Как сочувствовать и одобрять?

Казалось бы, тексты, в которых автор выражает положительное отношение к герою, не могут таить для пишущего и редакции угрозы судебного иска. Но это не так. Даже на положительные выступления редактор должен уметь посмотреть как на возможный источник судебных забот. Бестактное замечание, ерничество, вмешательство автора в частную жизнь героя, например, в виде нарушения его взаимоотношений с группой, с которой человек себя идентифицирует, - все это должно подсказать редактору направление изменений, которые следует внес­ти в текст.

& Упражнения к разделу 4.2.

Задание № 125. Проанализируйте очерк: главный тезис, аргументы. Покажите, какие, на ваш взгляд, суждения о герое могли побудить его обратиться в суд с иском о защите чести, достоинства и компен­сации морального вреда. Запишите на пленку диалог (на выбор): ре­дактор и автор; редактор и герой; редактор и адвокат героя; ре­дактор и зав. отделом. Предмет разговора - претензии героя к автору и редакции. Вам и вашему коллеге нужно подробно разработать ар­гументацию и контраргументацию представляемой стороны. Содержание разговора тщательно продумайте, но не фиксируйте на бумаге. На пленке должна быть записана спонтанная публичная речь.

ГЕНКА БОБРОВ – ДИТЯ ИДЕИ

Бывает так: встречается человек, и отразится в нем, в одном, все: проблемы отцов и детей, связь поколений, прошлое, настоя­щее и будущее страны. Мелькнет, кажется, мимолетом, как бабочка, летящая в ночи на огонь костра, и пропадет навсегда. Но оставит по себе память, тревогу, размышления. Такой человек встретился недавно и мне.

Он пришел из ночлежки

Генка Бобров в первый раз пришел ко мне в каком-то заштопанном, задрипанном пальто, в шапке-vшанке, небритый, нестриженый, кашляющий, как чахоточник. В сущности он такой и есть.

Напоминающий горьковских босяков, выламывающихся из жизни, он - беженец, вынужденный переселенец из Казахстана. Обитал в общежитиях, куда администрация города расселяет всякий разношерстный, неблагополучный люд: беженцев, не имеющих статуса, уголовников, отсидевших сроки, у которых нет крыши над головой, матерей-одиночек, подростков-сирот, бесприютных пенсионеров и всех прочих, кому жизнь предстала не матерью, а мачехой. Последнее его общежитие вообще больше напоминало какую-то ночлежку. Там не было, кроме Генки, кажется, ни одного, который бы не побывал в зоне. Среди подозрительных типов, придурков в татуировках даже он, полуопустившийся, смотрелся белой вороной.

Он приходил ко мне не раз, потому что его, как ни странно на первый взгляд, мучила тоска по интеллектуальному общению. Ему хотелось излить душу, быть выслушанным и самому узнать для себя нечто новое. И мы с ним сошлись на этой почве. На почве того, что Серов рабочий город и наличие интеллекта здесь является ценностью. «Поговорить-то не с ком», - сокрушался Генка. Мы были друг другу благодарными слушателями и ораторами. Мы говорили обо всем: философии, культуре, политике, истории, литературе, о женщинах, дружбе и любви.

Он потихоньку, помаленьку раскрывался передо мной, разворачивал полотно своей жизни, которое было вместе с тем историей страны, ее взлетов и падении, ее рубежей. Он, как потом понял я, оказался об­общенным образом человека своего времени.

Как Генка чуть было не стал Героем Соцтруда

Вот его история. Бобров Геннадий Николаевич, 1936 года рождения, «довоенного выпуска». Вятский. Война не захватила его деревню пожаром, не дошла до этих краев. Но и тут в тылу бабы, старики, старухи, ребятишки настрадались на всю оставшуюся жизнь. 32-й, 33-й годы рождения - те были постарше, покрепче, легче перенесли лихолетье. А он, которому и десяти лет тогда не минуло, рос хилым, рахитичным ребенком. Но вырос, выжил.

Отец его до войны был председателем колхоза, один на всю окру­гу имел химический карандаш - это была гордость. А потом за удар­ный коллективный труд получил премию: велосипед, бостоновый костюм и баян.

Геннадий впитал с молоком матери, естественно, идеалы своего круга, своего поколения – первого поколения детей советских руководителей из глубинки. Стремление к знаниям стояло на одном из первых мест в этом общественном идеале. Он был отличником учебы. Потом семья жила в Городце - городе древнем, славном своими памятниками, с Волгой, с дыханием русской истории, тут князем еще был сын Александра Невского. Все наложило отпечаток на формирующееся мировоз­зрение. Он поступил учиться в Горьковский инженерно-строительный институт. А по окончании его, получив специальность инженера-гидротехника, поработав немного на Волге, когда во время первой практики вошли в каждодневный быт понятия коллектор, кессон, расчет бал­ки моста, подводное цементирование, махнул на Саянскую ГРЭС. Из срединной России в Сибирь.

