Азимут смерти. 3 страница

- Отставить! - Будучи человеком в прошлом военным, он не терпел в своих подопечных любых панических настроений. - Что здесь происходит?

- Анна Петровна, извольте объяснить свое поведение.

- Этот... Этот... - От нахлынувшего на нее возмущения, она не могла подобрать слов. - Он забыл выпустить мою дочку.

- Что? Откуда выпустить? - Нахмурился начальник станции, поглядев на Михалыча строго.

- Она требовала, чтобы я закрыл ее дочь, Дашку, на несколько часов в подсобке, - пожал плечами кладовщик. - Потом добавила, чтобы я выпустил ее через пару часиков, а я... Забыл, в общем, пока принимал товар от сталкеров.

- Вот видите?! - Закричала Анна Петровна, попытавшись достать Михалыча, но тот слишком резко отступил и меж ними сразу встал начальник станции, захлопывая брешь собой и сильно хмурясь. - Маразматик старый!

- Стоп! - рявкнул начальник. - Этот "маразматик" всю ночь принимал товары, и он вполне мог забыть об этом! А ну, Михалыч, бегом за девочкой! А Вы, Анна Петровна... – Он недобро посмотрел на нее. - В общем, молчите, пока я не скажу Вам открыть свой рот! - Мать Даши побледнела, но не решилась перечить начальнику станции, а Михалыч во всю прыть своих уже не молодых ног понесся вызволять девочку из темного плена.

Когда тот привел ее, надо сказать, выглядела она совершенно спокойно для ребенка, просидевшего целые сутки взаперти в темном помещении. Но смотрела она почему-то в сторону.

- Ты в порядке? - Спросил у нее, присев, начальник станции.

- Нормально, - пожала та плечами.

- И тебе не было страшно?

- Только сначала. А потом пришел дедушка и рассказывал мне сказки. Много красивых и интересных сказок... - Михалыч от этих слов нахмурился, внимательно разглядывая девочку. Что-то знакомое было во всем этом...

- Значит, так, Анна Петровна! - Жестко произнес начальник. - На первый раз вам семь суток внеплановых работ! И не спорьте, а то еще добавлю! Если еще раз подобное повториться, то уж, извините, но нашу станцию Вы покинете навсегда, без права транзитного прохода и любых свиданий с дочкой. Вам ясно? - Та, бледная, словно простыня в кабинете доктора, лишь согласно кивнула. - А теперь ступайте. Накормите девочку и уложите спать. Михалыч! А ты проследи, чтоб так и было. Когда вернешься, я с тобой отдельно потолкую! - Пообещал начальник станции кладовщику и занялся своими делами.

* * *

Костерок весело потрескивал, озаряя неясным светом лица сидящих вокруг людей. Иван, ожидая пока согреется вода в чайнике, внимательно наблюдал за юродливым, пристроившемся напротив. Он обещал начальнику станции, что никаких проблем с этим чудаком не возникнет, вот и приходилось контролировать каждый его шаг, благо пока тот не слишком много гулял по станции. Все больше сидел у костра, грелся и мутным взглядом поглядывал по сторонам. Вокруг него образовалось свободное пространство, так как запах, источаемый его давно не стираными лохмотьями, выдержать мог не каждый. Да и его кукольно-неподвижное, сплошь из морщин, лицо не могло вызвать расположение у побывавших на краю гибели, но все еще остающихся людьми мужчин.

Возле костра расположились сменившиеся с дежурства люди. Кто-то с усталостью глядел в огонь, другие разговаривали, делясь впечатлениями прошедшего дня, если таковые были, или просто обсуждали еще одни минувшие сутки. Так. Без всякого интереса. Просто, чтобы поддержать разговор, ибо молчание и погружение в себя становилось уже отличительной особенностью для людей после Взрыва.

