Цветок надежды.

- Серег! Ну, Серег! Ты че! - молодой раздосадовано смотрел, как скрывается во тьме тоннеля Шуша. - Ну, нельзя же так! Обидел девчонку и не чешется.

- Да ладно, - махнул рукой Сергей, поджав губы. - Знаем мы, зачем тебе Шуша. Вечно с нее глаз не сводишь. Будто на картину любуешься. Все прелести ее глазами уже облапал.

- Ну, ты это... Полегче! - Молодой отвернулся во тьму, где только что скрылась Шуша, напряженно сжимая кулаки и сопя.

- Ладно, ты... - усмехнулся опять Серега. - Извини. Не хотел твои чувства задевать. Знаем, что ты ее любишь.

- И не люблю вовсе! - взвинтился вновь парень, поворачиваясь к костру и возмущенно смотря на обидчика. - Не люблю! Просто так не поступают!

- "Так не поступают!" - передразнил его Серега, изобразив чересчур надутые губы и раскачивая возмущенно головой. - Ты бы лучше за собой следил. Вон как глаза вылупил, когда она пришла! И заметь, без всякого стеснения. Разве это "просто"? Да это любовь и сама что ни есть настоящая!

Молодой готов был взорваться. Его скулы нервно играли желваками, кулаки сжимались, а глаза источали молнии. Шумно дыша, он сделал шаг к Сергею, поднимая руку, тыча в того указательным пальцем и собираясь что-то гневное выдать, как рядом резко встал Ахмед.

- Все, господа! Хватит! - он подошел к обоим и встал между ними. - Развлеклись! Дашку вот обидели, - он пристально взглянул на отвернувшегося Сергея, потом обернулся и также посмотрел на молодого, - да и не разодрались чуть во время смены. Давайте спокойней. Все-таки на дежурстве. А ты Малой реже слушай Серегу. Обидно ему, что своей еще не нашел... Любви-то.

- Да, ни че не "не нашел", - тут же зашевелился на своем месте тот, обиженно пыхтя.

- Не нашел. - подтвердил Ахмед. - И не надо нам тут пыль в глаза пускать, да молодых подтрунивать! А ты не боись, - он снова повернулся к Молодому и уже мягче проговорил, положив руку ему на плечо. - Вернется твоя Шуша. Вернется. Да вот уже на следующую смену прилетит, как на крыльях. Ведь она тоже к тебе не равнодушна, дурачок.

- Вернется? - Молодой воспрял, глаза засветились, а на лице заиграла идиотская улыбка. - Правда?

- Да, правда, правда! Неужели ты думаешь, что она ради нас сюда ходит? Песни свои тут распевает? Да на кой мы ей? Сам посуди! - Ахмед широко и располагающе улыбнулся. Потом проговорил примирительно. - Ну, все. Хватит на сегодня эмоций и сказок. Вон и смена уже идет. Спать пора идти. А то - любовь... сопли... С вами опасно уже в дозор ходить...

- Ну как тут у нас дежурство проходит? - Спросил первый вошедший в круг костра. Прапор Авдеев. Полный и уверенный в себе человек. Со странными лихо закрученными усами и танкистской шапочкой поверх спутанных и грязных волос. Очевидно, он сегодня был за старшего. Следом ввалились братья Пономаревы. Длинные и сухие, "как два тополя на Плющихе", как любил говаривать тот же прапор.

- Как всегда Молодого дразните?

- И ничего они не дразнят! - снова надулся тот.

- Ну, так как дела господа? Спокойно?

- Спокойно! - подтвердил Ахмед. - Вот, Авдей, байки травили все дежурство. Кто кого переплюнет так сказать...

- Ну и кто кого? - заговорщицки прищурившись, спросил тот.

- Лучше всех Шуша рассказала, - сразу вклинился в разговор Молодой, но Серега осадил его.

- Ничего не лучше. Обычная история, как и у всех. Мы не устраивали здесь конкурсов. Не зачем. Всякая история у костра - это нечто таинственное и чарующее, так что, - он рубящим движением махнул рукой, словно что-то отрезая, - не зачем их делить на плохие и хорошие! Не зачем!

- И то, правда, - согласился Игорь, один из братьев. - В Метро сейчас столько историй ходит, что и не сосчитать.

- И в каждой, - добавил Петр, второй "тополь", - свой смысл.

- Ну ладно, смену принял, - сказал Авдей Ахмеду. - Я вас не задерживаю. Идите, отдыхайте. - Он подбросил в огонь немного поленьев и стал рыться в рюкзаке, доставая трубку. - Мы вот тоже сейчас историями займемся. Так и дежурство легче перенести, да и сон-то прогнать легче.

- Это, смотря история какая, - вдруг, заговорил Молодой, останавливаясь и оборачиваясь. - Вот если интересная, то и спать не хочется, а ежели нет, то...

- Интересная! - Важно заявил Авдей. - Других не держим. А ты, парень, иди уже, отдыхай себе спокойно.

- Дядя Вась, - не унимался Молодой, - а можно остаться? Историю Вашу послушать?

- Ты че, не устал совсем?

- Да нет, не хочется спать вовсе. Может, что интересное услышу.

- Да сиди себе на здоровье, - махнул рукой прапор. - Мне что - жалко?

- А ты ему про любовь расскажи, Авдей. - Из темноты возник Ахмед, уже успевший выйти из освещения костра, а следом, скидывая рюкзак, вернулся и Сергей. Очевидно, спать сегодня не хотелось никому.

- Про любовь, говоришь? - задумчиво почесал голову прапор, раскуривая трубку. - Что ж, можно и про любовь. Ну не совсем то, что вы хотите услышать, так как Метро все коверкает в свою сторону, но любовь там была, а еще была смерть, ну, в общем, все по-порядку...

Случилось это на одной из дальних станций. Станция практически не поддерживала контакта с большим метро. Жила одной единой общиной. Отправлялись изредка караваны, чтобы закупиться необходимыми вещами, а так в основном жители сами себя обеспечивали едой и одеждой. А что, собственно, человеку еще нужно? Разве только оружие с патронами, да кое-какие медикаменты. Это-то они и выменивали у жителей других станций. Название этой станции даже не спрашивайте - сам не знаю.

Так вот, жил на этой станции паренек один. Обычный, ничем не примечательный такой. Разве что любил он вот как вы байки послушать, да у костра посидеть со старшими. Лет двенадцать-тринадцать ему было.

Юркий такой везде нос свой сует. Везде интересно и увлекательно. Как там, наверху? Как там на других станциях? Всегда надоедал взрослым с вопросами, а тем лишь дай поболтать, особенно, когда у костра, да с чашкой чая, да еще и усталость вот как сейчас уходит куда-то, словно и не было ее вовсе.

И вот однажды нашему герою, а звали его Максим, посчастливилось услышать историю одну. Об одном чудесном цветке, который где-то здесь рядом в тоннелях прячется, и найти себя не позволяет никому. Будто бы он алого цвета и странным образом воздействует на организм человека. Чем бы тот не болел, чем бы тот не отравился и какую бы дозу радиации не получил, от всего излечивает. Но найти его трудно. Ой, как трудно. Известно только, что где-то здесь неподалеку его свет в тоннеле видели, только в каком и где, это неизвестно.

