13 страница

Когда ко мне пришла Боу, она принесла с собой пачку моих снимков и коробку вегетерианского печенья, которым я хрустела, пока она рассказывала мне о фотовыставке в Центре искусств, которую я все же пропустила.

- Твоя мама получила специальный приз, - сказала мне Боу, - ее работы всем так понравились! Ты бы слышала тот гром аплодисментов.

- Поверить не могу, что пропустила это, - покачала головой я. Во время двухдневных рыданий я оплакивала и выставку в том числе: я так старалась, так готовилась к этой выставке! В последние недели с Роджерсоном фотография была единственным, что помогало мне не терять рассудок. А теперь никто не увидит результата моих трудов, и это было обидно.

- Кстати, я принесла тебе кое-что еще, - Боу стряхнула с рук крошки печенья и открыла сумку, доставая из нее голубой сверток. – Никакого давления, - подняла ладони она, - просто на случай, если у тебя появится вдохновение.

Еще до того, как она развернула пакет, я поняла, что находится внутри. Моя камера.

Боу отполировала объектив, сменила старую крышечку на нем и положила в пакет пять коробочек с пленкой. Всё, что мне было нужно. Раньше.

- Не знаю, - неуверенно проговорила я. Камера пробудила воспоминания о последних шести месяцах: улыбающаяся Коринна, Роджерсон на фоне серого неба, девушка безо всякого выражения на лице.

- Никакого давления, - повторила Боу. – Поживем-увидим, Кейтлин.

Рина и Стюарт тоже приходили ко мне. Стюарт рассказывал о своей буйной молодости и всегда приносил свежие фрукты. Рина, в день своего первого посещения, была одета в зеленую футболку и обрезанные джинсы, она неуверенно сидела на краешке своего диванчика, искоса поглядывая на Адама, который пребывал в депрессии, а в тот момент сидел рядом со своим другом.

- Привет, - сказала она, когда я опустилась рядом с ней.

- Привет.

Рина с трудом сглотнула, а затем посмотрела мне в глаза.

- Я знаю, ты меня ненавидишь. Я даже не показалась здесь, хотя стоило сделать это раньше.

- Рина, за что мне ненавидеть тебя? – спросила я подругу, и она удивленно покачала головой.

- Я не знала, почему ты так хотела уехать домой в тот день, ну, с озера. Если бы я только знала…

- Никто не знал, Рина. Никто не виноват.

- Да, конечно! – возмутилась она. – Мы все знаем, кто действительно виноват во всем.

Она поджала губы: Рина всегда любила найти виноватого и сорвать всю злость на нем.

- Какой же он подонок! Если бы он только показал свою мерзкую рожу, клянусь, я бы…

Я резко вдохнула. Одна крохотная часть меня все еще скучала по Роджерсону, каким бы безумием это ни было.

- Давай не будем говорить о нем, хорошо? – Рина остановилась на полуслове, сконфуженная, и я добавила, - Понимаешь, я уже нарассказывалась о нем у своего терапевта.

Подруга с готовностью закивала:

- Хорошо, конечно. О чем тогда ты хочешь услышать?

- Обо всем? Сплетни, слухи? Просвети меня!

Она захихикала, приподнимая бровь.

- О чирлидинге – или вообще?

- И то, и другое, - рассмеялась я.

- Хорошо… - Рина прищурилась и поджала ноги под себя, готовясь к длинному рассказу о чем-то явно захватывающем. Моя лучшая подруга Рина. Я только сейчас поняла, как же соскучилась без нее! – Ты не поверишь…

***

Некоторые дни были хорошими. Я могла сделать вполне приличный шнурок на занятиях по творчеству, приготовить отличный майонез для картофельного салата на кухне, победить папу в очередной игре и легко заснуть вечером, проснувшись утром свежей и отдохнувшей. Мне становилось лучше, и я действительно это чувствовала.

Но, к сожалению, были и такие дни, когда я думала о Роджерсоне, гадая, что он думает или что делает прямо сейчас. Ожерелье, подаренное им, я хранила в коробочке, закопанной глубоко под вещами в шкафу. У меня осталось лишь оно одно, больше ничто не напоминало о моем парне. Я доставала его и перебирала легкие квадратики, думая о том, жалеет ли Роджерсон обо всем и хочет ли помочь мне. Затем я приказывала мозгу заткнуться и снова кидала украшение обратно в коробку.

