Страшная память

Удивление, испуг, отчаяние, – все они, сменяя друг друга, сдались и уступили вероломному, коварному забытью. Сонливость, с которой невозможно бороться, сомкнула веки, отрава, проникнув в организм по стремительным венам, ввела его тело в тяжелый, тягучий транс. Непослушное, парализованное ядом тело больше не принадлежало своему хозяину, совершенно не слушалось его панических, исполненных ужаса команд.

Оказавшись по ту сторону реальности, он, словно прыгун в воду, миновал ее зыбкую грань, чтобы вынырнуть в иной «зазеркальной» плоскости, но не почувствовал облегчения. Наведенный химией сон не увел Ника в неведомые, сказочные дали, он все еще находился в ангаре, видел, как суетливый Арех тщетно пытается завести неожиданно погрузившегося в летаргию «Волка», видел инвалидное кресло, с застывшим в нем бледным, перепуганным юношей. Самого себя… «Зазеркальный» Ник ничем не отличался от настоящего, вот только рука его, не подчиняясь охватившему тело параличу, перемещаясь в дерганом, роботоподобном ритме, юркнула механической змеей за пазуху и извлекла на свет черную коробочку диктофона. Конвульсивным движением бросив его на ничего не чувствующие колени, рука тут же обвисла безвольной плетью.

Диктофон ожил сам по себе, ни мало не заботясь отсутствием батареек. Яростным красным светом замигал диод:

– …ица убивает, медленно, он никуда не торопится. Закрываю глаза и смотрю на собственные веки изнутри. Та же темнота, что и вокруг, но теперь она в плену моих век. Жаль, что кожа так тонка…

Это была самая последняя запись в дневнике, Ник сразу же узнал ее.

Из крошечного динамика раздался режущий, оглушающий треск помех. С каждой секундой становился все громче, заставляя барабанные перепонки биться в истерике. Прошла целая вечность, прежде чем хаотичный набор шумов обрел упорядоченность и вновь превратился в такой знакомый, но теперь совершенно лишенный интонаций голос. Это была она!

– Ты сам решишь, что сделать с предателем…

Арех находился далеко за спиной юноши, и Ник не мог его видеть. Но он видел. Отчетливо и ясно, будто стоял рядом.

– Ты сам решишь, что сделать с предателем, – повторил диктофон.

Ангар наполнился движением, укрытые пылью машины помолодели и лишились своего серого, старческого покрова. Вокруг них суетились люди, совершая сложные и совершенно непонятные Нику манипуляции с еще живой и вполне послушной техникой.

– Две тысячи двадцать первый год. Канун Праздника Общей Беды. Завтра закончится Второй Цикл, и ворота вновь откроются.

Ник внутренне содрогнулся, услышав слова, когда-то принадлежавшие дяде. «Праздник Общей Беды». Очередная годовщина Катастрофы!

– Жители убежища готовят побег из ненавистной им Обители. Пять тяжелых «Волков» отправятся в путь, чтобы разведать местность и найти безопасный маршрут отхода, а затем вывести за собой всех желающих на менее защищенной технике.

Картинка меняется. Теперь ангар виден под другим углом: перед самыми воротами замерли пять броневиков, красавцы «Волки». Изображение нечеткое, сильно размытое, к тому же лишено ярких цветов, будто состоит из разных оттенков серого. Все видится так, словно наблюдатель находится на потолке ангара и оттуда подглядывает за происходящим. «Видеокамера» – подсказка сама собой рождается в мозгу.

К последнему стоящему в ряду «Волку» подбегает человек, судя по хрупкой фигуре – женщина или девушка. С ней ребенок, не малыш, но и не подросток, точнее его возраст определить трудно. Женщина долго о чем-то разговаривает с водителем – Ник ничего не слышит, его видение лишено всякого звука и даже малейших шумов, – яростно жестикулирует, видимо, уговаривает или угрожает. Внезапно изображение расчеркивают яркие всполохи. Это включилась аварийная сигнализация, отголоски тревожных баззеров, наконец, нарушают тягучее безмолвие. Мама и сын (Ник откуда-то знает это) в первое мгновение пугаются, оглядываются по сторонам, но уже через несколько секунд девушка подхватывает ребенка на руки и, обежав броневик спереди, стремительно проникает через пассажирскую дверь в кабину. Захлопнутая дверка однажды распахивается, женская рука тянет ее обратно на себя, но кто-то невидимый, вероятно, водитель, пытается высадить незваных пассажиров наружу. Силы явно не равны, но на помощь девушке приходит гермозатвор – задрожав, створки ворот приходят в движение, медленно расходятся в разные стороны, пропуская внутрь Обители желтоватый туман. Борьба в машине прекращается сама собой – нельзя, чтобы отравленный радиацией воздух попал в салон, где теперь находятся люди без химзащиты. Колонна военной техники – броневик за броневиком – выдвигается за пределы Убежища.

