими словами.

Не просто трудно. Невозможно. Обычно всё превращается в чудовищную банальность, которой поверить могут разве что совсем наивные существа.

Эту историю пересказывали тысячи раз на всякие лады, и ни один рассказ даже не приблизился к правде. И мой рассказ, в особенности его начало, тоже не является правдой, потому что слова лживы по определению, а сейчас я вынужден их использовать.

Поэтому я даже не требую понимания.

Я не получил его от тех, кого любил больше всего, так чего ожидать от созданий, отличающихся от меня и природой, и способом мышления, и восприятием?

Но постараюсь, очень коротко и только самую суть.

Скажем так, сначала был Свет. Я называю это Изначальным Светом, люди называют это Пустотой (или вакуумом), которая одновременно не существует и содержит в себе всё существующее.

И я был Светом.

Я был вместе со Светом. Одним целым.

Как было сказано, Свет вмещает в себя всё, что делает нас чем-то большим, чем кусок материи, пусть и самой прекрасной. Любовь, радость, покой, восторг, счастье. Это похоже на бесконечное наслаждение. Это одновременно и жизнь, и смерть. Жизнь, наполненная эмоциями. Смерть, наполненная безмятежностью и покоем. Люди называют это Идеями, то есть, содержанием без материальной формы.

Таким образом, Свет был разумен.

Когда он начал постигать себя, то в нём, как во всякой личности, появились отклонения от совершенства, которые позже назовут Тенью. Отклонения запустили образование материи, и случился акт творения материальных предметов.

Это было непостижимо сложное преобразование, которое объединяло в себе как физические процессы, так и психические, которые происходили с личностью Создателя, и они были неотделимы друг от друга.

Позже Создатель решил наполнить возникшую материю Идеями. Так появились разумные существа.

Но эксперимент по созданию материальных существ Создатель, то есть, то, что было и мной тоже, начал с самого себя. Поэтому я назову отделившийся от меня Изначальный Свет Создателем. Создатель отделил от себя части своего Света и поместил их в одну из бессмертных материальных форм жизни, которая на нашем Языке именуется ainoo, а на языке людей – ангелы.

Я был первым. Самым старшим из последующих за мной братьев.

Создатель – гениальный инженер. И материальное тело, которое он сотворил, ничем не уступало собственно чистой идее. Оно было неограниченно в своих возможностях, оно было бессмертным, оно являло собой идею красоты, как таковой. Однако часть Света была мной безвозвратно утрачена, и всё, что нёс с собой этот Свет, тоже.

А теперь представьте, что у вас отобрали вашего самого любимого человека. Вы прекрасны, вы совершенны, вы можете и умеете всё – от полётов в пространстве, предвидения будущего и до трансформации в кого угодно. Но любимого нет рядом с вами. Есть только память о нём, болезненная и неукротимая память. И понимание, что уже никогда вам не вернуть его.

Нечто подобное произошло со мной.

Много позже это назовут гордыней. Я называю это любовью. Я называю это отчаянным стремлением воссоединиться с любимым существом и опять раствориться в нём навсегда.

Ибо: зачем нужно бессмертие, если в нём нет любви? И зачем нужна красота, если она без любви? И зачем обладать всем, не имея при этом ничего?

Каждый мой брат, появившийся вслед за мной, тоже утратил этот Изначальный Свет. Но поскольку я был самым первым, я утратил много больше, ибо я был сердцевиной, самой яркой и самой сложной.

Почти все они смирились и осваивали новое положение в этом мире, привыкали и даже находили свои радости здесь. Иногда мы ненадолго могли возвращаться к Изначальному Свету, выходя за пределы материи, но только ненадолго, потому что душа без материи для мира материи мертва, а погибнуть мы не могли, поскольку были бессмертными. На время мы сливались в единое целое своими душами, обменивались Светом, эмоциями и мыслями. Но для этого необходимо было соединяться и плотью. Этот процесс мы назвали oum. Он напоминает человеческий секс, но у него совершенно другое назначение, нежели размножение и получение удовольствия. Хотя и от обычного секса мы тоже не отказывались.

Итак, все смирились. Кроме меня.

Тогда уже Создатель натворил множество экспериментальных миров со смертными существами, которые после смерти возвращались к нему. Вроде мельчайшие искры, отлетающие к гигантской звезде.

Но я-то был бессмертным. И я думал, как избавиться от моей плоти, чтобы вернуться не искрой, но точно такой же звездой к своей звезде.

Наверное, я совсем тогда сошёл с ума от тоски, если решился на это.

Я думал, что даже моя бессмертная материя не выдержит такого.

Один свет против другого, наверное, это сработает, в отличие от прочего.

Я, обратившись в существо, которому не страшен физический вакуум, летел в космическом пространстве к одной из звёзд. Я не думал о мирах, населённых смертными, которые вращаются вокруг неё, я думал только о нём, о Создателе, о моей второй половине, которая безжалостно выставила меня за дверь ради эксперимента.

Некоторое время я выдерживал жар фотосферы. Боль стала запредельной, так, что первыми перегорели мои нервы, и я перестал что-либо ощущать. Потом рассыпались в прах крылья. Моя кожа превратилась в кровавые ошмётки, моя плоть восстанавливалась всё медленнее, система регенерации, всегда спасавшая меня, отказывала, но ещё выдерживала. Я падал в раскалённую плазму, которая рвалась мне навстречу.

Это оказалось странным для меня противостоянием: я или звезда.

Одна звезда против другой.

Нематериальный бессмертный Свет, что поддерживал мою жизнь, против смертного света материи.

И Солнце не выдержало.

Оно взорвалось, разметав окружающие его миры, а меня отнесло в космос на миллионы парсеков, и только внутренний свет не позволил разорвать меня в клочья.

Потом этот случай обыграют во множестве легенд с позиции чисто человеческих мышления и понимания законов бытия, но там так и не всплывёт правда, что же на самом деле заставило меня так поступить.

Я погрузился в небытие, надеясь, что вот уже сейчас, вот оно!

Но Свет не явился мне.

Я очнулся во тьме и холоде, лёжа на чём-то твёрдом. Провёл руками по себе и с ужасом осознал, что остался целым и невредимым. Моё тело слабо мерцало в окружающей тьме, являясь единственным источником освещения. И оно было лишено многих своих способностей.

Я понял, что наказан.

Не знаю, сколько времени прошло, пока за мной не явился Габриэль.

Он был одним из моих братьев, кто увлекался смертными, подавляя в себе тоску об Изначальном Свете. И он был тем, кого я выделял из всех ainoo, и кто выделял из всех меня.

Я поднял лицо и посмотрел на него. В его глазах не было ни доли сочувствия или хотя бы понимания.

- Рафаэль, - назвал он меня по второму имени. – Ты хоть осознаёшь, что натворил? А, прекраснейший из братьев?

Я покачал головой.

- Из-за тебя погибли тысячи смертных.

Он присел рядом и нежно провёл рукой по моему лицу. От этого прикосновения мне стало не по себе.