Ни Рину, ни родителей я не винила, и я была близка к тому, чтобы прекратить грызть за случившееся и себя саму. Я знала, что со временем я справлюсь со всем, что сейчас давит на меня, но пока что мне не удавалось избавиться от лишних мыслей, и даже в хорошие дни бывало тяжело. Как, как, после всего случившегося, я могла скучать по Роджерсону и любить его?

Но я любила. И скучала.

Глава 14

Я была в «Эвергрине» уже почти месяц, и мама принесла мне груду писем из дома. Уведомление об экзаменах, домашние задания для меня, как отсутствующей по уважительной причине, каталог ассортимента весенней распродажи, устраиваемой группой поддержки, и, наконец, два письма. Одно от Коринны, второе – от Кэсс.

- Она беспокоилась за тебя, - сказала мама, когда я перевернула конверт и прочитала обратный адрес. – Не знаю, от кого второе.

Когда мама уехала, я вышла в залитый солнечным светом коридор, держа письма в руках, села на пол, прислонившись спиной к стеклу, и распечатала конверт от Коринны. Я никогда раньше не видела ее почерка, буквы были маленькими и круглыми, словно это писал ребенок. Письмо было написано красными чернилами, очевидно, ручкой, лежавшей на ресепшене отеля:

««Красный бродяга», Тусон, Аризона.

Дорогая Кейтлин,

Думаю, сейчас ты уже поняла, что за дикий побег от Лейва и Эпплби я устроила. Все оказалось проще, чем мне представлялось. Из-за наших ссор и невозможности высказать все, что я думаю, и этой дурацкой диеты на сэндвичах а-ля Дейв вся романтика как-то ушла. Хотя я все еще скучаю по нему.

Знаешь, пока я была в дороге, я много думала о нем и о тебе. Надеюсь, ты не думаешь, что я была ужасной подругой, раз ничего тебе не сказала. Мне просто не хотелось оставлять тебя беззащитной, ведь, если бы ты обо всем знала, Дейв мог накинуться на тебя с вопросами. Ты была отличным другом, Кейтлин. Безо всех наших с тобой хороших дней, не знаю, как я справилась бы со всем.

Моя маленькая машинка еще не развалилась, за что я страшно ей благодарна. Я все еще держу путь в Калифорнию, хотя в Аризоне и Нью-Мексико оказалось неплохо. Здесь царят такие мир и спокойствие, что дни кажутся бесконечными. Думаю, ты понимаешь, о чем я.

Когда я доберусь до Калифорнии, то обязательно сфотографируюсь на фоне океана и пришлю снимок тебе. Я скучаю без тебя и надеюсь, что ты на меня не злишься. Я обоснуюсь где-нибудь, и тогда пришлю тебе еще и обратный адрес, хорошо?

С любовью,

Коринна»

Я аккуратно сложила письмо и убрала его в конверт. Было несложно представить Коринну где-нибудь на дороге или автозаправке, устраивающей передышку от долго езды и мечтающую о пляже. Ее браслеты все еще были на моей руке – единственное, что я хотела сохранить из того дня, когда была вечеринка. Я не снимала их, даже когда принимала душ. Когда я скучала без нее, я могла встряхнуть рукой – и вот он, ее саундтрек!

С письмом Кэсс мне было сложнее. Я не открыла его ни в этот же день, ни даже на следующий. Оно лежало на моем столе и было первым, что я замечала утром, когда просыпалась, днем, когда я возвращалась с занятий или терапии, и вечером, когда я проваливалась в сон.

- Что тебя пугает в этом письме? – поинтересовалась доктор Маршалл, когда я, разворачивая очередной леденец, рассказала ей о конверте в моей комнате. – Как ты думаешь, что она написала?

- Не знаю, - сказала я, и это было правдой. – Может, что-то, что уже сказали все остальные: что ей очень жаль, что это ее вина и так далее.

- Это расстроило бы тебя?

Я смяла фантик.

- Да. Я устала от этого. Всё, все могут расслабиться и перестать обвинять себя, хорошо? Потому что мне это никак не помогает.

Доктор Маршалл кивнула, изучая свои руки, сцепленные в замок.

- Но, чего я опасаюсь больше всего, - добавила я, – вдруг она думает, что…

- Что…? – доктор Маршалл подбодрила меня взглядом.

Я подтянула колени к груди и обхватила их.

