На Северный Афон 3 страница

Вот какие мысли и чувства возбудил во мне вид Валаамского храма. Да простит мне читатель это отступление.

Один из провожавших иноков разъяснил, что почти весь этот храм с его архитектурой, живописью сделан трудами Валаамской братии, почему он совсем родной для них.

Между прочим, наше внимание привлекли к себе две картины - иконы. На одной из них, нарисованной по трем стенам лестницы, ведущей с верхнего этажа в нижний, изображены лики русских святых, начиная, кажется, от Владимира Святого и до последних дней. И замечательно: все иноки, простые миряне и князья.

- Знатных-то и богатых, да белых священников совсем почему-то мало! - замечает один из приезжих богомольцев.

Это замечание брошено вскользь, но оно имеет, кажется, глубокий смысл. В нынешний век почти все, и интеллигентные миряне, и белое духовенство, вооружаются против иночества. Правда, много, много темных сторон здесь. Но ведь это обычное явление - где сильнее свет, там гуще тени, больше козней врага; где выше подвиг, там возможнее - падение. Но заключать из темных сторон о ненормальности всего монашества неосновательно. Ненормальности, искажения нужно преследовать, - дурные листья и сучья обрезать, - но рубить самое дерево, когда на нем были и листья и плоды, жестоко и глубоко несправедливо. Скажут, что в монашестве больше негодных листьев. Бог им судья! Нужно стараться строже принимать в монашество и вообще улучшать это дело Христово. Но не забывайте, что большинство святых - иноки или мирские аскеты, такие же монахи. Тесен путь в Царствие Божие, но иного нет! И вот рассматриваемая картина наглядно показывает и говорит зрителю: строгие судьи! Не рубите дерева! Посмотрите, сколько оно принесло зрелых для Господа плодов! Не рвите розу из-за того, что на ней есть и шипы! Вглядитесь в подвижнические лики: есть ли среди святых Божиих жившие широко, пользовавшиеся удобствами и удовольствиями? Да, православные, тесен путь и узки врата, ведущие в Царствие Небесное!

Вот что подсказывает эта картина. Другая сторона обращает внимание одной мелочью. С низко наклоненной головой грешница, окруженная фарисеями и книжниками, готовыми уже удрать под давлением мучащей совести; - Христос сидит и чертит перстом на песке, а что именно - в Евангелии не говорится. Художник, желая заполнить этот пробел, по простоте своей рисует на латинском языке слова Господа: qui vestrum sine peccato.., то есть кто из вас без греха, - тот, и т.д., понятно, почему взяты эти слова, - но зачем латинский язык? Видно, художник знал его в гимназии, а, может, и в семинарии и хотел выразить идею неизвестности и непонятности писанного.

Осмотревши храм, мы пошли на колокольню, откуда открывался чудный вид кругом на далекое пространство. К сожалению, в этот раз нельзя было взобраться на самый верх ее, где находилась подзорная труба.

Когда затем сошли вниз, - то обратили внимание и на внешнюю сторону собора. Храм напоминает своей архитектурой византийский стиль - очень красивый; колокольня же - в русском стиле, причем она производит немного странное впечатление: сначала идет ровно, ровно - и вдруг круто сужается и неожиданно кончается острым шпилем. Говорят, что по плану предполагался еще целый этаж, но игумен не благословил; может быть, денег не хватило, - а может быть, считал это лишней роскошью! Бог его знает!

В это время владыке сказали, что все готово для отправления на Святой остров. Мы пошли пешком к пристани, а владыке и отцу наместнику подали лошадей.

У пристани ждал нас чистенький игуменский пароходик "Сергий", названный в честь святого Сергия Валаамского. Мы уселись. Из машинного отделения вышли иноки - машинист и кочегар - получить у владыки благословение. И пароход легко отошел от пристани...

На пути я разговорился с некоторыми иноками, ехавшими с нами. Между прочим, один молодой послушник почему-то сильно понравился мне. Как мирянин, я недоумевал, как можно было жить в монастыре, да еще в глухом скиту, молодому, полному жизни и сил, юноше, и, не утерпев, задал этот вопрос. Но ответ был очень прост...

