2 страница

Я с грустью оглянулась назад, туда, откуда мы пришли. Чейз был прав: Ребекке следовало остаться, как бы сильно я ни желала держать ее в поле зрения. В последний раз, когда нас разлучили, ей причинили боль, так что это был единственный способ, которым я могла обеспечить ее безопасность. И все же, хотя поиски – дело небыстрое, Ребекка двигалась вполовину медленнее нас, особенно через заросли и узловатые корни за пределами пляжа. Скоро она уже не сможет поспевать за нами.

Когда я посмотрела обратно, Чейз уже ушел, растворившись в пелене дождя. Я нахмурилась: он явно беспокоился. Каким-то образом Ребекка стала и его ответственностью.

Рядом шел Билли, и я схватила его за рукав, чтобы привлечь внимание.

– Ты видел Ребекку или Шона?

Он раздраженно огляделся вокруг:

– Они были позади меня.

Вода ручьями стекала с кончиков моих волос, и я откинула их назад и поднесла ладонь козырьком ко лбу. Нас окружала сплошная серость, тусклое освещение лишило цвета даже деревья.

Я рванула сквозь молодую поросль туда, откуда мы пришли. Грязные лужи в просветах между деревьями стали глубже, и при каждом хлюпающем шаге мои носки промокали все больше. Справа от меня находился пляж, наверняка, Ребекка не стала бы пробираться через нефть и мертвых животных. Слева росла густая и высокая трава, и мне подумалось, что в ней может жить все что угодно.

И оно может навредить Ребекке.

– Бекки!

Крик Шона разнесся над мокрым топким полем. Вытянув руки, чтобы очистить путь, я бросилась вперед.

– Шон! Где ты?

Я была рада, что дождь оставался громким. Хоть мы и надеялись отыскать выживших, мы не знали, кто еще прятался в эвакуированной Красной зоне. В последние несколько дней мы старались вести себя как можно тише, чтобы не привлекать ненужного внимания.

Наконец я увидела его – голову и плечи над травой, щекотавшей мою шею. Он лихорадочно озирался и звал Ребекку.

– Что случилось? – спросила я, добравшись до него.

– Она шла сразу за мной, – сказал он и стиснул зубы. Вода заливала его потемневшие волосы и струилась по лицу.

Мы продвинулись еще на десять футов, потом на двадцать, когда трава неожиданно расступилась и перед нами предстала открытая односторонняя улица. Дождевая вода каскадом стекала по широким трещинам в асфальте, в выбоинах росли сорняки, некоторые высотой с меня. На противоположной стороне выстроились заколоченные дома с одинаковыми кирпичными фасадами.

Не успела я пошевелиться, как Шон рывком заставил меня пригнуться. В этих дома мог прятаться кто угодно и целиться в нас из дробовика сквозь одно из разбитых окон. Возможно, даже один из выживших, которых мы преследовали.

Сначала я осмотрела окна, потом – пространство между зданиями. На каждой двери висели плакаты со Статутом. Даже дождю не удалось смыть их с дерева.

– Там!

Шон показал вперед на дорогу, где на желтой центральной линии стояла одинокая фигурка. Не успела я его остановить, как он уже бежал, и, в последний раз посмотрев вокруг, я последовала за ним, не отрывая глаз от домов. Подбегая, мы увидели знакомую шатающуюся походку и два серебристых костыля.

Не замедляя бега, Шон стащил Ребекку с дороги. Она коротко вскрикнула от удивления, а потом стала бороться с ним и свалилась в мокрую траву. Грязь заляпала ее одежду и забрызгала лицо.

– Да что с тобой такое? – орал Шон. – Я же говорил: держаться подальше от дорог.

Ребекка села, вытянув ноги перед собой. Во время падения она выронила костыли, и стали заметны ободранные, кровоточащие участки кожи в тех местах, где костыли обычно крепились к рукам. Я едва удержалась, чтобы не поежиться.