- И что ты скажешь в своё оправдание, Рафаэль?

- Ты знаешь, почему я так поступил.

Габриэль рассмеялся. Он был прекрасен с точки зрения материи. Высокий, смуглый золотоволосый блондин с синими глазами удивительной чистоты и красоты. И с золотыми крыльями за спиной. Я в отличие от него и как бы в насмешку над своей истинной природой был тёмной масти – чёрные волосы, чёрные крылья, лишь глаза зелёные, будто трава, вобравшая в себя солнечную энергию и живущая благодаря этой энергии. И только моё белокожее, мерцающее во тьме тело выдавало мою суть.

Я всегда восхищался Габриэлем, но он не шёл ни в какое сравнение с тем, что мог дать мне Свет. Так я думал тогда, отвергнув любовь брата и решив сбежать к Создателю.

- Нет, я не знаю, - ответил он. – Я знаю только одно: ты – чудовище, Рафаэль. Эгоистичное, подлое, одержимое гордыней и манией величия чудовище.

Габриэль наклонился ко мне, взял тонкими пальцами за подбородок и обжёг мои губы поцелуем.

- Но я прощаю тебя, мой возлюбленный брат.

Это стало моим проклятьем.

Все, кто когда-то меня любил и кого любил я, все они говорили мне это.

Ты – чудовище, Рафаэль, но мы прощаем тебя.

Нам так приятно чувствовать себя благородными, милосердными и возвышенными на твоём чудовищном фоне.

Мы – твои жертвы, Рафаэль, а ты – Мировое Зло.

Но мы всё равно прощаем тебя.

Я отстранился от Габриэля.

- Мне не нужно твоё прощение, Габриэль. Я хочу говорить с Создателем.

Он встал.

- Ты поговоришь с ним. Очень скоро.

И мы действительно поговорили.

Ты – отклонение от Света, Рафаэль. Посему ты идеальный носитель для моей Тени.

Я прощаю тебя, моё любимое светоносное альтер эго. Однако моё прощение не избавляет тебя от наказания.

Ты стремишься к Свету, Рафаэль, но ты будешь его лишён.

Ты будешь извлечён из Гайи, удалён от братьев и погружён в холод и тьму. На неопределённый срок.

- Это жестоко… - всё, что мог ответить я. – Почему ты так поступаешь со мной?

Ты заслуживаешь этого за свою жестокость по отношению к невинным созданиям.

С этого момента я возненавидел смертных. И эта моя ненависть стала залогом моего дальнейшего падения.

Я не желал кануть в холод и тьму на неопределённый срок, и я мысленно воззвал к братьям, которым доверял, но только один из них откликнулся на мой зов. Самый младший Самаэль по прозвищу Локи. Он был дальше всех от Изначального Света, но понимал меня больше всех. Возможно, потому что сберегал в себе эту частицу сильнее и надёжнее прочих, боясь совсем отделиться от истины. И это делало его уязвимым. А ещё Самаэль был болезненно привязан ко мне, как к самому старшему.

- Хорошо, брат, - отозвался он. – Ты, конечно, был не прав, но лишить тебя Света – это уже слишком. Я содрогаюсь при одной мысли, на что они тебя обрекают. И я постараюсь тебе помочь.

Пользуясь своим непревзойдённым красноречием, он убедил в своей правоте ещё четверых братьев, которые помогли мне сбежать.

А потом… Потом было то, о чём легенды не врут. Была война, очень короткая, жестокая, братоубийственная война. Первая моя война с ainoo. Первая часть того, что люди называют «восстанием Люцифера». Конечно, в тот раз мы были обречены. Шестеро против целой армии, которая состояла не только из моих братьев, но и существ рангом пониже – их Создатель наплодил целое множество.

Так цифра шесть стала моим вторым проклятьем. Похожая на одну половинку наручников, которые мне приходится теперь таскать вечно. Метафорически, естественно.

Очень скоро в нашу войну вмешался Создатель и лишил помогающих мне братьев бессмертия, зачем-то оставив его мне. Причину этого благородного поступка по отношению к моей персоне я понял позже. После этой войны каждый из братьев приобрёл способность к убийству друг друга. Теперь мы, и только мы, могли лишать друг друга бессмертия, и это был бы хороший повод собраться всем вместе и устроить массовую резню во имя возвращения к Свету Изначальному. Но почти все, кроме меня, успели привыкнуть к своей материи и даже полюбить её. Мысль о слиянии с Создателем была заманчивой, но большинству братьев уже казалась странной, кроме того, они боялись нарушить его волю, которая заставляла нас присматривать за созданными мирами.

Итак, моё маленькое войско перебили. Хотя легенды повествуют, что последовавшие за мной братья живы до сих пор, но я уже говорил, что доверять человеческим легендам не стоит.

Последним погиб Самаэль.

Он умер у меня на руках, проткнутый арбалетным болтом толщиной в мой кулак. Его тело, привычное регенерировать, пыталось восстановиться, только продляя мучения брата.

Я гладил его по рыжим, почти красным, как пламя, волосам, и слушал, что он говорит мне.

- Там… ты знаешь… у меня щенок… ты приглядишь?

- Конечно, - кивнул я. – Я позабочусь.

- Хорошо…

Я чувствовал, что ему страшно.

Мне хотелось сказать что-нибудь ласковое, как-то ободрить, поддержать. Но я впервые видел смерть так близко, и эта была смерть существа, которое было ближе всех мне по духу. Меня разрывало на части – от боли, жалости, любви и ненависти к тем, кто допустил всё это. И в тот миг я узнал, что такое ненавидеть себя, и это оказалось даже страшнее вечной тьмы. Вечная ненависть к себе. Ведь если бы я не попросил у него помощи, он бы остался жив.

Я прижал голову младшего брата к груди, уткнулся губами в его пахнущие горьким дымом волосы, чувствуя, как моё лицо стало мокрым от непонятной мне влаги на глазах. Я плакал и не мог понять, что со мной.

- Спасибо тебе, брат… - сказал Самаэль.

- За что?

- Я опять вернусь к Свету, - ответил Самаэль, и, наконец, избавился от сковывающей его материи.

- Но нужен ли тебе такой Свет? – отчаянно спросил я пустоту.

Никто не смог бы ответить мне на этот вопрос.

В память и благодарность, я присоединил имя и прозвище брата к своему.

Ангелы-отступники не умирают, как люди, они развоплощаются и уходят в мир между бытиём и небытиём. Только Самаэль вновь отправился к Создателю, который почему-то проявил к нему милость. А меня опять поместили в тюрьму.

И позже, сидя в охраняющем меня круге, я слушал слова приговора и не верил, что это происходит со мной.

Ну что ж, Светоносный, ты окончательно подтвердил свою сущность.

Моя Тень теперь будет всегда с тобой.

Неопределённый срок заменяется вечностью холода и тьмы. Но помни, что не только моя Тень, но и моё прощение тоже с тобой. Оно поможет тебе смириться.