Максим, развесив уши, слушал пока человек, а это был человек, прибывший на станцию из большого метро, не закончил и не удалился, странно и тяжело кашляя.

В тот же момент он вскочил и побежал. Побежал сломя голову, словно где-то что-то загорелось, словно где-то рядом была смерть.

Подбегая к одной из палаток, он уже издалека кричал:

- Ленка! Ленка!

- Что ты орешь, как резанный? - недовольная девочка примерно его возраста уже выходила из палатки, раздраженно шипя на него.

- Лен, - проговорил он уже тише, подходя к ней. - Слушай! Сейчас один челнок рассказал... Ты не поверишь!

- Во что не поверю?

- В аленький цветочек!

- Во что? - нахмурилась Лена. - В какой еще цветочек? Что ты несешь?

- Есть такой цветочек, который людей от всех болезней излечивает, - начал он на одном дыхании. - Он где-то в наших тоннелях прячется. Его только отыскать надо! И он мамке твоей поможет, слышишь? Излечит ее недомогание!

Девочка долго смотрела на него не верящими глазами. Потом, вдруг, на них набежали слезы, и Лена взорвалась рыданиями.

- Что... Что ты такое говоришь! Как ты можешь! Придумал какой-то аленький цветочек и издеваешься тут надо мной! Уходи! И больше не смей здесь появляться! - она повернулась и быстро скрылась за пологом палатки.

Максим не знал, что делать. Он не понимал, почему она ему не верила. Почему вот так просто прогнала его? За что же?

Внезапно кто-то резко кашлянул за спиной. Максим резко обернулся. Перед ним стоял тот самый человек, который рассказывал у костра про аленький цветочек. Он долго кашлял, после чего посмотрел на Максима взглядом нездоровых глаз.

- Смерть всегда рядом, - почему-то проговорил он, а затем добавил: - Но любовь и надежда всегда намного ближе и, словно щит, противостоят этой смерти. Ты не посторонишься? Мне в эту палатку надо, я здесь за ночлег заплатил. - Он прошел мимо Максима, опять страшно закашлявшись, прямо в палатку к Лене.

О чем это он? Ее матери пока не угрожает смерть! Просто легкое недомогание, неясное пока врачам. Выздоровеет она! Выздоровеет же! А любовь? Опять, о чем это он? Трудно было признать, но к Ленке он что-то все же чувствовал. Он не мог объяснить, что, но этого ему и не надо было. Он просто каждый день выискивал ее, где бы она ни находилась, и старался побыть с ней подольше. Разве это любовь? Просто с ней ему было хорошо. Хорошо, как никогда и ни с кем. Разве это любовь? Нет, наверно... Это просто дружба. Но он уже ни в чем уверен не был. Странные слова незнакомца зажгли в нем бурю самых разных чувств, а главное зажгли в нем борьбу противоречий, так что мысли рекой потекли в его голове, направляя в одно единственное русло. И он удалился в свою палатку, так и не решив, любит он или просто дружит...

А на следующий день на станции разразилась эпидемия неясной болезни. Максим, выйдя на станцию, увидел носящихся сломя голову начальника и одетых по-походному мужчин. Он спешно отдавал приказы о срочной экспедиции в большое Метро. Нужно было что-то доставить.

Мальчик забеспокоился. Он побежал к палатке Лены, но та оказалась пуста. Беспокойство охватило его уже не на шутку. Где она? Где ее больная мать? Где тот незнакомец, который кашляет? Что происходит?

Он побежал к лазарету, где бегали люди. Хотел было войти внутрь, как путь ему преградил Волков с автоматом наперевес.

- Нельзя! - строго сказал он. Да что с ним случилось? Обычно веселый и добрый дядя... - Нельзя. Болезнь подцепишь. Вали отсюда!

- Но... Но, Петр Николаевич...

- Чего тебе? Неясно, что ли сказал?

- Да кто заболел-то?

- Ленка Жиганова с матерью, - неожиданно прогремел ответ. - И этот их... "Постоялец"

Максим на не гнущихся ногах пошел куда-то. Куда, он сам еще не знал. Но знал точно он одно - Лена дорога ему, как никто. За прошедшую ночь что-то изменилось. Да-да, изменилось. И теперь он ощущал себя продолжением девушки, не мог себя представить без нее...

- Да ладно! - прервал прапора, вдруг, Сергей. - Кто же поверит, что чувства тринадцатилетнего ребенка могут быть такими сильными? Он же ребенок!

- Это ты у нас все еще ребенок! - встрял Ахмед. - У детей-то, а в особенности в этом возрасте, чувства посильней твоих и моих вместе взятых будут!

- Ну так что? Продолжать? - прапор затянулся и, выпустив густые клубы дыма, хитро посмотрел на обоих.

- Да-да! - проговорил из-за плеча Авдея Молодой. - Если кому-то не интересно, то не всем же.

- Продолжай, - подтвердили братья, - мы тебя слушаем. - А Серега с Ахмедом еще долго тыкали друг друга локтями...

Так вот. Пришла ли эта мысль ему сразу, либо потом, когда он увидел на платформе оставленный кем-то в спешке автомат с рюкзаком, но через час Максим уже удалялся от станции по тоннелю. Куда подевались дозоры, было неясно, но ему все же беспрепятственно удалось уйти. Порой в шоковом состоянии мы такое можем нагородить, а потом сами не помним, как это случилось.

А парень был в шоке. Он только, можно сказать, осознал, что любит Лену, как на тебе, она заражена чем-то смертельным. Да, о смерти ему никто не говорил, но представьте себе, какое может быть воображение у парня, который поверил ничем не доказанным словам первого встречного.

Он шел, как в тумане, словно это был не он. Словно в него вселилось что-то. А может, и вселилось. Например, желание помочь любимой девочке, от которой он без ума.

Так вот, несколько дней он бродил по этим тоннелям. Облазил, можно сказать, все вдоль и поперек, но так ничего и не нашел. Тогда, в крайней обреченности он вышел на необитаемую станцию.

Здесь он решил сделать привал и хоть как-то отдохнуть. Развел костер из каких-то обломков. Вскипятил котелок. Сварил из того что было во взятом на платформе своей станции чужом рюкзаке себе похлебку, благо хозяин рюкзака и водой запасся. Поел и приготовился лечь спать.

Размышления о том, что же такое этот цветок, миф или реальность, а если реальность, то почему же он тогда прячется от людей и не помогает им, были готовы уже перейти в сон, как его что-то разбудило. Он присел. Медленно поглядел по сторонам. Прислушался. Вот оно. Какой-то слабый звук. То ли просто мелодия, то ли чье-то пение.

Он поежился. И не мудрено. Одному на неизвестной и необитаемой станции и так страшно без всякого пения, а тут...

В общем, в скором времени он встал и пошел на звук. Дурачок, скажете вы, но нет... Лучше сразу узнать, что это, а не сидеть всю ночь и ждать, что же это нечто все-таки выкинет.

Он поднял автомат и пошел вперед по платформе, пытаясь определить источник странной мелодии. Ясно было одно, что этот источник находится не на платформе и не в тоннелях, а где-то...