Внезапно, Ивана отвлекли люди, проходившие мимо костра. Кажется, эта была Анна Петровна со своей дочкой и кладовщик Михалыч. Анна явно нервничала, вцепившись в плечо девочки и почти таща ее за собой. Следом, поддерживая безопасную дистанцию, семенил кладовщик. Неожиданно девочка вскрикнула и вырвалась из руки матери, после чего несколько раз топнула ножкой.

- Ты мне делаешь больно!

- Ты сейчас же пойдешь и ляжешь спать! - Повернулась к ней зло мать.

- Нет! - Упрямо закричала Дашка. - Я не буду спать! - И тут же получила пощечину от матери. Девочка, не ожидая такого поворота событий, рухнула назад. Слезы тут же хлынули из ее глаз, но она промолчала. Мать тем временем, сжимая от злости кулаки, еле-еле сдерживала себя.

- Будь ты проклята! - Неожиданно для всех выкрикнула она. Иван даже чуть не подавился чаем, который только что глотнул. Мурашки пробежали по телу. И он заметил, что юродливый старик тоже смотрит на эту сцену и впитывает все звуки, доносящиеся от этих людей. - Поняла? Будь проклята! Из-за тебя меня чуть со станции сегодня не выгнали. А ты еще издеваешься. Мать не слушаешь!

- Аннушка! - Встрял в разговор кладовщик. - Нельзя так говорить! Ты с ума сошла!

- Иди ты, Михалыч, знаешь куда? - Она сверкнула на него грозным взглядом, потом схватила девочку и потащила за собой. В палатку. - Это моя дочь! Моя! И она всегда будет моей!

- Уже нет, - Ивану то ли послышалось, то ли юродливый и вправду это произнес. Слушать было уже некого. Анна Петровна скрылась с ребенком в палатке, а кладовщик стоял и обтирался возле нее. Видимо ожидал какого-то результата. Поэтому Иван и прислушался к звукам вокруг, и не зря. Наконец, юродливый прошептал. - Она уже не твоя дочь...

* * *

Тьма зашевелилась и преобразовалась в фигуру матери и девочки. Женщина тащила ее волоком по перрону и кричала:

- Я тебя проклинаю! Слышишь? Проклинаю!..

Иван открыл глаза, выпрыгивая из липких объятий сна, и снова, словно, в нем утопая. Взгляд вновь уткнулся в почти осязаемую темноту. Но теперь она была другая. Кое-где разбавленная огоньками дежурных ламп. И костерок еще тлел.

Иван оглянулся. Очевидно, он задремал прямо у костра, ожидая, когда юродливый что-нибудь выкинет. Юродливый... Напротив его не было. Черт! Проспал.

Горе вскочил и огляделся уже более тщательно. Зачем, спрашивается, он притащил его на станцию? Вот теперь бегай, разыскивай. Куда же он мог подеваться? Он инстинктивно направился к палатке Анны. И не ошибся.

Выглянув из-за колонны, Иван оторопел. Рядом с палаткой стоял юродливый с длинным посохом в руках. На конце этого шеста светился огонек, неяркий, голубого цвета. Светился словно сам по себе, ни фитиля, ни фонаря при этом не дозорный не видел. Напротив него стояла девочка с таким же огоньком в одной ладони, заботливо укрывая его второй. Старик рисовал на ее лице какие-то знаки пальцем, и что-то странное то ли бормотал, то ли пел.

Что он делает? Зомбирует? Иван не был в этом уверен, но по метро ходило столько слухов, причем один страшней другого. Он подобрался, покрепче сжал в руках автомат и бросился вперед. Но не успел. С еле слышным звуком затягиваемого воздуха, они исчезли. Только странный огонек еще несколько мгновений мерцал при входе в палатку.

От неожиданности Горе замер, не понимая пока, что должен сделать. На такой случай дозорных не готовили. Вдруг, он сорвался с места и влетел в палатку, громко крича.

- Анна! Анна! - Та приподняла голову, ничего не понимая. А затем резко вскочила, явно сообразив, что что-то случилось.

- Что? Где? - Глаза ее блуждали, совершенно не собираясь замечать стоящего в пологе палатки Горе. Тот подошел и легонько встряхнул ее, положив руки на плечи. Только тогда она обрела осмысленный вид.