– Боишься, как бы меня не сбила машина?

Чумазая Ребекка с вызовом уставилась на Шона, обведя руками пустую улицу позади нас.

– Да, Бекки. Именно так.

– Перестаньте, – сказала я, вставая между ними. – Никогда не знаешь, кто может прятаться в подобных местах. Он хотел сказать только это.

– Он хотел сказать, что я ребенок. Он хотел сказать только это...

– Может, если бы ты перестала вести себя как...

– Шон! – Я повернулась к нему, показывая вперед. – Иди найди остальных. Мы идем следом.

Шон завел сцепленные в замок руки за шею, потом раздраженно опустил их вниз.

– Хорошо.

В следующую секунду он исчез за стеной травы и дождя.

Сделав глубокий вдох, чтобы набраться терпения, я присела на корточки рядом с Ребеккой.

– Дай посмотрю твои руки.

Она продолжала прижимать руки к телу, вглядываясь в ту сторону, куда ушел Шон. Ее нижняя губа дрожала.

Я потерла грудь, пытаясь разогнать внезапную тяжесть.

– Просто он волнуется за тебя.

– Он меня ненавидит, – сказала она так тихо, что я едва расслышала.

Я схватила ее костыли, чтобы чем-нибудь занять руки. Ребекка этого не говорила, но я знала, что в своих страданиях они винит нас. В сотый раз я повторила себе, что с нами ей было лучше, чем с ФБР, что мы бы не стали возить ее повсюду или выставлять напоказ, для того чтобы убедить население не связываться с сопротивлением. Но видя, как она сидит в грязной луже, с натертыми до красноты руками, даже не пытаясь заслонить лицо от дождя, я не могла не усомниться в себе.

Но это не значило, что я позволю ей сдаться.

– Вставай, – велела я. – Хватить себя жалеть.

– Прости?

– Ты меня слышала. Вставай.

Ребекка не отреагировала, но затем, видя, что я не отступаю, выхватила костыли из моих рук. Почти не поморщившись, она закрепила костыли вокруг локтей.

– Это не так-то просто, если ты не заметила, – сказала она.

Я знала, что это так. Знала, что это убивало ее, и мне до боли хотелось все исправить. Но я также знала: если она хотела выжить здесь, нельзя сдаваться.

Я поборола сочувствие, съедавшее меня изнутри, и выгнула бровь:

– Каждую ночь сбегать из закрытого учреждения, чтобы развлекаться с охранником, тоже непросто.

Ее бледно-голубые глаза расширились.

– Эмбер...

– Тебе нужно вернуться в мини-маркет. – Я отодвинулась. – Шон проводит тебя...

– Эмбер. – Она показывала на мешок для мусора, который я положила на землю рядом с собой. – Радио!

Красная лампочка сменилась зеленой. Горловина мешка раскрылась, когда я положила его, и теперь радио отбрасывало бледно-зеленые отсветы на черный пластик. В ту же секунду я подхватила свою ношу. Меня переполняло желание ответить, но я знала, что не могу: дождь испортит аппарат.

– Пойдем.

Мгновенно прикинув последствия, я рванула к ближайшему дому, крепко прижав радио к груди, не желая пропустить первый сеанс связи с отрядом Такера. Насколько мы знали, они были единственными, кто мог рассказать постам сопротивления о том, что случилось с убежищем.

Оказавшись под крышей каменного крыльца, я торопливо вытащила серебристый ящик из мешка и поставила его на грязный цементный пол. На верхней крышке скопились капли воды, и я безуспешно попыталась вытереть их рукавом.

Подошла запыхавшаяся Ребекка. Она не привыкла так быстро передвигаться на костылях и врезалась в стену, но устояла на ногах.

– Ты знаешь, как пользоваться этой штукой?

– Да.

Теоретически. Хотя Чейз объяснил мне каждый шаг, никогда раньше я не пользовалась любительским радиоприемником. Мне захотелось, чтобы с нами был кто-нибудь еще.