Мне нечего было сказать в своё оправдание.

Кроме того, что все мои деяния были стремлением стать тем, кто я есть.

Светом изначальным. Любовью. Радостью. Покоем. Счастьем.

Но Создатель решил иначе.

И я превратился во Тьму. Ненависть. Печаль. Гнев. Обречённость.

Я стал Проклятьем. И всё, к чему или к кому я прикасался, становилось проклятым.

Я стал не собой.

И я стал собой. Тенью Создателя, его тёмным альтер эго, несущим только разрушение и смерть.

Таков был его изначальный план, который я до конца понял только сидя в охранном круге.

Отделить от себя второе «я», его тёмную сторону. Ведь это так просто: без Тьмы не существует Света, и Света не существует без Тьмы. Это знают даже смертные. А Тьма – это всегда Тьма, как бы её ни оправдывали, она подспудно разрушает. Создатель пожертвовал собой, заточив свою часть, когда-то самую любимую им, в вечный Ад, чтобы получить возможность бесконечно отдавать свою созидающую любовь смертным.

И я должен был покориться его воле.

Своей воле.

И я покорился. Ведь у меня не было выбора.

Там же, в охранном круге Габриэль сломал мне крылья, а потом выдрал их из меня вместе с кусками плоти, оставив на спине рваные, кровоточащие раны. Они потом зарубцевались в уродливые шрамы, но, в отличие от других шрамов, которых у меня было великое множество, эти не затягивались до того момента, пока крылья не отросли снова. А отросли они ещё очень нескоро.

«Ох, прости меня, возлюбленный брат Рафаэль, но у чудовищ не может быть крыльев».

И не столько физическая боль, сколько душевная заставила меня последний раз кричать под его руками. Он ломал меня с такой же страстью, как когда-то любил.

Очнулся я в ледяной пустыне. Здесь не было обещанной вечной тьмы. Здесь царил предвечерний сумрак. Куда бы ни упал мой взгляд, я видел только холодное мерцание льда и бездонную, маслянистую черноту неба без единой звезды. И небо ли это было вообще?

Чтобы пережить эту невыносимую стужу, я трансформировался в существо с толстой, поросшей чёрным мехом шкурой, со слоем подкожного жира, сделавшего меня безобразно огромным, и наростами на конечностях, которые помогали бродить мне по этим льдам.

Прекраснейший из братьев стал уродом.

Видел бы меня сейчас Габриэль, побрезговал бы подойти даже на километр.

Я мрачно усмехался этим мыслям. Наверное, так и придётся поступать, если этот красавчик опять подкатит ко мне со своими благими намерениями.

Мне нравилось заниматься любовью с Габриэлем. Это была высокая поэзия, когда мы хоть на мгновение могли покинуть сковывающую нас плоть, слившись в единое целое, каковым были прежде.

Но после всего, что произошло, вряд ли мы сможем слиться с таким же упоением, как раньше. Нас разметало по разные стороны баррикад, разорвав целое на части окончательно.

Так протекали мои однообразные дни. В бесплодных размышлениях и исследовании ледяного Ада, который, как я предполагал, был столь же необъятен, как космическое пространство.

Видимо, я слишком часто вспоминал Габриэля, как проклиная его, так и с неожиданной нежностью, от которой мне было не по себе. И Габриэль пришёл ко мне.

В белой тунике и золотых доспехах, которые в этом сумраке казались грязно-жёлтыми, он неспешно шёл ко мне, поскальзываясь на льду. Крылья волочились за ним, словно плащ. Я молча ждал, даже не подумав принять истинный облик.

Он приблизился ко мне, и его чувственные губы недовольно скривились.

- Холодновато тут у тебя, - сказал он, смотря на меня снизу-вверх.

В этом облике я был выше его раза в два.

Мне всё-таки пришлось обратиться в себя, чтобы с ним поговорить. Тому зверю, который жил во льдах, голосовые связки не требовались. И телепатия ему была без надобности – я частенько полностью отключал свой мозг, чтобы не изматывать себя бесполезными рефлексиями.

- Так-то лучше, - произнёс Габриэль, пожирая меня голодным взглядом. – Теперь я узнаю своего прекрасного брата.

- Зачем явился?

- Для тебя есть работа… В мире смертных, которые забыли, кто они есть.

Я ухмыльнулся.

- Мне нет никакого дела до этих смертных, но мне есть дело до себя. Я буду торговаться, Габриэль. А мои услуги стоят дорого.

- Ты забыл, кто ты есть, падший? – его глаза зло сузились, а голос зазвенел от гнева.

- А мне терять нечего, - спокойно ответил я. – Я тут всё равно буду вечно сидеть, а вы сами решайте свои проблемы со смертными.

И я стал снова обращаться в зверя.

- Эгоистичная тварь, - бросил Габриэль раздражённо. – Назови свою цену.

Тогда я даже представить не мог, что меня ждёт такой подарок – возможность выторговать у них то, что я хочу.

Если бы я знал, что мне реально предстоит, я бы сразу послал Габриэля подальше, наподдав пинка. Но я не знал, во что ввязываюсь, и даже не подумал, почему брат так легко согласился. Просто, зная мой характер, он заранее предполагал исход дела. Исход, который решил и мою судьбу и судьбу моих братьев, и даже судьбу миров, населённых смертными.

Я попросил свободу за свою работу. Попросил уйти в один из миров, и жить там спокойно, никого из братьев и их смертных не трогая и забыв свои притязания на слияние с изначальным Светом. Последнее вдруг оказалось для меня необычно лёгким обещанием.

С удивлением я осознал, что Ад действительно остудил мой пыл. Так бывает, когда настойчиво к чему-то стремишься, не понимая, что это стремление приносит тебе только боль. А это что-то – не желает тебя вовсе, это что-то намеренно предаёт тебя во имя более высоких целей, чем ты. И тогда сначала приходит разочарование, а потом равнодушие.

Сейчас я хотел только одного – свободы и покоя. Свободы и покоя в тёплом, живом, наполненном материальным светом мире, где бы я мог затеряться среди смертных, и наслаждаться мелкими радостями бытия, раз другое мне уже не доступно. Это ли ни смирение, как того хотел Создатель, как хотела того моя светлая часть?

И после того, как мы договорились с Габриэлем, он выдал мне задание.

- Итак, братец, ты должен истребить всех живых в этом мире. Видишь ли, мы не можем наслать на них глобальную катастрофу, в этом случае они просто ничего не поймут, слишком быстро погибнув. Но когда Тьма будет неотвратимо надвигаться на них, когда придёт к ним и каждому заглянет в глаза, может, тогда они одумаются и покаются. Страх – великий учитель, брат.

Слушая его, я удивлялся, насколько же может быть гибкой натура у существ, облечённых в материю. И чем дольше мы живём во плоти, тем сильнее портится наша суть, покрываясь трещинами от постоянных прогибов то в одну, то в другую сторону.