Свет его фонарика уперся в ступеньки эскалатора. Звук стал более слышим, и шел откуда-то сверху. Там был вестибюль станции.

Он медленно по ним поднялся. С каждым новым шагом мелодия усиливалась, а сверху что-то светилось. Мягко, почти незаметно. И имело розовый оттенок!

Его сердце забилось чаще. Неужели? Неужели он нашел его? Тот самый цветок. Надежду, которая оправдалась?

Он поднялся по последним ступенькам и увидел его. Посреди вестибюля в куче всякого хлама рос цветок. Как и говорил незнакомец, алого цвета, но еще он и светился во тьме. Будто лучи переполнявшей его живительной силы не могли сдерживаться внутри.

Зачарованный такой красотой, он на миг остановился, но затем, отбросив автомат в сторону, бросился к цветку, сорвал его и устремился вниз по эскалатору.

Забыв все вещи на станции, и автомат, и рюкзак, он, освещая себе путь одним лишь светом аленького цветка, побежал на свою станцию. Надежда была жива в нем. Как никогда. А душа пела. Пела от радости и любви. Скоро Ленка узнает о его чувствах. Скоро они будут вместе...

Станция оказалась безжизненной. Он брел по ней, опустив руку с таким ценным цветком вниз и перешагивая через труппы, лежавшие на каждом шагу. Он брел к лазарету. Туда, где последний раз находилась Лена. Слезы лились по щекам, а руки дрожали. Всего два дня его не было на станции, а здесь...

Он вошел в лазарет, обошел три койки и уселся на четвертую, где лежала его Лена. Темные пятна уже пошли по ее телу, а запах не оставлял никаких сомнений. Тогда он лег рядом и прижался к трупу, попытавшись уснуть... Умереть...

А на груди у его любимой девочки лежал, светясь алым, маленький цветочек. Цветок надежды. Который не справился с задачей, возложенной на него людьми и фантазией тринадцатилетнего мальчика...

- Ну, ты даешь, Авдей! - сказал первым Ахмед. - Давай, напугай мне дозорных!

- А что, мне история понравилась. - высказался Молодой. - Любовь парня была, по ходу, очень сильной.

- Не в этом дело, - заметил Сергей. - Я, конечно, слышал про одну станцию, которую эпидемия какой-то хрени свалилась, но чтобы так лихо врать можно было...

- А ты не верь. - заговорил прапор. - Я же не говорю, что это правда. Да и обсуждать мой рассказ я никого не просил.

- Больно-то надо, - пробормотал Сергей отворачиваясь.

- Надо-не надо, но вот что я вам скажу, - тихо проговорил Авдеев. Так тихо, что все почему-то умолкли сразу. - Никто не слышал разве об эпидемии на одной из станций? Вот! Слышали-то, может, и все, но не каждый там был. А я, скажу вам, был. И видел там эту парочку. И именно с цветком в руках тот парень был. С Аленьким. А что странное... - Он на недолго замлчал, потом, смотря куда-то в даль, словно не было этого занюханного метрополитена с его вечной темнотой, произнес: - Они лежали там, как живые. Понимаете? Если все остальные на станции уже тронулись запашком и желтовизной, то эти... Да и в рапортах я не видел, чтобы они были там упомянуты...

- Да, ладно! - Произнес Серега, но как-то уже неуверенно, что ли.

- Ладно, мужики, - примирительно вставил Ахмед, - не собачьтесь. Может, кто еще чего расскажет?

Охотник.

Иван с сомнением оглядел очередного заказчика. Что-то в нем есть. Что-то... Широкий лоб, говорящий о немалом уме. Коротко постриженные волосы, что, возможно, указывало на его военный образ жизни. Орлиный взгляд карих глаз, казалось сверлящий насквозь и видящий много в человеке, на которого был обращен. Прямой нос, тонкие сжатые губы и резко очерченные скулы. А также шрамы от чьих-то когтей, пересекающие лицо.

Явно военный. И одет по-военному. Высокие армейские ботинки, черного цвета комбез, разгрузка, правда, без боеприпасов, и теплая ватная, цвета "хаки" куртка с капюшоном.

Иван только закончил писать портрет девочки. Ее мать с ним рассчиталась, и он, было, поднял глаза в поисках других клиентов, как заметил этого бойца. Тот не торопливо вышагивал вдоль торговых рядов и задумчиво, будто мыслями находился не здесь, смотрел на витрины. В какой-то момент его взгляд уперся в картину, одну из тех, что Иван выставлял для ознакомления. Тогда он остановился. Взгляд принял осмысленное выражение и стал перебегать с одной картины на другую.

- Здравствуйте, я могу Вам чем-нибудь помочь? - спросил Иван, в надежде обрести клиента.

Гигант молча поднял бровь, почесал заросший щетиной подбородок и заговорил. Иван даже вздрогнул. Что-то нечеловеческое слышалось в этом глубоком размеренном голосе. Что-то, что пугало больше всяких упырей, или историй с кошмарными монстрами.

- Как Саржента (1) … - незнакомец указал на картину, - мне нравится.

- Что? – Не понял Иван.

- Не важно. Сможешь, - человек обвел свое лицо, - изобразить похоже?

- А то! - Не без гордости кивнул молодой человек. - Только это стоить будет...

- Плевать, - оборвал его военный. - За мной не заржавеет.

- Тогда садитесь, - Иван указал на стул напротив своего мольберта. - Некоторое время придется потерпеть и сидеть, стараясь не двигаться.

- Что-что, а это я могу. - Оскалился мужчина, и Ивану стало не по себе от его улыбки. Шрамы на лице растянулись, образовав жуткую пугающую маску.

Иван сел за мольберт, начав смешивать краски и присматриваться к особенностям физиономии натурщика. Необычное лицо, очень необычное. Нечто неуловимое в чертах, нечто давно стершееся временем и событиями, когда-то происходившими с этим человеком, выдавало в нем иностранца. Или, по крайней мере, иностранные корни.

- Простите, как Вас зовут?

- Это имеет какое-нибудь отношение к делу? - Апатично проговорил военный. Ему явно не хотелось знакомиться с первым встречным. Но Ивану был интересен этот человек, поэтому он и попытался его разговорить.

- Нет, конечно. Просто нам предстоит несколько часов провести вместе, да и для обращения к Вам мне не мешало бы знать имя.

- Дентон, - тут же безразлично бросил военный.

- Это имя? - переспросил Иван.

- Да, - не стал себя утруждать объяснениями тот, упершись пронзительным взглядом в Ивана.

- А меня Иван Нестеров, можно просто - Художник. - Представился в ответ молодой человек, делая быстрые мазки кисточкой по ватману. Широкие линии уже образовали в общих чертах овал лица. - Обычная такая кличка, ни чем не примечательная. Но мне она нравиться, так как характеризует не меня лично, не что-то обидное и не что-то давно случившееся, что хотелось забыть, как у некоторых, а мой образ жизни, мою профессию. Да и все вокруг только так и зовут. А вы, простите, по профессии кто будете? Военный или сталкер? – Дентон поморщился. Ему явно не нравилось, когда его так называли.

- Охотник, - бросил он.

