Iзвn 5-354-00509-4

ИЗДАТЕЛЬСТВО

НАУЧНОЙ И УЧЕБНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

(ттапие! \Уа11еге1ет, 1995 Едиториал УРСС, 2003

Е-таН: Ш55@ик$3.ш Каталог изданий в 1п1ете1: гтр://Ш35.ги Тел./факс: [phone] Тел./факс: [phone]^*6

Разрушение Берлинской стены и последующий развал СССР были с ра­достью встречены как падение коммунистических режимов и крах марк­сизма-ленинизма — одной из идеологических сил современного мира. Очевидно, так оно и есть. Эти события также отмечались как окон­чательная победа идеологии либерализма. Такое утверждение означает совершенно неверное восприятие действительности. Совсем наоборот, именно эти события еще в большей степени свидетельствовали о крахе ли­берализма и решительном вступлении мира в эпоху «после либерализма».

Эта книга посвящена подробному изложению данного тезиса. В нее вошли очерки, опубликованные в период с 1990 по 1993 гг. Они были написаны в период величайшего идеологического смятения, когда пона­чалу охвативший многих наивный оптимизм начал сменяться все более широко распространявшимися и нарастающими страхом и тревогой, вы­званными наступающим всемирным хаосом.

О том, что произошло в 1989 г., много писали как о завершении периода 1945-1989 гг., считая его датой поражения СССР в холодной войне. В этой книге утверждается, что эту дату полезнее было бы рассма­тривать как конец периода 1789-1989 гг., иначе говоря, времени победы и поражения, взлета и постепенного упадка либерализма как глобальной идеологии — я называю ее геокультурой — современной миросистемы. Таким образом, 1989 г. знаменует собой окончание политике-культурной эпохи — эпохи впечатляющих технических достижений, — на протяжении которой большинство людей верили в то, что лозунги Французской ре­волюции отражают непреложную историческую истину и если не сейчас, то в самом ближайшем будущем они обязательно должны воплотиться в жизнь.

Либерализм никогда не был учением левых сил; по сути своей, он всегда оставался доктриной центристов. Его сторонники были уверены в собственной сдержанности, мудрости и гуманности. Они выступали одновременно и против архаического прошлого с несправедливостью его привилегий (которое, по их мнению, олицетворяла собой идеология консерватизма), и против безрассудного уравнительства, не имевшего оправдания ни в добродетели, ни в заслугах (которое, как они считали,

Введение

Введение

было представлено социалистической/радикальной идеологией). Либера­лы всегда стремились дать определение той части политического спектра, к которой они не принадлежали, как состоящей из двух крайностей, в то время как сами они занимали в нем золотую середину. В 1815-1848 гг. они заявляли, что в равной мере выступают как против реакционеров, так и против республиканцев (или демократов); в 1919-1939 гг. — против фашистов и коммунистов; в 1945-1960 гг. — против империалистов и ра­дикальных националистов; в 80-е гг. — против расистов и шовинистов.

Либералы всегда заявляли, что либеральное государство — рефор­мистское, строго придерживающееся законности и в известной степени допускающее свободу личности — является единственным типом го­сударства, которое может быть гарантом свободы. И для относительно небольшой группы людей, на страже свободы которых стоит такое госу­дарство, это, возможно, так и было. Но, к сожалению, группа эта всегда оставалась меньшинством, неизменно стремящимся стать подавляющим большинством. Либералы всегда заявляли, что только либеральное го­сударство может гарантировать порядок без репрессий. Критики справа отвечали на это, что либеральное государство в своем нежелании про­слыть репрессивным допускало — а по сути поощряло — беспорядок. Критики слева, напротив, всегда утверждали, что на самом деле глав­ной заботой стоящих у власти либералов является порядок, и что они прибегают к самым настоящим репрессиям, лишь слегка их вуалируя.

Дело не в том, чтобы вновь говорить о достоинствах или ошибках либерализма как исходной основы справедливого общества. Скорее, наша задача рассмотреть историческую социологию либерализма. Нам надле­жит всесторонне проанализировать его историческое становление после Французской революции; его ослепительный взлет к победе в качестве господствующей идеологии сначала лишь в нескольких государствах (хотя и наиболее могущественных), а потом и в миросистеме в целом; и его столь же внезапный упадок в последние годы.