Этот пламенный защитничек смертных предлагал мне такое, отчего у меня мороз по коже бежал.

- За что же они заслужили эту кару? – удивился я.

- Они отреклись от Создателя, от Света и погрузились во Тьму. И за это Тьма, - он ткнул пальцем в мою грудь, - должна наказать их. Чтобы они опять вернулись к Свету и начали всё заново.

- Мне не нравится ваша задумка, Габриэль, - сказал я. – От неё веет большей Тьмой, чем та, которую вы собираетесь наслать на этих несчастных.

Он рассмеялся.

- Кто бы рассуждал о несчастных смертных? Сгубивший миллионы ради своей прихоти? – он перестал смеяться. - Не тебе судить, падший. Такова воля Создателя.

- А поскольку Создатель блаженен в своей всеобщей любви, то грязную работу придётся выполнять мне, его Тени.

Габриэль как-то странно на меня посмотрел.

- Создатель однажды назвал тебя своей совестью.

Это признание было слишком неожиданным, я не нашёлся, что ответить. Молча разглядывал Габриэля, он вдруг показался мне прежним Габриэлем, братом, которого можно только любить. Видимо, что-то такое промелькнуло в моих глазах, Габриэль шагнул ко мне, коснулся моей руки.

- Брат…

Я вздрогнул.

- Так что ты мне ещё должен рассказать? – спросил я.

Он вздохнул, убрал руку.

- Тебе дадут команду из четырёх новых ангелов. Каждый из них будет обладать особенностью, которая поможет им отправлять оступившихся к Создателю. Эти создания совершенны, Рафаэль, совершенны в том, что не ведают жалости к грешникам. Они знают лишь свою работу, и будут подчиняться тебе. – Габриэль усмехнулся. – Они, проще говоря, будут твоими рабами, брат.

- Да вы там совсем спятили!

- Цель оправдывает средства, - Габриэль хлопнул меня по плечу. – Во имя благой цели стоит пожертвовать некоторыми менее значимыми принципами.

- Благая цель? - я оскалился. – Очень надеюсь, что ты когда-нибудь замостишь из этих целей дорожку сюда, брат. И мы с тобой будем славно жить тут вдвоём, и любить друг друга, да?

Габриэль изменился в лице.

- Я не намерен больше выслушивать твои лживые речи, падший. Выполняй, что тебе приказано.

- Это не приказ, это сделка, - напомнил я ему. – Ты должен сдержать слово.

- Не волнуйся, сдержу, - улыбнулся он, и мне не понравилась его улыбка. Так Габриэль улыбался перед тем, как сломать мои крылья.

Но в одном он не соврал.

Команда ангелов, моих рабов, превзошла худшие мои ожидания.

Трое мужчин и одна женщина. Я даже удивился – женщины были ещё одним экспериментом Создателя по выведению разнообразных видов смертных, и, похоже, этот эксперимент даже как следует не оправдал себя, но женщина попала в команду. Это было удивительное существо, физиологически намного отличающееся от нас, я бы даже мог назвать его, вернее её, красивой. Убийственно красивой.

Мои ангелы оказались действительно безжалостными созданиями. Холодные, бесстрастные, одержимые своей жуткой работой существа, несущие только погибель. Воин, поражающий смертных своим мечом, и воин, поражающий смертных своим луком. Маг, губящий урожаи, обрушивающий катастрофы, убивающий одним только взглядом. Ведьма, насылающая смертельные болезни и управляющая демонами и мелкими бесами, которые разрывали людей на куски. У них не было имён. Их работа стала их именем – Мечник, Лучник, Маг, Ведьма.

Нам пришлось слишком долго быть вместе, и я был вынужден всё это время наблюдать за страданиями смертных и не только наблюдать, но принимать участие, потому что, по каким-то извращённым законам, право первой крови было отдано мне. Лишь тогда ангелы вступали в битву. И даже моё сердце, ненавидящее людей, содрогалось при виде того, что мы творим. Я тысячу раз проклял Габриэля. Я не побоялся проклясть Создателя, допустившего эту несправедливое избиение – ведь смертные не могли нам противостоять, их жалкое оружие не могло причинить нам вред, они не умели противостоять засухе, падежу скота, наводнениям, извержениям, землетрясениям, нашествию разнообразных тварей. И если я твоя совесть, Создатель, то тебе, должно быть, сейчас хуже, чем мне когда-то в Аду.

Но смертные всё-таки пытались воевать с нами, стычки с их армиями неизменно превращались в кровавую бойню. Эта их безнадёжная отвага вызывала во мне уважение, и мне всё труднее становилось смотреть на смерти, чей истинный смысл ведал лишь Создатель. Я некоторое время подумывал переманить команду на свою сторону и сбежать с ними в один из миров, и даже попытался донести эту идею до них, но…

Они взирали на меня очарованным взглядом и не понимали, что я пытаюсь им втолковать.

- Хозяин, - сказала Ведьма. – Зачем вам другие миры, когда и в этом неплохо?

- А если я прикажу? – посмотрел я её в чёрные, холодные, как ночь, глаза. – Я приказываю вам оставить этих смертных в покое и последовать за мной, куда укажу.

Она удивленно уставилась на меня.

- Оставить в покое этих грешников? Хозяин, сначала мы сделаем своё дело, а потом уж пойдём за вами хоть в самое пекло.

- Во льды, - мрачно поправил я её.

Вот тебе и рабы, Рафаэль. У них есть сверхзадача, которая довлеет над ними, и хоть изрежь ты их на куски, они сначала выполнят предназначение, а потом покорятся тебе.

Хуже всего, что для них я был кем-то вроде бога, после сверхзадачи, конечно. Они любили меня по-своему, заботились обо мне, были нежны и ласковы со мной, беспрекословно подчинялись мне.

И я… Я сам привязался к ним. Всегда привязываешься к тому, кто беззаветно верен тебе. Я забывался вместе с ними в оргиях, которые мы устраивали после боёв, и они старались мне угодить. Секс с женщиной был необычен, но оказался чисто плотским удовольствием, не имеющим ничего общего с вознесением к Свету. Впрочем, другие ангелы были немногим лучше в этом отношении. Ненависть и извращённая любовь к этим созданиям, к этим воплощениям смерти непостижимым образом уживались в моём сердце.

Я понимал, что они созданы такими и не ведают, что творят. Для них эти убийства были сродни физиологическим потребностям, как удовлетворение жажды, голода или сексуального инстинкта. Поэтому ангелы были всегда в движении, в поисках свежей крови, новых жертв.

Что дальше? – думал я. – После того, как закончится эта проклятая работа? Они поубивают друг друга? Или… им дана власть и над моей жизнью? В чём здесь подвох?

Нет ничего вечного в мире смертных, и наша работа однажды подошла к завершению. Как было сказано в местном пророчестве: конец мира наступит, когда Мировое Древо заплачет кровавыми слезами.

