Мотивации для сотрудничества

— Мы заключим сделку, парень. Поверь, это в твоих интересах.

Голос Панкратова — словно черствый сухарь, ломающийся в крепких пальцах.

Щурясь от яркого света, Димка попытался осмотреться, но тут же плотно сомкнул веки снова. Так легче. Перед глазами все двоилось, контуры предметов расплывались. Он не знал, где находится и как здесь оказался. Понятно лишь, что помещение жилое и освещение электрическое. Какая-то населенная станция. Цивилизация. Темные коридоры и твари, обитающие в них, остались где-то позади, в другой жизни. Только кошмар не закончился — ведь он в руках людей, которые не уступают по безжалостности хищникам туннелей. И еще взгляд успел выхватить, что Панкратов сидит за столом напротив.

Это уже тенденция — при пробуждении оказываться на допросе. Димка покрутил головой, подвигал челюстью. С лицом что-то не так. Болезненно онемевшее, словно его только что изо всех сил лупили по скулам…

Ангел. Это у него такая паскудная манера — отвешивать пощечины. Видимо, так он его в чувство и приводил.

— Дай-ка ему попить. После «химии» всегда обезвоживание.

— Момент, Константин Анатольевич. Пей, пацан!

Точно, Ангел, его голос кастрата не спутаешь.

Димка приоткрыл веки. Глаза снова болезненно резануло светом, но пришлось терпеть, привыкать. Это, наверное, после «химии» такая повышенная чувствительность.

Ангел пододвинул к нему керамическую кружку, отставил пожелтевший от времени эмалированный чайник на другой край стола, рядом с какими-то пожухлыми бумагами, придавленными штык-ножом. Затем встал за спиной Димки, скрывшись из глаз, но наверняка страхуя каждое его неосторожное движение. В темной, когда-то лакированной поверхности столешницы, исцарапанной, истертой от времени, смутно отразилось измученное лицо — Димка не сразу узнал свое отражение. Словно постарел лет на десять. Жутковато. В душе — состояние опустошенности, как будто что-то важное в ней выгорело дотла. Никаких эмоций, никаких переживаний о собственной судьбе. Наплевать на все.

Димка взял кружку, попытался пить неторопливо, но дикая жажда заставила выхлебать содержимое почти залпом. Руки дрожали, край кружки выбивал дробь на зубах. Вода была теплой и почему-то мерзко отдавала хлоркой, но это лучше, чем ничего. В голове прояснилось, и взгляд снова упал на нож. Он заметил, что от Панкратова это тоже не укрылось, — тот скупо усмехнулся. «Играет на нервах, мразь! Даже если успею схватить нож — что дальше? Двое крепких мужчин против обессиленного калеки. Маловато шансов. Разве что ухитриться вскрыть капитану горло. Отомстить за Наташку и за тех людей в Убежище, которых он так безжалостно, цинично уничтожил. Тогда можно и умереть со спокойной совестью. Нет, не успеть. Поэтому руки и развязаны. Они все предусмотрели, и опасаться им нечего…»

— У меня есть два варианта, как поступить с тобой, — во взгляде особиста читалось омерзение, словно пленник перед ним был не человеком, а каким-то насекомым. — Отвечать не нужно, просто слушай. Бауманцы уже списали тебя со счетов, ты считаешься погибшим. Каданцев отбыл в свой Альянс, чтобы заменить Сотникова, — твой папаша, похоже, после всех волнений слег и на ладан дышит, ну да это не моя проблема. Кротова Каданцев, естественно, прихватил с собой. Поэтому ты находишься целиком в моей власти, и самое горячее желание у меня сейчас — поставить тебя к стенке вместе с твоей девкой. Ты для меня — нежелательный свидетель, потому что присутствовал при зачистке гнезда мутантов. Это значит, что наша лаборатория по моей инициативе недосчитается крупной партии материала для исследований, и многим это не понравится. Но твоя девка — мутант, и отпускать ее я не собираюсь. Она жива лишь по одной причине — ты можешь сделать для меня кое-какую работу, а жизнь дочурки Сотникова будет для тебя хорошим стимулом к сотрудничеству.