– Тогда ответь! Быстрее! Иначе ты пропустишь вызов!

– Посматривай вокруг.

Я отцепила черный ручной микрофон, распутала провод, закрученный вокруг ручки. Лампочка перестала мигать.

– Нет.

Я удостоверилась, что ручка повернута на нужную частоту, и нажала кнопку с надписью «Входящая передача», молясь о том, чтобы не оказалось слишком поздно.

– Алло, – попыталась я. – Вы здесь? Алло?

– Что случилось? – спросила Ребекка.

– Давай же. – Я еще раз нажала кнопку приема вызова. И еще. – Пожалуйста, будь там.

– Что-то ты не торопишься отвечать, – раздался приглушенный голос маминого убийцы.

Выдохнув, я уселась на каменный пол. Лицо Ребекки застыло в сердитой гримасе.

– Ну а ты не торопился выходить на связь. – Мое горло сжалось, как всегда, когда я разговаривала с Такером Моррисом. – Все идет хорошо?

– Ага, – он помолчал. – Пока все хорошо. Извини, что не мог позвонить раньше. Возникли некоторые сложности со связью.

В его голосе слышалось какое-то уныние, сказавшее мне о том, что случилось что-то плохое. Мы не могли обсуждать это на открытой волне. Хоть это и была старая частота, которой МН больше не пользовалась, она была не защищенной. Они могли слушать.

– Ну, как там дела?

Я сомневалась, что за те дни, которые мы провели вдали от городов, многое изменилось, но у нас не было возможности узнать, если произошло что-то важное. Наш любительский приемник не был настолько мощным, чтобы прослушивать все частоты ФБР, а поблизости не вещали новостные станции, чьи сигналы мы могли бы поймать. Здесь, в Красной зоне, очень легко было почувствовать себя оторванными от мира.

– Ох, знаешь, – сказал Такер. – Никто не хочет тихо-спокойно помирать с голоду. Каждому надо стонать и рыдать по этому поводу.

– Тогда, наверное, им стоит пойти с тобой, – ответила я. Присоединиться к сопротивлению. Перестать жаловаться и сделать что-нибудь.

– Ха, – язвительно сказал он. – Тогда о чем они станут ныть?

Действительно, мало кто сопротивлялся МН, потому что все боялись. Требовалось нечто большее, вроде исправительной школы и смерти мамы, чтобы страх превратился в гнев. И тогда ты мог бороться.

– Вчера мы проезжали одно место, которое выглядело по-другому, – продолжал Такер. – Прикинь, в начале улицы у них стоит знак «законопослушный квартал». Как будто они этим гордятся или вроде того. Это место выглядело хорошо, по крайней мере то, что мы увидели. Аккуратные дома. Мы видели даже группу детей в школьной форме.

Законопослушный квартал? Я чуть не поперхнулась. Интересно, они фанатики или просто врут? Как может общество принять Статут? Это ставило меня в тупик, не давало покоя. Если бы все знали, что МН убивает людей за нарушение их драгоценных моральных норм, то не стали бы так быстро ими хвастать. Если, конечно, не были напуганы.

Я сменила тему.

– Как остальные? Устали за рулем?

Перевозчики пользовались прозвищами, но даже их я бы не рисковала произносить вслух.

– Хорошо. Просто они... навещают старых друзей. Завтра мы должны добраться до бабушки. Мы уже пересекли речку. – Он хмыкнул. – Теперь нам осталось только проехать через лес.

«Через речку, через лес, мы едем к бабушке домой».

Я усмехнулась такому кодовому имени для первого поста сопротивления и привалилась к стене. Они пересекли границу Красной зоны. По крайней мере это прошло нормально. Ребекка, следившая за улицей, взглянула на меня через плечо.