- Где твоя дочь, Анна? - Спросил он, удерживая ее за плечи. - Где она?

Та показала рукой на небольшую деревянную койку и пошла туда, скинув одеяло на пол. И тихо-тихо заскулила, поднимая от кровати руки, в которых находилась теперь странная кукла, напоминающая очертанием и окраской одежды девочку. А самой Даши не было и в помине. Иван слушал рыдания женщины и не мог поверить себе. Как быстро меняется у людей настроение, да и от этого сами они. Недавно проклинала, а теперь вот льет слезы… Любит.

Его размышления прервал толчок в спину. Некто, видимо сильно торопился, и не учел, что сразу за пологом палатки может кто-нибудь стоять. Горе обернулся и увидел осевшего от неожиданности на пол Михалыча. Тот не спал уже вторую ночь, поэтому и слышал рыдания и крики в палатке Анны. Надо отдать ему должное, не смотря на свой возраст да хиленькую, потрепанную временем фигурку, он все же поспешил на помощь.

- Здорова, Михалыч, - поприветствовал его Иван, протягивая тому руку. - Как жизнь "молодая"? Не чихаешь?

- Ваши шутки здесь не уместны, молодой человек! - Заметил тот, тем не менее, принимая протянутую в помощь руку и поднимаясь. - Тут, можно сказать, горе у человека...

- Можно сказать? - Иван поднял брови, и несколько раздраженно промолвил: - Можно сказку рассказать, а здесь реальное горе!

- А я ведь предупреждал! - Заметил Михалыч.

- О чем? - Зашмыгав носом, пробормотала женщина, оборачиваясь. - О чем ты, старый хрыч, предупреждал?

- Но-но! Попрошу без оскорблений. Сама ты, Аннушка, во всем виновата! Не надо было дочку свою проклинать! Она все-таки ребенок!

- А ну говори, дьявол старый, что знаешь! - Женщина так и подскочила на месте, бросившись с кулаками на кладовщика, но путь перегородил опять тот же Иван, в которого она уперлась, словно в дерево, и пыталась теперь только руками достать Михалыча. Тот, отойдя на шаг и чувствуя защиту в лице дозорного, горделиво приосанился с презрительной миной и пробормотал себе что-то под нос.

- Что? - Теперь не выдержал уже Горе. - Хватит мямлить! Говори, что знаешь!

- Ну не столько знаю, сколько... Есть у меня одна теория.

- Блин, Михалыч! - Чуть не обиделся Иван. - Я же сейчас отпущу ее!

- Все! Все! - Тот испуганно отошел еще на один шаг. - Слушайте!

- Давай, уже.

- Тогда, еще до катастрофы, я сказки собирал, былины разные. Так вот. Была там одна даже не былина, а так поверье. Вроде как считалось, если проклянешь своего ребенка, то он исчезнет, а семью потом будут преследовать несчастья, пока не сгорит сам дом, в стенах которого это случилось. Так вот, там еще какой-то научный умник исследование свое проводил, и типа наисследовал, что проклятые дети никуда не исчезают. А забирает их некий старичок Лесовик, что в глубокой лесной глуши живет и людям никогда на глаза не показывается. С проклятыми детьми он добр, а вот с их не очень радивыми родителями совсем наоборот.

- Так что же ты нам тут хочешь сказать, что это у нас тут Лесовик появился?

- Ну, Лесовик не Лесовик, но что-то похожее.

- Да ты понимаешь, что говоришь? - Возмутился Иван. - Какой к черту Лесовик? Деревьев в метро нет, а леса уж тем более!

- Да не об этом я. - Михалыч махнул рукой, словно на глупого ученика, который не понимал ни единого его слова. - Я говорю, что это нечто похожее, и только. Уже все, наверное, кроме тебя, Горе, знают, что метро из всего обычного и нам понятного делает нечто совершенно непредсказуемое и страшное. Вот и здесь так же. Теперь это Метровик, какой-нибудь. Ну, или метровичок.