«Жива!» Димка внутренне встрепенулся. Наташа жива. Теплый огонек загорелся в сердце при одном имени, и состояние безразличия стало уходить из его души. Он надеялся, что внешне на нем это известие никак не отразилось, — незачем Панкратову знать, что он точно угадал больное место пленника. Впрочем, ведь он и так знает, раз ведет разговор подобным образом… Неважно. Главное, если не лжет — жива. А пока Наташа жива, ему и самому есть ради чего жить.

— Исходя из информации, полученной на допросе, твои дорогие санитары предпочли скромно умолчать о самой темной стороне своего ублюдочного мутагена, — скрипуче продолжал Панкратов, — но чтобы ты как можно лучше представлял последствия своего отказа, мне придется тебя просветить…

Было очень сложно вникать в то, о чем говорит капитан. Внимание рассеивалось, хотя пленник пытался сосредоточиться изо всех сил. Хмурился. Стискивал зубы, сжимал кулаки. На любое движение мышцы отзывались с опозданием, будто он по какому-то жуткому недоразумению попал в чужое тело и мозг не хотел его принимать. Он даже покосился на правую руку, чтобы убедиться в нехватке двух пальцев. Но рука была по-прежнему уродлива. Все еще дико хотелось пить, а вторую кружку Ангел не предложил.

— …Твою мать! — словно из забытья прорвался голос Панкратова. — Ангел, приведи его в чувство.

— Не надо. — Димка дернулся. — Я слушаю.

Тяжелая пощечина едва не сбила его со стула. В ушах зазвенело.

— Полегче, Ангел. Я тебе что говорил, Дмитрий Михайлович? Ни слова. Только слушать. Еще раз вякнешь — пеняй на себя. Понял? Тогда кивни.

Димка подчинился, чувствуя, как в душе разгорается злость, очистительной волной смывая безразличие и усталость. Эти двое настолько уверены, что владеют ситуацией? Напрасно. Если выяснится, что терять ему нечего, то… нож все еще на столе. Только руку протянуть. Придется сделать это очень, очень быстро. Он помнил свой страх, когда в первый раз познакомился с Панкратовым в «исповедальне» на Курской. Помнил, как тот грозил расправой с Федором, если Димка не ответит на его вопрос точно, и помнил, как едва не потерял сознание от нервного напряжения. А сейчас никакого страха не было. Перегорел. Наверное, у каждого человека есть некий порог, за которым перестаешь бояться.

— Продолжим. Оборотня с Курской хорошо помнишь?

Медленный кивок.

— Твоя реакция спасла тебя и твоего спутника, но главного об оборотне ты не знаешь. Обычно зараженные «быстрянкой» довольно быстро перегорают сами по себе, не успев добраться до значительных внешних изменений, — их убивает внутреннее истощение. Нашим медикам из лаборатории удалось поддержать жизнедеятельность нескольких… особей, чтобы добиться такого результата. Лучше всего получалось с десяти-пятнадцатилетними. У тех, кто постарше, организм уже истощен возрастом и лишениями, запас жизненных сил у них невелик. Реалии метро, понимаешь ли. А детишки еще полны энергии и протягивают дольше. Слушаешь? Слушай, слушай. Я против того, чтобы продолжать эксперименты на Таганке и плодить всю эту заразу. Давно против, и лучшее лекарство для любого, кто заподозрен в заражении, — пуля в башку. Совету Ганзы известно мое мнение на этот счет. Но у них свои далеко идущие и весьма опасные планы, и мое мнение их мало волнует. Поэтому, когда возможно, я поступаю так, как считаю нужным. Как, например, в том Убежище. Делаю необходимую зачистку и не сообщаю о ней руководству. Как говорится, о чем не знаешь, о том голова не болит. Но для твоей девчонки я сделаю исключение. Попрошу провести на ней тот же эксперимент, который сама природа провела над выродком с Семеновской. А потом, когда на твоих глазах у нее закончится ломка, я посажу тебя к ней в клетку и посмотрю, насколько сильные чувства у тебя к ней останутся. Ты ведь этого не хочешь? Верно?

