Что верно, красавица?

— Дело в моём поколении, — она тихо заплакала. — Ты знаешь, как сильно я их люблю?

— Я вот что хотел сказать: ведь все мы одержимы своими формами бумерита. И мы, иксеры и игрики, не так уж невинны. Меня это волнует, потому что если мы не поумнеем, то загрузим своё дерьмо в вечное киберпространство. Люди, я это серьёзно.

Я покорно оглядел стол, подвинул своё латте и с отвращением допил его одним глотком. Как обычно в том году, моё сознание почти не фиксировало окружавший меня физический мир. Похоже, это был Гарвард Сквер. «Брекфаст Брюэри» на Портер Авеню. Кажется, там был стол, чашка,

капучино, несколько стульев. Джонатан, Бет, Стюарт, Каролина и Катиш молча смотрели на меня, как будто говоря: опять он за своё.

Наконец заговорила Каролина.

— Ладно, я согласна с Кеном. Не о кремниевом дерьме, а о бумерите.

— Ой, пожалуйста, давайте не будем об этом говорить — это как делать домашнюю работу, — пожаловался Катиш.

— Ничего с тобой не случится, Кат, — сказала Каролина. — В общем, я думаю…

— О боже…

— Мы все преодолеем зелёный мем — ну, по крайней мере, хочется на это надеяться. Вы только посмотрите на Джонатана: раз уж он добрался до бежевого — кто знает, что ждёт нас в светлом будущем. Проблема в том, что, находясь на зелёном уровне, мы можем стать жертвами бумерита — флатландии, населённой огромными эго. Должна сказать, что знаю кучу иксеров и игриков, заблудившихся во флатландии. Даже со мной это иногда случается.

— Даже со мной, — передразнил Джонатан.

Каролина ответила ему злобной усмешкой.

— К слову о бумерите. Джонатан, я уже вижу твой некролог в газете: «Многообещающий студент погиб при странном стечении обстоятельств — его раздавило огромное эго».

— Ах, Каролина, Каролина, ведь я никогда не просил тебя о многом — только о том, чтобы ты возвращалась в свой гроб до рассвета.

— Ребята… — неловко вмешался я.

— Я не говорю, что во всём согласна с чуваками из ИЦ, но эта неделя меня очень прогрузила, — продолжила Каролина. — Меня до сих пор злит полемический тон их презентаций, особенно потому, что они, похоже, специально придерживаются его.

— Это чтобы немного взъерошить твои большие зелёные пёрышки, дорогуша, — улыбнулся Джонатан.

— Но ведь это не обязательно, — пожаловалась Каролина. — Можно поймать больше мух, если использовать мёд.

— Ты кого это называешь мухой?

— Ой, прости, Джонатан, назвав тебя мухой, я оскорбила мух всего мира.

Джонатан потёр нос, как будто только что получил по нему прямой удар.

— Сегодня я определённо проигрываю в битве остряков — уж лучше буду молча потягивать свой капучино.

Все за столом громко зааплодировали.

— В общем, им совершенно не обязательно использовать полемический тон, особенно этому фашистскому говнюку Ван Клифу. Я вообще не знаю, как он может быть интегральным с таким-то отношением? Сам-то он практикует то, что проповедует? А? Хотя, как ни печально это признавать, кое в чём они правы. На уроках истории мы действительно узнали только то, что история — отвратительная выдумка, Америка — полная лажа, западная культура — полная лажа, наука не имеет отношения к фактам, и всё уже было сказано до нас. Так что я начинаю по-настоящему злиться.

— На чуваков из ИЦ?

— Нет, на моих бумеритовых профессоров. Хотя и на чуваков из ИЦ тоже. Но факт в том, что я получаю диплом по бумериту, и это меня охрененно бесит!

— Хватит ходить вокруг да около, Каролина. Что ты на самом деле хо-чешь сказать? — рассмеялся Катиш.

— Это не смешно, Кат.

— Это очень смешно, если не верить тому, что они говорят, а я не пове-рил им ни на минуту. Нашему миру не хватает справедливого распределе-ния имущественных благ, разумной экологической политики, сильного

движения за равноправие полов и всего такого. Нам не нужен этот элитизм, этот иерархический бред, который толкают эти чуваки. А эта Хэзелтон? Вы правда верите в эти древние индусские выдумки о единении с Богом, которыми она разбрасывается? Да вы что, из прошлого? Эй, кому опиум для народа?

— Зачем ты тогда вообще туда ходишь? — поинтересовался я.