Перед тем как «Волки» окончательно растворились в тумане, ракурсы несколько раз успели смениться, Нику казалось, что неведомый наблюдатель в доли секунды перемещался в удаленные точки в ангаре: он успел рассмотреть колонну сзади, сбоку и даже зависая над ней сверху. Внезапно картинка рассыпалась на десятки, а может, сотни отдельных изображений, собранных в единое целое, – эпическое полотно, сотканное безумным мастером из разрозненных, не подходящих друг другу кусочков ткани. Каждый мозаичный элемент жил своей жизнью, заключал в себе людей, занятых своими делами, и механизмы, монотонно повторяющие одни и те же заданные раз и навсегда движения, старательно фиксировал безмолвие пустых помещений… Фасеточный глаз гигантского насекомого, в котором отразилась вся Обитель… «Это мониторы наблюдения».

Колонна из пяти «Волков» выезжает из Обители, но строй быстро рушится – в плотном тумане невозможно держаться друг за другом. Впрочем, рации работают, пусть и с сильными помехами. Эфир взрывается криками и грохотом выстрелов практически мгновенно, туман чует богатый улов… Эль – это была она! – прижимает себе шестилетнего Колю, водитель по имени Шура сыплет проклятьями, его машину со всех сторон атакует невидимый противник. Многотонный автомобиль мотает из стороны в сторону, он практически неуправляем, сокрушительные удары сотрясают бронированные борта, грозя смять защищенный корпус, как консервную банку. Машина ревет мощным движком, захлебывается оборотами, но уже не двигается с места. Шура Кузнецов пытается уйти на задней передаче, и «Волк», кряхтя от натуги, сдает немного назад, когда исполинский по силе удар отправляет броневик в нокдаун, – вращаясь вокруг своей оси, он отлетает вбок, поднимается на два колеса и неудержимо кренится на левый борт. Водитель в последний момент «ловит» машину и, отчаянно выкручивая руль, ставит ее на все четыре колеса. Однако перевести дух экипаж не успевает, резкий толчок снизу подбрасывает переднюю часть автомобиля, отрывая ее от земли. Не достигая поверхности, бампер зависает прямо в воздухе, будто неведомый гигант держит его в своих руках. Задние колеса впиваются грунтозацепами в почву, пытаясь вырваться из мертвого захвата, но почти трехсот лошадиных сил недостаточно. Надежный, безотказный «Волк» ничем не может помочь своему экипажу… Из бойницы десантного отделения разносится стрекот автомата – стрельба беспорядочная, целиться не в кого, врага на линии огня не видно, грязно-желтое марево надежно скрывает своих обитателей.

