Поклонение женщине и поклонение душе

Принцип христианского соединения противоположностей есть поклонение Богу; в буддизме – поклонение самому себе, своей самости (саморазвитие); разрешающий принцип определяется как поклонение душе, символически выраженное в поклонении женщине.

У колыбели современного индивидуализма стоит средневековый элемент. Началось это, с поклонения женщине, что значительно укрепило мужскую душу как психологический фактор; ибо поклонение женщине имело в виду поклонение душе.

В «Божественной комедии» Данте образ женщины возвышается до потусторонней, мистической фигуры Богоматери, фигуры, отрешившейся от объекта и ставшей благодаря этому олицетворением чисти психологического фактора, а именно тех бессознательных содержаний, персонификацию которых можно назвать анимой.

Матерь любезная, Матерь чудесная,

Матерь благого совета.

Зерцало справедливости, Лоно премудрости,

Источник нашей радости, Сосуд духовный,

Сосуд почитания, сосуд совершенный благочестия.

Роза мистическая, Башня Давидова,

Башня из слоновой кости.

Дом золотой, Завета ковчег,

Врата в небеса, Утренняя звезда.

Эти атрибуты обнаруживают функциональное значение образа девы-матери; они показывают, как душевный образ (анима) действует на сознательную установку, а именно: как сосуд благочестия и поклонения, источник премудрости и обновления.

Наиболее сжатую и наглядную форму такого характерного переход от служения женщине к служению души мы находим в «Пастыре» Гермаса.

Бессознательное является ему миром противостоящим или сверхмиром, в котором совершаются события и движутся люди, наподобие действительного мира. Его владычица жена предстает ему не в эротической фантазии, но в «обожествленном» виде, подобно богине в небесах. Это обстоятельство указывает на то, что эротическое впечатление, вытесненное в бессознательное, оживило лежащий наготове первообраз богини, т.е. первоначальный душевный образ. Очевидно эротическое впечатление сочеталость в коллективном бессознательном с теми архаическими осадками, которые от века хранят в себе следы мощных неизгладимых впечатлений о сущности женщины, - женщины, как матери, и женщины, как желанной девы. Эти впечатления потому были могучи, что как в младенце, так и в зрелом муже они разряжали силы, непосредственно заслуживающие атрибута божественности, т.е. чего-то непреодолимого, безусловно принуждающего. Познание этих сил, как демонических властей, обязано своим происхождением не столько моральному вытеснению, сколько саморегулированию психического организма, которые при помощи такого оборота, старается оградить себя от потери равновесия.

Невероятная робость присущая первобытному человеку охраняет его вполне целесообразно от того, что можно назвать утратой души, утратой, которой боятся все первобытные народы, ибо за нею следуют болезнь и смерть.

Утрата души соответствует отрыву части собственного существа, исчезновению и эмансипации одного комплекса, который через это становится тираническим узурпатором сознания, подавляет человека в его целом, выбрасывает его из русла и принуждает его к поступкам, слепая односторонность которых неизбежно приводит его к саморазрушению.

Осознание демонического характера такой илы является действенной защитой, ибо такое представление тотчас же отнимает у объекта большую часть его чарующей силы и переносит источник ее в демонический мир, т.е. в бессознательное, откуда в действительности и произошла сила страсти.

Этот механизм действует, по-видимому, и в эпизоде с Гермасом. Превращение Рооды в божественную госпожу отняло у действительного объекта его вызывающую страсть и губительную силу и подчинило Гермаса закону его собственной души и ее коллективных определений.

Превращение возможного социального нарушения и возможного вызванного страстью самоповреждения - в служение душе подводит Гермаса к исполнению социальной задачи духовного свойства, которая для того времени имела, конечно, немалое значение.

Но, чтобы сделать его способным к выполнению такого задания, необходимо, по-видимому, чтобы душа его разрушила в нем последнюю возможность эротической привязанности к объекту. Эта последняя возможность состоит в нечестности перед самим собою. Сознательно отрицая в себе эротическое желание, Гермас доказывает только, что ему было бы приятнее, если бы эротического желания в нем не было, но совсем не доказывает, что в нем действительно нет эротических стремлений и фантазий. Поэтому женщина и его госпожа, т.е. душа, беспощадно вскрывает наличность его греха и тем освобождает его и от тайной привязанности к объекту. Этим она как «сосуд благочестия», перенимает ту страсть, которая стремилась бесполезно растратить себя на объект.

После разговора с Роодой образ ее исчез. Вместе того появилась «старая женщина в светящемся одеянии». Таким искусным приемом либидо окончательно отвлекается от эротического желания и следующим поворотом переводится на социальную задачу. Особенная тонкость скрыта в том, что душа сбросила даже облик Рооды и приняла вид старой женщины, для того чтобы отодвинуть эротический элемент на задний план. Впоследствии Гермас узнает на пути откровения, что эта старая женщина есть сама церковь; этим конкретно-личное разрешается в абстракцию, а идея обретает фактическую действительность, которой она раньше не имела.

Башня имеет значение чего-то устойчивого и надежного. Она также символизирует церковь.

Одухотворение означает всегда удержание некоторого количества либидо, которое иначе было бы непосредственно изжито в сексуальности.

Дата добавления: 2015-11-14