— Честно говоря, Бет сказала, что там очень интересно. И, должен при-знаться, это действительно довольно увлекательное шоу. Забавно смотреть на корчи остальных слушателей.

Бет, которая, по словам Хлои, была девушкой Катиша или Каролины, и которая до сих пор всё время молчала, вдруг заговорила:

— Все мои программы по гуманитарным дисциплинам имеют какую-то политическую подоплёку, и меня это возмущает. На занятиях нас обрабаты-вают старыми левыми лозунгами, по правде говоря, очень похожими на те, которые используешь ты, Катиш, и, конечно, меня это возмущает. Я бы не возражала, если б они учили политике или даже пропагандировали свою политику, называя её политикой. Но нет, они называют её историей, теорией литературы, новыми парадигмами, культурологией или историей постколониального периода, хотя на самом деле это просто новое изложе-ние левой идеологии. Слышали про книгу «Штатные радикалы» («Tenured Radicals»)? Так вот: то, что там написано, правда. Эти стареющие леваки ничего не смогли добиться в реальном мире и начали учить ребятишек в колледжах.

— Господи, только не говори, что ты республиканка, — рассмеялся Катиш ещё громче. — Если тебе неуютно, мы можем попозже собраться и пойти бить педиков. Или нет — давайте лучше снизим налоги для 1% состоятельных людей, и насрать на рабочих. Теперь тебе лучше, Бет?

Похоже, Кат и Бет всё-таки не вместе, подумал я.

— Я хотела сказать, что я ни за левых и ни за правых. Я вне политики.

— Тогда ты…?

— Вообще-то, я даже не знаю, как себя назвать.

У Бет были самые белоснежные зубы, которые я когда-либо видел. Каро-лина говорила, что Бет — «мозг», но я видел лишь два ряда идеально ровных зубов. Это было очень красиво, я бы даже сказал, притягательно.

— Меня не очень волнует политика, и у меня нет собственной великой программы. Я учусь на врача, но не уверена, что хочу им быть. Я просто уныло сижу на занятиях и думаю о самоубийстве. Но я точно не хочу, чтобы меня насильственно кормили этой тупой левой идеологией. Я чувствую себя так, будто тону в море старых клёшей, бус и потёртых пацифистских значков. По-моему, этим старпёрам уже пора расслабиться. Они говорят, что мы бездельники, но на самом деле мы жертвы их жестокого обращения, раздавленные их огромными эго и постоянными напоминаниями о том, какие они прекрасные и замечательные. Мы все в синяках и царапинах и страшно устали от их издевательств, и обучение в колледже — их последняя атака на нас. Если мы не согласны с их бумеритом, мы можем катиться к черту. Проклятые ублюдки. Чуваки из ИЦ абсолютно правы на их счёт.

Было страшно смотреть, как такие сильные чувства проходят сквозь такие сильные зубы.

И тут заговорил Стюарт:

— Два года назад я переехал в Калифорнию к своей тогдашней девушке Патриции. Она училась в альтернативном заведении под названием Калифорнийский институт идиопатической софистики, который тоже выдавал дипломы по бумериту, хотя тогда я этого не понимал. Эти люди говорили, что преподают «интегральный» подход к мировым проблемам, но, как правильно сказали чуваки из ИЦ, они преподавали зелёный мем, причём, как правило, в его злобной версии, которую они называли инте-гральной. У них были курсы бумерито-феминизма, бумерито-экологии, бумерито-того и бумерито-сего, их эго собирались спасти мир и т. д., и т. п. И они сводили меня с ума — чёрт, я правда чуть не сошёл с ума. Любому

делу предшествовали долгие часы обсуждений. Мы с Патрицей вечера напролёт обсуждали свои чувства по поводу самых ничтожных событий дня. А если ты говорил, что не хочешь чего-то обсуждать, то тебе приходи-лось несколько часов обсуждать то, почему ты не хочешь это обсуждать. То есть это было безумием. Не что иное как способ постоянно ощущать своё эго и непрерывно фокусироваться на себе.

— Но это ещё не самое страшное. Самое страшное то, что всё это было замаскировано под новую выдающуюся парадигму. Они так и говорили: «новая парадигма». И этим людям дадут заниматься грёбанной психотера-пией! Честно говоря, не хотел бы я свихнуться в Калифорнии. Хотя я не знаю, как этого можно избежать, когда рядом все эти люди — они из любого нормального человека сделают психа. В общем, я поклялся себе в двух вещах: беречь своё эмоциональное здоровье и поскорее убраться из этого штата.