Ускользающе краткий миг, что остается у людей до последней атаки чудовища, каждый использует по-своему: водитель Шура не выпускает бесполезный руль и продолжает давить на газ, оставшийся в строю боец в кузове – два его товарища уже лишились жизни, у одного сломана шея, у другого разбит череп – убивает свои страх и беспомощность очередями из «калашникова», маленький мальчик Коля безуспешно борется со слезами, захлебывается собственным криком. Только Эль сидит безучастно и смотрит в окно перед собой. Она знает, что делать, на все уже решилась, но отведенное ей мгновение тратит на мольбу. Обращенную не к богу – к водителю Шуре Кузнецову: «Защити моего сына!» Когда время выходит, гулко хлопает дверь за покинувшим борт пассажиром, мальчик Коля шепчет испуганное «мама!» тому месту, где она только что была, водитель Шура с облегчением и торжеством ощущает, как «Волк» всеми четырьмя колесами вгрызается в землю и, набирая скорость, рвется сквозь туман. Он еще не думает о том, что сумасшедшая девушка отвлекла внимание на себя, обменяв свою жизнь на жизнь своего ребенка, а заодно – неизвестного ей водителя. Он не знает, что без устали выкрикивающий «мама, мама, мама» пацаненок скоро станет ему племянником, не настоящим, но горячо любимым, не знает, что маленький Ник – то ли Никита, то ли Николай – на целых два года потеряет речь, а память о так страшно закончившемся детстве утратит навсегда. Александр Кузнецов не знает, что им предстоит чудовищно тяжелая дорога – которую не одолеет безвестный солдат из десантного отделения – до станции метро Донская, где вдоволь наиздевавшаяся судьба наконец смилостивится и подарит новый дом. Но за выживание которого еще предстоит новая борьба с бушующей там эпидемией…

Не знает… пока он наслаждается движением, головокружительным бегом вырвавшегося из объятий смерти механического зверя…

* * *

– В тот день ни один броневик так и не вернулся. Через несколько часов ворота закрылись, обрекая оставшихся внутри людей на долгие четыре года нового заточения. Начался Третий Цикл. Уже без Эль, – диктофон умолк, словно переводя дух.

Ник вновь видел Ареха, тот безуспешно возился уже с другой машиной, тщетно пытаясь реанимировать «Тигра». Аура безудержного страха – пульсирующая, синевато-алая дымка вокруг всего тела – исходила от него.

– Страх смерти. Панический, животный страх. Он похож на огонь, который разгорается все сильней и пожирает самого себя… Этот человек привык держать в страхе других, он наслаждался своим умением, наслаждался той властью, что дает страх.

Фасеточный глаз… Десятки мониторов наблюдения, в которых отразилась вся Обитель, перед ними один-единственный человек. Арех. Только значительно моложе, чем запомнил его Ник.

– Это две тысячи восемнадцатый год. Один из Тех Самых Дней.

Из дневника Эль Ник очень хорошо запомнил те самые дни, что держали в страхе всю Обитель.

– Эники-беники ели вареники – Арех водит указательным пальцем от монитора к монитору. – Эники-беники – клец! Вышел советский матрос, – палец застывает перед движущимся изображением какого-то мужчины в рабочей униформе.

– А вот и победитель нашего ежемесячного конкурса «Отдай жизнь за Обитель!», безвестный трудяга с технического уровня, – Арех разочарованно откидывается в высоком кожаном кресле. – Ну, раз победитель не внушает никакого трепета, придется напрячься с процедурой награждения… Чтоб всех «зрителей» до косточек пробрало.

Смещение времени и кадра. На мониторе крупным планом кричащая женщина, на полу в луже крови четвертованный «победитель»…

* * *

– Вновь две тысячи двадцать первый год. Незадолго до второго открытия ворот.

Просторный, богато обставленный кабинет. Картины на стенах, яркие светильники из хрусталя, массивный деревянный стол на резных ножках, по разные стороны два «директорских» кресла – кожаные троны. Одно совсем необъятное и донельзя роскошное, другое скромнее – и отделкой, и размерами. Похоже, гостевое – для дорогого гостя, но имеющего меньший, относительно хозяина кабинета, ранг. Вдоль стен несколько стульев, на вид обычных, без намека на излишества.

За столом заседают два человека: на месте хозяина – представительный мужчина с первой сединой в темных волосах, напротив него, в качестве гостя, – чрезвычайно серьезный человек чуть более юного возраста – до седины ему еще лет десять, но, судя по глубоким складкам на лбу, молодость его давно прошла.

– Дениска, по пять капель будешь? – пожилой усиленно трет виски, морщась от мучительной головной боли.

Названный Дениской – уменьшительная форма имени совершенно не подходит его серьезной внешности – выглядит напряженным. Его пальцы без устали выбивают чечетку по деревянной поверхности «царственного» стола.

– Игорь Андреевич, давайте моих дождемся? Пока никакие «капли» в горло не полезут.