- Простите, - Художник даже перестал рисовать, так его заинтересовало это слово. - На кого охотник?

- На всех и вся, - тут же ответил тот, явно не желая развивать эту тему. Но молодой человек уже ухватился за что-то новое. Он продолжил рисование, меж тем задавая вопросы. Собеседник стал еще интересней, еще ярче и непонятней.

- Простите, но я не совсем понимаю... Более распространенные в метро профессии как раз военных и сталкеров. Так чем же вы занимаетесь конкретно? На кого охотитесь? Ведь охота, я так понимаю, занятие сугубо определенной направленности. Если вы охотитесь ради трофеев, то кто их покупает? Хотя, возможно, глупый вопрос. Любой более-менее богатый глава станции явно захочет за определенную сумму повесить к себе в кабинет голову того или иного чудовища. А вот если вы охотитесь, скажем, для дальнейшей продажи мяса, то не понимаю... Разве мутантов кто-нибудь ест? Да и, кроме того, есть другой вид охоты. На людей, - при этих словах Художник внимательно посмотрел на Дентона. Ему было любопытно, какую реакцию вызовет эта догадка. Но лицо здоровяка оставалось непроницаемым. Эта фраза явно на него никоим образом не подействовала. - Я надеюсь, Вы не из таких?

- Нет, - снова скупой ответ. Иван уже чуть было не разочаровался в немногословном собеседнике, как тот заговорил. Такими же скупыми, сжатыми и рублеными фразами. - В том смысле нет.

- То есть все же имеет место охота на людей?

- Нет. Все не так. Я объясню. Как бы это проще сказать. Хм. – Странный собеседник на какое-то время задумался, решая, очевидно, придать верное русло своим мыслям, либо вспоминая что-то особенное, что с ним произошло. На какое-то время Художнику показалось, что охотник заснул с открытыми глазами. Он даже кашлянул пару раз, стараясь вернуть того к разговору. Наконец, взгляд Дентона прояснился, и он заговорил.

- Понимаешь, я охочусь в основном за угрозой. Угрозой нам. Людям. Нашему существованию. И существованию нашего дома, то есть – всего метро. И стараюсь эту угрозу вытеснить из нашего мира, и из нашего сознания.

- То есть, как это? – Иван продолжал слушать, легкими движениями нанося на бумагу краску.

- Ну, вот ты, например. - Художник приподнял брови, впрочем, не отвлекаясь от своего занятия. Это уже было совсем замечательно. Каким-то образом и Иван оказался во всем этом замешан. - Если у тебя есть какие-то не хорошие, тяжелые воспоминания, которые тебе неприятны или вообще противны, то ты естественно, стараешься их забыть, так сказать, на бессознательном уровне вытеснить из своего сознания. Разве не так?

Иван, приостановив работу, кивнул. Сразу же вспомнился момент, когда он, путешествуя года три назад по станциям в поисках более-менее пригодного места для жизни, попал на станцию Красной линии. И в нем с какого-то перепуга заподозрили шпиона. И начались, так сказать, гонения. Допросы, пытки, и так далее и тому подобное, связанное с подозрительностью красных и обострением на тот момент их отношений с Ганзой. Естественно Художник о том периоде жизни старался не вспоминать, вернее уже забыл, пока это интересный тип не напомнил ему об этом.

- Вот! - Подтвердил Дентон. Уголок его рта скользнул вверх, что очевидно означало, что он улыбается. - Термин "вытеснение" придумал еще старый, добрый дядюшка Фрейд. Так вот примерно этим я и занимаюсь в материальном мире. Охочусь, то есть вытесняю угрозу для нашего существования. Места осталось мало, а природа и аномалии с каждым годом все жестче пытаются у нас это место отобрать. А я тут, как тут, делаю людей на месяц на два счастливыми, продлеваю им жизнь, если можно так выразиться.

- "Счастливыми"? - Художник изумился до глубины души. - Я уже и забыл такое выражение. Видите ли, кроме своего заработка на картинах, я еще имею свое хобби. Так ничего особенного. Просто рисую людей в свое удовольствие. Эстетическая удовлетворенность, если понимаете. Рисую в основном их лица, то есть портреты. Так знаете, что за все эти годы этим увлечением мне бросилось в глаза? - Дентон пожал плечами, показывая, как мало его это заботит. - Простите за каламбур, но в глаза мне бросились их глаза. И знаете, что интересно? Ни в одном из этих людей, а их было множество, в их глазах я не увидел счастья. Более того, я не увидел в них блеска, жизни. Словно это уже не люди, а зомби какие-то. Исходя из этого, не понимаю смысла в вашей работе. Зачем вытеснять, зачем, так сказать, отодвигать неизбежное? Или вы думаете, что мы всегда сможем Вашими силами, силами других подобных Вам противостоять новому миру? Ведь и оружие когда-нибудь закончится, и люди вряд ли начнут дышать отравленным воздухом, да и стены метро не вечны.

Дентон долго молчал. Даже слишком долго. Художник уже успел дорисовать портрет и, развернув его в сторону заказчика, почти пропел: "Та-дам!". В слабом свете межстанционного перегона, портрет, надо заметить, выглядел пугающе, впрочем, как и "оригинал". Дентон долго всматривался в свое изображение с каменным выражением лица, после чего произнес, доставая откуда-то из складок одежды пистолет:

- Выгляжу прямо, как Ангел тьмы какой-то, - после этого разрядил обойму в свой же портрет. Эхо выстрелов гулко разнеслось по переходу, заставляя лоточников и челноков с криками и воплями бросать свои товары и разбегаться в стороны, или падать на месте от испуга. Откуда-то с конца перегона уже раздавались крики охранников и военных, бряцающих своим оружием. И только один Художник стоял и в недоумении смотрел на свою вконец испорченную работу, не понимая действий Дентона. Тот же, пряча пистолет, заговорил тяжелым и жутким голосом.

- Знаешь что, Иван? Я ненавижу себя и свою работу. В основном из-за того, что иногда мне приходиться убивать людей. Не далее, как вчера, я уничтожил вот этими руками и огнеметом целую станцию. Целую, понимаешь? И лишь потому, что у них там началась эпидемия какой-то неизлечимой болезни. И чтобы эта зараза не поползла дальше по метро, я их всех уничтожил. Не я, конечно, один. И мне подобные, как ты сказал, там были. Я ненавижу себя, ты не представляешь как! Но это не дает мне право отказаться от этой работы. А все потому, что я видел счастье в глазах. Всего несколько раз. Но этого мне хватит на всю оставшуюся жизнь! И я не брошу никогда свою работу, именно поэтому. Что хочу увидеть его еще, и не однократно! - Он посмотрел в сторону подбежавших охранников. Те, увидев Дентона, в нерешительности остановились. Видимо охотник был известной личностью, по крайней мере, в военных кругах.

- Знаешь в чем твоя главная ошибка, Художник?

- В чем? - Глухо промямлил Иван.