На дворе стояли романтические 60-е – «время с улыбкой Гагарина и со скулами Шукшина», как сказал потом один поэт. Романтик Генка поехал на Саянскую ГРЭС в хрущевском пирожке и ботинках «прощай, молодость». Он там трудился с сотнями таких же энтузиастов-роман­тиков, комсомольцев. И когда приезжали корреспонденты «Комсомолки», «Правды», «Советской России», начальник их треста с гордостью говорил: «Посмотрите на. этих людей. У них еще нет семьи, дома, крепко­го тыла. Есть только трудовой фронт и их золотые руки». Это было правдой. Хотя у него семья уже была. Там он, мастер, получал 100 рублей, 50 отсылал жене-студентке, которая еще училась, тоже на гидростроителя. А на 50, оставленных себе, покупал на месяц мешок картошки, ведро кислой капусты, чаю, комбижиру и пятерку еще оставлял вахтерше в общежитии, тете Тосе - она покупала хлеб. Жена к нему на Саянскую ГРЭС не поехала. Саяны - это все же была не только романтика. Это была тайга, глушь, бездорожье, усталость, отсутствие цивилизации. Это и послужило одной из причин разлада в семье. Вскоре Геннадий с женой развелся, оставив ее с двумя детьми. Он стал хорошим, классным специалистом, но бродягой, кочующим по всему Союзу.

Он работал на Кольском полуострове. Строил Нурекскую ГРЭС, каскад гидроэлектростанций на Вахше, Каракумский канал имени Ленина. Каракумский канал - это его золотое времечко, любимые воспоминания. Когда мертвую туркменскую степь напоили водой, там появились горо­да, там появилась жизнь. Это был подвиг, казалось, то, чего ради стоило жить и трудиться. Вот тут-то Генка, может быть, придумывает, привирает, рассказывая о том, как его, старшего прораба «Каракумгидроспецстроя», представили к званию Героя Социалистического Труда. Героя Генке не дали потому, что у него было не в порядке с семейной жизнью - разведен, не состоял он и в партии, так никогда в нее и не вступил - в общем, не подходил для цельного, положите­льного образа советского человека.

Так или не так, однако Геннадий Бобров был все же близок к тому, чтобы называться героем. Из Средней Азии потом судьба забросила на Иртыш, на Обь. Там он строил Нефтеюганск. Тогда еще не хватало техники, трактора без кабин, это русское чудо - бабы с кувалдами... Возводил гидростанции на Иртыше... В середине 90-х Геннадия Бобро­ва выдавили, вышвырнули из Казахстана, как и тысячи других русских.

Он в возрасте уже за 60 приехал в Серов и стал человеком из ночлежки, дедом в заштопанном пальто, и уже никто никогда не будет интересоваться, почему он не смог стать Героем Соцтруда.

Генкины искания

Но он выделяется до сих пор еще и потому, что по складу ума фи­лософ. Геннадий Николаевич, этот нынче горьковский тип, которому нашлось бы место в знаменитой «На дне», пытается заниматься философией и политикой. Роется в книгах, журналах, читает современных публицистов, прихватывает классиков марксизма-ленинизма, мысли о государстве у Платона и Аристотеля. Ведет журналы с вырезками из литературы, размышляет, анализирует, синтезирует. Сам пишет статьи в молодежные газеты – Тюмени, в городские газеты Серова, в «Комсомольскую правду». Его, как правило, не печатают, он не оригинален среди огромного числа чудаков, искателей истины. Он нового-то, увы, ничего не выдает, пишет о том, чем уже пресытились, что пережевано обществом. Нападает на принцип демократического централизма в пар­тии, позволивший, по его мнению, развалить страну, на Горбачева, Ельцина и иже с ними, на Бжезинского и цэрэушников. Словом, стан­дартный оппозиционный пенсионер, которых то и дело показывают по телевизору.

Мечта у Генки совершенно идиотская - найти устав компартии Ки­тая. Он преклоняется перед Дэн Сяопином и китайскими коммунистами. Тут видно, как он ограничен. Он не понимает даже, как далеко жизнь ушла от этого. А Генка Бобров все копается с китайскими коммунис­тами.

Но эти умствования, эта философия поднимали его над бытом, да­вали какую-то осмысленность жизни, позволяли держаться на плаву.

Герой вчерашних дней

Он жизнь-то прожил, как Иванушка-дурачок из русских сказок. Там, где появляется Иванушка, там свет и добро. Рубит он головы чудищам, освобождает из плена прекрасных царевен, решает хитроум­ные задачки.