Красиво сказано. Когда мы прибыли на место, указанное Габриэлем, как место последней схватки, то на самом деле увидели дерево. Огромное, уходящее широкой разветвлённой кроной в небо, с белоснежными стволом и ветвями, усеянное длинными шипами с зазубринами по краям. Шипами, которые запросто могли проткнуть человека насквозь.

Дерево впечатляло.

Или Габриэль, надзирающий за этим миром, просто любит театральные эффекты. К пафосному пророчеству он тоже явно руку приложил.

Люди выставили против нас остатки своей армии.

Всех способных держать оружие мы уже перебили, поэтому армия состояла из женщин, стариков и детей. Командовал ими старый, но ещё могучий воин по имени Один. Лицо его было вспахано глубокими морщинами, тонкие губы сомкнуты в упрямую полосу, седые волосы развевались на леденящем ветру. Облачённый в тяжёлые доспехи, тускло поблёскивающие на солнце, он вёл свою обречённую армию на последнюю битву с Тьмой. И я чувствовал, что в сердце этого человека живёт вера. Вера в спасение, в то, что Создатель не даст им погибнуть.

Но это было не так.

Через Габриэля мне приказали уничтожить всех.

Потому что праведники спаслись заблаговременно.

Я смотрел на всё это, и мне было тяжело. Дав знак ангелам подождать, я вышел к людям навстречу. Но не знал, что им сказать.

Старый воин шагнул ко мне, посмотрел в мои глаза, и я не увидел в его взгляде ни страха, ни отчаяния, но и надежду тоже не увидел. Только веру. Смертный обратился ко мне:

- Я знаю, что тебя называют злом и тьмой, но я вижу другое. Я вижу, что ты печален и одинок. И то, чем ты занимаешься, разрушает тебя. Отпусти нас, если в твоём сердце осталось хоть немного света. Вспомни, кем ты был раньше, и смилуйся над нами.

Слова этого человека заставили меня вздрогнуть. Я даже предположить не мог, что какие-то смертные могут понять меня лучше, чем все мои братья.

- У меня нет выбора, - ответил я Одину.

- Выбор есть всегда, - сказал старый воин мне. – Даже у тебя, принц Тьмы.

Ну да. Или отпустить их, расторгнув сделку, и отправиться обратно в Ад. Или… или окончательно потерять себя, став тем, кем меня хотели видеть – чудовищем.

Я поднял лицо к небу, пытаясь понять, чего на этот раз ждёт от меня Создатель. И не слишком ли страшное испытание он избрал для меня? Испытание и наказание. Для самого себя, для своей лучшей и любимой части, ставшей Тьмой.

Может, вера этого человека в спасение справедлива? Но может ли Тьма стать спасением?

Я усмехнулся.

Если того хочет Создатель.

- Уходите, - сказал я Одину. – Быстро.

Почувствовал, как заволновались ангелы за моей спиной. Как напряглись их сильные пальцы, сжимающие оружие, их бесстрастный разум, насылающий боль и страдания, как разгорается в них жажда убийства. И как всё это входит в противоречие с их любовью ко мне и не даёт им напасть первыми.

Я обернулся к ним, поднял меч, не раз обагрённый кровью смертных.

- Хозяин, что ты делаешь? - растерянно спросила Ведьма.

- Я отпускаю этих людей. Кто-то хочет мне помешать?

Свист, рассекающий воздух. И я инстинктивно отклоняюсь от стрелы, пущенной в меня Лучником.

Это стало знаком.

Сверхзадача победила их задачу подчиняться мне.

Бой с моими бывшими рабами, соратниками и любовниками был недолгим. Всё-таки они были созданы для чистого убийства и равны мне по силе, а я был обыкновенным злом, которое проливало первую кровь и отходило в сторонку, терзаясь неподобающими чудовищу мыслями.

Сражаясь с ними, я сражался с самим собой. И мой ледяной ад в этот миг казался мне недостижимым раем.

Наконец, силы покинули меня, я больше не мог обращаться в демонов, регенерация выпивала из меня последнюю энергию. Израненный я упал на колени, и Маг тут же сковал меня сетью, сплетённой из шипов, впившихся в мои свежие раны. Боль и усталость раздирали меня в клочья, но я оставался в сознании.

Они долго решали, что со мной делать, пока я лежал связанный.

Убить меня они явно не могли, иначе давно бы это сделали. Оставить так тоже не рисковали, зная, что я, оправившись от ран, разорву магию и отправлюсь на их поиски, и наше противостояние станет вечным.

Ведьма подошла ко мне, присела рядом. Я посмотрел на неё и поразился. Всегда холодное спокойное лицо её было искажено страдальческой гримасой, изящные пальцы убийцы дрожали. Остальные встали тенями за её спиной, и на лицах их были написаны растерянность и боль.

- Рафаэль, - назвала она меня по имени. – Что… что ты сделал с нами?

Она всхлипнула, проведя пальцами по моим опухшим, изодранным в кровь губам.

- Я… я не хотела, чтобы так…

Внезапно её лицо изменилось, на него снова наползла тень равнодушия, боль тонула в бездне её ночных глаз.

Внутри их сознания происходил конфликт между сверхзадачей и пробудившимися чувствами. Между желанием убивать и состраданием, жалостью, болью, рождёнными из любви ко мне. Но они не умели справляться с этим конфликтом, и безумие пожирало их рассудок.

Тот, кто нёс вместе с ними смерть, научил их любить.

Ведьма встала и побрела прочь. Я отстранённо подумал, что Создатель наградил женщин более гибкой и мягкой психикой, поэтому она очнулась от своего наваждения первой. Мечник сказал мне:

- Мы заберём немного твоей любви, Хозяин. На память.

И они пустили меня по кругу. В этом участвовали все, кроме Ведьмы, которая скорчилась на земле в тени Мирового Древа.

Я был до предела вымотан битвой и обессилен от ран, поэтому не мог сопротивляться им. Они насиловали меня, раздирали мою плоть на части, пили кровь из моих ран, рвали меня зубами, избивали и насиловали по новой, удовлетворяя свою безумную похоть и страсть к убийству, и то же время делясь своей извращённой любовью ко мне. Все эти пытки я сносил молча, принимая как дань за то зло, что я принёс смертным, и, как ни странно, мне становилось легче от этого. Физическая боль облегчала мои душевные муки.

Когда я превратился в кусок кровоточащего мяса, они, наконец, отступили от меня.

Мечник взмахнул оружием, и я с ужасом понял, что они собрались делать, чтобы я не смог добраться до них.

Они отрубили мне руки и ноги, и распяли то, что осталось от меня на Мировом Древе. Насадили моё тело на шипы, которые проткнули меня насквозь.

Пророчество сбылось.

Мировое Древо заплакало кровавыми слезами.

Моя кровь стекала по шипам, обагряя девственную белизну ствола и ветвей.

Боль не перестаёт быть болью: сгораешь ли ты в звёздной плазме, висишь распятый на Мировом Древе, или унижен обыкновенным насилием.

Я молил Создателя о прощении и просил забрать мою жизнь.