Проговорив это, молодой оборачивается к ожидающим в глубине кабинета охранникам:

– Сколько можно ждать? Где моя семья? Я отправил за ними десять минут назад…

– Милый, чего шумишь? – в открывшейся двери появляется девушка. Она тащит за руку недовольного, упирающегося ребенка лет шести. – Получи своего ненаглядного Колю Денисовича и распишись. Он мне весь мозг выклевал: пока всех его «ковбойцев» не нашли, из дому не вышли…

– Эль, какие ковбойцы?! В Обители объявлено чрезвычайное положение…

– Любимый, это ЧП объявляется каждый месяц уже почти восемь лет, может, стоит попроще…

– Попроще?! – в семейную перепалку вмешивается пожилой. – Ты помнишь, как отправилась на охоту за маньяком, когда было «попроще»? В вопросах безопасности не смей перечить мужу!

– Отец!

– Не отец, а господин Управляющий! У тебя сын растет, вон какой пацан вымахал, а сама, как дите малое! Слушайся мужа, это приказ!

Девушка хмурится, в глазах разгорается огонь.

– Ник, закрой на минутку ушки, – не дожидаясь реакции сына, сама прикрывает его голову руками. – И вы, вся королевская рать, – теперь она смотрит на охрану. – Захлопните ушные раковины. У нас тут нарушение субординации намечается.

Раздав распоряжения, Эль поворачивается к отцу и мужу:

– Уважаемый господин Управдом и его верный цепной песик Дениска, идите вы оба в жопу со своей заботой! Орите на своего маньяка задолбавшего, а меня дрессировать не надо! Сама, кого хочешь…

Не договорив, она легко подхватывает совсем не легкого Ника на руки и с угрожающим видом удаляется в крохотную смежную комнату. Клацает замок. Через дверь слышится предупреждающее:

– У нас фиеста с последующим сон-часом, кто нарушит покой и уединение матери с ребенком – выцарапаю глаза.

– Вся в покойницу мать, – пожилой беспомощно машет рукой и откидывается на спинку кресла. – Чем красивее, тем больше дичи… Катастрофа, не катастрофа, а женщины ни фига не меняются.

– За это и любим, – от прежнего напряжения на лице Дениски не остается ни следа, глубокие морщины на лбу и переносице разглаживаются, он облегченно улыбается. – Ну, теперь, когда все в сборе, можно и по пять капель!

Пока руководство Обители угощает друг друга раритетными напитками, охранники занимают новые позиции – двое выходят из кабинета и остаются сторожить вход с внешней стороны, один дежурит у двери, где закрылась Эль с ребенком, трое рассредоточиваются по разным углам кабинета. Они уверены, что защитят первых лиц Убежища в очередной тот самый день.

Никто из них не замечает, как через вентиляционные отверстия в помещение проникает газ. Он бесцветный и совершенно лишен запаха, и у людей нет ни единого шанса распознать приближающуюся опасность. Сам газ не опасен, от него всего лишь смежаются веки и тело незаметно погружается в глубокий, но не смертельный сон. Смертельным его сделает человек, по-настоящему опасный человек.

Голова в противогазе появляется прямо из пола – небольшая его секция аккуратно сдвигается вбок, впуская человека в кабинет с уснувшими людьми. Убийца никуда не спешит, он деловито перерезает скальпелем горла охранникам, у «хозяйского» стола задерживается, терпеливо ожидая, пока секундная стрелка на старинных напольных часах совершит полных три оборота по циферблату с римскими цифрами, и, наконец, стягивает резиновую маску с лица.

– Надеюсь, друзья мои, не надышусь с вами этого умиротворяющего газа? – молодой Арех приветливо улыбается, разглядывая бесчувственных людей. – Я посчитал невежливым резать добрых знакомых, не снимая головного убора.

Он подносит скальпель к шее Дениски:

– Ты никогда мне не нравился… что поделать, не люблю выскочек! Я сам из таких, но предпочитаю быть единственным уникумом в нашем тесном подземном коллективе.

Скальпель, бурый от крови охранников, вновь омывается красным.

– Теперь ты, Игорь Андреевич, – вытерев скальпель об одежду уже мертвого Дениса, убийца обходит стол. – К тебе всего одна претензия: ты начал делиться своими догадками насчет маньяка с окружающими, начал усиленно копать в совершенно ненужную сторону, а в прошлый раз дошло до совершенной дикости – твои ищейки чуть было не схватили меня! Разве это по-товарищески, Андреич? Нельзя подозревать мертвых, тем более устраивать на них охоту! Мертвые должны мучить живых, но никак не наоборот!