- Нет, - возразил Иван, - пусть уж лучше Метровик, так страшнее, да и стрелять уже можно. Пойду я, пожалуй.

- А что мне делать? - Взмолилась Анна Петровна, хватая дозорного за рукав.

- Сиди и жди. Я тут недалеко в городском коллекторе, что с нашим западным тоннелем соединен, видел как-то голубое свечение.... Думаю, я знаю, где нашего Метровоя... Метростроя... Тфу ты! Метровика достать можно будет. Сейчас только команду кой-какую наберу...

- Не надо команду! - Тут же завыла Анна. - Это ж сколько стыда-то! Не надо!

- Но как? - Попытался запротестовать дозорный, но та еще больше его затрясла.

- Не надо! Я с тобой пойду. Вымолю у него дочку, сама без всякой помощи.

- А ума-то хватит? - Раздался скептичный голос Михалыча из-за плеча Горе.

- А ты с нами пойдешь! - Пообещал Иван кладовщику, лицо которого начало вытягиваться.- Подскажешь, если че...

- Но... Но... - Попытался возразить тот, но Иван уже повернулся к нему и грозно нахмурил брови. - Ножик только захвачу...

* * *

Иван еле разлепил глаза. Боль огромным пульсирующим шаром заколотила о стенки черепа, мешая думать и сосредоточиться. А руки и ноги затекли, связанные в неудобном положении.

Ешкин кот! Какой такой черт женского пола заставил его прислушаться к словам Анны. Что за мысль такая идиотская - отправиться на поиски девочки в старый городской коллектор, да еще с этими двумя, а не с хорошо вооруженными солдатами. Зато теперь они сидят где-то в глубине этого самого коллектора связанные, да еще и с хорошим сотрясением мозга на каждого. Вокруг них прыгают дети с голубыми огоньками в ладонях, а откуда-то с постамента из тьмы этого большого помещения, давным-давно пропитавшегося далеко не благовониями, вещает, словно плохое радио, скрипучий старческий голос. Он, словно мячик, скачет внутри головы и заставляет ее вновь и вновь наполнятся болью, какими-то неестественными и чужими мыслями и странными образами.

- Я есмь бремя! Бремя каждой падшей в этом мире женщины. Каждого человека, ступившего по стопам сей женщины...

Черт! Дай только выбраться. Выпутаться из этих сковывающих все движения веревок. И тогда ты узнаешь, что есьмь бремя! Бремя тяжелого кирзового сапога. И имя ему Горе! Горе так пройдется по бремени, что...

Господи, как же все оказалось просто. А то - Метровик, Метровик! Снеговик, ешкин кот. Ну, мать твою, Михалыч! Горе, сдается, пройдется и по тебе тоже. Обычная секта, управляемая безумным стариком и состоящая из одних детей, которые тоже, по-видимому, подвержены этому безумному состоянию. Не оказалось бы оно заразным! Да вообще, все клоунада чистой воды, игра на фантазиях старых маразматиков, которые, вот как Михалыч помнят всякие былины и притчи из того еще совершенно другого мира. И спец эффекты соответствующие - сухое топливо в таблетках, которое в плошках таскали детишки, да сама темнота, что даже слона укроет, если потребуется.

- Сегодня великий день, дорогие мои! - Вещал голос старика. Откуда, разобрать было невозможно - его укрывала тьма, из-за неярких огоньков вокруг кажущаяся еще более плотной. - Начало великого суда, что пробил над беспутными родителями, способными проклясть свое чадо. Нам повезло. Одна из них сама пожаловала к нам в гости, тем самым изъявив стремление пустить всепожирающую волну детской мести по всему метро! Сегодня в агонии умрет она. Завтра сгорит синим пламенем ее станция. А уж потом сила нашей мести станет их бременем, и понесут они его по всему метро, выжигая нечестивых и утопших в своей безнравственности...