Димка через силу кивнул. Он не верил в то, о чем говорил Панкратов, но придушить его хотелось нестерпимо. Прямо руки чесались.

— Потерпи, я уже подхожу к главному. Я хочу, Дмитрий Михайлович, чтобы ты действительно понял, что от тебя нужно, но здесь без отступления не обойтись. Нужно добавить тебе мотивации для сотрудничества. Правильная мотивация — половина успеха в любом деле. А отступление будет такое. Цивилизованность до Катаклизма сыграла с людьми злую шутку: они обложились тысячами законов о существовании и ценности жизни и довели до маразма бесконтрольный рост населения. В разведении породистых кошек правил было больше, чем в создании полноценной человеческой семьи, ведь даже дебилы могли производить потомство. Что не запрещено — то разрешено, и попробуй кастрируй, сразу вонь в прессе насчет ущемления прав человеческих огрызков… Неудивительно, что и без того запущенный генофонд окончательно загадили. Впрочем, все и так шло к вырождению расы. Позволяя выживать дефективным, тем, кто без помощи не способен выжить самостоятельно, люди сами отключили природные ограничители, механизм самосохранения вида. Выключили фактор естественного отбора. Кстати, как ни парадоксально, но войны — один из таких ограничителей, хотя и ущербный. Солдаты, гибнувшие в схватках, всегда были наиболее здоровыми представителями рода человеческого, а «мирные граждане», — Панкратов презрительно усмехнулся, — продолжали плодиться и размножаться.

Димка молчал, думая о своем. Безграничная власть… развращает безгранично. Зря он не прислушался к доводам Натуралиста. Сталкер знал, что говорил. С таким, как Панкратов, нельзя договориться. Можно лишь выполнять его приказы. Потому что тот, кто их выполнять откажется, протянет недолго. До того как Димка познакомился с панкратовскими методами решения проблем, он, к своему стыду, относился к мутантам не лучше, чем этот подонок. Просто не понимал, чего нужно бояться на самом деле. Теперь он знал, что не мутанты, а такие люди, как капитан и его подручные, гораздо опаснее любых тварей с поверхности. И уж тем более — опаснее санитаров.

Что-то вдруг начало меняться внутри него. Парень почувствовал прилив сил. Усталость отступала, стекала с тела, словно грязная вода в душе, четче проступили звуки и запахи. Димка вдруг понял, что в комнате кроме него — не только эти двое. Кто-то еще находился за спиной, кроме Ангела. Третий наблюдатель. Сиплое дыхание заядлого курильщика, застарелая вонь папирос. Что-то едва уловимо знакомое в этих звуках и запахах. Третий человек — еще один гвоздь в крышку гроба надежды. Ножом не завладеть…

— Так вот, Дмитрий Михайлович, я не могу позволить генофонду деградировать и в метро, понимаешь? — проникновенно вещал Панкратов. — Большинство рассчитывает остаться с чистыми ручонками, надеясь, что грязную работу за них сделает чужой дядя… Они не желают понимать, что для нас, выживших, все эти мутации — окончательная и бесповоротная смерть человеческой расы. Но, к счастью, это хорошо понимаю я, у которого есть средства и возможности заниматься столь важной и необходимой для людей работой. И если для достижения моей цели понадобится замарать руки по локоть в крови — что ж, так тому и быть.

«Подонок, надувшийся от важности своей миссии… Интересно, что такой, как Панкратов, делает в Ганзе? Ему же прямая дорога на Пушкинскую, в Четвертый Рейх! Там бы он сразу нашел единомышленников по борьбе за чистоту расы. В этой борьбе человеческая душа, сострадание и терпимость — пустой звук, даже, скорее, явления вредные и опасные, ослабляющие идею, а потому подлежат искоренению вместе с носителями».