Скромно, как дитя, и смиренно, он ответил мне искренно: "Был я приказчиком... Дело молодое... неразумное... Я начал падать"... Краска стыда от сознания своей слабости залила щеки молодого послушника. "В миру не удержаться. Вот я и решил пожить недельки с две на Валааме... Да вот уж восьмой месяц пошел, - все не хочется уезжать отсюда. Может быть, ныне летом ворочусь опять в Петербург".

Столько было здесь смирения, кротости и простоты, что пред этим "падшим" юношей мало стоили внешне чистые праведники. Глядя на этот живой пример, понимаешь немного, почему Христос любил иногда явных грешников гораздо уж больше, чем законнически праведных фарисеев: хоть они и падали, но зато основное-то настроение у них было наиболее благодарное для очищения - покаяние, уничижение, смирение, - тянули к себе дары Бога, Который, по слову Писания, "смиренным дает благодать". При своей грязи они жаждали чистого Света более, чем мнимо праведные книжники. И Христос к ним шел, - ценя не внешние подвиги или падения, а внутреннюю подкладку духа. Вспомните картину блудницы, омывающей слезами ноги Спасителя, и хозяина вечери - Симона фарисея! Ясно, куда клонится твое сердце, читатель. И поймешь, почему нельзя судить людей по внешности, если не видишь самого нутра их.

Не знаю, где-то теперь знакомый послушник? В тихой ли пристани Святого острова? Или опять в "житейском море, воздвизаемом греховными бурями"? Спаси его, Господи!

...Пока мы беседуем с вами, пароход совсем почти подошел к цели. Здесь уж ждали владыку. Высадившись, мы стали взбираться вверх по крутой, крутой лестнице. И вот тут-то открылась та чудная панорама, которую я описывал ранее. Право, читатель, из-за одного этого стоило съездить на Валаам. Слов нет выразить красоту! Может быть, это - потому, что я ничего, кроме тамбовских полей и лесов, не видел?! Не знаю - но одно утверждаю, что я вместе со всеми был в восторге!

Здесь мы посетили церковь, в которой, между прочим, почти все сделано было из дерева, за исключением разве потира. На пороге владыку встретил с крестом иеромонах отец N. Напряженные черты лица, показывавшие самособранность и бодрствование духа, сразу говорили уму и сердцу, что он вполне усвоил принцип "тесного пути узких врат". После один из иноков рассказывал мне, что этот иеромонах летом ездит, по благословению высшего начальства и по приглашению одного кронштадтского батюшки, служить вместо последнего. Но он и в миру умеет жить по-иночески: совершенно одиноко, не прося даже и прислуги, сам себе и готовит, и смотрит за домом, и отправляет требы...

Из церкви сходили в пещеру святого Александра Свирского [15], высеченную, а вероятнее, естественно образовавшуюся в гранитной скале. Места - только для молитвы. В пещере тихо-тихо мерцала свечечка и наводила тени по темным скалистым стенам.

Невдалеке от церкви на солнечном припеке разведен был садик; около него выкопанная кем-то давно пустая могила - видно, для напоминания о смерти. А затем и келий. Против главной из них около садика стоял столбик из местного мрамора. На нем были устроены солнечные часы, а под ними высечены следующие поучительные стихи:

Размышление у солнечных часов

Время мчится вперед; час за часом идет непреложно.
И вернуть, что прошло, никому ни за что невозможно.
Береги каждый час: их немного у нас для скитанъя.
И клади на часы, вместо гирь на весы покаянье.
Приближает всех нас каждый пройденный час ближе к гробу.
Помня этот удел, накопляй добрых дел понемногу
И отбрось суету, не стремись ко греху так беспечно,
Но в юдоли земной обновися душой к жизни вечной. *

* Орфографию сохраняю по подлиннику.

Мне эти стихи кажутся чрезвычайно музыкальными, не говоря уже о содержании, почему я и вношу их в свои записки.

Так как здесь очень уж красива была природа, то следовавшие с нами фотографы сняли всех присутствовавших группой, после чего мы снова сели на пароход и отправились в Ильинский скит [16], лежавший почти рядом. Та же чудная природа, тот же прием, такие же иноки. Дорогой один из стареньких монахов этого скита обратился ко мне с вопросом:

- Ну что? Как там о войне-то пишут?