Но Создатель, как всегда, не внял моим просьбам.

Много позже моё творение, чью смерть я удерживал в своих руках, будет точно также мысленно умолять меня убить его. А я буду смотреть на его запредельные мучения, моё сердце будет рваться на части от невозможности помочь, но я даже не подумаю погубить его.

Потому что жизнь лучше смерти. И потому что иногда стоит вытерпеть многое ради краткого мига счастья, мига, который с лихвой оправдает все мучения.

Если бы я это понял раньше, многого можно было избежать.

Лучник поднял Ведьму с земли, встряхнул и грубо потащил за собой. Мои конечности они прихватили с собой, чтобы я не смог восстановиться.

Я смотрел им вслед, думая о том, что смертные в этом мире всё-таки обречены, но я сделал всё, что мог – всё, чтобы уничтожить их, и всё, чтобы спасти.

А потом я потерял сознание.

Не знаю, сколько прошло времени. Раны мои зажили, и, казалось, что обрубок моего тела – безобразный нарост на Древе, сквозь который проросли шипы. Какое-то время я дёргался, пытаясь вырваться из этого плена, но причинял себе лишние страдания – раны вновь открывались и кровоточили, с кровью уходили мои последние силы. Я не мог обратиться в демона, чтобы облегчить свои мучения, слишком ослаблена была моя материя. И слишком мало Света оставалось во мне, чтобы поддержать эту материю.

Местная звезда падала за горизонт и восходила, снова садилась и снова посылала свои лучи этой земле. Я потерял счёт дням. Тень Древа защищала меня от палящих лучей, и на том я был благодарен Создателю.

Но однажды меня всё-таки опалило. Кем-то, кто когда-то тоже был нематериальным светом.

И Габриэль спустился ко мне. Его крылья сияли в лучах восхода, ослепляя меня.

Ну да. Сюда приходит Солнце.

Я выругался вслух.

Живя среди смертных, я научился у них одной полезной вещи – ругательствам, крепким, богохульным ругательствам, которые отлично могут отрезвить разум в минуты растерянности. Да и вообще могут украсить жизнь, когда она катится в Ад.

- Ах, братец, ты неважно выглядишь, – грустно сказал Габриэль, и в его голосе я не распознал насмешки.

- Ну, давай ещё заплачь от жалости, - я улыбнулся, глядя в синеву его глаз. Синеву, которая могла поспорить с небом.

Он только покачал головой.

- Рафаэль, я пришёл сказать тебе, что ты провалил задание. Поэтому наша сделка расторгнута.

- Да я уже догадался, не переживай. Слушай, будь так ласков, сними меня с этого кактуса и почеши мне спинку, а то жуть как зудит. Сам видишь, почесаться не могу, нечем.

Габриэль нахмурился.

- Всё смеёшься… А мне вот не до смеха, смотреть на тебя такого… Ну, освобожу я тебя, куда ты пойдёшь? И главное – как? Ни рук, ни ног…

- А ты случайно не знаешь, куда эти изверги утащили мои руки и ноги? Сходил бы, принёс, осчастливил брата…

Он презрительно изогнул губы.

- Эти, как ты выражаешься, изверги были отданы тебе в подчинение. Ты за ними не уследил, вот теперь сам расхлёбывай. Прикажи им вернуться, например.

Теперь он точно издевался. Всё он, сволочь, знал, но ему доставляло удовольствие видеть меня в таком положении. Скажи, брат, неужели ты ненавидишь меня только за тех сожжённых звездой смертных? Или здесь кроется что-то другое?

- Ну не хочешь, как хочешь, - сказал я. – Чего припёрся? Повеселиться лишний раз? Насмотрелся? Тогда гуляй, откуда пришёл.

Габриэль протянул руку, коснулся шипов. С нажимом провёл по их острию подушечками пальцев, выступила кровь. Габриэль, глядя мне в глаза, облизал свои пальцы, окрасив губы алым. Я вдруг ощутил, что возбуждаюсь.

Проклятый ублюдок!

Только этого ещё мне не хватало. Висеть на этом дурацком дереве, и радовать Габриэля своим вставшим членом.

- Да, братец, - улыбнулся он мне. – Ты до сих пор меня хочешь. Я вижу.

- Проваливай, мудак, - снова выругался я. – Хоть немного стыда поимей, ты же вроде как за мировое добро радеешь.

Он пожал плечами.

- Причём тут добро? Добро никакого отношения не имеет к нашим чувствам.

Я расхохотался.

- Каким ещё чувствам? Тебе голову, что ли, напекло?

Габриэль единым движением скинул белоснежную тунику, обнажив своё совершенное тело, будто покрытое золотистой пыльцой. Он подошёл ко мне слишком близко, но длинные шипы, торчавшие из меня, мешали ему прижаться ко мне.

Он обхватил горячими ладонями мои ягодицы и дёрнул на себя, так, что шипы снова разорвали мне раны, но я остался висеть.

- Ублюдок, - процедил я сквозь стиснутые зубы.

Габриэль прижался своим телом к шипам, и неожиданно резко подался вперёд. Я изумлённо смотрел, как они пронзают его безупречную плоть, как рассекают кожу зазубрины, как кровь струится из проколотых мест.

- А так, братец? – задыхаясь от боли, спросил Габриэль. – Так, тебе больше нравится? Мы теперь на равных.

Мы действительно были похожи на двух бабочек, насаженных на одну иглу. Вернее, на иглы. Только у одной из бабочек давно оторвали крылья. И ножки.

Я чувствовал жар его тела, запах его крови, его опаляющее дыхание на своих губах, и мир плыл в сознании лазурным маревом.

- Не на равных, - прохрипел я. – У тебя есть руки и ноги. И крылья. И если бы всё это было у меня, хотя бы руки, я бы убил тебя.

Он засмеялся и легко поцеловал мои губы. Потом всё настойчивее, впиваясь, насилуя влажным языком мой рот, борясь с моим сопротивлением, насаживаясь на шипы и насаживая на них меня. Его пальцы мяли мои ягодицы. Он рывком раздвинул мне обрубки бёдер и погрузил в меня свой член. Я дёрнулся. Боль и блаженство наполнили меня.

Габриэль со стонами двигался во мне, а шипы двигались в нём.

- Дай мне свой Свет, брат, - тяжело дыша, прошептал он мне в ухо. – Дай мне свой Свет! Хоть немного! Умоляю!

- Сперва отсоси у меня, брат, - ответил я, чувствуя, как мой член трётся о монолитный живот Габриэля, задевая его пупок, и мне всё труднее себя сдерживать. – Покажи мне… свои чувства.

Он зарычал, задвигался яростнее, бешеными толчками, доводя себя до предела, глубже раня своё тело шипами. Я не выдержал, излил ему семя на живот, содрогнувшись. И зазубрины на шипах вновь распилили моё тело изнутри. Никогда у меня не было такого жестокого и одновременно такого сладкого оргазма. Но Габриэлю не обязательно об этом знать.