А старик походу и не юродливый вовсе. Складно говорит. Ой, как складно! Да и дети не просто так тут вокруг прыгают со следами вселенского счастья на лицах. Определенно гипноз, или что-то типа того. Надо подумать о чем-нибудь эдаком. О серьезном. А то намутит еще чего с мозгами-то, тогда не выпутаться.

Эх, а еще он сталкером хотел стать. Это при том, что он и дозорным-то был явно хреновым. Залезть в такую глупую ловушку! Это ж умудриться надо! Сначала, по всей видимости, чем-то тяжелым вырубили именно его, а уж потом ни Анна, ни Михалыч не представляли для них особой помехи. Да и оружие вон лежит, метрах в десяти в сторонке! И запах... Он принюхался, повернув голову к плечу. Да это от них! Этот старикашка чем-то облил их. Чем - не понятно, но Иван чувствовал, что это не к добру.

Надо действовать! Он потихоньку напрягал и расслаблял руки, чтобы хоть как-то ослабить веревку. Ну, ничего, он еще повоюет!

Тем временем прозвучала команда из уст юродливого, и дети словно взбесились. Начали прыгать вокруг с удвоенной силой, а несколько из них подскочили к связанным пленникам и, схватив за путы, стягивающие Анну, достаточно легко поволокли ее по полу в сторону не так давно использовавшегося кострища.

- Давайте посмотрим на вновь прибывшую! - скрипел все тот же голос. - Давайте оценим силу ее духа и ненависть к пороку! Пусть она начнет праведное дело, к которому мы так долго шли! Выходи, девочка! Яви свою веру проклятым!

Иван в замешательстве наблюдал, как из толпы прыгающих детишек вынырнула Дашка и с непонятными стеклянными глазами подошла к матери, неся на вытянутых руках в блюдечке голубой огонек...

Все вскипело внутри дозорного. Он, что было силы, задергал руками, стараясь освободить руки, но пока что путы были слишком туги. Тем временем очнулась Анна. Она увидела стоящую перед ней Дашку с огоньком в руках, но пока не могла понять, что происходит.

- Господи! Дашка! Прости меня дочка, прости! Я не хотела. Правда. - Но тут она поняла, что та ее не слушает и что вокруг твориться вовсе что-то совершенно непонятное. Беснуются дети. Голос старика из темноты что-то пропагандирует, отскакивая от сводов тоннелей и ее головы.

- Эй! - Крикнула она громче, обращаясь уже к голосу "за кадром". - Метровик! Я уже все поняла! Я раскаялась! Ты слышишь?

- Да опустится очищающий огонь, да уничтожит он все сомнения наши и грехи их! Каждому по заслугам, каждому по деяниям их... - Девочка приближалась к матери с протянутой рукой. В ее глазах все так же тлел огонек безумия, смешанного с маниакальностью.

- Эй, Метровик! Я же прошу тебя, прости!

Но тот словно не слышал, продолжая свою пафосную речь. Ускоряющийся ритм беснующихся детей, не вызывал никаких сомнений в том, что сейчас должно произойти. Даша была уже настолько близко к матери, что сомнений в ее одержимости больше не было. Горе зарычал, сжался и, оттолкнувшись согнутыми коленками, рванулся вперед... Правда, скользя по полу, ибо путы еще не были сняты, и больно ударившись лицом о него.

- Взгляните на этого подземного червя! - Продолжил голос. - Что он делает? Он пытается остановить нас! Продлить агонию, что захватит скоро все метро!

- Ууу-ууу-у, - промычал Иван грозно, пытаясь сказать: «Дай только ос…» -, но тут на него набросились дети и кто чем стали колотить связанного человека. Горе зарычал, но ему ничего не оставалось, как сильнее поднапрячь руки, в надежде освобождения. И надо сказать, что веревка начала поддаваться, ослабляясь...