По-видимому, что общего между мечом и кукулем (монашеский головной убор - А.С.)? Ан, видно, и христианство не уничтожает патриотизма, любви к страдающей родине. Правда, на последних ступенях совершенства везде - одно солнышко, везде - Господь, везде отечество, по словам Василия Великого; но до тех пор несомненно лучше быть истинным патриотом, чем равнодушным космополитом - интернационалом. Читал я ныне летом книгу Л.Толстого на немецком языке (Christenthum und Vaterlandsliebe) о любви к отечеству, где чувство патриотизма он старается объяснить путем искусственного взбудораживания прессой, богослужениями, манифестациями и прочее. Спрашивается - кто разжигает это чувство у старца-монаха? Право, удивляешься, как Толстой может писать такие вещи, которые, пожалуй, еще были бы по плечу гимназисту, - да и то из первых четырёх классов.

Я ответил на вопрос инока, что знал:

- Пока еще неизвестно. Вот все ждем важных событий. А генералы у нас теперь решительные, что Линевич, что Рожественский [17]! Смерти не боятся!

Это было как раз в несчастнейший день 14 мая, - день - "Цусимы". Было уже около пяти часов. Нужно было возвращаться в монастырь ко всенощной. Мы спустились вниз к пароходу и поплыли обратно к острову Валааму в собственном смысле.

Между прочим, когда мы вступали на берег Ильинского скита, а также при прощании с ним, иноки и мы с ними давали друг другу "ликование". Оба здоровающиеся или прощающиеся снимают кукули и кланяются, почти прикасаясь друг к другу щеками, сначала, кажется, левыми, потом правыми. После и мы с товарищами приучились творить ликование, хотя все ошибались: начинали не с левой, а с правой. На первых порах было как-то чудно, - ну, а потом - привыкли, - все равно, что и к мирскому рукопожатию.

На обратном пути и затем в монастыре я беседовал с одним послушником, братом С. Сын богатых родителей, образованный и выдающийся пианист, студент университета и вольнослушатель академии, - он все-таки едет на Валаам в послушники. По-видимому, у него всего много: и богатства, и образования, и эстетики; а однако человек ясно чувствует, что тут не все, чего-то еще более важного не хватает, - нет одухотворяющего начала. - Религия дает этот свет. И если ум развивают в храмах науки, чрево насыщают в приличных сему органу местах, иногда - шикарнейших ресторанах, то и для духа есть тоже свои храмы, свои кивоты с манной, где Бог как бы осязается и вкушается. Это - хорошие, истинно христианские монастыри, каков между прочими Валаам. И вот брат С. едет в этот религиозный университет, чтобы набраться мудрости духовной, "единой на потребу".

- Какую-то дряблость стал в себе замечать я ныне зимой, - рассказывает он. - На Валааме же я был уж не раз; поживешь этак с месяц и уедешь домой с окрепшими и освеженными силами. Теперь вот я живу здесь уже три месяца.

- Чем вы здесь занимались? Какое послушание несли?

- Сначала меня обрядили вот в эти черные одежды, дали мне сапоги - "бахилы" (очень просторные и грубой работы), шапочку, - а потом послали на кухню быть черным помощником у повара: чистить картофель, рыбу, и пр.

Представляю я себе, каково было нежным, тонким пальцам - привыкшим бегать по шрёдеровским клавишам, - оперировать ножом над чешуей и иглами рыбы и грязным картофелем!

- Потом я был благословлен (то есть получил назначение) разносить пищу братии за столы. А весной меня перевели в сад чернорабочим: окапывать фруктовые деревья и кусты, удобрять почву навозом и человеческими отбросами, поливать и т.п.

- И каково же вам чувствуется при такой... грязной работе?

- Да что же? - тихо, задумчиво и кротко отвечает брат С. - Очень хорошо! Чистый воздух, физический труд, спокойствие души, чего же еще больше?.. А не хотите ли посмотреть на нашу келью?

Я согласился, и мы пошли... Очень маленькая - аршина в четыре шириной, и шесть-семь - длиной, - комната была весьма скудно обставлена: две кровати - для двух послушников, стол, два, кажется, табурета, икона в переднем углу, и печь в противоположном, - вот и все. И такая убогость после, вероятно, изящной квартиры! На полке около икон стояло пять книг из Валаамской библиотеки, взятых братом С., - творения епископа Игнатия Брянчанинова и еще что-то.

- Читаете?

- Нет, почти некогда за работой. Разве что с полчаса или час выберешь свободный; да и то не всегда.