- Падший… - выдохнул он со стоном, и тоже кончил в меня. – У тебя… больше нет… Света…

Я плюнул ему в лицо.

Габриэль, упёршись ладонями в ствол Древа, смотрел на меня. Небеса в его глазах потемнели от боли, возбуждения и гнева.

- Ни у кого из нас больше нет того Света, к какому стремишься ты, - сказал я. – Только я могу это признать, а ты до сих пор нет.

Он отстранился от меня, и шипы медленно вышли из его тела, а он, наконец-то, вышел из меня.

Габриэль был весь в крови, своей и моей. Он поднял тунику, вытерся. Раны на его теле медленно затягивались, но я видел, что ему плохо, его шатало, он побледнел. Волосы прилипли к мокрому от испарины лбу. Он устроился у моих ног, сложил подрагивающие крылья.

- Что случилось с нами, Рафаэль? – глухо спросил он после затянувшегося молчания. – Своим побегом ты принёс нам зло, и мы изменились. Наверное, было бы лучше для всех, включая тебя, если бы ты на самом деле сжёг себя.

Я с чувством послал его.

- Ты будешь висеть тут, пока этот мир не обратится в прах, - пообещал мне брат. – Просто один Ад сменился другим. Прощай.

Он с трудом поднялся с земли, взмахнул крыльями и скоро исчез в синеве небес, такой же бездонной, как его глаза.

И снова потекли скучные, наполненные тупой болью дни. Пожалуй, я даже затосковал по своему ледяному Аду. Там хотя бы можно было бродить, где вздумается. Иногда я ради поддержания силы духа подтягивался на шипах, преодолевая боль. Они были словно заколдованные, забирали всю мою жизненную энергию – за столько времени я не смог накопить нужных сил, чтобы сбежать хотя бы в шкуре демона.

Я попытался отрастить новые конечности, но, похоже, со старой плотью я лишился и части своей силы. Только цельный я мог совершать подобные чудеса трансформации.

Возможно, эта тюрьма, лишившая меня многих возможностей, сразу предназначалась мне… Интересно, какие пыточные изобретения Создатель ещё уготовил для меня? Когда и как я вляпаюсь в эти ловушки? Может, хватит уже наступать на одни и те же грабли, Рафаэль?

Сначала ты захотел вернуть себе Создателя, потом согласился на заведомо грязную работу, затем пожалел горстку недобитых смертных… Что дальше? Или любое твоё движение будет наказано?

Однажды я проснулся от запаха кружащего голову. Тонкий, сладковатый, свежий аромат окутал меня, словно вуалью. Я втянул его ноздрями, открыл глаза и утонул в розовом тумане. На острых концах шипов, которые стали изумрудными, распустились прекрасные цветы. Их огромные нежно-розовые с белой каймой бутоны колыхались у меня перед глазами.

Древо зацвело. Сухое, белое и гладкое, как выбеленные солнцем кости, оно ничем не напоминало живое существо. Но оно цвело, а, значит, в нём текли живительные соки. Уж не моя ли кровь напитала его этим соком?

Цветы были столь восхитительно прекрасны, что я забыл о своей тоске и боли, любуясь бутонами, наслаждаясь причудливыми изгибами лепестков, разглядывая оттенки розового и белого. Может, в этом и заключается моё предназначение – вырастить чудесный сад на собственной крови. Если уж я не годен для чего-то другого.

Теперь цветы закрывали мне широкий обзор, да и что там смотреть? Бесконечная выжженная земля, которая своим видом совсем меня добивала. Правда, к моему великому огорчению, цвет уже начал осыпаться. Лепестки лениво срывались и падали мне на голову и плечи, слетали на землю.

Расслабленно наблюдая за этим медитативным падением, я пропустил момент, когда ко мне опять явился гость.

Гостья.

Ведьма, застыв, переводила взгляд то на меня, то на цветы. Закутанная с ног до головы в чёрное покрывало, она напоминала базальтовое изваяние.

- Хозяин… - тихо произнесла она, опустившись на колени и смиренно опустив глаза.

Прямо невинная овечка. Кто бы сейчас сказал, что она безжалостная убийца, отправившая к Создателю тысячи и тысячи душ тысячью разнообразных способов.

- Здравствуй, Ведьма. Какими судьбами?

Она вскинула на меня глаза, и я невольно смутился. Были в них такие покорность и обожание, каких я не видал даже, когда она была моим рабом.

- Ну, так что тебе от меня нужно? - спросил я.

- Я пришла освободить тебя, Хозяин, - ответила она.

С ума сойти можно! Неужели очередная засада?

- Я тебе больше не хозяин, - обрадовал её. – Ты давно сама по себе. А у меня имя есть.

- Я помню, Рафаэль, - кивнула она.

Затем Ведьма поднялась, сняла покрывало, оставшись в коротком платье, расстелила ткань на земле. Достала из складок своей одежды широкий обоюдоострый нож и принялась срезать шипы. Уверенными движениями она обрубала их возле самого тела, и я понял, что этот смертоносный ангел не утратил ни одного своего навыка. Обрезав шипы, она обняла меня за плечи; закусив до крови губу и напрягшись, сняла меня с Древа, заставив сердце на миг остановиться. Вросшие в меня шипы с неохотой расставались с моим телом, напоследок выдрав из него куски плоти.

Ведьма положила меня на покрывало, на живот, прикоснулась к спине.

В нашей команде она была лекарем, и если кому-то изредка доставалось от смертных, то Ведьма помогала быстрее вылечиться.

От её рук исходили болезненные жгучие потоки, раны нещадно пекло, но вскоре боль стала утихать, и я, кажется, задремал. А когда очнулся, уже лёжа на спине, то увидел, что солнце клонится к закату, окрашивая небо кровью. Ведьма сидела рядом, подтянув колени к подбородку и, не мигая, смотрела на меня.

Я изогнулся, как мог, и разглядел, что от ран на теле почти ничего не осталось, кроме пока не затянувшихся шрамов. Я ощущал в себе долгожданный прилив сил, мне хотелось вскочить и убежать отсюда куда-нибудь подальше, но я был всего лишь обрубком материи.

Повернулся к женщине.

- Спасибо.

Она кивнула в ответ.

- Верни мне хотя бы ногу, - сказал я, улыбаясь как можно дружелюбнее. – Постараюсь доскакать на ней до ближайшего удобного места, а там уже залягу на дно и попытаюсь отрастить остальное.

Хотя в этом я сомневался – раз не смог здесь, то вряд ли смогу где-либо ещё.

- Я верну тебе всё, Рафаэль, - ответила она. – Но сначала возьму у тебя кое-что себе.

Так я и знал, что без торговли нам не обойтись.

Я проследил за её взглядом, и понял, что она пристально смотрит на мой пенис.

О, нет!

Променять член на руки и ноги? Остаться с членом, но без рук и ног?

В принципе, замена, наверное, равноценная. На кой мне член вообще-то? Я не собираюсь плодить детей от смертных, а вот с ногами и руками я могу многое.