- Не в тот момент ты рисуешь людей, не в минуты счастья. Я же видел глаза девочки, когда ее отца спасли из-под завала. Видел глаза больного астмой умирающего старика, когда его приемного сынишку приняли к себе добрые люди. Видел глаза матери, когда ей вернули потерявшегося год назад ребёнка. Я видел достаточно счастья Художник, чтобы уверовать в жизнь и людей, живущих пусть и скотской, но вполне нормальной жизнью…

- Мистер, Дентон, - вдруг прервал его юноша, отчего черты лица охотника проступили как-то резче, явственней. И от взгляда Ивана не ускользнуло, что это обращение было явно знакомо охотнику. И ему было сейчас плевать, что от этой фразы напрягся он, напряглись за его спиной военные. Главное сейчас – это сомнение в его профессиональных навыках, а этого юноша очень не любил. – Или как там у Вас было принято раньше? Или Вы хотите сказать, что я настолько плохой художник и не смог разглядеть Ваши иностранные корни?

- И? – Напряженно проговорил Дентон. – Какое отношение это имеет к нашей дискуссии?

- Самое непосредственное, - заверил Иван. – Так может, для начала расскажете, как Вы появились в России? Родились, али как? Готов поспорить, что родились, иначе, хотя не факт, был бы еле заметный акцент.

- Опять не в самую точку, - заметил Охотник и почему-то загадочно улыбнулся, что, собственно говоря, вышло не совсем «загадочно», а несколько зловеще. – Вот вроде бы суть, но как-то «не до конца». Приехал я сюда. – Он снова заговорил односложными фразами, будто воспоминания давались ему с трудом, или шли неохотно, давно вытесненные памятью в качестве не самых приятных. – Родом из Детройта, штат Мичиган. Хорошее это было лето. Одно из самых… Самых красивых в моей жизни. И было полно любви… - Он снова сел на стул, словно собирался рассказывать эту историю еще долго. Военные на заднем фоне немного расслабились, но расходиться пока не собирались, занялись кто чем: кто-то смотрел на ботинки, кто-то расхаживал туда-сюда, а кто-то откровенно любовался рисунками художника. Но вдруг, Дентон резко оборвал свой так заманчиво начинавшийся рассказ. – Но не будем об этом. Не вижу смысла ворошить старое.

- А я бы настоял, - все же возразил Художник.

- Зачем тебе это?

- Хочу понять, почему же вы так ненавидите себя и защищаете счастье и тот мир, что вокруг. Ведь, если не ошибаюсь, Вы не просто так выбрали меня рисовать Ваш портрет. Что-то Вас заставило это сделать. – Дентон внимательно смотрел на Ивана, и слабая улыбка прорезала его лицо. – Видите ли, я вначале подумал, что Вы обижены на людей за то, что они Вам не благодарны за Вашу заботу о них и их среде существования, или просто не замечают Вашей работы, но… Здесь что-то другое. Давайте, расскажите. Заставьте меня иначе взглянуть на мир вокруг. Можете начать с того, почему выбрали именно меня…

- Ты видишь суть, - без предисловий начал Охотник, - но лишь одну ее сторону, впрочем, как и многие в этом мире. Ее поверхность, так сказать. Но ее ты видишь даже больше чем на «отлично». Мне понравились твои картины. Они мрачные, реалистичные и, что самое страшное, правдоподобные. Я тоже вижу такие лица. Вижу каждый день. Без тени, как ты говоришь, счастья, света и намека надежды в глазах. Но это лишь верхушка айсберга, хоть и выполненная тобой «на отлично». Увы. Так сказать, оболочка, согласно наступившему времени. Кокон, наброшенный и носимый каждым, словно маска, ибо нет времени и сил ее снимать, так как мир вокруг жесток и требует больше усилий от человека на выживание, а не на проявление чувств. Все остальное скрыто внутри. Поверь, Нестеров, у каждого из этих людей, - он обвел картины Ивана рукой, - есть свой внутренний мир. И чтобы понять это, нужно с ним поговорить, войти в его положение, и войти к нему в доверие, прежде, чем он сбросит свой привычный кокон, и явит тебе душу, которая, увы, не зачерствела от такой жизни, а наоборот, хочет большего, но не может этого иметь только благодаря миру вокруг. Теперь ты понимаешь, о чем я?

- Пожалуй, да. – Согласился Иван, смакуя в уме новые мысли, новые понятия и идеи. – Но как я могу это показать? Если их не вижу?

- Их не надо видеть. Их надо чувствовать. – Ответил Охотник. – Нужно провести с человеком хотя бы день, чтобы уловить в нем, в его образе нечто действительно стоящее. Жизнь. Мимолетное в столь страшное время счастье. Надежду, которая, увы, не каждый день посещает любого из нас. А у тебя, Художник, пока только маски. Но исполненные, надо сказать, здорово.

- Но, послушайте, - обида вновь охватила Ивана. – Вообще, по какому праву Вы пытаетесь учить меня рисовать? И почему я должен, прислушиваться к Вашему мнению…

- А теперь та самая история… - Дентон подался вперед, облокотившись на коленки, и вперив взгляд своих острых карих глаз в Ивана, от чего тому стало не по себе, заговорил тихо, но вкрадчиво.

- Художником я был, понимаешь? Рисовал все. Пейзажи, натюрморты, портреты. Но больше всего любил рисовать портреты. Почему? Потому что каждое лицо несло в себе чувства. Раскрывались они по-своему, но они были у каждого на виду. Люди не зашторивались маской. Они были открыты. И в каждом можно было различить чувства, желания… Ты понимаешь? – Иван неуверенно кивнул. – В то лето я приехал сюда с любимой. Кэтрин… Необыкновенное лето… - Его лицо на мгновение преобразилось и приняло такое выражение, что у Ивана перехватило дыхание в груди. Словно, сквозь ужасную маску, надетую на лицо, проступило лицо того парня из прошлого, который любил и лелеял свою единственную и обожаемую Кэтрин… И это выражение лица Дэнтона словно перенесло Ивана в то самое лето, когда для этого человека существовала только неуемная любовь, счастье (да, счастье!), и безграничное море возможностей, с помощью которых можно было за это счастье бороться. Художника даже пробила испарина, настолько это оказалось неожиданным. А потом это выражение на лице у Охотника растворилось так же быстро и незаметно, как и появилось. – Но, вдруг, все разом пропало. Исчезло. Растворилось. Заметь, как много терминов для обозначения разрушений можно применить. Исчезла и она. Но… Но те чувства, которые она у меня вызывала никогда не исчезнут. Поверь. Они здесь, - он ткнул кулаком в свою грудь, потом указал пальцем на свой висок, - в моем сердце и моих воспоминаниях. Потом я пробовал рисовать людей, но все выходило не то, не те это были люди. Вернее не так. Это были те же люди, но они скрылись под своими масками, не давая своим чувствам показаться наружу. Теперь это была слабость. А в мире смерти нет ничего хуже, чем проявление слабости. И бросил я тогда рисовать, занявшись другими делами, более нужными новому миру и новым людям.