— Гхм, — откашлялся я. — Я понимаю, как люди влезают в это дерьмо. Но я с самого начала говорил о другом: разве мы сами не попались в какую-то из этих ловушек? Я смотрю на свою жизнь и постепенно понимаю, что хочу, чтобы она была осмысленной, цельной и полноценной. Мне надоело моё постоянное внутреннее кровотечение. Я больше не хочу просыпаться утром с чувством, что на ужин я съел тарелку толчёного стекла. Знаю, это звучит чудно, но я думаю, что суперкомпьютеры могут помочь нам достичь этой целостности, ведь они будут свободны от ограничений, которые есть у нас. Но даже если я прав, мне кажется, людям необходимо добраться до второго порядка, иначе мы уничтожим себя прежде, чем компьютерный суперинтеллект успеет нас спасти.

— Кто-то тут забыл принять свои лекарства, — съехидничал Джонатан.

— Понимаю, конечно, все эти разговоры о компьютерах звучат довольно фантастично, но это только потому, что вы не знаете, что на самом деле происходит в сфере искусственного интеллекта. Поверьте, события там развиваются быстрее, чем вы можете себе представить. Но не будем об этом. Так или иначе, ведь все мы согласны: очень важно, чтобы как можно

больше людей получило доступ к интегральному сознанию второго порядка?

Все кивнули — от согласия или от скуки, но никто не стал возражать.

— Хорошо, значит, мы все согласны, что должны попробовать устранить препятствия на пути к интегральному сознанию. Что это за препятствия? Конечно же, бумерит. Мой вопрос в том, какие препятствия наличествуют в нас прямо сейчас?Прямо сейчас!

Все угрюмо и задумчиво молчали. Утреннее солнце уходило за облака, обнимавшие библиотеку Уайденера, эспрессо на дне наших чашек давно остыл, и обсуждение, похоже, было окончено. Хлоя, конечно же, будет интересоваться, где я пропадал.

— Пиздатое небо? Господи, пап, где ты набрался таких слов?

— Я просто хотел сказать, что одна из проблем твоего поколения — это отсутствие той сексуальной свободы, которая была у нас.

— Пап, мне слишком странно говорить об этом с тобой, поэтому предла-гаю прекратить.

— В американской истории было два десятилетия — единственные два десятилетия практически полной сексуальной свободы: примерно с 1960-го, когда были изобретены средства оральной контрацепции, известные как Пилюли, по 1980-ый. В один прекрасный день мы, мужчины, проснулись и обнаружили, что находимся на пиздатых небесах.

Я поморщился и густо покраснел.

— Чёрт возьми, пап, рад за вас. Ведь от этого Вудсток стал ещё веселее, правда? Три дня мира, музыки, сисек и задниц.

Он вопросительно посмотрел на меня («Этот пацан пытается со мной шутить?»), а потом продолжил:

— Мы получили полную сексуальную свободу благодаря феминизму, который на самом деле изобрели пятеро мужчин в 1965 году в подвале Дармутского колледжа.

Он ухмыльнулся, ожидая, когда я проглочу наживку.

— Ладно, пап, почему ты говоришь, что феминизм изобрели мужчины? Это как-то связано с призывом или с войной.

— Нет-нет, хотя и с этим тоже. Нет, причины были чисто сексуальными. Видишь ли, сын, — он ухмыльнулся про себя, получая настоящее удоволь-ствие от анекдота, который рассказывал, и постепенно заражая меня своей внутренней улыбкой, — причина была вот в чём. В этой стране, особенно в её пуританских частях, женщины всегда обладали сексуальной властью, потому что могли решать, когда у мужчины будет секс. Они использовали эту власть, чтобы отправить нас в могилу раньше срока (теперь мы умираем на десять лет раньше, чем женщины) и присвоить себе большую часть имущества в этой стране. Ты в курсе, что самые состоятельные 2% богачей нашей страны — это женщины?

— Нет, пап, я этого не знал.

Я знал, что его статистика, как обычно, была верна, но не понимал, к чему он клонит.

— Женщины защищали собственность, приобретённую через сексуаль-ную власть, с помощью сурового института брака и ужасно обременитель-ных для мужчин законов о разводе. Женщины умело использовали свои юридические права, чтобы посредством секса постепенно выкачивать богатство мужчин. По закону мужчина обязан был заботиться о материаль-ном благополучии своей супруги, выплачивать компенсацию в случае развода и не имел права на прелюбодеяние. В результате такого подавления мужских моделей сексуального поведения практически вся сексуальная власть оказалась в руках женщин.