- А кто рядом с вами живет? В соседней комнате?

- Это наш "хозяин", - то есть заведующий садом и нами - двумя послушниками. Без воли его мы ничего не смеем делать...

- Долго еще думаете пробыть здесь?

- На днях возвращаюсь домой; а то уж и здесь начинаю чувствовать усталость, вялость!

И вполне понятно: ведь иноческая жизнь, да еще в таком строгом монастыре - не легкая вещь, особенно - брату С.

Как-то теперь себя чувствует?

Пока мы с ним беседовали от отца наместника прибежал послушник, приглашая к обеду меня и брата С.

Обед был - роскошный: супы, рыба во всех видах и родах, мороженое и еще что-то, - все это нес Валаам от всего сердца успевшему помолиться владыке. После трапезы подошел под святительское благословение сам виновник ее - еще молодой безусый юноша.

- Ваше Преосвященство! Это - наш повар; тоже получил высшее образование, - рекомендовал его отец наместник.

Дело в том, что этот юноша раньше был в поваренках у известного петербургского ресторатора Палкина.

Было уже восемь с половиной вечера. Заблаговестили ко всенощной: была суббота. Служили в нижнем этаже. Низкие своды потолков, темные лики святых иноков по стенам, позолота на красном фоне, все это в противоположность верхнему этажу придавал ему серьезный, строгий аскетический тон. Черные мантии и рясы иноков, этих добрых воинов Христовых, дополняли внешнее впечатление особенно в полумраке всенощного богослужения. Как новый человек, я внимательно вслушивался и всматривался во все происходящее. И признаться, на первый раз валаамское пение почти не произвело на меня впечатления, если только не сказать больше. Не совсем стройное, с параллельными октавами басов и теноров, а иногда даже с параллельными квинтами, не соблюдающее ни forte, ни piano, как в мирских храмах, своеобразное, неуловимое с первого раза, - пение иноков не особенно понравилось моему сердцу. И я теперь вот что думаю, кроме указанных сейчас особенностей, - главная причина заключалась во мне самом: я так привык в миру к искусственному "партесному" пению в итальянском стиле, что не мог сразу освоиться с простотой и строгостью валаамских напевов! Да прибавьте еще к этому, что я страшно хотел спать, так что не раз даже забывался во время всенощной.

И так сладко было после разочароваться в первом впечатлении! Но об этом после, в свое время.

Между прочим, несколько странно было видеть, как во время чтения кафизм, седальнов, Пролога иноки садились; причем, так как мест готовых для всех не хватало, то стоявшие в середине послушники присаживались прямо на пол, кто по-татарски, кто на одну ногу. Как будто поняв мою мысль, один из иноков во время одного сиденья заметил мне:

- Иные мирские-то соблазняются этим.

А собственно, это замечательно мудро сделано: служба долгая, внутреннее напряжение у молящихся иноков сильное, - а тут вдруг, как раз почти в средине всенощной можно отдохнуть; и это не только терпится, как будто что-то дурное, хотя и неизбежное, но законно разрешается, благословляется, чтобы не смущать совести немощных братии. Дальше о субботнем богослужении я не буду писать, так как большую часть второй половины поддался сонной немощи. Окончилось богослужение около двенадцати часов ночи. Мы с товарищами пришли в гостиницу, спросили себе номер и моментально заснули, утомленные путешествием и массой впечатлений.

Не успели мы, казалось мне, как следует отдаться в объятия Морфея, как вдруг раздался трескучий звонок, приглашавший вставать желающих идти к ранней обедне. Было половина пятого утра. Со страшной неохотой мы поднялись; а идти нужно было, так как владыка последний раз присутствовал у богослужения, после которого должен был ехать в Сердоболь... Пока мы собирались, ударил колокол, будя спящие воды, леса, людей и птиц...

За обедней пели иноки-"любители", так как постоянный хор поет лишь позднюю службу. Человек пять - без всяких гармонизаций и "пресладкого трегласия" или четырегласия хвалили Бога в один тон, в октаву. Цель была не услаждать себя музыкой, а молить; для этого же совершенным или простым христианам не требуется "партесов", нужно лишь горячее, молящее Бога сердце. Конечно, хор для владыки мог бы раз то и спеть, по благословению отца наместника; но Преосвященному хотелось не сверхпрограммного, а обычного строя их жизни. Простояв обедню, владыка приложился к мощам святых Сергия и Германа, чудотворцев Валаамских, иноки отслужили молебен со словами "отцы наши". Епископ попросил у них молитв о себе и вышел из храма. Скоро мы направились к знакомому пароходику - "Сергию". Проводить архипастыря собралось множество иноков, кои могуче запели Валаамское веселое "Светися". Нас владыка благословил провожать его на пароходе до Сердоболя, - чему мы были весьма рады.

