Целясь немного выше

Хейр проводил субботнюю ночь в Хитроу – перевалочный пункт на пути между Швецией и Ванкувером. Боб продолжал колесить по планете, обучая людей пользоваться его опросником. Он предложил мне встретиться у него в отеле.

Когда я приехал туда, оказалось, что в холле отеля меня никто не ждет. У стойки администратора выстроилась огромная очередь – множество усталых командированных с раздраженными физиономиями, прилетевших в аэропорт поздним вечером. Я никак не мог найти телефон для связи с постояльцами. И тут у меня родилась идея. Стол консьержа был свободен. Там же находился и его телефон. Я мог набрать «ноль» и таким образом напрямую связаться с главным администратором (звонящим главному администратору отвечают сразу же, независимо от количества людей в очереди – человек с большей вероятностью откликнется на таинственный звонок, нежели на просьбы людей, стоящих непосредственно перед ним) и попросить соединить меня с номером Боба.

Но стоило мне взять трубку, как я заметил, что ко мне быстрым шагом приближается консьерж.

– Не трогайте мой телефон! – рявкнул он.

– Только на секунду! – попытался я сопротивляться.

Он вырвал трубку у меня из рук и с грохотом бросил ее на аппарат.

Чуть позже появился Боб. Я демонстративно вежливо поздоровался с ним перед консьержем.

Мы производили впечатление двух чрезвычайно любезных путешествующих бизнесменов, назначивших важную встречу в отеле поздним вечером. Я сделал все, чтобы это бросилось консьержу в глаза.

– Может быть, мы пойдем в VIP‑бар на четвертом этаже? – предложил Боб.

– Да, конечно, – откликнулся я, бросив на консьержа многозначительный взгляд, – в VIP‑бар.

Мы прошли по вестибюлю.

– Не поверите, что со мной произошло за минуту до вашего прихода, – прошептал я.

– И что же?

– Консьерж чуть было не применил ко мне физическую силу.

– Каким образом?

– Я попытался воспользоваться его телефоном, чтобы позвонить вам, а он вырвал его у меня из рук. Удивительно грубое и бестактное поведение. Но почему он так поступил?

– Потому что он один из них, – ответил Хейр.

Я пристально посмотрел на Боба.

– Из психопатов? – переспросил я.

Потом оглянулся на консьержа. Тот помогал кому‑то занести в лифт чемоданы.

– Неужели? – еще раз удивленно переспросил я.

– Очень многие психопаты становятся швейцарами, охранниками, – заметил Боб, – консьержами – в общем, теми, кто обладает властью на некоей собственной территории.

– Да, и он явно отличается недостатком эмпатии, – кивнул я, – и слабым навыком контроля собственного поведения.

– Вам следует упомянуть об этом в своей книге, – сказал Боб.

– Да, конечно, обязательно, – согласился я.

И вновь внимательно взглянул на него.

«А не слишком ли он скор в своих выводах?» – подумал я. Может быть, у парня просто день не задался. Или начальство запретило ему допускать к телефону постояльцев гостиницы. Почему же ни мне, ни Бобу такая мысль не пришла в голову?

Мы сели в лифт и отправились на VIP‑этаж.

Была уже почти полночь. Мы пили виски со льдом. Другие посетители – те, у кого была специальная карточка допуска в VIP‑бар, – печатали что‑то на своих ноутбуках или задумчиво рассматривали ночной пейзаж за окном. Я почувствовал, что начинаю пьянеть.

– Вы наделяете людей значительной силой, – сказал я, обращаясь к Хейру. – Силой диагностировать психопатов. – Боб пожал плечами. – Но что, если вы создадите армии из тех, кто одержим этой самой силой? Тех, кто будет находить психопатов там, где их нет и в помине, охотников на ведьм в мире, охваченном патологическим страхом?

Наступила пауза.

– Меня тоже беспокоит возможность злоупотребления моим опросником, – согласился Боб. Он тяжело вздохнул и помешал лед в стакане.