Он тяжело поднялся со стула, немигающим взглядом охватив работы Художника, потом повернулся к воякам, топтавшимся за его спиной, и бросил им:

- Вручите ему два рожка патронов. Он их заслужил, - после чего он медленно направился по проходу, но вдруг, остановившись и обернувшись, изрек:

- Знаешь что? Бросал бы ты свое рисование к чертям собачим. И нашел бы себе нормальную, мужскую работу. Хоть и говорят, красота спасет мир, но это явно не наш случай. Стремление. Вот, что его спасет. И стремление вернёт людям счастье. А если тебе не хочется сопротивляться, то я могу переговорить кое с кем, и тебя выпустят за герму. Вот где развернулись настоящие, не скрытые чувства. Хотя, это скорее инстинкты. Обращайся, если что...

Художник долго еще стоял напротив нарисованной и простреленной Дентоном картины и молча смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд от пулевых отверстий во лбу. Он был подавлен. То, что отразилось в лице этого, казалось, каменного человека, повергло его в шок. Вот значит, что имел ввиду Охотник, говоря, что Иван не видит суть. И ведь действительно…

Мимо проходил юноша, замер у одной из картин, с интересом ее осматривая, после чего обратился к художнику.

- И сколько все это удовольствие?

- Извини, парень, - Иван повернулся к нему, окинув тоскливым взглядом. - Я не рисую.

(1) - ДЖОН САРЖЕНТА – американский художник портретист начала 20 века

А девочку-то звали Надя…

- Все, мочи ее, Олег! - Быстро проговорил Виктор, поднимаясь и застегивая штаны. Их жертва, голая девочка, лет пятнадцати - шестнадцати, лежала на полу, не проявляя каких-либо признаков вменяемости. Она уткнулась глазами куда-то во тьму и тихо скулила, одновременно всхлипывая. Слезы уже не текли из ее глаз, и она не делала попыток подняться и убежать. - Нам не нужны лишние свидетели.
- Погоди, Олег, - заторопился Егор, - Я еще не до конца допросил ее!
Он спешно начал расстегивать штаны. Виктор недовольно посмотрел на него. Тот быстро стянул с себя одежду и тяжело навалился на жертву. Девчонка заскулила еще тоньше, закрывая глаза, а бандит лишь ускорил движения, довольно застонав.
- Мало ему! - Пробурчал Виктор, отворачиваясь и поглядывая по сторонам. - Быстрей давай, бык-производитель, а ну как кто нагрянет? Тогда только отстреливаться, или когти рвать с Китай-Города, иначе повесят прямо посреди перрона.
- Да ладно, - махнул рукой Олег, - пусть оттянется. Сюда все равно никто не ходит. Этот перегон, отсюда и до Тургеневской, говорят, заколдован. Или что-то типа того. Несколько караванов, ходят слухи, пропало за последние две недели.
- Да, мало ли что говорят? - Виктор, среднего склада мужик с бородой и черными, как смоль, волосами, обернулся к подельнику и недобро посмотрел на него. - Вон, говорили, что Гашиш пропал, а ты гляди ж, вышел, так ничего и не повстречав на пути.
- Так он один шел. А когда группой - тогда, говорят, и пропадают.
- Ой, все уже, замолчи! Эй, татарин? Долго у тебя еще там?
- Виктор! Ну, ты и чмо! - Толстяк с вполне русской внешностью даже приостановился над своей скулящей жертвой. - Когда ты здесь полчаса пытался засунуть свой "вяленький", я тебе не мешал! Смотри тихо в стену и не будь занудой!
Виктор недовольно отвернулся, посматривая в сторону путей. Если братва на Китай-Городе узнает, то их просто растопчут свои же. Они тайком уволокли девчонку в тоннель, и, затащив на какую-то малоизвестную платформу в одном из тупиковых ответвлений, несколько часов к ряду насиловали ее. Вроде сюда редко кто забредал, но все же. Виктору было как-то неспокойно. Жутковато, что ли. Неестественная тишина царила вокруг. Ничем не нарушаемая, плотная тишина. Странным образом казалось, что кто-то следит за ними, хотя вроде никого и не было вокруг.
Тихое пыхтение усилилось. Очевидно толстяк, вернее его "дружок", подходил к долгожданному завершению. Двигаясь, он одновременно облизывал ее шею, плечи, кусал грудь, сжимая другую своей грязной лапищей. От него несло неделями немытой грязной жизни, а блохи, живущие на его густой растительности, так и норовили напасть и съесть добычу живьем, прыгая при каждом новом движении в разные стороны.
Он в очередной раз стал облизывать жертву, когда, добравшись до шеи, взвыл, словно свин, отведавший кнута. Подельники бросились к месту насилия, проклиная все на свете, и удивленно остановились, сжимая в руках пистолеты.
- Сука! Чмошная сука! - Егор вскочил с девчонки и забегал вокруг нее, держась за ухо. По руке и шее обильно струилась кровь. - Эта падаль за ухо меня укусила!
Подельники посмотрели на девочку. Та, продолжала лежать в прежней позе. И лишь мгновение спустя выплюнула на пол фрагмент уха толстяка. Тот еще громче взвыл, увидев свою собственность.
- Она откусила его! Она... - Орал он, но, вдруг, резко замолчав, выхватил свой пистолет и молча разрядил в девочку весь магазин.
- Уходим отсюда! - Быстро проговорил Виктор, упреждая последующие вопросы и жалобы толстяка. - Ухо свое подобрать не забудь! А то нас живо вычислят. Амур, твою мать!