— Теперь переходим к главному. Жаль, что ни ты, ни твоя возлюбленная мутантка ничего толком не успели узнать о санитарах, но все же выжали мы из вас вполне достаточно, чтобы понимать одну простую вещь.

«Слишком много слов, — мрачно подумал Димка. — Пустая болтовня». Он давно уже понял, что от него нужно.

— Есть предположение, что Натуралист придет за новообращенной, несмотря на опасность быть схваченным. Они, понимаешь ли, не могут бросать своих. Так эти твари устроены, и мы можем это использовать. Но среди санитаров может быть еще немало таких талантов, как Испанец. А ты, Дмитрий Михайлович, хоть и не мутант, каким-то образом сумел сопротивляться его внушению. Ты его видел, и именно это свойство твоей психики привело нас по следам мутанта к их логову. Ты сослужил нам хорошую службу, и я хочу проявить к тебе снисхождение, насколько это возможно в сложившихся условиях. Поможешь поймать Натуралиста — и я сделаю все, чтобы вылечить твою девчонку. Что будет, если ты не согласишься, я уже описал.

Оборотень в клетке. Димка помнил, но не верил в эту ложь, призванную его запугать. А еще Натуралист говорил, что в Ганзе нет лекарства. Панкратов блефовал, чтобы добиться желаемого с наименьшими затратами сил. Появится здесь Натуралист или нет, закончится все для них с Наташей одинаково — их убьют. Никаких иллюзий.

— Бесполезно, — вдруг сказал Панкратов, явно теряя интерес к разговору. — Он не будет с нами работать.

Димка вздрогнул. Прав был Федор — капитану не обязательно слышать ответ пленника, чтобы узнать правду. Прочитал его, как открытую книгу, и велел с усталой брезгливостью в голосе:

— Отведи его, Виктор Викторович. Подумаем, что делать дальше.

«Шрам. Ну конечно же. Это он тот третий за спиной».

Димка встал, и Леденцов тут же скрутил ему руки за спину, обмотав запястья проволокой. Дешево и сердито. Дефицит наручников? Безжалостной силе рук Леденцова можно было только позавидовать, сопротивляться ему — все равно что бороться с неподатливым железом. Димка и не сопротивлялся. Прежде чем строить планы, нужно увидеть Наташу. Пока они оба живы, он не собирался терять надежды вырваться отсюда.

— На всякий случай, Дмитрий Михайлович, хорошенько подумай над моим предложением, — равнодушно бросил Панкратов в спину, уже явно не веря, что от парня будет хоть какой-то толк.

Леденцов подхватил пленника под локоть и вывел из кабинета наружу, на неосвещенную платформу какой-то станции. Горели лишь аварийные фонари, вяло раздвигая сгустки царившей здесь тьмы. Бесцеремонно растревоженная рана на бедре заныла через несколько шагов, но занятый мрачными размышлениями Димка не обратил на боль внимания. Смутно проступающие колонны арок показались странными — они расширялись от пола к потолку. Такая архитектура бауманцу была не знакома.

Гулко застучали каблуки по мрамору пола, разносясь эхом в мертвой тишине. Цепко придерживая парня за локоть, Шрам уверенно повел его по платформе куда-то в темноту.

— Без глупостей, Дмитрий.

Хоть этот не стал ерничать, опустил отчество. Тусклый свет аварийного освещения бросал лишь слабые отсветы на изуродованное лицо особиста, жутковато искривившееся в усмешке.

— Мы на Марксистской. Слышал о такой?

Марксистская…

Димка шумно втянул воздух сквозь зубы. Да, кое-что всплыло в памяти. Станция-тюрьма. Вот почему проемы многочисленных арок на платформе, уходящих в темноту, с двух сторон перекрыты прочными металлическими решетками, образуя тесные камеры примерно метр на два. Ганзейцы ссылали на эту станцию нежелательных элементов, и тот, кто сюда попадал, обычно исчезал бесследно. «Исповедальни» на ганзейских станциях были детскими площадками по сравнению с тем, что творили с людьми здесь. Руководители Ганзы любили рассказывать о правовом государстве и о демократических ценностях, но с противниками этого государства обходились беспощадно.