- Понимаете, из нас двоих я всегда была слабее. Как бы на втором месте. Не такая умная, не такая талантливая, не такая сильная. И сейчас я это, вроде как, доказала. И ей, и всем остальным.

- Кейтлин, - доктор Маршалл внимательно посмотрела на меня. – мы ведь обсуждали недавно, что то, что ты оказалась жертвой, не делает тебя слабой.

- Знаю. – Это было сложно запомнить, на самом деле.

- И из того, что ты рассказала мне о своей сестре, - продолжала доктор, – я могу сделать вывод, что она не тот человек, который стал бы осуждать тебя.

- Конечно же, нет! – воскликнула я. – Она никого бы не стала осуждать. Она вообще никогда не делает ничего неправильного. Кэсс - идеальная во всех отношениях.

Доктор Маршалл выслушала мою пламенную тираду, вежливо приподняв брови, затем тоже взяла леденец из вазочки, развернула его и положила конфетку в рот.

- Идеальные во всех отношениях люди, - произнесла она, наконец, - живут в домах с аккуратно подстриженными газонами и ровными заборчиками, выгуливают золотых ретриверов и играют со своими прекрасными детишками. Они пахнут свежими цветами, никогда не вступают в собачье дерьмо на тротуарах и не плачут.

Я вытаращила глаза на нее, едва не выронив изо рта конфету.

- А еще, - продолжала психолог, - они не сбегают не пойми куда без объяснений, не оставляют в неведении свои семьи, а их младшие сестры потом не пытаются самостоятельно разобраться со всем, что они оставили после себя.

В горле внезапно встал противный комок. Я сглотнула и посмотрела в окно.

- Твоя сестра не идеальная, Кейтлин, - мягко сказала доктор Маршалл. – У тебя будет время подумать над этим, и, знаешь, я думаю, ты найдешь с ней гораздо больше общего, чем у вас, по твоему мнению, есть сейчас.

С нашей первой встречи доктор Маршалл задалась целью убедить меня, что все случившееся не было моей виной. Просто уход Кэсс заставил меня пытаться занять ее место в глазах родителей, что было невозможно, ведь я была собой, а не ею, и все, что казалось правильным для нее, не было таковым для меня. И я не была плохой сестрой, Кассандра ушла из дома не из-за меня.

Теперь я больше думала об истинных причинах, по которым Кэсс совершила то, что совершила. Может быть, дело было в том же, в чем и в случае Коринны: мечты, планы и страстное желание изменить свою жизнь, прожить ее так, как хочется только тебе. Мне тоже этого хотелось, но сбегать для осуществления своей мечты я не собиралась.

***

На занятиях творчеством мы делали поделку из макарон на прошлой неделе, а сейчас готовы были приступить к работе над скульптурами. Джинджер, уже давно освоившая все тонкости любых направлений, по которым мы только шли на занятиях, все же продолжала ходить на уроки, хоть и беспрестанно ныла, что ничего нового здесь не предвидится.

- Ты идешь? – стоя в дверях нашей комнаты, она обернулась, ожидая, что я последую за ней. – Мы, наверное, будем делать кормушки сегодня, все-таки весна на дворе. Потом повесим их на деревья. Большое «Эвергринское» веселье! – саркастически фыркнула она.

- Я буду через минуту, - отозвалась я. – Займи мне место, ладно?

Она кивнула и вышла, а я взяла в руки конверт от Кэсс. Такой легкий, почти невесомый. Я снова опустила письмо на стол. Вновь взяла. Как глупо. Кейтлин, это же Кэсс! Просто открой его, наконец.

Письмо легко выскользнуло из конверта, когда я надорвала его. Аккуратный почерк сестры заполнял строчку за строчкой, вверху страницы было крупно написано мое имя.

«Кейтлин,

Я даже не знаю, с чего начать это письмо. Но если я что и поняла за последние несколько месяцев, так это то, что иногда нужно просто закрыть глаза и прыгнуть.

Знаешь, не то что бы я очень гордилась своими поступками в этом году, но я не жалею ни о том, что уехала, ни о выборе, который сделала. Может, ты никогда меня не поймешь, но, когда я закрыла за собой дверь, я почувствовала, что отпускаю что-то. Я провела очень много времени, стараясь сделать маму и папу счастливыми и быть такой, какой им хотелось, чтобы я была. А переезд сюда был чистой страницей, мне было страшновато, но все же мне нравилось. Я все могла решать сама и поступать так, как хочется мне.