Фонарики, уже полчаса как, нервно плясали по тюбингам. Первым озвучил беспокоившее всех Егор. Он резко остановился и громко заговорил, обращаясь непосредственно к Олегу, который был ведущим.
- Эй, Сусанин! А тебе не кажется, что мы идем не в ту сторону? А?
- А другой стороны вообще нет. - Ответил тот, продолжая идти вперед.
- Что ты несешь? А почему же тогда мы к развилке никак не выйдем? Словил мудак кайф и забыл обо всем на свете!
- Я тебе щас все зубы твои золотые повышибаю! - Круто развернулся Олег и зло посмотрел на толстяка. - Нет там дальше дороги! Тупик! Хочешь, сходи, посмотри. Это единственный тоннель ведущий из того закоулка.
- Ты хочешь сказать, что мы здесь шли? - Не верящим тоном спросил Егор. - Какого хрена тогда мы еще не на Китай-Городе?
- Ты, мудак жирный, хочешь мне что-то предъявить? А?
- А че бы и нет? - Зарычал тот, наступая. - Завел нас, хрен знает куда, и теперь мы должны бродить тут?
- Тихо! - Рявкнул Виктор. - Слушайте!
Все замолчали, прислушиваясь. Через минуту, Олег с Егором удивленно посмотрели на лидера.
- Я ничего не слышу, - сказал Олег. Толстяк кивнул, соглашаясь.
- Я то же. Чего тебя так насторожило?
- А вам не кажется, что здесь что-то не так? - Почему-то шепотом спросил Виктор. Он все еще прислушивался, стараясь что-то услышать.
- Тут единственное не так. Это наш проводник, - снова завел свою пластинку толстяк.
- Ах ты, клоака метрополитеновская, - зарычал Олег и метнулся к Егору, сжимая кулаки. Но меж ними встал Виктор.
- Хватит! Никто ничего не слышит? - Те замотали головами. - Я тоже, - хмуро пробормотал главарь.
- Да, че случилось-то? - Не выдержал толстяк, разведя руками.
- Звуков нет!
- Че?
- Звуков, говорю, нет. Тишина голимая вокруг.
- А что тут такого?
- Иди головой об тюбинг стукнись, - предложил ему Виктор. - Звуков нет вообще. Разве это не странно?
- Нет... Вроде, - неуверенно промямлил толстяк. - А что должны быть?
- А вечный звук капающей воды? А постоянный писк крыс? А... Да, кстати, крысы... Почему не видно и не слышно крыс? Да еще тоннель этот что-то слишком долго тянется. Сдается мне, что туда мы быстрей добрались, чем сейчас возвращаемся... Что-то не то тут происходит.
Толстяк и Олег обеспокоенно завертели головами и стали обшаривать светом фонариков пространство вокруг. Беспокойство старшего передалось и им.
- А может, мы ее пропустили? - Наконец сказал Егор. - Ну, развилку?
- Я тебе предлагал уже о тюбинг стукнуться? - Зло посмотрел на него Виктор. - Так! Приготовили быстро свои автоматы и медленно пошли вперед. Я не хочу подохнуть здесь из-за двух неосторожных болванов.
Подельники послушались, и каждый снял с плеча автомат и передернул затвор. Они осторожно пошли вперед, уже затылками ощущая, как напряглось вокруг них пространство, как притаилась тьма, словно выжидая удобного момента для нападения.
Через несколько минут впередиидущий Олег резко остановился.
- Что там? - тут же спросил Виктор.
- Ничего не понимаю! - Признал тот. - А где же развилка?
- Да что там? - Не выдержал предводитель и, отпихнув Олега, прошел вперед. Пятно света выхватило из тьмы кусок платформы какой-то станции. Это не был Китай-Город. Это вообще была какая-то нежилая станция. На платформе очень хорошо были заметны кучи мусора и различного хлама, да и хоть какого-то света не было и в помине.
Бородач первым забрался на перрон, остальные поднялись следом.
Виктор в растерянности освещал фонариком платформу. Откуда взялась на их пути эта станция? Где Китай-Город, наконец? Как, вообще, они прошли развилку, если ее на их пути просто не было? НЕ БЫЛО!
Фонарик выхватывал из поглощающего станцию мрака разбитые и разбросанные останки местного быта. Разорванные в клочья палатки, разломанные в щепки настилы и прилавки. То тут, то там можно было заметить раскиданное тряпье, порванные матрасы, старые игрушки, чайник, котелок... Еще очень часто попадались стреляные гильзы. Они звонко отскакивали от ботинок насильников и катились по мраморному полу, "весело" звеня.
А вот Виктору было уже совсем не весело. Странная, покинутая станция, внезапно появившаяся на их пути, чем-то напоминала Китай-Город, только давным-давно покинутый. Такая станция-призрак, странным образом явившаяся им.
- Тебе это ничего не напоминает? - Спросил Виктор у Егора. Тот лишь пожал плечами, с полнейшим отсутствием вменяемости на лице. На него эта станция подействовала еще сильнее. В душе этого мелочного и жадного человека, перекладывающего ответственность на других, страх разгорелся с удвоенной силой. - А мне напоминает...
Олег, тем временем, сделал то, о чем никто из них не додумался раньше. Он подошел к краю платформы и посветил на надпись на стене. И, как говорится, тихо охренел. То, что там он увидел, не поддавалось никаким разумным мыслям.
Он резко развернулся на месте, собираясь позвать своих друзей, и в ужасе застыл. Перед ним стояла девочка, которую они насиловали! Обнаженная с развевающимися от сквозняка волосами и отверстиями в груди и голове от пуль Егора. Она пристально смотрела на него. Но не укоряюще или угрожающе, а с какой-то долей бесстыдства во взгляде. Ее белоснежная матовая кожа была лишена крови, а на губах и ранах запеклась кровь. Во рту у Олега все моментально пересохло, конечности стали ватными, а мозг отказывался воспринимать происходящее.
- Ты... - Прошептал он.
- Я Надя, - почему-то представилась она. Ее тоненький голосок, вдруг, со всей полнотой напомнил Олегу о совершенном ими. Он внезапно осознал, что они сотворили! Слеза потекла по его лицу, но понимание того, что уже ничего не исправишь, тяжким грузом придавило его к месту. Он не мог двинуться, шевельнуться, что-либо сказать...
- Я тебе нравлюсь? - Она приняла совершенно непристойную позу, которую при других бы обстоятельствах, он воспринял бы с должным одобрением и вниманием, но не сейчас. Руки предательски задрожали, а на душе стало так плохо...
- Ты меня хочешь? - Она сделала шаг к нему. - Давай, возьми меня!
Надя прикоснулась к его щеке, отчего Олега пронзило с головы до ног ледяной стрелой. Он инстинктивно сделал шаг назад и с криком рухнул с перрона на шпалы.
Виктор с Егором резко обернулись. Кричал Олег. Что с ним? Его голова появилась над краем платформы. Но глаза были какие-то странные. Напуганные. Виктору это совсем не понравилось.
- Со мной все в порядке, - ошалело проговорил Олег, боясь признаться в только что увиденном подошедшим друзьям. Его шатало. Он на слабых ногах подошел к краю платформы и протянул руку Виктору, как...
Его сбил поезд. Настоящий поезд! Он, не останавливаясь, прокатил дальше, перемалывая Олега. Его голова, в одну секунду отлетев от тела, покатилась по перрону прямо к ногам его друзей.
Те в страхе отскочили, наблюдая, как состав проносится мимо, освещая призрачным светом все вокруг. В том числе и голову, подкатившуюся к их ногам и уставившуюся на них стеклянными глазами.
- Что здесь происходит? - Прошептал одними губами Виктор. Нервы были на пределе, а сердце колотилось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Олег, только что протягивающий ему руку, был мертв. Непонятный состав, выскочивший из тоннеля внезапно и незаметно, исчез в черном зеве противоположного портала.
- Смотри, - тоже прошептал не менее испуганный Егор, указывая на стену, которая стала теперь видна. На ней красовалась до боли знакомая надпись: "Китай-Город".
- Бог ты мой! - Уже громче воскликнул бородач. - Как такое возможно? Что за хренов поезд? Как вообще может быть уничтожена или покинута за пару часов целая станция? Да где же все?
- Переход... - Просипел Егор.
- Что?
- Переход на другую часть станции.
- Точно! - Как он мог забыть о другом Китай-Городе, где заправляла кавказская группировка и где, возможно, укрылись жители с этой станции? - Вперед, Егор! Быстрей туда!
Они стрелой помчались к переходу, даже не взглянув на останки друга, размазанного по шпалам страшным поездом.
Первым по лестнице забрался Виктор. И уперся в решетку, преграждающую путь на другую половину. Она была в крупную клетку, а в центре врезана металлическая дверь. Ни рядом с дверью, ни за ней никого не наблюдалось, кроме того, на той половине тоже царила темнота. И тишина. Виктор несколько раз крикнул, но никто не отозвался. Тогда он посмотрел назад, прислонившись к решетке. Там медленным шагом поднимался толстяк.
Не успев подняться, он показал пальцем на что-то, что находилось за спиной Виктора. На его лице был написан столь явный страх, что тот похолодел. Он попытался развернуться, но не смог. Что-то держало его своими цепкими холодными руками. Сердце запрыгало в груди, напуганное внезапной догадкой... Но поздно.
- Ты хочешь меня, Витенька? - Руки откровенно ощупывали его, скользя по телу, словно на нем совсем не было одежды. - Тогда возьми меня!
И руки потянули. Потянули к себе, через решетку, разрывая одежду, кожу, тело... Бородач диким голосом заорал, как сквозь овощерезку проходя через сетку решетки. Заорал и Егор, но через минуту, когда все уже было кончено, его голос сорвался на визг, и он, развернувшись и собравшись бежать, застыл от нового проявления страха.
Перед ним стоял Олег. Страшное, окровавленное и искореженное тело. Он кое-как ставил переломанные ноги на пол и медленно поднимался по лестнице, держа свою голову единственной уцелевшей рукой. Вторая же все еще была продолжением его тела только благодаря хорошей кожаной куртке, которая не давала оторванной руке выпасть.
Он шел вперед, а стеклянные глаза были направлены на толстяка. Тот медленно попятился и через мгновение уперся в стену перехода.
- Что вам всем от меня надо? - Выдавил из себя он, сотрясаясь мелкой дрожью и плача. Олег и девчонка медленно, но уверенно приближались.
- Егорка, - звонкий голос девочки пригвоздил его к стене, заставив закрыть глаза. - А Егорка? Хочешь же меня? Да знаю же, хочешь! Вот она я. А давай-ка займемся любовью еще раз, как тогда, на полу, когда я была в семени твоих товарищей... Тебе же это нравится! Ну? Что же ты, Егорка, испугался?
- Отстаньте от меня! - Визжал он, закрыв глаза. - За что? Что я сделал?! Почему вы меня преследуете?!
Его голос срывался на хрип и далеко разносился по обеим половинам пустого Китай-Города. Но никто его не слышал и никто ему не мог теперь помочь.
- Как за что? - Удивилась девочка. - А в Метро ничто не проходит бесследно. Особенно злые поступки. Особенно, когда они делаются со зверской жестокостью. Вы теперь часть Метро. Но не того метро. Другого. Вы сами своими руками очертили себе ту грань, которая ведет сюда. В мир страха, ужаса и темноты. В мир Метро, который годами скапливал в себе все плохое, что приносили в него люди, и который живет, сейчас, питаясь вашей же жестокостью, подлостью и сиюминутными желаниями. Так что все. Ты сам выбрал свою судьбу. Теперь вот терпи. Ну, так что, займемся любовью?..
Егор открыл один глаз, и увидел, как в свете упавшего фонарика за спиной девочки собирается какая-то копошащаяся масса. Толстяк с ужасом понял, что этой массой когда-то был Виктор...
Он заорал еще громче, вскочил на ноги и, проскользнув сквозь мрачные фигуры, бросился в тоннель сломя голову, стараясь убежать от себя...