– Моя мама пела эту песню, – сказала я. Она любила праздники. На мгновение я ощутила запах соснового освежителя воздуха, который она разбрызгивала во время Рождества, чтобы дом пах «праздником».

Я не знаю, о чем думала, заговорив о ней. Если бы не он, она была бы со мной.

– Моя тоже, – сказал он.

Я рассеянно наматывала скрученный провод на палец, представляя женщину, поющую песню маленькому мальчику. Нелегко было представить, что кто-то любил Такера так же, как моя мама любила меня. Я подумала: жива ли она? Гордится ли она им? Может ли она простить все, что он совершил, потому что он – ее сын? Я уставилась на приемник, жалея о том, что все-таки не пропустила вызов, но в то же время не находя в себе сил завершить разговор.

– А вы? – спросил он. – Нашли то, что искали?

Беспокойство в его голосе застало меня врасплох.

– Еще нет, – сказала я, подавив внезапный порыв поведать ему, что начинаю считать наше предприятие бесполезной тратой времени. – Мы будем продолжать поиски.

Некоторое время он молчал.

– Я выйду на связь еще раз сегодня вечером, перед комендантским часом. К этому времени мы должны быть у бабушки.

Комендантский час начинался с наступлением сумерек. Такер находился западнее нас, но темнело примерно в одно время.

– Мы будем на связи. – Я еще раз нажала кнопку. – Будьте осторожны.

– Вы тоже.

Зеленая лампочка сменилась красной.

* * *

К тому времени когда мы догнали остальных, они уже проверили главную улицу следующего небольшого городка и начали прочесывать местность вокруг. Мы вышли на улицу позади заправочной станции с двумя колонками, которая закрылась во время Войны, и укрылись от дождя в маленькой забегаловке, обворованной подчистую и служившей теперь домом семье енотов. Мне казалось, что приемник у меня на плече весит сотню фунтов. Я уже была готова передать его следующему.

Из посадочной зоны вынесли почти все, а остатки носили следы беспорядков. Вдоль стен стояли лишь обуглившиеся остовы сидений, на линолеуме чернели пятна и валялись кучи битого стекла и дров. Последний раз я была в ресторане очень давно, во время Войны, до того как мама потеряла работу. Я не помнила, что именно мы ели, но нам принесли слишком много, и половину мы отослали обратно. Какое расточительство.

На глаза мне попался выцветший знак из трех полос, нацарапанных на деревянном прилавке, и я немедленно подумала про Три. Таинственное руководство сопротивления, которое управляло более мелкими ячейками, группа, которая должна была помочь нам бороться с МН. Шон рассказал нам о ней в гостинице «Веланд» в Ноксвилле. По слухам, Три действовало из убежища. Если это так, то оно уничтожено, как и все остальное, вместе с надеждой на перемены.

Я снова глянула на отметки, гадая, когда их сделали. Интересно, это просто царапины или нечто большее?

Тонкая дверь в кухню висела на одной защелке, и когда я протолкнулась сквозь нее, то увидела запутанный муравейник из перевернутых столов и ржавых проводов. На стене в ряд висели шкафчики. Все двери были открыты, а внутренности выпотрошены и, похоже, уже давно. Если здесь проходили выжившие из убежища, то никакой помощи они тут не нашли.

– Почему бы тебе не отдохнуть? – спросила я Ребекку, которая сидела на круглом сидении, прикрепленном к барной стойке. – Я вернусь за тобой, перед тем как отправляться дальше.

– Я в порядке, – ответила она тем же грубым тоном, что и Билли утром. А затем с нарочитым видом встала и вышла.

Я решила оставить попытки оказать помощь.

Дождь забил косыми струями, сгибая высокие пальмы, которые уже и так клонились под весом сухих, неухоженных листьев. Я начала притопывать ногами: как только мы снизили скорость, холод стал пронизывать до костей. Было что-то неприятное в этом месте. Соленый воздух и белый песок на асфальте. Опьяняющее сочетание плесени и буйной тропической растительности. Совсем не похоже на дом.