В последние дни я много думала о нашем с тобой детстве. Особенно о том случае, когда я поранила тебя этой дурацкой лопаткой в песочнице, помнишь? Думаю, ты всегда замечала, как я смотрю на твой шрам над бровью. Я всегда чувствовала свою вину, стоило мне только взглянуть на него. Он был чем-то, что я никак не могла изменить. Забавно – сейчас я ведь уже почти не помню, как именно это произошло.

А помнишь, как Боу и Стюарт заботились о нас, когда умерла тетушка Лиз? Хотя тебе тогда было четыре или пять, возможно, ты забыла. А вот я помню, как мама купила нам новые игрушки, чтобы мы тихонько играли и не отвлекались на суету в доме. Там была игрушечная фабрика, книжки, паззлы, новая Барби для каждой из нас. Родители привели нас к Боу и Стюарту, и я бегала по дому, размахивая то куклой, то книжкой, ни минуты не могла усидеть на месте, все время дергая Стюарта и заставляя гоняться за мной по всему дому. И я отчетливо помню, как в какой-то момент он остановился и устало огляделся вокруг, посмотрев на тебя. А ты сидела в уголке, тихонько читая книгу и не произнося ни звука. Ты была такая сосредоточенная, что я даже позавидовала, что сама не могу быть такой же спокойной.

Ты часто в шутку говорила, что тебя бесит моя «идеальность», но все было не так просто, Кейтлин. Мама с папой ожидали очень многого от меня, а вот ты всегда могла делать выбор на основе собственных желаний. В конце этого лета я поняла, что Йель – совершенно не то место, где я хочу находиться, поэтому я приняла другое решение.

Когда я узнала о том, что с тобой произошло, я плакала целый день. С того самого дня в доме у Боу и Стюарта ты всегда принимала собственные решения – хорошие ли, плохие ли, но они были твоими! И с тех пор, как я уехала, я постоянно думаю о том, что ты, наверное, считаешь меня слабой, ведь я сбежала от проблем, а не решила их на месте. Ты же действительно в силах справиться со всем, что бы ни случилось, Кейтлин, и я знаю это. Ты – та, о ком я думаю в свои моменты слабости, и ты спасаешь меня.

Напиши мне, когда будешь готова. И, пожалуйста, никогда не забывай, как сильно тебя любит твоя ненормальная сестренка.

Кэсс»

Я перечитала письмо трижды, прежде чем убрала его в сумку. Затем моя рука сама потянулась к кармашку, где лежали обрывки фотографии, и я осторожно достала их, высыпав на стол. Глядя на горстку бумаги передо мной, я думала о том, как же странно все это – я совсем не помнила тот день, о котором писала Кэсс. Забавно, как чье-то мнение о тебе может формироваться, когда ты даже об этом не подозреваешь. Наверное, у моей сестры Кассандры все же была способность видеть будущее так же ясно, как и настоящее. Хотелось бы и мне уметь то же самое…

Обрывки фотографии были довольно маленькими, но тем не менее фрагменты изображения на них различить было можно – моя рука, например, или кусочек рамы у зеркала. Я стояла возле стола несколько минут, разворачивая бумажки и пытаясь немного упорядочить их. Ты можешь быть, кем захочешь, все зависит лишь от тебя самой.

Кусочек фотографии, который должен был находиться в углу, лег на свое законное место. Ты в силах справиться со всем, что бы ни случилось.

Другой угол нашел свое место напротив. Ты всегда принимала собственные решения.

Я собирала снимок по кусочкам, как паззл, подбирая фрагменты и границы. Третий угол лег по диагонали. Не забывай, как твоя ненормальная сестренка любит тебя.

Найдя последний уголок, я посмотрела на то, что получилось. Четыре края. Рама, картина в которой ждет момента, когда будет собрана. Я собрала все остальные обрывки и убрала обратно в сумку. На это понадобится время и терпение, но теперь я знала, что вновь собранное изображение однажды снова появится перед моими глазами.

***

По словам доктора Маршалл, я не должна ожидать, что разом забуду Роджерсона и все, что с ним связано, потому что глубоко внутри я совсем этого не хочу. Она была права – и по ночам я часто видела во сне его лицо. Иногда, в тяжелых и запутанных сновидениях, он сидел в своем БМВ и ждал меня, я забиралась внутрь, и он поворачивался ко мне своим красным от гнева лицом. От таких снов я просыпалась в поту, чувствуя мурашки на коже. Волосы на затылке поднимались дыбом, и я лежала, глядя в потолок и пытаясь усмирить дыхание.