На монастырской колокольне затрезвонили "во вся кампаны" [18], и пароход двинулся от пристани, сопровождаемый пением и напутствиями.

А затем и мы, ехавшие, запели величание Валаамским чудотворцам и святителю Николаю.

Озеро было почти совсем гладкое.

...За беседами и под шумок винтов мы и не заметили, как впереди показались гранитные, почти голые берега Финляндии, изрезанные множеством заливов и бухт... А вскоре выплыл из-за гор и Сердоболь - уездный город Выборгской губернии. Финское название его собственно Sartavalan. Но русский человек, желая перевести это непонятное ему "сартавалан", переделал на Сардабалан, а потом - по сходству звуков - на Сердоболь, - то есть самое русское слово... Вспоминается мне одна такая же метаморфоза: "нейтралитет" наши мужчины выговаривают, как "нетроньитет"...

С парохода мы отправились на Валаамское подворье (между прочим, чрез это подворье можно пробраться на Валаам зимой, когда станет лед), а оттуда - на вокзал. Там причт и прихожане встретили своего епископа пением каких-то финских кантат... Поезд двинулся... Мы отплыли обратно на Валаам...

II
Больше стихир! - Гипнотизация вечерних молитв. - На "самый постный" остров. - Монах-воин. - Земной ангел. - "Не в седине лишь мудрость". - "Домой". - "Рухольная". - Будущий валаамлянин и черниговец. - Монах-прапорщик. - Жизнерадостный подвижник. - Валаамское пение.

Прибывши на остров, мы прежде всего решили поближе познакомиться с видами его, почему и отправились на прогулку. Погода была чудная... Мы столько набрались впечатлений, что не хотелось возвращаться в монастырь; но время близилось к вечерне. Мы воротились в свой номерок. Чистенький, высокий, он производил весёлое впечатление. По стенам стояло три койки с чистейшим бельем, мягким тюфяком, хорошим одеялом и подушкой... Скоро нам подали самовар и молока; и мы с аппетитом использовали все, благодаря Бога и братию, бесплатно ссужавшую нас и квартирой, и пищей, и кипятком, и молоком! И мне тотчас же приходит на мысль сравнение другого монастыря, где за все нужно платить и платить. Имя его пусть не произносится! Да и мало ли таких? Ведь бесплатных-то, как Валаам, один, два, да и обчелся! И как это стало непохоже на древнюю гостеприимность и благотворительность святых обителей!..

Скоро заблаговестили к вечерне, и мы отправились в храм. Он уже был полон иноков и богомольцев. Девятый час уже начался. Чтец произносил слова раздельно, проникновенно. Потом последовала вечерня... Запели стихиры... В этот раз я почувствовал какое-то приятное движение в сердце. Напевы валаамские звучали уже знакомее. Но особенную благодарность я принес в этот раз канонарху [19]. Произнесет он строфу-то таково истово и отчетливо, - прямо вложит в сердце; слушатель только что восприимет мысль, как хор подхватит слова песни и положит их на своеобразную музыку. Богомольцу остается только умиляться. Как сейчас, вижу одного высокого старика - паломника из Черниговской губернии. Когда запели стихиры с канонархом, он подался всем корпусом вперед, склонил правое ухо к пикам, соединившимся в середине храма, раскрыл несколько рот, напряженно остановил глаза! Так и чувствовалось, что он всем нутром своим, как жаждущая самарянка, ловил слова и пение и складывал их в сердце своем. И горько, вероятно, встали в его памяти родные картины халатности русской, когда какой-нибудь псаломщик гудит себе что-то под нос, спеша скорее отделаться от неприятной обязанности. И стоит наш "богоносец"-крестьянин, как словно чужой в своем-то родном приходском храме. Да еще вопрос: поют ли у него на родине стихиры? Правда, есть еще истинные израильтяне, не преклонявшие колен пред тем, "что скажет княгиня Марья Алексеевна?", - поют еще, хоть как нибудь-то, в сельских убогих церквах. Но вы уже почти никогда не услышите стихир ни "на Господи воззвах", ни "на стиховнех", ни "хвалитных" в городе. Все это слишком просто и неинтересно для избалованного уха горожанина. Им нужны ведельские [20] "Ныне отпущаеши", громогласные с бесчисленными "славит, славит", "Свете тихий", с "соло" хвалите и т.п.