Мы держались у обочины главной улицы, выглядывая остальных, но они, наверное, ушли дальше, чем я думала. Чейз должен быть где-то рядом: он никогда не исчез бы без меня. Будь я одна, я бы поторопилась – ветер стал менее милосердным, когда скопления магазинов уступили место широко стоящим домам, – но Ребекка была обречена ковылять.

Впереди что-то шевельнулось, сквозь пелену дождя невозможно было разглядеть очертания. Сначала мне показалось, что это один из наших спутников склонился над мусоркой или выброшенным предметом мебели, но когда мы приблизились, темная фигура разделилась на части и начала подкрадываться к нам.

– Что это?

Ребекка подняла руку, чтобы дождь не попадал в глаза.

Звери. Не знаю, какие именно. Я прищурилась всего на мгновение, чтобы заметить, что они набирают скорость, и меня охватило инстинктивное желание бежать.

– Идем.

Я старалась говорить спокойно, но мой голос дрогнул.

Ребекка не могла бежать, так что я нырнула под ее руку и наполовину понесла, наполовину поволокла ее к ближайшему укрытию, небольшому одноэтажному дому, стоявшему в конце длинного земельного участка. Тело Ребекки напряглось, отчего мне стало труднее за нее держаться, и когда мы добрались до гравийной подъездной дорожки, я поскользнулась, и мы рухнули на землю. Радиоприемник, все еще в мешке, соскользнул с моего плеча и отлетел в сторону. Ребекка завизжала. Ее костыли выпали из рук и со звоном врезались в кирпичную стену одноместного гаража. За спиной раздалось рычание и лязг зубов. Сквозь шум в голове пробилось отчаяние: нам не добраться до двери.

Нечто среднее между криком и рыданием вырвалось из горла Ребекки, когда ее внезапно дернуло назад. Она скребла ногтями по гравию, лихорадочно пытаясь подтянуться вперед с помощью рук.

– Ребекка!

Я дотянулась до ее руки, но ее снова оторвало от меня.

Кровь гудела у меня в ушах, я вскочила на ноги и ринулась к костылям. Нащупав пальцами металл, я развернулась, выставив костыль перед собой, как меч. Напротив собрались наши преследователи – собаки, когда-то домашние, но теперь одичавшие, истощенные и покрытые струпьями. Их вожак, немецкая овчарка с рваным ухом, подкрадывался к нам, припав к земле, обнажив клыки и злобно рыча. Другая псина вцепилась в закрытую штанами ногу Ребекки и мотала головой, словно стараясь ее оторвать. Ткань порвалась, и Ребекка подвинулась ко мне.

Не раздумывая дальше, я замахнулась и изо всех сил ударила костылем. Он с треском врезался в голову вожака, вызвав визг боли и такой жалкий стон, что у меня свело челюсти. Рычание остальных собак стихло, и в эту секунду что-то вцепилось в мою рубашку со спины и дернуло меня прочь.

К моей спине прижалась грудь Чейза, а над плечом показалась его рука с пистолетом, направленным на собак. Вторая его рука обвилась вокруг моей талии, и не успела я восстановить равновесие, как он уже тащил меня по ступенькам крыльца. Шон с Ребеккой уже были там. Обернувшись на подъездную дорожку, я увидела второй костыль, наполовину утонувший в грязной луже. Собаки ушли, как будто их тут и не было.

Я вывернулась из хватки Чейза и упала на колени рядом с Ребеккой. Дом загораживал нас от ветра, а козырек крыльца – от неба, и, когда утихла дрожь, я поняла, что превратилась в губку, больше не способную впитывать воду. Она стекала с кончиков волос на слипшиеся ресницы, струилась по локтям к кончикам пальцев и на джинсы, которые облепили ноги.