– И кто же им злоупотребляет? – спросил я.

– Здесь у вас есть отделение ОТИООЛР, – сказал он.

– Да, там находится мой знакомый Тони, – ответил я. – Отделение тяжелых и общественно опасных личностных расстройств в Бродмуре.

– Я задаюсь вопросом, кто имеет право давать заключения на основе применения моего опросника? – задумчиво произнес Боб. – Кому доверено предъявлять опросник? Здесь, в Британии, к таким вопросам подходят осмотрительно и ответственно. А вот в США существует законодательство о «принудительной госпитализации людей, одержимых сексуальным насилием». В соответствии с названными законодательными актами человека можно отправить в заключение навсегда.

Боб имел в виду такие психиатрические больницы, как Коалинга – на первый взгляд очень привлекательное место, раскинувшееся на 320 акрах неподалеку от Монтерей‑Бич в Калифорнии. Громадное лечебное учреждение (на 1,2 миллиона квадратных футов) располагает гимнастическими залами, помещениями для занятий музыкой и другими видами искусства, бейсбольными площадками, там повсюду аккуратно подстриженные лужайки. Полторы тысячи из ста тысяч калифорнийских педофилов содержатся в Коалинге в комфортабельных условиях и почти наверняка проведут там остаток своих дней (с момента открытия больницы в 2005 году оттуда были выписаны только тринадцать человек). Всем пациентам в день окончания их тюремного срока было сказано, что в связи с большой вероятностью совершения рецидива преступления они вместо полного освобождения направляются в Коалингу.

– Определенную роль в принятии такого решения сыграл и мой опросник, – признался Боб. – Я занимался подготовкой и повышением квалификации тех, кому предстояло его использовать. Они сидели в аудитории, откровенно бездельничая, зевали, чертили какие‑то каракули на бумаге, подстригали ногти. И это люди, которым предстояло с помощью моего опросника решать судьбы!..

Майкл Фриер, психиатр из Коалинги, в интервью «Лос‑Анджелес таймс» в 2007 году сообщил, что больше чем трети «индивидов» (так в Коалинге называют пациентов) был поставлен неправильный диагноз – «одержимость сексуальным насилием». На самом же деле в случае освобождения они не представляли бы серьезной опасности для общества.

– Эти люди отсидели свой срок в тюрьме, и вот их внезапно хватают снова – и направляют в больницу штата на неопределенное время, – заявил Фриер в своем интервью. – Чтобы выбраться оттуда, им необходимо доказать, что они больше не представляют опасности. А это не так уж просто сделать. Поэтому у них есть все основания для депрессии.

А Боб Хейр продолжал свою исповедь. Он сообщил мне о страшном мире странствующих экспертов, судебных психологов, судебных аналитиков, кочующих по планете с консультациями, возможность проводить которые им дает лишь наличие сертификата о посещении курсов Боба Хейра, каковым с некоторых пор располагал и я. Подобные «консультанты» получают право голоса на слушаниях об условно‑досрочном освобождении, при обсуждении смертного приговора, в ходе анализа поведения серийных убийц и т. п. Мне кажется, Боб рассматривал свой опросник как нечто абсолютно безобидное – чистое и невинное, какой, по его мнению, может быть только настоящая наука, – зато людей, использующих его, воспринимал как толпу тупых, аморальных, злокозненных проходимцев и невежд. Расставшись с Бобом той ночью, я принял решение отыскать человека, ответственного за самую печально знаменитую охоту на психопатов в современной истории. Его звали Пол Бриттон. Когда‑то он был известным судебным психологом, но в последние годы стал гораздо реже появляться на публике, вел затворнический образ жизни. И неудивительно: этот человек оказался замешан в одной из самых неприглядных историй в криминальной психологии.

Несколько следующих дней я рассылал ему письма по разным адресам, хотя особой надежды на получение ответа не питал. И вот поздно вечером зазвонил телефон. Номер звонившего не определился.