Происхождение либерализма в эпоху политических потрясений, на­чатых Французской революцией, широко обсуждались в специальной литературе. Утверждение о том, что либерализм стал основным символом веры, исповедуемой геокультурой миросистемы, несколько менее оче­видно. В то время как большинство специалистов согласится с тем, что либерализм победил в Европе к 1914 г., некоторые станут утверждать, что в то время начался его упадок, я же считаю, что апогей его расцвета приходился на период после 1945 г. (вплоть до 1968 г.) — эпоху гегемонии США в миросистеме. Более того, моя точка зрения о том, как либерализм победил — его теснейшие связи с расизмом и европоцентризмом, — будет многими оспариваться.

Тем не менее, я полагаю, что основное желание поспорить вызовет тезис о том, что крах коммунистических режимов представляет собой не окончательный успех либерализма как идеологии, а решительный подрыв способности либеральной идеологии продолжать играть свою

историческую роль. Чтобы убедиться в этом, достаточно сказать, что од­на из версий данного тезиса оспаривается пещерными правыми во всем мире. Однако, многие из них либо циники, манипулирующие лозунгами, либо безнадежные романтики, тоскующие по утопии мира, вращающегося вокруг домашнего очага, который на деле никогда не существовал. Мно­гие другие просто напуганы надвигающейся ломкой мирового порядка, которая, как они отчетливо понимают, сейчас и происходит.

Отрицание либерального реформизма сейчас имеет место в Соеди­ненных Штатах под лозунгом Контракта с Америкой¹), одновременно оно силой насаждается во всех странах мира через посредство помо­щи Международного валютного фонда. Не исключено, что эта открыто реакционная политика вызовет ответную политическую реакцию в са­мих Соединенных Штатах, как это уже происходит в Восточной Европе, поскольку такая политика скорее ухудшает, нежели улучшает, непо­средственное экономическое положение большинства населения. Но эта ответная реакция не приведет к возврату веры в либеральный реформизм. Она будет означать лишь то, что навязываемая сейчас воспрянувшими духом реакционерами доктрина, сочетающая притворное пресмыкатель­ство перед рынком с законодательством, направленным против бедных и чужаков, не может предложить реальной альтернативы невыполнен­ным обещаниям реформизма. В любом случае, мои доводы — иные. Мои тезисы созвучны позиции, которую в одном из очерков я назвал «со­временностью освобождения». Мне кажется, нам.пора трезво взглянуть на историю либерализма, чтобы увидеть, что можно спасти после его кра­ха, и понять, как можно бороться в трудных условиях неопределенности того наследия, которое либерализм завещал миру.

Я далек от мысли рисовать реальность лишь в мрачных тонах. Но мне бы совсем не хотелось восхвалять ее и писать о ней заезженные банальности. Я верю в то, что период, который наступит после либерализ­ма, станет временем острой политической борьбы, более важной, чем лю­бые другие баталии последних пяти столетий. Я вижу силы, цепляющиеся за привилегии, которые прекрасно знают, что «все должно меняться ради того, чтобы ничего не изменилось». Они умело и изобретательно работают над тем, чтобы воплощать этот принцип в жизнь. Я вижу силы освобо­ждения, которые выдохлись в прямом смысле этого слова. Им застилает взгляд историческая тщетность политического проекта, которому они от­дали 150 лет борьбы — проекта общественных преобразований через до­стижение государственной власти водном государстве за другим. Они уже вовсе не уверены в том, что существует альтернативный проект. Но преж­ний проект — стратегия мировых левых сил, потерпел крах, прежде всего потому, что был насквозь пропитан либеральной идеологией, настоян

Контракт с Америкой — программа, принятая в 1994 г. депутатами Конгресса США, принадлежавшими к правому крылу Республиканской партии. Эта программа являлась сво­его рода манифестом воинствующих консерваторов, повлиявшим на политику президента Дж. Буша-младшего после возвращения к власти республиканцев в 2000 г. — Прим. науч. ред.

Введение

Введение

на ней, даже его наиболее ярко выраженные антилиберальные, «револю­ционные» варианты, такие как ленинизм. Пока не будет внесена ясность в вопрос о том, что же все-таки произошло между 1789 и 1989 гг., XXI в. не сможет выдвинуть никакого убедительного проекта освобождения.

Но даже в том случае, если мы себе уясним, что же произошло между 1789 и 1989 гг., и даже если мы согласимся с тем, что грядущий период протяженностью в двадцать пять — пятьдесят лет будет временем системного беспорядка, распада и острой политической борьбы за то, какую именно новую миросистему (системы) следует создавать, пода­вляющее большинство людей будет озабочено только одним вопросом: «А что же делать сейчас?» Люди растеряны, раздражены, запуганы сей­час, иногда они даже в отчаянии, но вовсе не пассивны. Ощущение необходимости политических действий все еще сильно повсюду в ми­ре, несмотря на столь же сильное ощущение тщетности политических действий «традиционного» типа.