А ведь когда-то станция жила обычной жизнью, как и многие другие. До тех пор, пока не умер перегон между Третьяковской и Марксистской. Умер для людей. Зло поселилось в туннеле, по нему давно прекращены любые сообщения — авантюристы просто исчезали при попытке прорваться сквозь него. Поэтому давно проторены обходные маршруты через другие станции — намного длиннее, зато относительно безопасные. О чертовщине на этом перегоне рассказывали много, но все по-разному — какие-то призраки, какой-то туман. Наверное, вся причина в том, что действительно побывавших там и вернувшихся давно никто не видел. Вот и остались только разнящиеся, пугающие, будоражащие ум слухи. Как бы там ни было, а жители постепенно разбежались с Марксистской, переселились на соседние или еще дальше, гонимые пережитым ужасом. Ганзе это пришлось не по нраву. Потерять контроль над смежной территорией — значит поставить под угрозу жизнь граждан кольца.

Впрочем, это мрачное место пустовало недолго. Теперь здесь никаких мирных жителей не осталось, только усиленные блокпосты из военных, сменяемых каждую неделю. Дольше на станции-тюрьме даже у отъявленных головорезов не выдерживала психика — давящий фон из мертвого перегона сгубил уже не одну душу, задержавшуюся здесь на более долгий срок. И раз их с Наташей привезли сюда, значит, выхода и в самом деле нет. С этой станции пленники Ганзы не возвращаются в привычный мир, отсюда идут рельсы лишь в мир мертвых…

Димке вдруг остро захотелось снова увидеть Федора, услышать очередную избитую поговорку. Он уже успел соскучиться по своему напарнику. Что ни говори, а Кротов частенько помогал своему непутевому товарищу выпутываться из неприятностей, в которые тот попадал. А сейчас некому было дать мудрый совет, подсказать, что делать дальше. Наверное, эта мрачная станция — последнее, что он видит в своей жизни.

И все же на душе хоть немного легче, когда думаешь о том, что Федор выжил при том злополучном взрыве в туннеле. Хоть кому-то повезло чуть больше. Может, одумается наконец после всех приключений, вернется к своей Дарье, семью создаст… Заживет по-человечески.

«Бауманцы уже списали тебя со счетов, ты считаешься погибшим».

Нет, Димка не считал, что обитатели родной станции бросили его на произвол судьбы. Он бы и сам счел себя погибшим в тех обстоятельствах, ведь и выжил-то по чистой случайности. А Федору с Каданцевым, от которых Панкратов скрыл большую часть информации о санитарах, заморочить голову несложно. Вот и пришлось им вернуться несолоно хлебавши домой, оставив всякую надежду найти похитителей Наташки. Неудивительно, что отцу от таких известий стало плохо. Такое способно подкосить и здорового, полного сил человека, а Сотников — старик.

Несмотря на все эти тягостные мысли и мрачную перспективу относительно своей судьбы, Димка все больше ощущал странный прилив сил, не позволявший впасть в махровое уныние. Что бы там ему ни вкалывали перед допросом в Убежище санитаров, но на такой постэффект его мучители вряд ли рассчитывали. Тяжелая давящая тишина постепенно рассыпалась на множество ранее неразличимых звуков, парню вдруг стали понятны малейшие шорохи и звуки. Беготня крыс под платформой и по путям. Потрескивание мрамора колонн и бетонного свода над ними. Стук о шпалы капель конденсата. Казалось, Димка даже слышал сейчас дыхание людей на блокпостах и мог сосчитать их число. Бред какой-то! Скорее всего, отравленный «химией» мозг порождал галлюцинации. А еще стали слышны тихие шаги человека, крадущегося за арками колонн по краю платформы. Да, их сопровождали. На глаза не лезли, но следили внимательно, подстраховывая особиста от любых выходок со стороны пленника.