Но, как ни странно, самыми худшими снами о Роджерсоне были те, в которых он… не появлялся. Я ходила по самым разным местам в надежде найти его, преодолевая всяческие препятствия. Один раз я шла по коридору, заваленному телами, и переступала через них, содрогаясь. В другой раз мои ноги не слушались меня, и дорога казалась неимоверно длинной, а по пути мне встречались дети, которые на самом деле не были детьми, и люди, готовящие сэндвичи без хлеба. Эти сны могли бы быть смешными, если бы не накатывающие на меня волны паники от того, что Роджерсон где-то там, ждет меня. И снова я просыпалась, трясясь, боясь заснуть вновь и испытать эти чувства.

Доктор Маршалл говорила, что безвыходных ситуаций не бывает, и я обязательно найду путь, по которому смогу выбраться из этого запутанного лабиринта. Я рассказывала ей обо всем – о снах, о знаниях Роджерсона, о наркотиках. О том, как он забрал меня с вечеринки, о том, какой необыкновенной и особенной я себя чувствовала, когда была с ним.

- Нельзя оставлять это без внимания, - сказала терапевт, когда я поделилась с ней этим. – Если бы ты не любила его, ничего бы не случилось. Но ты любила Роджерсона и все еще любишь, так что сейчас тебе нужно принять это в самой себе, тогда ты сможешь его отпустить.

Я пыталась. А еще я пыталась принять ту девушку с фотографии – ее застывшие глаза, отсутствие эмоций на лице, свежие и старые синяки. Думать о ней было больно, но она была частью меня, связывала ту, кем я была, с той, кем я стала. Сейчас я уже не старалась быть той же девушкой, какой была с Роджерсоном, или той, какой была до ухода Кэсс. Я хотела стать той девчушкой, которая сидела в углу с книжкой, сосредоточенно читая вместо того, чтобы носиться по дому.

Еще я старалась не думать о бесконечных «если бы». Если бы я осталась тогда с Майком Эвансом. Если бы у меня вообще не было возможности уйти куда-то с Роджерсоном. Если бы я поделилась с родителями или Риной, что он ударил меня. У меня было много моментов, в которые мне хотелось бы вернуться, но я знала, что это невозможно, значит, мне оставалось лишь начать все заново. Фотографии, которые привезла мне Боу, напоминали мне обо всем, к чему я все еще могу вернуться, и это действительно поддерживало меня.

Но я не всегда контролировала свои мысли, и мне все еще снился тот день, когда мы сидели у МакДональдса, и я спросила, сколько длится вечность.

- Роджерсон! – позвала я тогда, и он обернулся, улыбнувшись мне. – Роджерсон, – тихонько звала я ночью, хоть и знала, что сейчас он не может мне ответить.

***

Наконец, у меня наметился реальный прогресс. С каждой конфеткой в кабинете доктора Маршалл, с каждой идиотской поделкой на занятиях творчеством (кособокая пепельница, сносная кормушка, пара хороших шнурков и впечатляющее ожерелье) и с каждым днем посетителей на свое место словно вставал какой-нибудь из кусочков паззла. Я даже несколько раз попыталась написать Кэсс ответ, но не знала, с чего начать. Открыв дневник, я перечитала все, что написала для нее, когда слова легко приходили на ум. Листая страницу за страницей, я прочитала собственную историю и снова убрала блокнот. Наверное, я еще не была готова рассказать все это даже собственной сестре, ведь даже я не знала, чем все закончилось.

Но я уже достала камеру из чехла и сделала несколько снимков – ничего особенного, просто предметы, на которых мы тренировались на курсах, никаких лиц. Боу взяла их в Центре искусств для меня и принесла, когда в следующий раз пришла меня навестить. Мы сидели в светлой комнате и изучали наши снимки, критикуя свет или, наоборот, радуясь удачному ракурсу. Чуть позже я начала снимать то, что видела в «Эвергрине»: высокий стакан с молоком на столе, фонтан и кружащиеся возле него листья, дорожки, по которым мы гуляли с мамой.

Во время наших с ней прогулок, мы стали больше разговаривать, обсуждали наше детство, Кэсс и то, как мы по ней скучаем. Я начала видеть в маме личность, женщину, а не просто маму, любящую печь. И, когда я почувствовала в себе силы для портретного снимка, я выбрала именно ее лицо.