Теперь выбор уже не определяется вопросом «реформа или револю­ция». Более столетия мы вели споры об этой иллюзорной альтернативе только для того, чтобы выяснить, что в большинстве случаев рефор­мисты были лишь реформистами поневоле, революционеры были лишь чуть более воинственными реформистами, а те реформы, которые бы­ли проведены, в итоге привели к гораздо более скромным результатам, чем те, на которые рассчитывали их инициаторы и которых опасались их противники. На самом деле это явилось необходимым результатом тех структурных ограничений, которые налагал на нас господствующий либеральный консенсус.

Какую же политическую позицию нам следует занять, если для того будущего, которое грядет, распад — более уместный термин, чем рево­люция? Я вижу лишь две возможности, причем обе они должны быть использованы одновременно. С одной стороны, обшей для почти всех нас непосредственной заботой является то, как совладать с растущим напором повседневных жизненных проблем — материальных, социаль­ных и культурных, моральных или духовных. С другой стороны, меньшее число людей, хотя их и достаточно много, озабочено вопросами того будущего, которое не за горами — стратегией преобразования. В про­шлом столетии ни реформистам, ни революционерам не удалось достичь поставленных целей, потому что ни те, ни другие не понимали, насколь­ко важно одновременно работать над решением как краткосрочных, так и долгосрочных проблем, хотя эта работа носит совсем разный (порой даже взаимоисключающий) характер.

Современное государство было раг ехсеИепсе реформистским ин­струментом, помогающим людям справляться со своими проблемами. Конечно, это была не единственная функция государства, даже, возмож­но, не главная его функция. И не только действия государства составляли механизм помощи людям. Тем не менее, факт остается фактом — дей­ствия государства были неотъемлемым элементом этого процесса, причем

стремление простых людей решить свои проблемы вполне обоснован­но и закономерно вынуждало государство действовать соответственно. Несмотря на беспорядок, смятение и продолжающийся распад, такое положение остается характерным и для наших дней. Государства могут усиливать или облегчать положение людей через распределение ресурсов, защиту прав граждан и вмешательство в социальные отношения между различными группами населения. Было бы просто глупостью считать, что кого-то больше не волнует вопрос о том, что происходит в государстве, где он живет, и я не верю, что найдется много людей, которые хотели бы вообще перестать обращать внимание на действия своего государства.

Государства для всех своих граждан могут сделать жизнь немного лучше (или немного хуже). У них есть выбор между увеличением помощи простым людям и созданием условий для еще большего процветания верхней страты населения. Тем не менее, это все, что могут сделать го­сударства. В краткосрочном плане такое положение, несомненно, играет большую роль, но в долгосрочной перспективе оно абсолютно никакого значения не имеет. Если мы хотим достаточно решительно повлиять на ход переживаемых нами серьезных сдвигов во всей миросистеме с тем, чтобы они происходили более в одном направлении, нежели другом, здесь государство не является главной движущей силой прогресса. На деле, оно скорее представляет собой главное препятствие на этом пути.

Осознание того факта, что государственные структуры стали (или все­гда были?) главным препятствием на пути трансформации миросистемы даже тогда (или особенно тогда), когда их контролировали реформи­сты (называющие себя «революционерами»), составляет исходную базу широкого недовольства государством в странах третьего мира, бывших социалистических странах и даже в «государствах всеобщего благосостоя­ния» ОЭСР²\ При нынешнем развале преходящей словесной разменной монетой стали лозунги «рынка», навязываемые новой агрессивной ко­гортой (западных) консервативных экспертов и политических лидеров. Поскольку, тем не менее, государственная политика, связанная с «рын­ком» как лозунгом, скорее затрудняет, чем облегчает людям решение стоящих перед ними проблем, во многих странах уже начало шириться недовольство правительствами, ориентирующимися на рыночные прио­ритеты. Тем не менее, это недовольство выражается не в обновленной вере в способность государства изменить мир. В той мере, в которой это происходит, подобного рода недовольство отражает здравую мысль о том, что государство нам пока еще нужно, чтобы помогать гражданам решать свои насущные проблемы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что одни и те же люди сегодня обращаются к поддержке государства (за помощью в решении проблем) и одновременно отвергают государство и политику в целом как понятия не только бесполезные, но даже гнусные

' ОЭСР — Организация экономического сотрудничества и развития. Англ. назв. — Огдашнкюп Гог Есопогшс Со-орега!юп апс! Веуе1ортет (ОЕСО). — Прим. издат. ред.