Димка резко остановился, заставив встать и Леденцова.

— Скажи правду, — хрипло заговорил Димка. Вновь пересохшее от жажды горло с трудом выталкивало скрипучие слова. — Ни мне, ни тем более Наташке вы не позволите вернуться домой. Можешь меня не разубеждать, это я уже понял. Но Федор… Кротов… он правда вернулся на Бауманку? Или вы его пристрелили где-нибудь, как крысу? Он ведь до обвала туннеля тоже немало видел и слышал о ваших делишках.

Особист отпустил его локоть, преспокойно достал пачку папирос, щелкнул зажигалкой. Кривая усмешка раздвинула густые усы, собрав щеки гроздьями безобразных шрамов.

— Догадливый ты наш… — Шрам выпустил в лицо пленника струю вонючего дыма, от которого защипало глаза, выжимая слезы.

Но Димка лишь зло сощурился, продолжая в упор смотреть на конвоира.

— Закуришь? Твой Кротов меня угощал, почему бы и мне не сделать ответный жест? Нет? Ну и ладно.

— Ты не ответил, — сквозь зубы напомнил Димка.

— Не волнуйся, береги нервы, — Шрам хмыкнул, довольной своей шуткой. — Даже для Панкратова это было бы слишком. Вернулся твой Федор. Каданцев как в себя пришел, сразу домой подался и его с собой забрал. У твоего старика вроде как сердечный приступ после всех волнений, вот заму и пришлось взять бразды правления в свои руки… И раз уж мы остановились, — продолжал Леденцов, — то поговорим. Знаешь… И ты ведь до сих жив не случайно.

— Что ты имеешь в виду? — уставился на него Димка.

— Ты еще ползаешь только благодаря мне, — улыбнулся Леденцов.

Теперь Шрам цедил слова негромко, почти шепотом, и все равно его голос разносился довольно далеко, грозя достичь чужих ушей.

— У Панкратова было два варианта, как поступить с девчонкой. Или уничтожить, как опасного мутанта, или отдать в лабораторию на Таганке, что для нее равносильно смерти, но куда более мучительной. Для тебя, свидетеля, как ты верно догадался, любой расклад не сулил ничего хорошего. Я предложил шефу третий вариант, с ловлей на живца. Воспользовался информацией, которую ты сообщил на допросе, и подкинул ему идею. Но, честно говоря, сам я особо не верю, что Натуралист сюда сунется, какой бы там общностью санитары ни обладали. Он, конечно, уверяет, что они своих не бросают, но лезть выручать вас на Марксистскую, в устроенную нами западню…

Шрам пожал плечами, делая очередную затяжку. Курил он с таким явным удовольствием, словно делал это последний раз в жизни.

Здесь Димка склонен был согласиться с особистом — санитары вряд ли станут их искать после всего, что произошло в Убежище. Слишком опасно. Благородная и безрассудная попытка спасти от болезни и от опытов в ганзейских лабораториях незнакомую девчонку стоила жизни почти всем членам их «семьи». Испанца, который больше всех пекся о Наташке, рисковал ради нее собой, застрелил сам Дима. Остальных прикончили люди Панкратова, которых на Убежище навел… он же. Вот цена, которую платишь за великодушие в малодушном мире.

Димка не заслужил, чтобы Натуралист возвращался за ним в это преддверие Преисподней. По сути, он заслужил возмездие — за свою глупость, косность, подозрительность… За то, что по его вине погибли чужие, добрые люди.

Нет, Олег не придет.

— Тогда зачем… — Димка хрипло кашлянул, собственный голос ему казался незнакомым.