Но счастье-то больно коротко. Потом, глядишь, обманут его, про­стака, опять являются невесть откуда бабы-яги со змеями-горынычами и кащеями бессмертными, лезет к жизни всякая нечисть.

Он раньше-то и не мог представить, что жить придется при другом государстве, при другом общественном строе. Строил гидроэлектро­станции, строил города, а сам на старости лет не имеет даже квартиры. Все, что строил, осталось для чужих, ныне суверенных госу­дарств. «На ханов работал», - прочел Генка про себя с горечью в какой-то газете. Прочитал и о том, как его руководителя, главного мираба (поливальщика) пустыни, бывшего начальника «Каракумгидроспецстроя» Власова, морду рязанскую, с позором выгнали из суверенной Туркмении, которой он и дал-то жизнь. Сам Генка очень любил Вильнюс - город-игрушку, Фрунзе, Кишинев, где уже запах Европы. Его страны, его государства не стало. А Генка Бобров очень социа­льный, государственный человек. Хотя опять же тут не объяснишь все в черно-белых тонах.

Родовая структура человека, говоря языком психологов, у него была выбита тоталитарным государством... В юности, студентом, ез­дил он в деревню, к тетке Марии Никифоровне, она крепко стояла на земле - корова, свиньи, овцы, кур штук 130 по двору ходило, их там никто не считал. Тетка кормила сметаной, несла сразу десяток свежих яиц, прямо из-под кур, наливала пива домашнего из лагушка – деревянного бочоночка. «А молоко у коровы, племянничек, на языке», - он косил ей сено. Генке это нравилось. Но это было немодно, непопулярно, непрестижно… Будущая его жена была незаконнорожденным ре­бенком. Пока тесть воевал на фронте, гнил в окопах, у него роди­лась чужая дочь. После войны он ни разу не прикоснулся к жене, не простил, развестись им было нельзя, тесть был коммунист, директор стеклозавода. Так и жили, внешне образцовая семья. И умение стоять на земле, и твердость человеческого характера - крепкие родовые начала - все привлекало Геннадия. Но сам он так жить не смог.

Он вырос уже человеком полностью социализированным, ненормальным в том смысле, как ненормальны люди, у которых правое полушарие мозга превалирует над левым или наоборот, разум над чувствами, чувст­ва над разумом. Главной потребностью его души было ощущение собственной необходимости для общества, для общественных нужд, для государства. Он так воспитался, так вырос. У него осталась одна социальная структура. У него не было постоянного дома, семьи, хозяйст­ва, имущества. Он не любил вещизма - идеал поведения для советских людей. Все лишние вещи, которые появлялись, он раздавал, уносил, раздаривал. Иначе, говорил, сам становишься вещью. Он не смог быть даже нормальным мужем, отцом, дедом. Его внуки где-то росли, жили. Но он не поддерживал с ними никаких отношений, считая это в чем-то мещанским.

Когда не стало его государства, изменилось общество, Генка Боб­ров сам стал ненужным, лишним человеком. От тоски начал пить. Вот она, проблема лишнего человека, поднимаемая великой русской лите­ратурой девятнадцатого века. Хорошо еще, что он занимал свою душу философией, политикой, писал какие-то статьи. А так бы совсем спился от ощущения собственной ненужности... Мы с Генкой Бобровым как-то ставили у дома моей матери ворота, плотничали-столярничали, вкапы­вали столбы. Он преображался на глазах, разглаживались на лице пьяные морщины, он, кажется, даже молодел. На работу был дурак, трудился самозабвенно. Не пил. Ему доставляло удовлетворение, что в нем как в мастере, специалисте нуждаются, пусть для строительства обычных, деревянных ворот. На него было приятно посмотреть.

Но, увы, это длилось недолго. Чем дальше, тем больше Генка за­кладывал за воротник. За почти год нашего знакомства он все больше отдалялся от национального характера героев кинофильма «Большая жизнь», героев «Иркутской истории» и все больше скатывался к национальному характеру Шуры Балаганова, к горьковскому босяку. Пьян­ка, кумовство со всеми подряд, по пьяной лавочке, разные авантюр­ные затеи вроде собирания газетных купонов и продажи их по рублю за штуку с целью обогащения - это все больше становилась содержа­нием его жизни. Нет, он хранил еще в себе слепок с молодого человека Страны Советов, конца 50-х - начала 60-x годов. Он - бывший отличник учебы, бывший спортсмен, увлеченный музыкант. Не пустыми именами были для него и сейчас Гершель, Штраус, Шопен, Гайдн, Лист, Римский-Корсаков. А как играл на баяне «Полет шмеля»! Но все рав­но он, кажется, уже был скорее мертв, чем жив. Его государства не стало, его время кончилось. Он носил еще физическую оболочку - тело, но душа пустела, мертвела.

Дата добавления: 2015-07-16