Чейз внимательно меня осматривал, но, когда опустил глаза ниже, его зрачки расширились и он отвел взгляд. Я быстро оттянула рубашку от тела, осознав, что она стала прозрачной и мой лифчик видно, как будто он нарисован на ткани.

– Радио, – сказала я, поморщившись. – Я его уронила.

Я надеялась, что оно не сломалось. Чейз кивнул и отправился на поиски, прежде чем я смогла заставить свои дрожащие ноги спуститься по ступеням.

– Она тебя укусила?

Шон ощупывал ногу Ребекки, но как только он приблизился к щиколотке, она отбила его руку. Порванная джинсовая ткань открывала тяжелые пластиковые фиксаторы, которые Ребекка носила под штанами.

– Кожу не прокусила, – сказала она. Ее лицо было смертельно бледным, а глаза до сих пор осматривали двор в поисках стаи собак.

Чейз наклонился и поднял костыль, погнувшийся, словно деревце от ветра. Меня затопило чувство вины. Моей соседке было трудно ходить и с двумя хорошими костылями.

Чейз настороженно взглянул на Шона, который смотрел на согнутый металл, как будто тот только что разбил его надежды и мечты. Но вместо того чтобы расстроиться, Ребекка прижала ладони ко рту и начала истерически смеяться.

Я попыталась сохранить бесстрастное лицо, но в следующую секунду такой же сумасшедший хохот охватил и меня.

– Извини, – выдавила я. Я попробовала задержать дыхание. Не знаю, что смешного было во всем этом.

Озадаченно переглянувшись с Шоном, Чейз пошел принести радио и второй костыль.

– Если ты хотела щеночка, надо было просто сказать мне, – пробормотал Шон, выпрямляя костыль.

Нахмурившийся Чейз вернулся на крыльцо. Он передал Ребекке металлический костыль и вытащил радио из мешка. На верхней крышке аппарата теперь зияла вмятина, но красная лампочка все еще мигала и провод от микрофона был на месте. Я облегченно вздохнула.

– Это я виноват, что мы ушли так далеко вперед. Теперь будем идти вместе, – сказал Чейз, запихивая приемник обратно в мешок.

Усилием воли я стерла улыбку с лица.

– Я держала его сухим.

– Да, – сказал Чейз, невольно усмехаясь.

Ребекка откашлялась:

– Мы так сильно отстали, потому что пришел вызов от второго отряда.

Подняв брови, Чейз посмотрел на меня. Пока я пересказывала свой разговор с Такером, Чейз внимательно наблюдал за мной, больше изучая мои реакции, чем прислушиваясь к словам. Я не сказала ему, что заговаривала о маме. В этом не было необходимости: он знал, с какой проблемой я сталкивалась каждый раз, разговаривая с Такером.

– Да, звучит не очень, – заметил Шон.

– Спасибо, – сказала я. Он коротко хохотнул и положил руку мне на плечо, всего на мгновение, пока не увидел страдающее лицо Ребекки и шагнул назад. Я попыталась вспомнить, когда в последний раз видела, чтобы он так же легко прикасался к ней, и не смогла.

Когда мой пульс наконец замедлился, а Ребекка снова стояла на ногах, хотя и немного кренилась, я следом за остальными зашла в дом. Казалось странным, что не пришлось взламывать замок. Это первый повстречавшийся нам дом, в котором дверь уже была открыта.

Даже на фоне дождя вонь, вырвавшаяся наружу, была непереносимой. Сражаясь с рвотными позывами, я натянула на нос воротник рубашки и постаралась не думать о разлитой по пляжу нефти.

Гостиная полностью сохранила свой первоначальный облик, вызвав такой сильный приступ ностальгии, что у меня сжалось сердце. И хотя диван покрылся тонким слоем пыли, подушки до сих пор лежали идеально, а на кофейном столике перед ним ждали три довоенных журнала. Страницы покоробились и выцвели, но написанное все еще можно было разобрать.

Я могла бы представить, что на столике стоит кружка с горячим шоколадом Horizons.