— Ладно, пап, это всё действительно похоже на ад.

— Слушай дальше. Нам, мужчинам, были необходимы две вещи: во-первых, нам нужно было заставить женщин думать, будто между мужскими

и женскими моделями сексуального поведения нет никакой разницы, и тогда женщины захотели бы заниматься сексом без обязательств так же часто, как мы. А во-вторых, нам нужно было навсегда сбросить с себя оковы брака и законов о разводе. Чтобы провернуть это, нам требовалось убедить женщин, что им, как и нам, нравится частый, бездумный, анонимный секс. И тогда мы впятером собрались в Дартмуте…

— Хочешь сказать, ты был одним из тех пяти мужчин? — я откашлял-ся. — Ты один из отцов-основателей феминизма?

— Ну, скажем так, когда-то я им был. В общем, эти мужчины поняли, что если они начнут убеждать женщин, будто им тоже нужен «свободный секс», женщины их, как обычно, и слушать не станут. Мы искали способ заставить женщин самостоятельно выдвинуть эту идиотскую идею, причём всё должно было выглядеть так, словно они сами до неё додумались.

— Феминизм.

— В яблочко, сынок! А дальше эти ребята состряпали и опубликовали нечто под названием «Студенты за равноправие полов или манифест сексуальной свободы», подписанное какими-то дурацкими женскими именами, вроде Сюзан Фалуди, Мэрилин Фрэнч и Герда Лернер, которые просто не могли принадлежать реальным людям. Ну а какой бумер — будь он женщина или мужчина — не любит свободу? Там было полно идей, нагло позаимствованных у Маркса, Симоны де Бовуар, первых постмодер-нистов, чокнутых французских интеллектуалок, типа Сиксу и Иригарей, и конечно, у Вильгельма Райха — там было очень много Райха — про функцию оргазма и всё такое. Манифест заканчивался фразой, которую мы написали заглавными буквами: «СВОБОДА ОТ СРЕДСТВ ПОДАВЛЕ-НИЯ — СЕКСУАЛЬНАЯ СВОБОДА ДЛЯ ВСЕХ». Под сексуальной свободой подразумевалось, что все должны заниматься сексом как можно чаще и иметь как можно больше партнёров. Интересная логика, да? Единственная проблема была в том, что за всем этим стояло предположе-

ние, будто женщинам от секса нужно то же, что и мужчинам: частые, бездумные и анонимные оргазмы. Это было совершенно нелепо, но женщины это проглотили! Крючок, леска, пенис.

— Пап, ты сам-то слышишь, что говоришь?

— А теперь самая замечательная часть. К моменту появления Пилюли почти все молодые женщины были уверены, что завоюют свободу, если переспят с максимальным количеством мужчин. Только представь себе! Одна феминистка даже написала бестселлер о потрясающей свободе спонтанной ебли без обязательств. Нет, ты только представь себе! Толпы молодых женщин переняли мужскую модель сексуального поведения и начали спать со всеми подряд. Дошло до того, что когда мужчина предлагал женщине заняться сексом, она не могла сказать «нет», потому что это заставляло её чувствовать себя совершенно «несвободной». Как тебе это! В общем, в один прекрасный день, где-то в середине шестидесятых, мы, мужчины проснулись и обнаружили, что находимся на пиздатых небесах. В этой стране такое произошло впервые.

— Пап, скажи, какую часть всей это истории ты выдумал?

— Конечно, с началом эпидемии СПИДа всему этому пришёл конец. Но, поверь мне, сын, за те двадцать лет мы перетрахали целое море женщин. Это случилось впервые, и, возможно, уже никогда не повторится.

— И это всё? Это и есть твоё великое достижение? Я-то думал, ты рас-скажешь, как принял гору наркотиков, которая была в пять раз тяжелее твоего собственного веса.

— Ох, сынок, ну и чувство юмора у тебя. Послушай меня: когда появился феминизм, конец брака и законов о разводе стал лишь вопросом времени. До развода по обоюдному согласию было рукой подать, а значит, мы могли бросать жён и находить себе новых кисок без риска для своего кошелька. И всё благодаря тем пяти парням из подвала в Дармуте.

— Пап, у меня просто нет слов.