– Извините, – произнес голос в трубке. – Меня зовут Пол Бриттон. Насколько я понял, вы пытались… извините…

Его явно терзали мучительные сомнения, и этот звонок стоил ему громадных усилий.

– Вы не хотели бы побеседовать со мной о том времени, когда занимались судебной психологией? – спросил я.

До меня донесся тяжелый вздох.

– Проводить время за потрошением внутренностей какой‑нибудь несчастной души – не самый лучший способ прожить жизнь, – сказал он.

(На самом же деле Пол Бриттон в прямом смысле слова крайне редко проводил время среди чьих бы то ни было внутренностей. Судебных психологов, как правило, не приглашают на место преступления. С внутренностями в анатомическом смысле он встречался, только глядя на фотографии в полиции и в собственном воображении, пытаясь представить действия очередного психопата‑убийцы, психологический портрет которого Бриттон в данный момент составлял.)

– Тем не менее не хотели бы вы побеседовать со мной о тех временах? – настаивал я.

– Неподалеку от железнодорожной станции Лейстер есть новый отель «Премьер инн», – сказал он. – Мы можем там встретиться в четверг, в 11 утра.

* * *

Пол Бриттон появился в «Премьер инн» в длинном черном пальто, вызывавшем ассоциации с одеждой доктора Эдди Фитца, блестящего судебного психолога из телесериала «Метод Крекера». Но не исключено, что подобное сравнение пришло мне в голову только благодаря распространенному мнению, будто образ доктора Фитца был скопирован с реального Пола Бриттона.

Мы заказали кофе и сели за столик.

Я начал с осторожных расспросов относительно теста Боба Хейра.

– Он провел грандиозную работу, – сказал Бриттон. – Это действительно очень полезный инструмент… – Тут наш разговор почему‑то на мгновение оборвался, Пол заерзал в кресле, а потом произнес: – Не знаю, нужно ли говорить вам, как все началось в моем случае. Вы считаете, нужно?.. Извините. Ну, тогда вам придется остановить меня, если я буду слишком многословен. Не бойтесь, вы меня не оскорбите. Вы готовы слушать?

– Да, конечно, начинайте, – ответил я.

– Все началось еще в 1984 году, когда в мой офис заглянул один из лучших детективов, которого звали Дэвид Бейкер…

1984 год. На лужайке рядом с больницей, в которой Пол Бриттон работал клиническим психологом, находят труп молодой женщины. Ее зарезали, когда она вывела на прогулку своих собак. Подозреваемых не было. Судебная психология в Британии тогда еще только зарождалась, но профессиональное чутье заставило Дэвида Бейкера, детектива, которому поручили расследование данного дела, обратиться за советом к Бриттону. – На самом деле именно Дэвид является отцом судебной психологии в Великобритании, – сказал Бриттон, – потому что он пришел ко мне и задал вопрос. Вы понимаете, о чем я говорю? Ведь если бы Дэвид не пришел и не стал задавать вопросы, у меня не было бы никаких оснований ввязываться в ту историю.

Пол посмотрел мне в глаза. Я понял, что он желает, чтобы я произнес: «О, но ведь настоящим отцом судебной психологии в Великобритании являетесь вы!»

Похоже, ему очень хочется получить подтверждение того, что его роль в истории судебной психиатрии не исчерпывается тем жутким инцидентом, подумал я, и послушно произнес:

– О, но ведь настоящим отцом судебной психологии в Великобритании являетесь вы!..

…Итак, Бриттон «почти бессознательно начал задавать мне вопросы» (как позже написал Дэвид Бейкер в своих ставших бестселлером воспоминаниях «Человек‑загадка»). «Как ее связали? Сколько времени она была без сознания? Быстро ли она умерла?».