Мама сидела на лужайке, скинув обувь и скрестив ноги, откинув голову и смеясь, а весенний ветер развевал ее волосы. Мы только закончили наш с ней маленький пикник, и возле нее лежала упаковка шоколадных чипсов и несколько веточек винограда.

С папой мы упрямо прорывались сквозь карточные игры, и уже перешли к раунду «Хитрые буби», пригласив играть с нами двух ребят с моего этажа, пытавшихся избавиться от наркотической зависимости здесь, в «Эвергрине». Они играли на сигареты, но, объединившись в команду, мы с папой были непобедимы, так что довольны были даже медсестры. Папу я тоже сфотографировала, когда он нетерпеливо перетасовывал карты. На его лице было написано азартное нетерпение – он был в предвкушении очередного карточного сражения. Последней игрой в книге была «Картина пяти карт», но я надеялась, что окажусь дома прежде, чем мы до нее доберемся.

И, наконец, когда ко мне приходила Рина, я словно забывала о больнице и терапии, снова превращаясь в обычную старшеклассницу. Мы болтали обо всем, она приносила мне «Космо» и сумку, набитую шоколадными батончиками, а однажды даже притащила маленький радиоприемник, и теперь я могла слушать музыку. Мы валялись на траве, хихикая, или делали друг другу маникюр. Я расспрашивала ее о чирлидинге и Джеффе (все-таки она решила, что он довольно-таки симпатичен, чтобы встречаться с ним достаточно долго). А еще Рина осторожно передавала мне то, что услышала о Роджерсоне то там, то сям. Его адвокату не удалось выиграть дело, заведенное против Роджерсона после того, как стало известно, что он избивал меня, и теперь все выходные он проводил на исправительных работах в местном зоопарке, вычищая клетки. А жил он теперь вместе с Дейвом и Мингусом в маленьком желтом домике – видимо, отец не потерпел его присутствия в доме, хотя точно Рина не знала. Она столкнулась с ним на заправке, и он резко развернулся и пошел в другую сторону, избегая ее взгляда. Я понимала, что вполне могу снова встретить его где-нибудь, но доктор Маршалл убеждала меня, что теперь я в безопасности, и ничто мне не угрожает.

Даже после того, как я покину «Эвергрин», я должна буду участвовать в так называемой «системе проверки и баланса» - что означало групповую терапию один раз в неделю еще в течение года, чтобы мои врачи могли убедиться, что со мной все в порядке. Наверное, это было перестраховкой, но сама мысль о том, чтобы начать все с чистого листа, немного меня пугала. Раньше все в школе обсуждали Кэсс, теперь же на ее месте оказалась я. И это, должно быть, нелегко, ведь все, через что прошла я, было гораздо хуже, нежели просто побег из дома.

Иногда я рисовала в своем воображении, как встречаю Роджерсона где-нибудь. Думала ли я, что он снова ударит меня? Нет. Я пройду мимо слишком быстро. Но ведь есть совершенно разные возможности: мы встретимся на заправке, на вечеринке или просто на улице. В одном сценарии от просто проходил мимо, словно меня не существовало. В другом – он злился на меня, а в третьем – был милым, и мне становилось неловко. Я не знала, чего ожидать, и потому придумывала все новые и новые варианты нашей встречи, чтобы быть готовой ко всему, что бы ни произошло.

Я провела несколько месяцев в ощущении, что я нахожусь под водой, в Стране грёз, а вокруг меня плавают русалки, поют мне, и я опускаюсь все ниже и ниже на дно. А теперь, после «Эвергрина», я поняла, что начала плыть, с силой загребая воду руками, и вот я уже могла видеть полоску берега вдалеке. И, каждый раз, когда мне становилось страшно, я представляла этот берег и говорила себе, что сегодня он стал чуточку ближе, чем вчера. Я справлюсь с этим, пусть даже на это понадобится время, ведь и разорванная картинка не сложится в один день. Нашелся нос, заняла свое место шея, почти сложилась прическа. Когда фотография будет готова, я собиралась склеить ее и повесить на стену в своей комнате. Я повешу на стены все сделанные мною снимки – пусть меня окружают те, кого я люблю!

Глава 15

- Кейтлин?

Я повернулась к маме, мельком глянув на застеленную кровать и собранную сумку. Я смотрела в окно, на фонтан и причудливую сеть дорожек, которые были моим видом из окна в последнее время.