Тем временем, ладонь девочки, с зажатым синим огоньком, коснулась матери. И та резко вспыхнула, будто облитая бензином. На время все вокруг замерли, внимательно вглядываясь в получившийся фейерверк и вслушиваясь в жуткий вой, разнесшийся под сводами старого городского коллектора. Замер и Иван, с ужасом наблюдая за происходящим. Но не без цели. Вспыхнувшее пламя ярко осветило все вокруг. И он увидел, где стоит старик. Чуть в стороне. Каких-то десять метров их разделяло! Ну, что ж. Вот он и ты! Метровик...

- Вот так огонь будет поглощать станцию за станцией, дети мои! - Не обращая ни на кого внимания и тем более на корчащуюся в агонии на полу женщину, кричал старик, размахивая своим посохом. - Вот так вот месть наша пройдется по недостойным жить людям! Вот так, сожрет он любого, кто обидит ребенка...

Он захрипел, от неожиданности вытаращив глаза. Ивану удалось все-таки, пользуясь общей заминкой, освободиться и незаметно подойти к старику, «благо» догорающий трупп Анны Петровны уже давал не так много света... Он железной хваткой сдавил горло юродливого, собираясь сломать тому шею, но опять случилось что-то невероятное.

Со звуком засываемого воздуха он, держа мертвой хваткой свою жертву, куда-то провалился. И в следующее мгновение - ослепляющая темнота, неясные очертания каких-то неизвестных стен, злобное выражение лица юродливого прямо перед глазами, а потом посох с синим огоньком, надвигающийся на его голову.

И снова с тихим звуком засасываемого воздуха он в коллекторе. Лежит, распростершись на полу. А вокруг удивленные, но явно осознающие, что происходит дети, с выражением ужаса на лицах, а также бледная в слезах Дашка, бросающаяся к обгорающему телу матери.

- Мама! Мама! Что происх...

* * *

- Эй, - кто там? - Петр со всей поспешностью, на которую был способен, развернул станковый пулемет в сторону тоннеля, откуда послышались многочисленные шаркающие звуки и неясный гомон, и включил прожектор. И застыл, как в копанный.

Из темноты один за другим начали выходить дети. Мальчики и девочки, худые, в оборванных одеждах с пространными выражениями на лицах. И их становилось все больше, словно поток не иссякал, а наоборот только начал набирать обороты. Когда, казалось, что выходящие из тоннеля дети никогда не закончатся, на свет появились два взрослых, очевидно, замыкающих процессию.

Это были Иван и Михалыч, которые дня два назад неизвестно куда исчезли со станции. Петр удивленный этим и, в то же время, обрадованный другу, соскочил с баррикады, и подбежал к ним. Лица этих двоих тоже были несколько отстраненными и пугающе серьезными.

- Горе! Что произошло? Где вас, черт дери, носило?

- Никогда не произноси это слово! «Черт!!!»- Зарычал, будто кем-то укушенный Иван. - Ясно?! И никогда не проклинай ребенка!

Петр в замешательстве застыл, удивленный и обескураженный таким поведением своего друга. Он не мог ничего понять. Но ему и не стоило пытаться.

В голове Ивана роилось много мыслей. Одна невероятней другой, но беспокоила всего-лишь одна. Как этот неведомый старик, будучи всего лишь обманщиком, смог переместить их обоих за доли секунды в совершенно другое место. А потом выкинул оттуда Ивана, как какой-то простой предмет.

А может это действительно был этот... Как его? Метровик... Но девочке, чувствовал он, ничего рассказывать не стоило.

Изгнание.

- Что будем делать?

- Выгоним со станции!

- Но...

- Не насовсем. Пока не поймем, в чем дело. Да и, кроме того, подозрительно все это очень.

- Без сомнений. Непонятно, что случилось на поверхности.

- Вот именно. Да и меж делом... У него будет время подумать о своем поведении, а то последнее время совсем распоясался. Выдайте ему минимальную дневную пайку и фонарик. Пусть гуляет. Может у "цивилизованных" перекантуется пока, но до того, как не поймем, на станцию его не пускать!

***

Трудно быть одному? Да легко!