Спустя какое‑то время Пол сообщил Бейкеру, что убийцей является сексуальный психопат, молодой человек в возрасте от четырнадцати до двадцати двух‑двадцати трех лет, одинокий и социально незрелый – вероятно, до сих пор живущий вместе с родителями, – занимающийся физическим трудом, хорошо умеющий пользоваться ножом и располагающий обширной коллекцией журналов и видео с «жесткой» порнографией.

– Все из вышеперечисленного оказалось совершенно правильным, и очень скоро полиции удалось схватить преступника. Его, если мне не изменяет память, звали Босток.

Пол Босток, который действительно идеально подходил под описание Бриттона, сознался в преступлении, и Бриттон стал знаменитостью. Газеты пели ему дифирамбы. Министерство внутренних дел пригласило его в качестве консультанта в незадолго до того созданный отдел психологического анализа уголовных преступлений. Кроме того, ему предложили сняться в телесериале студии «Ай‑ти‑ви» «Убийство в мыслях». Пол ответил на это, что ему очень не хочется превращаться в телезнаменитость, и согласился только после того, как ему объяснили, что министерство стремится продемонстрировать гражданам свое стремление быть на переднем крае психологической науки. Бриттону напомнили, что «все, сделанное им, доказало свою успешность». Прошло несколько месяцев, в течение которых Полу удалось совершенно точно установить еще нескольких сексуальных психопатов‑убийц. Почти все они были молодыми людьми в возрасте от четырнадцати до двадцати двух‑двадцати трех лет, которые жили либо в одиночестве, либо вместе с родителями и располагали обширной коллекцией «жесткой» порнографии.

– Вас критикуют… – начал я.

– За что? – неожиданно грубо оборвал меня Бриттон.

До того момента он вел себя скромно, даже застенчиво, и внезапное изменение тона поразило меня.

– За то, что все ваши психологические характеристики относились практически к одному личностному типу, – ответил я.

– Они могут критиковать сколько им угодно, но ведь убийцы были схвачены, – пожал он плечами.

И действительно – как повествуется в «Человеке‑загадке», – Бриттону удалось успешно определить нескольких преступников, не принадлежавших к вышеописанному типу. К примеру, шантажиста, подбрасывавшего бритвенные лезвия компании «Хайнц» в детские вещи. Им оказался бывший офицер полиции, как совершенно верно установил Пол.

Для Бриттона наступили золотые дни. Правда, уже тогда стали распространяться неподтвержденные слухи, что далеко не во всех случаях его анализ был точен. К примеру, говорили, что в 1989 году девочка‑подросток пришла в отделение полиции в Лидсе и заявила, что из нее сделали «племенную кобылу» для нескольких столпов общества, среди которых назвала главного констебля и главного прокурора, члена палаты лордов.

– Что вы имеете в виду под «племенной кобылой»? – спросил растерянный полицейский у девушки.

Она объяснила, что ее регулярно привозили в квартиру, расположенную в студенческом квартале в Лидсе, где в подвале с пентаграммой, начертанной на полу, ее насиловали главный констебль и его друзья по сатанинской масонской ложе, а затем, по прошествии нужного времени, плод, который она зачинала от такого соития, они вырывали у нее из чрева и приносили в жертву на алтаре Люцифера.

Полицейский не знал, что и думать. Страдает ли девушка от болезненных фантазий или в самом деле является «племенной кобылой»? И кто же его босс – лидер сатанинской секты или жертва клеветы? В результате следователь попросил Бриттона проанализировать её признания. Пол заявил, что девушка говорит правду. Полиция начала весьма дорогостоящее расследование и… ничего не обнаружила. Никакого алтаря, никакого сатанинского шабаша и вообще ничего, что хоть как‑то подтверждало бы фантазии девицы о «племенной кобыле». Дело без особой огласки закрыли.

– «Племенная кобыла»?.. – Бриттон нахмурился.

– Вы что‑нибудь припоминаете? – спросил я. – Девушка говорила, что членами сатанинской секты были полицейские в высоких чинах, которые насиловали несчастную, а потом зачатый таким образом плод вырывали из ее чрева и приносили в жертву сатане.