Потом много кому в темных тоннелях встречался призрак толстяка, бегущий и вопящий во все горло. Говорят, что встреча с ним предвещает несчастье...

Миниатюры.

Матерь божья

- Матерь божья! Прошу, одухотвори! Прошу, не дай сгинуть одинокой. Сведи меня с Павлом! Ну, тем, который на поверхность с Борисом Михайловичем выходит… Очень он уж полюбился мне… - Лицо просящей немолодой уж женщины лет сорока было слегка искажено. Невозможно было разобрать из-за чего. То ли из-за пляшущего света свечей, то ли действительно от чувства безысходности. От того, что у женщины давным-давно не было мужчины, не было опоры, которая так была нужна ей. Но…

Подобные мольбы, обращенные к НЕЙ, были столь частыми в условиях нового изменившегося мира, что ОНА оставалась практически безучастной к ним. Что поделать, а женщина в таких вопросах сама должна была проявить себя. Если учесть, что таких – одиноких – женщин полно вокруг. Хотя бы какие-то усилия приложила…

Следующим шел высохший средних лет мужчина. Говорил шепотом и часто-часто озирался, как будто боялся, что в очереди есть возможные соседи, или люди с его станции.

- Матерь божья! Благослови! Очень нужно! Зарплаты не хватает. Что такое две – три пульки в неделю? А мне ж нормально пожить хочется… - Этот тоже потерпит. Да, цинично, да – не великодушно, как от НЕЕ ожидают, но… Такое время: каждому по заслугам, каждому по потерям…

- Матерь божья! – Следующий в очереди ненадолго замолчал, как будто собираясь с мыслями. Парень. Лет пятнадцати. Худое и осунувшееся лицо. Мешки под глазами, напоминающие синяки… Через некоторое время продолжил. – Прошу! Не для себя прошу… Для брата. Благослови его! Пусть вернется домой с вылазки…

Что ж, надо постараться. ОНА всегда ничего не жалела для тех, кто просил не за себя. За брата… А что еще роднее в этом мире, кроме брата, сестры, матери или отца?.. Нет, надо сделать все возможное, чтобы его брат вернулся домой. Целым и невредимым…

- Матерь… Божья!.. – Следующей была маленькая девочка. Она часто-часто всхлипывала, от чего слова прерывались на середине, а иной раз совсем проглатывались. Одета она была невесть как, в драные, мешковатые шмотки, словно их сняли со взрослого человека. И была худее, чем все предыдущие просящие. А на щеке и под глазом темнели синяки. Она хныкала и заламывала себе руки… - Помоги!.. Прошла пол метро… Просто помоги!.. Мне ничего не жалко!.. – С этими словами она водрузила меж свечей столь же драную, как и ее одежда, куклу. Надо понимать, единственное имущество бедной девочки. – На забери, мне не жалко, только… Помоги!.. Мои родители и братик сейчас очень и очень болеют… Я верю, что все обойдется… Я верю, что все будет хорошо… Но… вот другие… некоторые… мужчины и женщины нашей станции уже умерли от этой болезни… И я очень и очень хочу, чтобы она – болезнь, обошла моих родителей и моего маленького братика стороной. Чтобы мы опять были вместе и счастливы, как неделю назад…

Господи, как ей объяснить, что уже поздно. Что все люди на ее станции погибли. Что последний скончался около часа назад. И что люди с соседней Ганзейской станции уже зачищают ее станцию. Ее дом… И как ей помочь?.. ОНА не знала…

- Слышь?! – Следующий в очереди, седовласый мужчина лет пятидесяти наклонился вперед, разглядывая ЕЕ, потом обернулся к стоящему за ним мужчине в разгрузке. – Посмотри. ОНА плачет…

Вся толпа, пришедшая в эту обитель за помощью сгрудилась возле иконы, стоявшей в просторной палатке на постаменте и окруженной горящими свечами… Начал подниматься ропот, и вскоре толпа загудела, как растревоженный улей, смотря на НЕЕ. И указывая пальцами.

Владимирская Икона Божией Матери, принесенная сюда давным-давно из Третьяковской галереи, плакала. Две тонких струйки, беря начало в уголках ее глаз, струились по щекам, и, играя в свете свечей светом, стекали вниз…

Дата добавления: 2015-11-14