Мерцает огонек восковой свечи.

Мама сидит, засунув пальцы ног под диванную подушку.

Я смутно осознавала, что Чейз обыскивает кухню, и едва слышала звук открывающихся и закрывающихся ящиков.

Я взяла один из журналов и принялась листать страницы, глядя на фотографии счастливых женщин, сексуальных женщин в купальниках и другой одежде, которую позже ФБР объявит аморальной. В журнале были и статьи, но я их не читала, просто смотрела на буквы. Слишком много времени прошло с тех пор, как я читала хоть что-то, не одобренное МН.

* * *

– Где ты его взяла?

Мама усмехнулась, в глазах зажглись озорные огоньки. Она листала страницы старого журнала, как будто ей действительно было интересно, а не просто хотелось меня подразнить.

– Должно быть, прихватила у одной из дам в бесплатной столовой, – сказала она, надув губы.

– Должно быть, – повторила я, нахмурившись. – Ты же знаешь, что нас ждет проверка.

МН не показывалась почти месяц. Мы жили в неизвестности. На этой неделе я ежедневно проверяла дом до и после школы, чтобы удостовериться, что вокруг не валяется ничего контрабандного.

– О, дай себе немного пожить, – сказала она, свернув журнал в трубочку и шлепнув меня по руке. – Ты не поверишь, что они писали в этих штуках.

Она поиграла бровями.

Не спрашивать. Не спрашивать.

– Что? – спросила я.

Она торжествующе улыбнулась:

– Ой, ну знаешь. Все эти обычные нарушения.

* * *

Советы по макияжу. Слухи о кинозвездах. И среди них иногда политические статьи о подъеме Федерального Бюро Реформации. Опасения насчет моральной платформы президента Скарборо и того, что она значит для прав женщин и свободы вероисповеданий. Журналисты прятали эти статьи между яркими фотографиями и новостями моды. Их никогда не рекламировали на обложке. Даже тогда они, похоже, представляли опасность того, что писали.

– На что ты смотришь? – спросила Ребекка.

Я поборола внезапное желание забрать журнал с собой. Воспоминания были слишком болезненными: возвращение домой после ареста, известия о том, что все мои вещи забрали люди из МН. Моя лучшая подруга Бет сумела спрятать всего несколько вещей, среди которых был и один из маминых журналов, позже потерянный в туннелях под Чикаго. Мне казалось неправильным забирать этот журнал, когда он мог многое значить для кого-то, кто может однажды вернуться.

И все же передавать его Ребекке было очень больно.

Я поморщилась, заметив следы своих ботинок на ковре, и направилась по коридору мимо кухни в заднюю часть дома.

Я толкнула дверь в спальню, и она со скрипом открылась. Внутри стоял старинный деревянный туалетный столик, на котором лежали салфетка и маленький серебряный гребень. Я скривилась, увидев свое отражение в круглом зеркале: слипшиеся от воды стриженые волосы начали возвращать свой коричневый цвет, а кожа стала слишком розовой от пребывания на солнце.

А потом за спиной своего отражения я разглядела два лежавших на кровати тела и заорала.

Глава 3

Мертвецы. Коричневые чешуйки кожи. Искривленные в оскале губы. Дыры вместо глаз. Раскрашенные скелеты, одетые в побитые молью вещи.

Я зацепилась пяткой за коврик на полу и врезалась спиной в стену. Удар вышиб воздух из легких, хотя, наверное, его там и так не было, потому что когда я попыталась сделать вдох, то не смогла.

Тела на покрывале в цветочек начали двигаться, оживать. Раздалось шуршание, зашевелилась одежда. Меня парализовало, все мышцы застыли. Я упала около изножья кровати и в ужасе смотрела, как выцветший розовый тапочек слегка дернулся на костлявой щиколотке, а потом соскользнул со старой истлевшей ноги, как будто его стянула чья-то невидимая рука.