– Я работал с несколькими делами, которые имели отношение к сатанинским культам, – ответил Бриттон. – Крайне распространенная тематика. Но случая, о котором вы говорите, я что‑то не припоминаю.

Если дело о «племенной кобыле» действительно имело место, забывчивость Бриттона можно простить. В 1980‑е и в начале 1990‑х годов расследования сыпались на него как из рога изобилия. Он постоянно появлялся в прессе и на телевидении, сотрудники полиции выстраивались к нему в очередь на консультацию по поводу очередных нераскрытых преступлений на сексуальной почве. Он достиг своей вершины. И вдруг все рухнуло.

15 июля 1992 года двадцатитрехлетняя женщина по имени Рэйчел Никкел была найдена мертвой на территории Уимблдонской пустоши в Лондоне. Убийца нанес ей сорок девять ударов ножом на глазах у ее трехлетнего сына Алекса. Полицейские, как уже стало традиционным в подобных случаях, попросили Бриттона составить психологический профиль преступника.

«Я тер глаза, пока перед ними по потолку не запрыгали белые звезды, – писал он позднее в «Человеке‑загадке», – и вообще был сосредоточен на деле Уимблдонской пустоши до такой степени, что мне было очень трудно выйти из этого состояния».

В результате этих размышлений Пол пришел к выводу, что убийца – сексуальный психопат, холостяк, рабочий, занятый физическим трудом, живущий вместе с родителями или один в небольшой съемной комнате неподалеку от Уимблдонской пустоши – и, конечно же, являющийся обладателем коллекции «жесткой» порнографии.

Сейчас, оглядываясь назад, понимаешь, почему многие сразу же ошибочно поверили, что убийца – Колин Стэгг. По жуткой прихоти рока он был удивительно похож на человека, который, по описанию свидетелей, бежал с места преступления – и, соответственно, на истинного убийцу, Роберта Нэппера. Кроме того, Колин идеально соответствовал профилю, составленному Бриттоном, причем намного больше, чем Нэппер. К примеру, Стэгг жил в съемной комнате на небольшом расстоянии от Уимблдонской пустоши, а Нэппер проживал в Пламстеде в семнадцати милях оттуда. (В настоящее время Роберт Нэппер обитает на расстоянии трех палат от Тони в Бродмуре. Тони сообщил мне, что никто из пациентов не любит его, так как все считают его коварным и непредсказуемым.)

Стэгг уже до того получал предупреждения от полиции за то, что загорал голым на Уимблдонской пустоши и писал непристойные письма женщине по имени Жюли, с которой познакомился через журнальный раздел знакомств. На входной двери его квартиры висела табличка «Христианам вход воспрещен. Здесь живет язычник». Дома он хранил коллекцию порнографических журналов и книг по оккультизму.

Тем не менее никаких свидетельств наличия у Стэгга каких‑либо сексуальных отклонений не было. В своих воспоминаниях «Кто на самом деле убил Рэйчел?» он писал: «Я считаю себя абсолютно нормальным человеком… нормальным здоровым мужиком, мечтающим о женском обществе… я стремился только к одному – к устойчивым серьезным отношениям, которые в конечном итоге привели бы к браку и рождению детей».

В полиции Колин сознался, что в момент убийства Рэйчел, как практически и каждый день, он выгуливал на Уимблдон‑Коммон свою собаку.

Полицейские, почти уверенные, что им удалось схватить настоящего убийцу, спросили Бриттона, может ли он найти какой‑то способ добиться у Стэгга признания. И тут Полу пришла в голову блестящая идея.

Он предложил, чтобы переодетая женщина‑полицейский познакомилась со Стэггом и постаралась с ним подружиться. В полиции подобрали кандидатку на эту роль, дали ей псевдоним «Лиззи Джеймс». Она должна была написать Стэггу, представившись подругой Жюли, с которой Стэгг когда‑то познакомился через журнал «Лут».