Но, разрази тебя Ад, похотливая сучка, я не собираюсь расставаться со своим членом!

Я вообще больше не желаю расставаться ни с одной своей частью.

Ну за что мне это, Создатель?

Я вспомнил нож, мелькающий в её руках, и по мне прокатилась дрожь.

Что мешает ей, не получив согласия, пополнить коллекцию частей моего совершенного тела более изысканным экспонатом?

Меня мелко затрясло от нервного смеха.

Ведьма, недоумённо изогнув тонкую бровь, наблюдала за моей истерикой.

- Что с тобой?

Я перестал смеяться.

- Что ты хочешь за мои конечности? – спросил я, глядя на неё в упор.

Её глаза сделались мечтательными.

- Сегодня десятый лунный день, - загадочно сказала она.

Эта информация мне определённо ничего не дала. Вечно у этих женщин какие-то разнообразные дни, в которых сам Создатель запутается. Сплошная тайна.

Ведьма встала на четвереньки и проворно подползла ко мне, склонилась надо мной. Её губы нежно коснулись несчастного члена, с которым я уже мысленно попрощался. Женщина ласкала меня губами и языком, пока я не возбудился, тогда она оседлала меня, введя пенис в своё лоно, и принялась раскачиваться. Я прикрыл глаза, стало совсем хорошо – она всегда умела делать приятное.

Неожиданно вспомнился Габриэль, и я подумал – вот я такой калечный, безрукий и безногий, могу выращивать не только прекрасные сады на своей крови, но и служить безотказной любовной игрушкой, стоит эту игрушку как следует завести.

Налетай, пока не разобрали…

Я приоткрыл глаза, сквозь ресницы наблюдая за женщиной.

Ведьма, закинув руки за голову, изогнувшись, ритмично двигалась. Её упругие груди с затвердевшими коричневыми сосками выскочили из низкого выреза платья и раскачивались в такт её движениям.

Мысли мои отключились, и я стал проваливаться в сладкое беспамятство, растворяясь, превращаясь в жаркий и тяжёлый центр всех миров. А потом я взорвался, осчастливив Ведьму своим семенем.

Какое-то время она сидела на мне, потом соскочила, плотно сжала колени. Поцеловала в губы.

- Спасибо, Рафаэль.

- Да не за что, - отозвался я. – Всегда готов порадовать старого друга.

Она застенчиво улыбнулась, опять удивив меня своим кротким видом.

- Сегодня я зачала от тебя, - сообщила она мне.

Наверное, мне стоило порадоваться, но я остался равнодушен. Единственное, что меня волновало – мои конечности. Надеюсь, страхи об отрезанном члене позади.

- Наш сын станет богом на юге этого мира, - между тем продолжила Ведьма. – И он поведёт свой народ к счастью.

- Что? Народ? – Я аж подпрыгнул. – Так, значит, вы оставили этим смертным жизнь?

Она кивнула.

- Когда мы ушли от тебя, что-то изменилось. Мы больше не хотели убивать, но чувствовали, что, оставшись вместе, не сможем прекратить это занятие. Тогда мы решили разделиться.

Я слушал её и понимал, что пути Создателя действительно неисповедимы.

Моя бывшая команда поделила выживших людей на группы, и ангелы мужского пола взяли себе в жёны человеческих женщин. Мечник, отрубивший мне конечности, отправился со своей группой, в которой был и старый воин, на север. Лучник ушёл на запад. Маг отправился покорять восток, а Ведьме досталась южная часть мира. И поскольку она не хотела начинать род с полукровки, ведь её мужем должен был стать человек, она отправилась искать меня.

- Люди дали мне имя, - сказала Ведьма. – Теперь меня зовут Изида.

- Красивое имя, - ответил я. – Надеюсь, оно окончательно тебя изменит. В лучшую сторону.

Она достала из походной сумки мои руки и ноги, которые, слава Создателю, были в целости и сохранности, и у меня зачесались обрубки, почувствовав близость родной плоти.

С помощью Изиды я восстановился намного быстрее, чем предполагал. Она не оставила меня – используя свои навыки помогала приращивать конечности. А потом я учился заново ходить и пользоваться руками. Только после того, как я окончательно оправился и стал собой, она покинула меня.

- Пойдём со мной, Рафаэль, - предложила она. – С тобой нам будет легче выживать.

Я нежно запустил пальцы в её чёрные, как смоль, волосы, благодарно привлёк к себе.

- Нет, - сказал ей. – Наш сын станет богом, а двум богам на одном троне не ужиться. Уж я это на своей шкуре испытал.

Тогда я даже не представлял, что с подачи моих ангелов, а также братьев, резвящихся со смертными женщинами в своих целях, богов в этом мире расплодится тьма тьмущая. Яблоку некуда будет упасть. И все они будут претендовать на главенство здесь, разыгрывая поистине вселенские драмы. А мне придётся принимать в этих драмах непосредственное участие, пока Создатель не отдаст этот мир мне в подчинение, но не затем, чтобы я сделал его лучше, а затем, чтобы испытывал на прочность, заодно проверяя и себя.

Я стоял возле Мирового Древа под опадающим цветом и размышлял, что мне делать.

Ведь, по большему счёту, идти мне некуда. И не к кому.

Тогда мне впервые пришла мысль сотворить себе друга. Не раба, не сына, не брата.

Друга.

Который бы любил меня и которого бы любил я. На равных.

Но, как и всё у проклятого принца Тьмы, получилось не так, как задумывалось.

Однако это уже совсем другая история.

Пробуждение

В самом начале не было ничего. Только темнота – влажная, тесная, жаркая.

А потом меня выдернули на свет. Воздух холодом обжёг мои лёгкие, высушил губы. На тело навалилась тяжесть, распластавшая его по чему-то неровному и бугристому.

Первая реакция. Страх – агрессия. Агрессия ко всему, что окружает. Что приближается, практически неощутимое. Я выгнулся, как от удара током, и раскрыл глаза.

И увидел…

Внимательный, чуть насмешливый, чертовски умный взгляд. Живой и тёплый.

Тот, кто смотрит так, не может сделать плохо.

И я дрожал под изучающей рукой, сам ещё не понимая, почему. Тянулся на голос, не постигая слов. На запах, ставший ориентиром в моей крохотной вселенной. Запоминал ощущения, не понимая их.

Первое впечатление. Самое яркое.

Тонкие черты лица. Чёрные волосы. Белая, словно наполненная светом, кожа,. Глаза, притягивающие мой взгляд. Рука на щеке.

Долгая секунда блаженства. И острое желание повторить это. Цена? Да разве она имеет значение, если на кону стоит возможность побыть рядом, ощутить снова зыбкое единение? Можно пойти на что угодно, лишь бы удержать, продлить, растянуть до бесконечности то, чему и название подобрать сложно.

И неважно, почему всё сложилось так, а не иначе.

Он - мой творец, а я - его творение.

Дата добавления: 2015-07-19