Петр Мамонов, по прозвищу Момон, шагал в кромешной темноте тоннеля, удаляясь от ненавистной ему теперь станции. Ненавистной потому, что его изгнали, по сомнительным и можно сказать возмутительным причинам, с которыми лично он был в корне не согласен. Но не это главное. Главное, что ему, мужчине лет сорока, прожившему на станции почти десять лет, теперь придется искать себе другое место жительства. Что собственно не проблема. До ближайшей жилой станции или, вернее сказать, скоплении станций, так сказать - цивилизации, нужно было пройти всего-то две заброшенные. Беспокоило другое.

Как встретят его там? И пустят ли на станцию? Какой бы плохенькой не была связь его станции с "цивилизацией", но она была и эти противные и богобоязненные людишки, казавшиеся все это время друзьями, братьями или сестрами, по любому сообщат о случившемся. И ведь люди на другом конце темного тоннеля поверят версии, настолько сильно притянутой за уши, что любой нормальный, дружащий с головой человек, разбил ее бы в щепки.

Момон вздохнул так сильно, что эхо этого звука несколько раз прокатилось по тоннелю.

Вот в том-то и дело! Что нормальных людей в метро уже не сыщешь. Все какие-то нервные, подозрительные. В первую очередь, как говорится, стреляют, а потом спрашивают. И тут как водится, сначала выслушают начальника станции. Еремеев - скотина! А уж его мнения никто даже спрашивать не будет.

А черт с ними! С политиками! Это же он - Момон! Выкрутится как-нибудь. Вот как, скажите, можно не работать на станции, на которой не работать не возможно, да при этом еще и питаться не хуже начальника станции? Как? А он знал. В любом обществе, даже в самом трудящемся и распределяющим продовольствие согласно занятости и общему вкладу труда, существует категория товаров и услуг всегда востребованная населением. Правда, все это не совсем законно. Но на этот счет у Петра было свое мнение, далеко расходившееся с мнением начальства да в принципе и остального здравомыслящего населения. Но вот именно они-то все и закрывали глаза на его маленькую барахолку. Люди тогда только "бухтят", когда хотят показаться хорошими в глазах других людей, а как увидят что-нибудь необычное или захотят почувствовать нечто незабываемое, так сразу все разговоры как рукой снимает. Становятся покладистыми и алчными.

Вот и приторговывал он тем, что кому-то в определенное время было необходимо. Все к нему шли. Намекали, заискивали, последнее тащили, а он, не будь дураком, старался поскорее найти необходимое. Кому-то грибочков чудных, от которых забывалась действительность, кому-то таблеток от различных хворей, что у ходоков на поверхность выменивал (бог с тем, что срок годности давно прошел, а иногда все ж помогало), иным шкурки-чучелки мелких тварей, другим - картины, украшения и бижутерию, что побогаче, но за этим сам ходил. Напрашивался с ходоками на поверхность, и пока они там своими делами занимались, проворачивал свои. Все более-менее ценное с собой тащил. Все приходили! Все!

А тут... Даже эта... Теперь уж вдова Соболева, что, как говорят, по его вине погиб. Даже она, которая сама рада была, когда он к ней приходил и исполнял "невыполненный мужнин долг", кричала после громче всех, когда его выгоняли со станции.

На Петра вдруг нахлынула неконтролируемая злость, отчего он крепче сжал кулаки, и сильнее, чем надо поставил ногу на шпалу. После чего, оступившись, полетел на эти самые шпалы ничком, закрывая руками лицо. Зажатый в кулаке фонарик выскочил и запрыгал, ударяясь то о дерево, то о метал, затем, закружившись, затих, выхватывая тюбинги слева от Момона, местами проржавленный металл выступающих из бетона балок, провисшие и порванные тут и там кабели, а также легкую, подающуюся любому движению воздуха паутину, собирающую собою пыль.

Мужчина же, взвыв от боли, перекатился на бок, прижимая к себе левую руку. Некоторое время он так и лежал, превозмогая боль, пытаясь понять, не сломана ли она, а также, отчего последнее время несчастья начали сыпаться на него как из рога изобилия. Затем принял сидячее положение и, несколько успокоившись, стал рассматривать паутину, пляшущую на границе света, размышляя.