В отличие от чрезмерно стыдливой Жюли, «Лиззи» должна была признаться, что ей никак не удается выбросить из головы эротическое послание Колина. И чтобы намек стал еще более понятен, она добавляла: «У меня странные музыкальные вкусы: моя любимая песня – «Walk On The Wild Side» Лу Рида».

Колин, который пришел в замешательство от столь неожиданного, почти сказочного, поворота событий, ответил сразу же.

«Я безумно одинок», – написал он и спросил у Лиззи, не оскорбит ли ее, если он пришлет ей описания кое‑каких своих сексуальных фантазий.

Лиззи ответила на его предложение с энтузиазмом:

«Я уверена, что Ваши фантазии не имеют границ, и вы столь же широко мыслящий человек без предрассудков, как и я».

Колин прислал ей письмо, где подробно описал свою мечту о том, как они в солнечный день занимаются любовью в парке, шепча друг другу: «Я люблю тебя. Я так люблю тебя». Воображаемая сцена заканчивалась тем, что Колин нежно стирает слезы, катящиеся по щекам Лиззи.

В полиции пришли в восторг. Ведь он упомянул о парке – месте, где произошло преступление.

Однако Бриттон посоветовал им проявить осторожность. Несомненно, всем было бы удобнее, если бы в фантазиях Стэгга было поменьше нежности и побольше жестокости. Поэтому в следующих своих письмах Лиззи решила немного подхлестнуть своего корреспондента. Она писала, что Колину не стоит сдерживаться, «потому что у моих фантазий нет границ, а мое воображение рвется на волю. Иногда меня это беспокоит, и я была бы рада, если бы поняла, что мои фантазии совпадают с Вашими… Я хочу воспринимать Вас как сильного и способного на все мужчину, а себя – полностью находящейся в Вашей власти, ощущающей свою беззащитность и унижение».

«Тебя должен хорошенько оттрахать настоящий мужик, – игриво ответил ей Колин. – Я способен заставить тебя закричать от удовольствия и боли. – Однако сразу же Стэгг пояснил, что не является жестоким человеком. Он писал подобные вещи только потому, что считал, что ей хочется увидеть именно такие эротические фантазии. – Если ты нашла их оскорбительными, извини. – И в завершение он писал, что было бы замечательно, если бы она пришла к нему на квартиру и он приготовил бы для нее свое «коронное блюдо – ризотто болоньеза, – и угостил бы домашним крыжовенным муссом».

Тем не менее Полу удалось заметить в письмах Колина «отчетливые элементы садизма».

Переписка же шла своим чередом. Лиззи отправила Стэггу несколько писем, в которых прозрачно намекала, что считает его чрезвычайно привлекательным. По ответам Колина было ясно, что он не может поверить своей удаче. Это было самое удивительное событие в его жизни. Единственное, что омрачало его радость, была одна странность в поведении девушки – как только он предлагал ей перейти на следующий уровень в их отношениях – например, встретиться и заняться любовью, – она всякий раз уводила разговор в сторону. Колин был крайне озадачен, но относил все на счет загадочных особенностей женской натуры.

По подсказке Бриттона Лиззи начала подбрасывать Стэггу намеки на то, что у нее есть некая «мрачная тайна», нечто «ужасное» и в то же время «восхитительное», «потрясающее», что‑то, совершенное ею в прошлом и пробуждающее в ней «самые сильные чувства».

Колин написал, что ему очень хочется узнать ее «мрачную тайну»: между прочим, у него есть и своя «мрачная тайна»: полиция ошибочно полагает, что он убил Рэйчел Никелл, «потому что я одинокий язычник».