Введение

Введение

(с точки зрения перестройки мира в том направлении, в котором, как они надеются, он будет развиваться).

Что же будут, что могут делать такие люди, стремясь как-то повли­ять на направление этого перехода? Здесь возникает другой обманчивый лозунг: призыв к упрочению, расширению и реконструкции «гражданско­го общества». Этот призыв столь же тщетный, в Гражданское общество» может существовать лишь постольку, поскольку существуют государства, достаточно сильные, чтобы поддерживать то, что называют «гражданским обществом» — ведь по существу оно означает ни что иное, как организа­цию граждан в рамках государства с целью осуществления узаконенной им деятельности и вовлечения в непрямые (то есть, непартийные) по­литические отношения с государством. Развитие гражданского общества было основным инструментом создания либеральных государств, ста­новым хребтом внутреннего и миросистемного порядка. Кроме того, гражданское общество использовалось в качестве объединительного сим­вола для создания структур либерального государства там, где они раньше не существовали. Но, прежде всего гражданское общество исторически служило средством как сдерживания потенциально разрушительного на­силия со стороны государства, так и усмирения опасных классов.

Создание гражданского общества активно проводилось в государ­ствах Западной Европы и Северной Америки в XIX в. Постольку, по­скольку государственное строительство оставалось в повестке дня миро-системы на протяжении первых двух третей XX столетия, можно было вести речь о создании гражданских обществ в большем числе государств. Но по мере упадка государств, гражданское общество неизбежно будет тяготеть к дезинтеграции. И действительно, именно эту дезинтеграцию оплакивают либералы, и ее же втайне приветствуют консерваторы.

Мы живем в эпоху «группизма» — образования групп, имеющих защитный характер, каждая из них стремится к достижению самосозна­ния, на базе которого упрочивается солидарность и борьба за выживание одновременно с борьбой против других таких же групп. Политическая проблема такого рода объединений состоит в том, чтобы не превратиться в еще одну организацию, помогающую людям справляться с проблемами (что в политическом плане весьма двусмысленно, поскольку они поддер­живают существующий порядок, заполняя ту лакуну, которая возникла в связи с крахом государств), а стать на деле организацией, вовлеченной в проведение преобразований. Но чтобы этого достичь, они должны чет­ко определиться со своими эгалитарными целями. Борьба за групповые права, как один из аспектов борьбы за равноправие, очень отличается от борьбы за права группы «догнать других» и пробиться в лидеры (что для большинства групп в любом случае составляет недостижимую задачу).

В период нынешнего всемирного переходного периода наибольший эффект принесет работа как на местном, так и на всемирном уровне, поскольку деятельность в рамках национального государства носит весь­ма ограниченный характер. Имеет смысл стремиться к достижению либо

краткосрочных, либо долгосрочных целей, поскольку достижение средне­срочных целей неэффективно, так как предполагает наличие непрерывно движущейся вперед и хорошо функционирующей исторической системы. Такую стратегию применить непросто, поскольку соответствующую ей тактику неизбежно надо будет приспосабливать к быстро меняющимся и часто непредсказуемым обстоятельствам в высшей степени неопреде­ленного будущего. Если, тем не менее, мы будем исходить из того, что сейчас мы живем в мире, где либеральные ценности уже не являют­ся более господствующими, и где существующая историческая система более не в состоянии обеспечивать тот минимальный уровень личной и материальной безопасности, который необходим для ее приемлемости (не говоря уже о легитимности), тогда мы по всей вероятности сможем двигаться вперед с достаточной долей надежды и доверия, но, конечно, без всяких гарантий.

Время заносчиво-самоуверенной либеральной идеологии ушло в про­шлое. Вновь поднимают голову консерваторы, оживившиеся после пе­риода полуторавекового самоуничижения, прикрывавшегося в качестве идеологических суррогатов благочестием и мистицизмом. Но полностью очиститься им от этого не удастся. Будучи у власти консерваторы надмен­ны, а если им что-то грозит или хотя бы слегка их пугает, они впадают в ярость и становятся мстительными. Тем, кого раньше выталкивали на обочину современной миросистемы, пришло время наступать на всех фронтах. Сегодня перед ними уже не стоит легкая цель достижения госу­дарственной власти. Им предстоит сделать нечто гораздо более сложное: обеспечить создание новой исторической системы, одновременно дей­ствуя и на местах, и в глобальном масштабе. Это трудно, но достижимо.

Дата добавления: 2015-07-11