- Да?

- Ты готова?

- Почти, - отозвалась я. Все, что мне было нужно, я упаковала - кособокая пепельница, кормушка для птиц и фотографии: я, Джинджер, доктор Маршалл с вазочкой леденцов на коленях, и та безумная мозаика, которую я собрала в единое целое. Дневник был прижат к моей груди, я не хотела выпускать его из рук.

- Хорошо, я подожду снаружи, - мама с улыбкой кивнула и вышла за дверь. Ее каблуки простучали по стеклянному коридору, а я достала из чехла камеру и сняла крышечку с затвора. Солнце било прямо в окно, и я встала перед зеркалом, настраивая фокус, чтобы изображение было четким.

Девушка за стеклом выглядела совершенно иначе, она не была похожа на ту, которая приехала сюда. Я немного набрала вес, кожа очистилась, а волосы стали длиннее. На мне была красная футболка с коротким рукавом, и был виден загар на руках – чистых и гладких, как у остальных девушек. Я опустила камеру на уровень талии и положила палец на кнопку затвора, улыбнувшись девушке в зеркале. Она улыбалась в ответ, склонив голову набок, и я знала, что она понимает все: историю Кэсс, историю Роджерсона и мою собственную историю. Я внимательно смотрела на нее – и, наконец, нажала на кнопку, сохраняя еще одно лицо для своей коллекции. Щелк!

***

Боу и Стюарт пригласили нас на ужин, чтобы отпраздновать мое возвращение домой, так что, едва лишь начало темнеть, мы сродителям перелезли через живую изгородь, разделявшую наши участки. На их кухне было тихо и темно, так что я даже в нерешительности остановилась перед дверью, вопросительно взглянув на папу.

- Вперед, Кейтлин! – весело кивнул мне он, и я толкнула дверь. Меня тут же окружил запах фирменного ежевичного пирога Боу, но кухня казалась пустой, словно нас никто и не ждал.

- Э-эй? – неуверенно позвала я, и тут от стен отделились темные фигуры, а затем зажегся яркий свет, и я увидела, что вокруг меня стоят фотографии. Мои фотографии!

Вот снимок женщины, который я сделала в отделе замороженных продуктов, вот другие мои работы – каждая фотография стояла в рамке и выглядела ну очень торжественно.

- Что это? – я удивленно обвела глазами кухню, превратившуюся в галерею моих собственных работ, и тут же услышала многоголосый хор:

- Сюрприз!

Вокруг неожиданно появились Боу, мама, папа, Рина и Стюарт, все они обнимали меня, смеялись и хвалили.

- Мне не хотелось бы, чтобы ты пропустила выставку, - сказала мама, когда все немного утихомирились, - поэтому вот, - она махнула рукой, - это все – в твою честь!

- Кейтлин, - прокашлялся папа, - должен тебе сказать, что они прекрасны. Особенно эта, - от с удовольствием хмыкнул, обернувшись на снимок, где был запечатлен он сам. Рина рассмеялась.

Я закрыла глаза и позволила их голосам затопить мой слух. «Кейтлин! Кейтлин?»

«Кейтлин!» - кричали все, видя меня на стадионе с помпонами.

«Кейтлин!» - одобрительные возгласы на церемонии награждения.

«Кейтлин!» - смех Коринны в ответ на мои саркастические комментарии к мыльным операм.

«Кейтлин» - это словно было написано на всех моих снимках.

- Кейтлин?

Я внезапно почувствовала, что выныриваю из шума голосов, поднимаюсь все выше и выше, и вот уже вижу небо над своей головой. Страна грёз остается все дальше и дальше, и выныриваю – чтобы услышать единственный голос, который так часто и так давно представляла себе снова и снова.

Я открыла глаза.

Мои близкие отошли – и навстречу мне, широко улыбаясь и раскинув руки для объятий, шла еще одна гостья, чье лицо я узнала бы, где угодно.

Моя сестра.

Кэсс.

- Кейтлин, - она остановилась рядом, ее глаза привычно нашли мой шрам над бровью, и я бросилась в ее объятия. Я еще не знала, что ей сказать, но ведь моя история уже была рассказана в дневнике, а значит, она все уже знает.

В тот момент я совершенно точно знала, что выбралась на берег – и никогда больше не опущусь на дно.

Дата добавления: 2015-11-14