Поистине "не ведят бо, что творят!" Я уверен, что против стихир может вооружаться лишь тот, кому нет дела до молитвы, какой-нибудь полуверующий регент и псаломщик, - или же не ведущий всей глубины и содержательности их благочестивый служитель Церкви. А сколько от этого теряется!.. Церковь наша круглый год питает молящихся не однообразным духовным "меню", а богатейшим столом! Ведь что ни неделя, то новая идея, новое воспоминание, новые мысли и чувства: то являются перед нашими взорами ударяющий себя в грудь мытарь, наряду с высоко закинутой головой фарисея, - то мудрые пять дев, заготовившие духовное масло для Небесного Жениха, то расслабленный, тридцать восемь лет лежавший в ожидании исцеления, то самарянка, беседовавшая с "пророком", большем Иакова. И сколько психологии в этих стихирах, сколько содержания, религиозных восторгов! Слыхали ли вы, православный читатель, пришедшую сейчас мне на память стихиру о расслабленном: "При овчей купели человек", - просто какой-то человек может быть, и мы с вами - духовные расслабленные? - "лежаше в немощи... И видев Спаса, мимо грядуща, возопи, глаголя", - вообразите, как жалобно и мучительно вопил тридцать восемь лет страдавший больной: "человека не имам, да егда возмутится вода, ввержет мя в ню: егда же прихожду, ин предваряет мя; аз же" - по-прежнему - "немощствуяй лежу"... Больной с робкой надеждой лихорадочно смотрит в лицо Целителя... "И абие", - тотчас же! - "умилосердився Спас и глаголаше: тебе ради", - не вообще ради человечестна, а ради каждого из нас в отдельности, "человек быв, - тебе ради в плоть облекохся", и ты еще "глаголеши: человека не имам!.." дело очень просто: "возьми" с верой "одр твой и ходи!" Ну как же не воскликнуть после этого, поднимающего наш дух, стиха: "вся Тебе, - Господи, - возможна, вся послушествуют ти, вся повинуются Тебе!" - Ты уж "и нас спаси, как Благий и Человеколюбец!"

- Когда я услышал впервые эту стихиру, случайно из любопытства зашедши в храм единоверцев, - рассказывает мне один студент университета, князь У. [21], - то прямо был поражен содержанием ее. Какую-то веру в себя, во всемогущество Милосердого Спаса, вдохнула она в меня, - точно электричеством зарядила мою душу!.. С тех пор во мне точно все перевернулось. Так и хотелось сказать какой-нибудь горе: воздвигнись и верзися долу!

И действительно, сколько надежды, веры вливают слова Христа в расслабленную страстьми и сомнениями нашу душу! Каких еще нужно христианину опор, когда ради него Сам Господь в плоть облекся! Бери каждый из нас одр и с несумненной верой иди вперед!

Опять вспомните стихиры Кресту Христову... Ну, право, ведь в них самая-то соль каждого богослужения и заключается. Ектений, "Свете Тихий" и прочие постоянные части - это как бы рамки, - которые еженедельно наполняются новым и новым содержанием. А мы и знать его не хотим.

Пусть желающие проверить сходят хоть в единоверческие храмы, что ли, а еще лучше, - если съездят на Валаам. И поймут они тогда, почему наголодавшийся духовно старик-черниговец жадно впитывал содержание стихир. А пели в то время о самарянке, у которой просил "воды пити" Тот, Кто "одевает небо облаки", с которой беседовала Сама Нескверная Чистота, хотя иудеи старались даже обходить страну Самаринскую, боясь оскверниться. Не так же ли бывает и с нашей грязной душой? Проходят мимо нее священницы и левиты, - а Господь очищает ее от страстей и вселяется в ней.