— И конечно, лесбиянки чуть всё не испортили. Дайки⁹⁸ объявили, что настоящая феминистка никогда не прикоснётся к пенису. Можешь себе представить, как нас это напугало, — его взгляд устремился к потолку. — К счастью, их точка зрения не прижилась, а большинство женщин купилось на эту историю с сексуальной свободой. Послушай, это было просто потрясно.

— Я слышу. К сожалению. Ну и чем же всё кончилось?

— Как ни печально это признавать, феминизм так и не сделал всего того, что мог сделать для мужчин. Нам нужна была легализация проституции во всех штатах, равенство полов при наборе на военную службу и приёме на работу (на 9 мужчин, умерших на рабочем месте, приходится всего одна женщина) и репродуктивная свобода. Очень жаль, но мы ничего из этого не получили — у нас до сих пор нет равенства полов во всех этих болезненных вопросах жизни и смерти. Но… — и он очень-очень долго молчал. Я почувствовал, что шутка, если это вообще была шутка, перестала быть смешной.

— Но?

— Скажу тебе честно, сын, я уже и сам не знаю. Если бы в этой стране было настоящее равенство полов, оно бы облегчило мужчинам жизнь во многих отношениях…

— Да ладно тебе, пап, женщинам тоже много чего не хватает. Нам всем не помешало бы слегка освободиться, тебе не кажется?

— Согласен, сын, ты знаешь, я с тобой согласен. Я просто решил с тобой немного пошутить. И немного поговорить серьёзно. Но, понимаешь, мораль

в том, ну… я начинаю подозревать, что между нами есть настоящие биологические различия, и поэтому существует так много законов, защи-щающих женщин, а мы пытались деконструировать эти законы, разрушить их, выйти за рамки... Но теперь я уже не знаю, просто не знаю…

⁹⁸ Dykes, англ. — сленговое, уничижительное обозначение лесбиянок.

Внезапно всё его хладнокровие испарилось.

— Мне так больно, так больно… Это так больно… потому что… потому что…

Его лицо начало подрагивать, и я увидел, как где-то глубоко внутри него нарастает невыносимая боль, о которой не знала даже его душа, которая была скрыта от его сердца в те тёмные дни, когда разговоры о существова-нии внутреннего мира только начинались… а теперь эта боль терзала его. Она терзала и меня, потому что я видел как нечто, казавшееся таким прочным, сотрясается изнутри — я верил в стабильность, а получил обманувшее все мои надежды землетрясение.

— Потому что… потому что я посвятил равенству всю свою жизнь, а теперь даже не понимаю, что это такое! Всю свою жизнь!

Снова молчание, снова муки, снова боль, исходившая от этого незнаком-ца.

— Равенство — это же такое смутное понятие, правда? Теперь, когда я слышу требования о равенстве, я каждый раз спрашиваю себя: а чьим ценностям должно соответствовать это равенство?

Слёзы одиноко покатились по его щекам, оставляя внутри него такой глубокий след стыда, который уже никогда не позволит ему смотреть мне в глаза.

Через год между ними произошла Ссора. А ещё через год — развод по обоюдному согласию. Мама начала преподавать йогу, а отец женился на очень молодой женщине, которую я считаю своей старшей сестрой, хотя мы до сих пор не очень хорошо знакомы.

— Сегодня последний день Семинара №2, — сказал доктор Морин под благодарные аплодисменты. — Да, да, сегодня мы последний день обсужда-ем «что не так», а завтра начнём говорить об интегральных решениях!

Слушатели зааплодировали ещё громче.

«Интегральные решения», — повторял я про себя снова и снова, как жертва наводнения, молившаяся на спасательный плот. И только когда Морин закричал: «Но сначала проблемы!», мой ум на время восстановил связь с настоящим, реальным миром.

— Новая парадигма, — простонал Морин. — Есть ли хоть одна фраза, которую повторяли так же часто? В идею новой парадигмы вложено всё самое лучшее и самое худшее, что есть в бумерах. Лучшее — это идущее от чистого сердца желание поддержать всё новое и творческое. Худшее — это утверждение, что фактов нет, а есть только интерпретации, которое позволило расцвести всевозможным проявлениям бумерита. Но несомненно одно: бумеры заявили, что грядёт новая парадигма, и эта парадигма принадлежит им.

Скотт, я и море голых женских тел — волнующееся, вздымающееся, колышущееся море сисек и задниц, простирающееся, насколько хватает монологический глаз одностороннего наблюдателя. Если не обращать внимания на скрытый гомосексуальный подтекст, зрелище довольно притягательное.

Дата добавления: 2015-11-14