Острое железо вновь вгрызается в плоть.

– Я не хотел твоей смерти, жаль, что пришлось…

Арех направляется к запертой комнате, где остались Эль и ее сын. В свободной от оружия руке появляется огромная связка самых разнообразных ключей, однако нужный находится почти сразу. Тихонечко скрипнув, дверь отворяетcя перед убийцей.

Мать и сын спят, свернувшись на крошечной кушетке. Их сон безмятежен, им неведомо, что случилось всего несколько минут назад.

Арех долго и очень внимательно рассматривает девушку:

– Эль, красивая ты сучка! В такую красоту разве воткнешь нож? Мое прирожденное чувство прекрасного совершенно против такого варварства… Сексапильных ведьмочек убивали только просвещенные европейские инквизиторы – изнеженные западенцы всегда тяготели к педерастии… Что ж, живи пока, милая Эль…

* * *

Картина из прошлого блекнет, истончается на глазах, Ник снова здесь, в ангаре, в инвалидном кресле. Диктофон шипит, сквозь помехи наружу рвутся какие-то слова, но не могут пробиться сквозь шум. Обессилев, приборчик замолкает, красный диод больше не мигает, раздражающе яркий огонек угасает с каждым мгновением. Спустя секунды диод начинает мерцать зеленым светом.

– Мы остались с Колькой одни.

Единственная фраза режет тишину ножом. Это Эль, ее настоящий голос, живой, таким Ник запомнил ее, когда слушал дневник. Эль!

– Отца и Дениса больше нет. Он всех убил. Он всех убьет…

Ник слышал раньше эту запись, она была почти в самом конце дневника. Эль, медленно сходящая с ума от страха и обрушившегося на нее горя. Некому утешить, некому защитить. Через несколько дней отчаяние погонит ее прочь из Обители.

– Я должна увести отсюда Колю… Не оставлю здесь… мой последний мужчина… маленький шестилетний мужичок… Остальные мертвы. Ты один…

Помехи и шумы. Ему показалось или он слышал всхлипы? А потом:

– Две тысячи тринадцатый год, спустя несколько месяцев после герметизации Обители, – голос Эль вновь звучит из динамика. Мертвый, высушенный, пустой голос. Другой.

Темное помещение, лишь всполохи фонариков здесь и там. Четыре фонарика, четыре человека, что-то ищущие в темноте.

– Может, крысы? Не мог же кабель сам по себе накрыться!

– Ты обрыв найди, а кто кабель накрыл – пусть инженеры разбираются. Наше монтерское дело маленькое…

– Но…

– Ищи!

– Так ищу…

– Вот и не трынди! Достало уже впотьмах возюкаться!

Резкий треск рации прерывает затянувшуюся перепалку:

– Парни, что там у вас? Свет скоро дадите?

– Шеф, мы в процессе, как только…

– Я уже в третий раз слушаю задолбавшее «кактолько»! Шевелите задницами!

Переждав положенную инстинктом самосохранения паузу после отключения рации, монтер смачно материт надоедливое начальство.

– Достали сраные командиры!

– Точно! Умники траааххххыы… – второй монтер захлебывается собственными ругательствами и замолкает на полуслове.

– Ты чего рычишь? Подавился, что ли?

Но «второй» не отвечает.

– Хорош придуриваться! – луч фонарика нервно скачет по стенам. – Мужики, че за байда?

Оставшиеся три фонаря смотрят в разные стороны – один в потолок, другой в пол, третий вообще еле виден, освещая крошечный пятачок земли прямо под собой.

– Че молчим?! – «первый» явно начинает нервничать. – Шутки вздумали шутить? Мигом пайки урежу, шутники гребучие!

Угрозы не действуют, ответа нет.

– Ну сейчас кто-то огребет! – монтер быстрым шагом направляется к ближайшему световому лучу, он полон решимости надрать кое-кому задницу за неподчинение требованиям начальства.