На меня пение стихир произвело такое же почти впечатление, как и на старика: я ведь тоже собственно в первый раз слушал их со вниманием. И с тех пор ничего я так не любил слушать, а потом и сам петь на клиросе, как стихиры, подобны, самогласны. Никакие Бортнянские, Архангельские [22], Панченки - со своими "сочинениями", "концертами" не могли идти даже в сравнение.

Своеобразные напевы валаамские тоже заслуживают всяческого внимания. Но о них я скажу после, потому что в этот раз я не мог еще освоиться с ними достаточно.

После вечерни началось повечерие и "вечерние правила"; и непосредственно затем - ужин. Было уже часов восемь с половиной. Подкрепленные трапезой иноки и богомольцы были приглашены немногими ударами колокола снова в церковь для молитв пред отходом ко сну.

Внимание нового человека обращают на себя две вещи за этими молитвами. Во-первых, в средине их творится двести поклонов. Очередной чтец произносит известную "молитву Иисусову", после которой кладется всеми поклон, от Пасхи до Пятидесятницы поясной, а постом, кажется, - земной. Так двадцать раз... А затем наступает полнейшая тишина. В это время молящиеся творят ту же молитву молча, с одними лишь крестами. И таково торжественна и глубоко таинственна бывает эта тишина, что невольно сосредоточиваешься умом в сердце своем.

Один из товарищей даже смутился ею.

- Это - возмутительно! Это какая-то гипнотизация! - раздраженно говорил он.

Но гипнотизацией молчание казалось лишь для него, а иноки в это время ближе соединялись духом с Тем, Который обетовал прийти в чистые сердца и обитель сотворить в них, Который являлся Илии не в буре и громах, а в тихом веянии ветерка, "в гласе хлада тонка" (3Цар.19:12). "На кого воззрю? - говорит Господь, - токмо на кроткаго и молчаливаго, и трепещущаго Словес Моих" (Ис.66:2). И всякому истинному молитвеннику вполне понятно, что истинная беседа с Богом не в словах и крестах, - а "в духе и истине" (Ин.4:24); поклоны же и сочиненные молитвословия нужны лишь на первых порах для духовных младенцев.

Другою особенностью было прощание иноков. Очередной иеромонах [23] после всего сходит с амвона вниз и пониженно глухим голосом спрашивает у всех предстоящих молитв и прощения за вольные и невольные грехи. А затем к нему подходят сначала иеромонашествующие, целуясь в руку, - а за ними остальные иноки и, наконец, миряне, получая благословение. Такова христианская истинно братская, смиренно-любовная жизнь.

Между прочим, выделяется несколько среди молящихся очередной схимник, стоящий возле чтеца и своим присутствием напоминающий иночествующим о конечной ступени их жизни.

Приложившись, опять же по чину, к раке святых мощей, все расходятся спать... Уже десять часов...

Так кончился другой день нашего богомолья.

16 мая, понедельник. В этот раз мы уже выспались как следует, - часов с девять. И напившись чаю, отправились к обедне. Привыкнув с детства петь на клиросе, я и здесь пошел на левый лик, где меня очень радушно приняли. Во время пения "Тебе поем" оба лика сходятся вкупе на средине храма. Я тоже не отстал от них; и странно было видеть среди черных мантий, ряс и подрясников студенческую тужурку со светлыми пуговицами. Поэтому я решил просить себе у отца наместника послушнической одежды, дабы не смущаться самому и не смущать молящихся своим выделением.

После обедни направились вместе с иноками в трапезную. Вопреки ожиданиям, мы увидели за столом постную пищу, так как монастырь добровольно соблюдал пост и в понедельник.

За обедом один из наших товарищей решил уехать на пароходе обратно в Санкт-Петербург, так как, по его словам, дома беспокоились о нем и ждали, - тем более, что он написал письмо о времени своего приезда. Как мы его ни отговаривали, чем уж ни соблазняли, - все было напрасно. Ждать же нового рейса "Валаама" - нужно было ровно неделю. Мы видели, что отъезжавший товарищ насилует себя, оставляет остров с надломом, хотя и с напускной хладнокровностью. Когда после мы рассказали ему о многом таком, чего он не мог увидеть в два-три дня, то он сильно жалел, что переломил себя против желания... Но уже было поздно... В час он сел на пароход, предварительно простившись с отцом наместником, - и грустный-грустный тронулся в путь... Пароход скрылся из виду за лесистым углом острова...

Дата добавления: 2015-07-16