— Чтобы потянуть время. — Снова удушливая струя в лицо. — Не обольщайся, я не лично для тебя стараюсь. Ганзе выгоден экономический союз с Бауманской, а Панкратов опрометчивыми действиями разрушает наши деловые связи. Законы экономики, благодаря которым Ганза набрала свое могущество, для него пустой звук. Многие влиятельные люди из Совета давно недовольны действиями капитана, и им нужен лишь повод, чтобы снять его. Я уже послал своего человека шепнуть нужные слова нужным людям, так что подождем их решения.

Димка слушал и не верил. Почему-то ему казалось, что Шрам лжет и Федора, скорее всего, уже нет в живых. А все эти разговоры о том, что тот вернулся, нужны лишь затем, чтобы успокоить пленника, расположить его к себе, заставить действовать по определенному сценарию. Для таких, как Панкратов, как Шрам, люди — просто материал. Можно лепить, можно кромсать, можно отбраковывать и выбрасывать, не видя и не задумываясь, что во время созидания в руках «мастеров» сотнями ломаются хрупкие человеческие судьбы. И бауманцу не нравилась игра, которую с ним затеял особист. Сломает Димке хребет, как спичку, и пойдет дальше — по своим делам; через неделю и не вспомнит, как пацана звали.

— А ты не боишься, что я снова попаду на допрос и выложу все, что только что слышал от тебя, самому Панкратову?

— Соображаешь, — Шрам глубоко затянулся, так что огонек папиросы ярко вспыхнул, на миг отразив насмешливые искорки в его холодных глазах. — Нет, не боюсь. Видишь ли… Панкратов — человек старой формации. Ненавидит всех мутантов подряд, видит в них угрозу для человека. Для Ганзы. Санитаров — под общую гребенку. Но… ты ведь слушал Натуралиста? Я вот слушал. И его теория о том, что мутаген есть во всех нас… она все меняет. Нет, конечно, я никогда не превращусь в одного из них, я уверен в своей нормальности на все сто. Но это значит, что такие, как санитары, будут появляться всегда. Нам не выявить и не истребить их всех… По крайней мере, при скудной нынешней научно-технической базе.

Димка внимательно слушал Шрама, пытаясь понять, к чему тот ведет. Нет, он не старается притвориться добрым следователем — по какой-то причине головорез-особист, кажется, действительно хочет быть откровенным со своей… жертвой?

В ответ на испытующий Димкин взгляд Леденцов лишь холодно улыбнулся и продолжил:

— Если не можешь победить кого-то, возглавь его… Вместо того, чтобы устраивать концлагеря для санитаров, я хочу заключить с ними союз. Работать вместе и быть уверенным, что их чудесными способностями не воспользуются наши многочисленные враги… Логично, разве нет? Только вот Панкратов этого не понимает.

Шрам затянулся в последний раз, швырнул окурок себе под ноги и зло затоптал его.

— Все, хорош разговоры разговаривать! — жестко сказал он.

Толкнул Димку в спину, заставив сойти с места, затем подхватил под локоть и рывком потащил дальше, вдоль решеток камер. Задумавшись над сказанным, парень не замечал показной бесцеремонности особиста, машинально переставляя ноги. Казалось, Леденцов спохватился и жалеет теперь, что разоткровенничался с пленником. Но если все это — не игра, не многоходовая комбинация, смысла которой неопытному бауманцу никогда не разгадать, а душевный порыв? Может быть, когда Натуралист говорил, что Леденцов, в отличие от Панкратова, не безнадежен, он был прав? Может, и Димка был не столь наивен, когда советовал Олегу договориться с Ганзой? Просто договариваться надо было не с Панкратовым, а с его замом… Не с человеком принципов, а с прагматиком…

Сохранив ему жизнь, Шрам якобы рассчитывает расположить к себе руководство Бауманской и сохранить с Альянсом деловые отношения. Да только кто он такой, чтобы лезть в политику такого масштаба? Заместитель начальника безопасности одной из станций, только и всего. Его дело — шпионов ловить, а он через голову своего шефа судьбы станций вершить хочет. И зачем выкладывать все по-честному сорванцу, который может через час оказаться в лапах Панкратова или вообще сбежать? По всему выходит — или Димке осталось чуть-чуть и все услышанное он заберет с собой в братскую могилу где-нибудь в оборотном тупике неподалеку от Марксистской, либо… Либо Шрам делает его фигурой в своей шахматной партии и скоро Димке предстоит сделать ход. Есть и третья возможность: сам Шрам — не шахматист, а только ферзь. А партию все же разыгрывает Панкратов.