Сдвинутая на лоб каска второго монтера не дает рассмотреть его лицо. Он стоит, прислонившись к стене в неестественно расслабленной позе, будто готов в любую секунду сползти на пол, однако какое-то досадное препятствие мешает ему осуществить задуманное. Первому приходится подойти почти вплотную к нему, чтобы, наконец, заметить это препятствие: шея товарища пробита насквозь огромным железным болтом и он буквально пригвожден к стенке!

Первый не кричит, сдерживается, как может, только сипло матерится себе под нос. Нужно посмотреть, что с двумя другими, нужно посмотреть, что…

Тело третьего ремонтника лежит ничком на земле, фонарик на каске почти упирается в пол… Первый не знает, что с ним, но достаточно увидеть поблескивающую лужу крови под свежим трупом… наверняка трупом… столько крови…

Четвертый… Монтер не доходит до последнего товарища, прямо перед ним из темноты возникает искаженное гримасой ненависти лицо. Оно застывает в луче света на один крошечный миг – но этого достаточно, чтобы заметить налитые красным, сумасшедшие глаза – в следующее мгновение острый скальпель, с размаху вогнанный в горло, снимает все вопросы.

Как и несчастный ремонтник, Ник видит убийцу не дольше доли секунды – его трудно узнать, настолько облик искажен лютой, нечеловеческой злобой. Но Ник узнает молодого – «здесь и сейчас» ему на двадцать лет меньше, чем будет в тридцать третьем году, – кровожадного и совершенно безумного Ареха… Монстр в обличье казавшегося знакомым человека.

Ужасное наваждение тает, рассыпается прахом далекого прошлого, но калейдоскоп чужих воспоминаний продолжает свое безостановочное движение, кадры проносятся, без устали сменяя друг друга. Убийства, безумие, отчаяние… Ретроспектива с начала новых, проклятых времен до… цепь воспоминаний прерывается в двадцать первом году, словно рвется пленка в древнем кинопроекторе. Вместо изображения белый шум и что-то неуловимое на заднем фоне, второй план, на котором никак не может сфокусироваться взгляд. Наконец сквозь рябь помех проступают силуэты, сначала совсем туманные, но быстро обретающие четкость.

Это дом. Обретенный и покинутый…

* * *

– Две тысячи тридцать третий год, станция Бульвар Дмитрия Донского, – отчетливо проговаривает диктофон. Таким много лет назад пассажирам объявляли остановки в вагонах метро. Ник не мог этого слышать – последний поезд в метро замер, не достигнув следующей остановки, за два года до его рождения, но он все равно знает… это чужое знание, ставшее своим.

Юноша с первого взгляда узнал родную станцию, узнал он и дядю, неспешно идущего по платформе. Тот резко поднял голову, увидев кого-то, стоящего на балконе, и тут же что-то закричал, приветственно махая руками. Дядя выглядел до крайности удивленным, но одновременно обрадованным. Он заметил в толпе «мертвого» человека, считавшегося погибшим почти два десятка лет назад.

«Мертвый» человек отпрянул от балконных перил и тут же исчез в толпе, оставив Шуру Кузнецова в полном недоумении.

– Этот же день, спустя несколько часов, – услужливо пояснил диктофон.

Быстро идущий по неосвещенному туннелю человек. Ник видит его со спины, но даже несмотря на темень перехода, знает, кто это.

Вспышка и оглушительный звук выстрела. Александр Кузнецов умирает мгновенно. Тело еще валится на землю, но оно уже мертво…

Убийца, резко возникая из тьмы, склоняется над жертвой. Ему нужно убедиться, что ранение смертельно.

– Извини, Шура, – убийца прикладывает пальцы к шее Кузнецова, пытаясь нащупать пульс. – Мне нужен твой племянник. А ты бы стал мешать… Прости, что так исподтишка, но разве с тобой по-другому сладишь?

Пульса нет. Убийца, чье имя отлично известно Нику, поднимается, на ходу пряча пистолет за пазуху. Дело сделано, Арех может быть доволен собой, но впереди его ждет много работы: с молодым Кузнецовым придется немало повозиться, чтобы подтолкнуть к самоубийственному походу в Обитель… Арех спешит, он должен сделать все в срок…

Глава 26

Дата добавления: 2015-11-14