Лиззи ответила, что не имеет ничего против того, что он убийца: «Так мне будет легче, потому что я должна тебе кое‑что сказать». Это и была ее «мрачная тайна». Возможно, им стоит организовать пикник в Гайд‑парке, и там она откроет ему свое сокровенное. Колин написал, что идея пикника, где будет раскрыт секрет Лиззи, ему страшно нравится, но он должен поставить ее в известность, что Рэйчел Никелл он совершенно определенно не убивал. Тем не менее, грубо добавлял он, если ей так хочется, во время занятий любовью он может надеть на Лиззи ошейник и войти в нее сзади, и таким образом они «предавались бы плотской страсти каждые пять минут».

«Мрачная тайна» Лиззи – как женщина сообщила Колину в Гайд‑парке под пристальным наблюдением большой группы переодетых полицейских – состояла в том, что она, будучи подростком, связалась с «особыми людьми», сатанистами, и, будучи в их сообществе, видела, как «младенцу перерезали горло. Потом кровь ребенка слили в чашу, и каждый должен был из нее выпить». После того как сатанисты выпили кровь младенца, они убили его мать. «Она лежала обнаженная. Принесли ножи, и один из мужчин протянул мне нож и попросил меня перерезать женщине горло, что я и сделала. Дальше началась жуткая оргия, и я была с тем мужчиной, и он был самым лучшим в моей жизни». Лиззи взглянула на Стэгга и сказала, что сможет по‑настоящему полюбить только такого человека, который совершил нечто подобное.

– Слишком высоко берешь, – ответил Колин.

На протяжении нескольких следующих недель Лиззи продолжала давить на Колина: «Мечты (об убийце) меня ТАК возбуждают. Меня заводит одна мысль о мужчине, который это сделал… Я хочу того, кто был бы похож на такого человека. Я хочу такого мужчину… Ах, если бы ты на самом деле был тем самым убийцей, если бы ты на самом деле убил ее, у нас все сложилось бы идеально».

«Извини, – печально ответил Колин, – но я никого не убивал».

Тем не менее он послушно продолжал присылать ей описания своих сексуальных фантазий, в которых присутствовали кровь, ножи и т. п. Когда Лиззи передала письма Полу Бриттону, тот внимательно изучил их и торжественно сообщил сотрудникам полиции:

– Вы имеете дело с человеком, которого отличает крайне извращенная сексуальность. Ее можно встретить у очень небольшого процента мужчин в общей популяции. Шанс того, что на Уимблдон‑пустоши в момент убийства Рэйчел могли находиться два таких индивида, ничтожно мал.

Лиззи попыталась еще раз выудить у Колина признание. Они встретились в Гайд‑парке.

– Я пытаюсь представить его, – задумчиво призналась женщина, когда они сидели и ели сандвичи у озера Серпантин, – и мысль о нем возбуждает меня. Возможно, ты и есть тот человек. Я хочу, чтобы ты обращался со мной так, как тот человек обращался с ней.

В тот момент Стэгг (как он признался позже) впервые подумал, «а в своем ли уме эта девица».

– Наверное, на сегодня достаточно, – сказал он разочарованно и достаточно мрачно.

После этих его слов Лиззи со вздохом встала и удалилась, пройдя мимо стоявшего неподалеку желтого фургона с полицейскими.

Несколько дней спустя Колин Стэгг был арестован. Ему предъявили обвинение в убийстве Рэйчел Никкел, и он провел следующие четырнадцать месяцев в тюрьме. А в это время истинный преступник, Роберт Нэппер, убил женщину и ее четырехлетнюю дочь, Саманту и Жасмин Биссет, неподалеку от своего дома в Пламстеде, в восточной части Лондона.

– Тело Саманты было до такой степени изуродовано, – вспоминал Пол Бриттон, – что фотограф из полиции, приехавший на место преступления, сделал снимки жертвы и… – Бриттон замолчал, помешивая кофе, затем перевел на меня мрачный взгляд. – И навсегда ушел из полиции.