Кому верить?

И тут Димка разом забыл обо всех интригах таганских особистов. Они вдруг потеряли значение и важность… Как и все остальное.

Он почувствовал сердцем: Наташа где-то рядом!

Услышал ее тихое дыхание, взволнованное биение ее сердца — родного, любимого.

Кажется? Как можно почувствовать другого человека во тьме, в тишине? Нельзя?

Можно.

Всего шагов через десять Леденцов остановил его перед очередной камерой. Наташа его уже ждала. Она слушала шаги, стоя перед решеткой, вцепившись пальцами в холодные стальные прутья, а ее глаза блестели в темноте…

Димка подался к решетке, но Шрам остановил его рывком, безжалостно вздернув локти за спиной повыше и заставив пленника согнуться и зашипеть от боли.

— Успеешь еще, не торопись. Васильчук, где ты там? Хватит в прятки играть! Открывай!

— Здесь, Виктор Викторович. — В отдалении вспыхнул луч налобного фонаря, прожигая темноту, скользнул по платформе и остановился на решетке камеры.

Наташка отшатнулась от ослепительного света, отворачивая лицо.

Худой как жердь охранник вынырнул из-за арки, оставленной для прохода, а потому не забранной решеткой, и заторопился к ним. Даже отраженных от мрамора отсветов Димке хватило, чтобы опознать в оружии, болтавшемся на шее у охранника, «бизон» — пистолет-пулемет со шнековым магазином. Часто, правда, его без всяких затей и скидок по классификации тоже именовали автоматом.

— Кстати, Дмитрий Михалыч, — насмешливо заговорил Шрам, — слышал когда-нибудь о таком понятии, как человеческий фактор? Страшная в своей непредсказуемости штука, я тебе скажу. Вот я, например, должен был просто отвести тебя в клетку, но почему-то делюсь с тобой своими мыслями и соображениями. А патрульный Васильчук, вместо того чтобы бдеть возле клетки с важной пленницей, шуршит у нас за спиной и подслушивает разговор, который не предназначан для его ушей. И уверяю тебя, делает он это не из простого любопытства.

Охранник, загремев было ключами возле замка, замер и удивленно уставился на Шрама:

— Виктор Викторович, да вы что! Я же просто помочиться отошел на минутку, я…

— Открывай, не трать мое время. А еще у нашего Васильчука есть паскудная привычка развлекаться с пленниками, когда он думает, что этого никто не видит, — продолжал нарочито доверительно делиться Шрам с Димкой. — Почему-то он полагает, что раз начальству можно с ними развлекаться, то и ему не зазорно оставить парочку синяков на мягких частях тела или порезов в интимных местах. У него даже нож любимый для этого припасен.

— Да Виктор Викторович! Я же обещал, что больше не буду, — загундосил охранник тоном обиженного ребенка.

Решетчатая дверь наконец распахнулась, и охранник на шаг отступил в сторону, чтобы Леденцов смог затолкать пленника.

— Ясное дело, что не будешь, — многообещающе усмехнулся Шрам.

Он вдруг отпустил Димку и неуловимым, по-змеиному быстрым движением выхватил штык из ножен на поясе охранника. Тускло мелькнула, размазываясь от скорости, полоска стали. Васильчук умер мгновенно, даже не успев вскрикнуть, — лезвие, с хрустом погрузившись по самую рукоять под нижнюю челюсть, пробило мозг. Леденцов тут же предусмотрительно сместился в сторону, не дав крови из раны себя забрызгать, и охранник мешком рухнул навзничь.

Глава 18

Дата добавления: 2015-11-14