Из тапочка высыпало множество тараканов, каждый размером с мой большой палец. Они ползли настоящим потоком, как лава из вулкана.

Спиной вперед я выползла в коридор и вскочила на ноги. Появился Чейз и окликнул меня по имени, но я не отреагировала. Я смотрела мимо него, на Шона, который прибежал через несколько секунд после Чейза и теперь скривился, глядя на трупы. Они не двигались. Двигались тараканы. Сотни тараканов. Они были повсюду.

Я отпрыгнула назад, хлопая себя по рукам и встряхивая головой. Кожа чесалась, словно они ползали по мне, под одеждой, и на шее, и в обуви. Убирайтесь, убирайтесь, убирайтесь.

Чейз сжал мое лицо в ладонях, и наконец наши глаза встретились. В его взгляде была твердость, которая удержала меня и заставила пульс замедлиться.

– Почему они здесь? – спросила я, внезапно рассердившись на них, на этих мертвых людей. Мне не следовало так пугаться. Я видела вещи и хуже. Намного хуже.

– Пойдем на воздух, – сказал он.

Я отвела его пальцы от своего лица.

– Почему они не уехали, как все остальные?

Вокруг не было никаких признаков насилия. Похоже, что они легли спать и не проснулись. И по какой-то причине это беспокоило меня больше всего.

– Не знаю.

– Они должны были эвакуироваться.

Правительство очистило этот район много лет назад.

Я снова похлопала себя по рукам, ощущая прикосновения к коже.

– Может, они не хотели.

Он покусывал нижнюю губу, глядя в комнату.

Его слова переключили мой страх на нечто более важное, значимое. Я неправильно все поняла. Эти люди не сдались, они сопротивлялись. Возможно, в действительности это все, что нам доступно: самим выбирать свою судьбу.

– Ненавижу тараканов, – сказал Шон. – Знаете, они жрут все подряд. Клей. Мусор. Ногти. Даже друг друга. Тараканы-каннибалы. Мерзость.

Чейз многозначительно посмотрел на него:

– Шон.

– Они могут жить без головы. Спорим, вы этого не знали.

– Шон, – повторил Чейз. – Проехали.

– Хорошо.

Что-то позади них привлекло мое внимание. На полу, там, куда упал тапочек, из-под тонкого покрывала виднелась серебристая полоска. Я слегка сжала локоть Чейза, и он отошел в сторону.

– Под кроватью что-то есть, – сказала я.

Шон, бледный и мокрый от пота и дождя, заворчал и показал рукой на тела:

– После вас. Мне пока дороги мои ногти.

Сжав губы в линию, Чейз ногой отпихнул тапок и сунул ступню под кровать, выдвинув оттуда потускневший серебристый ящик размером с дипломат, но в два раза толще, с кодовым замком. Тараканы заползли на ноги Чейза, и он торопливо стряхнул их на пол.

– Как думаешь, что там? – спросила я.

– Что-то стоящее, – сказал Шон. – Иначе его бы не заперли.

Чейз опустился на колени и попытался открыть ящик, но безуспешно. Пока он нес его в коридор, где вонь была не такой сильной, внутри что-то скользило и звякало.

– Может, лучше оставить его? – спросила я, внезапно почувствовав себя так, будто мы оскверняем могилу. В своем старом доме Чейз спрятал деревянную коробку, наполненную довоенными воспоминаниями: семейные фотографии, обручальное кольцо его мамы, которое – я знала – он до сих пор носил в переднем кармане джинсов. Что-то внутри меня сжалось при мысли о том, что кто-то станет рыться в его вещах, как мы здесь. Но этого оказалось не достаточно, чтобы остановиться.

– Ни в коем случае, – сказал Шон, взяв ящик. Он крутил маленькие ржавые колесики с цифрами, но ящик оставался запертым.

Чейз потер шею рукой.

Дата добавления: 2015-11-14