Заброшенные станции он миновал минут десять назад. Это значит, что скоро из темноты должен появиться аванпост "цивилизации". Это и люди, и кров, и еда. Тогда, скажите, пожалуйста, зачем он беспокоится и раньше времени впадает в панику? Надо всего лишь взять себя в руки и пройти оставшиеся несколько сот метров, ну или пару километров, это уж как повезет.

Момон улыбнулся своим мыслям, поднялся, отряхнулся, и, подхватив фонарик, пошел вперед, к "цивилизации".

***

- Надо его изолировать.

- В смысле?

- Есть подозрение, что у него бубонная чума...

- Что?!

- Бубонная...

- Я знаю, что это такое, доктор! Я в толк не могу взять другое. Как он сутки находился на станции с таким диагнозом!

- Это лишь предположение, но не будет излишне...

- Не будет излишне?! Да одного подозрения достаточно, чтобы не пустить человека на станцию. Вы уж определитесь, доктор! А пока... Карпов! Звони Громову! Предупреди, чтобы его не пускали. Пусть болтается меж станций, пока... Пока господин "доктор" целиком и полностью не будет уверен, с чем имеет дело. Кстати, много у него времени?

- Ну, с едой более-менее понятно. Потерпеть сможет, у него и пай есть. Но вот с водой... Боюсь, обезвоживание настигнет его к концу вторых суток, на третьи...

- Значит доктор, у Вас есть сутки. Иначе убьете человека, чем бы он там не болел.

***

Трудно было сказать, что он испытывал сильнее. Злость, раздражение или обиду. Наверное, и то и другое вместе. Что им там наговорили, если его не подпустили к «цивилизации» и на расстояние выстрела? Да не то, что к станции, да и к аванпосту подойти не удалось ближе ста метров. Только он вышел из-за поворота тоннеля, как его ослепил мощный свет прожектора, далее злобный голос потребовал, чтобы он убирался, иначе они применят "Корд". И Момон не в силах был поверить этому, пока они действительно его не применили. Предупредительно. До сих пор перед глазами шлейф от пуль, вернее "фонтанчики" отколотого ими бетона, змейкой проскользившие в каком-то метре мимо.

Вот тогда он по-настоящему испугался. Даже не сразу понял, что ему снова кричат, чтобы убирался, а то следующая очередь будет по нему. Момону ничего не оставалось, как быстро ретироваться оттуда.

И страх гнал его до заброшенной станции. В голове возникали ужасные картины погони и ее результата. Хотя за ним никто не гнался, но это он понял, только взобравшись на пустой перрон. Что за бред? Только сейчас он осознал, что "цивилизация" не была в состоянии войны с их станцией и быть не могла. Так может дело в другом? Может новый командир дозора не узнал частенько захаживающего к ним за всякими безделушками Петра?

Он повторил попытку, но со стороны других путей. Не тут-то было! Его даже предупреждать не стали, а начали палить из пулемета сразу.

Теперь же его охватила злость. Так с людьми не поступают! Даже с самыми гнилыми!

Он взобрался на платформу пустующей станции, мельком осветил фонариком объемные колонны, высокий свод и кучи мусора на полу. Затем размашистым движением ноги запустил какую-то дряхлую бумажную коробку в темноту в сторону шпал, после чего рухнул рядом с более-менее чистой колонной на пол, отшвырнув фонарик в сторону, и схватился за голову.

Некоторое время он молча сидел в такой позе, не в силах двинуться, не в силах думать и понимать происходящее вокруг. Затем медленно поднял голову и огляделся.

Фонарик лежал чуть в стороне, выхватывая из темноты осыпающуюся кафельную кладку одной из колонн, кучу мусора рядом с высовывающейся из нее одноглазой головой пупса и надпись на свободном от кафеля участке колонны:

Дата добавления: 2015-11-14