Взгляд Пола как будто говорил: таков мир, где живут все, кто работает в полиции, мир, полный невыразимого ужаса, который людям несведущим – таким, как вы, – никогда по‑настоящему не понять.

В конце концов дело Колина Стэгга передали в Центральный уголовный суд Лондона. Судье было достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что обвинение построено на возмутительных домыслах. Он заявил, что ловушка, которую в полиции устроили для Стэгга, по сути, являлась «мошенническим поведением самого грубого свойства», а «мнение, что психологический профиль при любых обстоятельствах может служить главным руководством для установления личности преступника, способно привести к крайне опасным последствиям».

Эта история подорвала и репутацию Бриттона, и репутацию его профессии в целом.

В деле Стэгга никому не удалось выйти сухим из воды. Женщина‑полицейский, принимавшая в нем участие под псевдонимом «Лиззи Джеймс», исчезла из истории в апреле 2001 года, когда Би‑би‑си сообщило, что она получила 125 000 фунтов компенсации за пережитую психологическую травму и стресс. Колину Стэггу удалось получить компенсацию в 706 000 фунтов лишь в 2008 году, после шестнадцати лет безуспешных поисков работы, в течение которых его непрерывно преследовали слухи, что он реальный убийца, ловко избежавший наказания. Против Пола Бриттона было выдвинуто обвинение Британским психологическим обществом, но дело сняли с рассмотрения после того, как его адвокат заявил, что, принимая во внимание прошедший отрезок времени, вряд ли можно рассчитывать на справедливость слушания. Однако в мире криминальной психологии он стал парией. И вот теперь, сидя напротив Пола Бриттона в «Премьер инн», я сказал:

– Мне бы хотелось поговорить о Колине Стэгге.

При этих словах Бриттон поднял палец, потом молча порылся в своем портфеле и протянул мне лист бумаги. Я не сразу понял, что он мне дал. И только спустя несколько мгновений до меня дошло: у меня в руках был подготовленный им официальный документ, предназначенный для любого, кто мог задать подобный вопрос.

В самом начале расследования дела об убийстве Рэйчел Никкел, говорилось в документе, Бриттон сообщил лондонской полиции, что насильник из Пламстеда (которым, как выяснилось, был Роберт Нэппер) – тот же самый человек. Но его не стали слушать.

Я поднял голову и спросил:

– Вы на самом деле им это сказали?

Пол кивнул.

– Да, я им сказал: «Вы имеете дело с одним и тем же преступником. В Пламстеде и в случае с Рэйчел Никкел». Они мне ответили: «По нашим сведениям, два данных преступления никак не связаны», Ладно. Они ведь лондонская полиция. Свое дело знают. Я не идеален. И с моей стороны будет наглостью считать, что мои аналитические способности превосходят возможности всех лондонских сыщиков. И они правы. Нужно учиться на своих ошибках. Нужно их принимать. Рассматривать случившееся, как хороший урок. Вот так. Извините.

– Но вы можете предоставить мне какие‑то доказательства? – спросил я. – Есть ли хоть один человек, который подтвердил бы ваши слова, заявив: «Да, то, что он здесь пишет, абсолютная правда»?

– Есть, и не один, а много людей, которые могли бы подтвердить мои слова. Правда, никто из них не станет этого делать.

– Из‑за личной заинтересованности?

– По разным причинам. Из‑за пенсий, нежелания потерять работу и всякого другого. Но мне звонили два человека, которые сказали: «Я знаю, что на самом деле произошло. Я был свидетелем. Вы правы. Простите, что я не смог поддержать вас. Возможно, когда выйду на пенсию, смогу все предать огласке».

– Вряд ли кто‑то из них уже дослужился до пенсии.

– Людям свойственно в первую очередь думать о себе. Их нельзя винить за это. Такова жизнь…

Я тяжело вздохнул.

Он взглянул на меня.

– Давайте продолжим нашу беседу, – предложил он.

На протяжении следующего получаса Бриттон терпеливо излагал мне подробности плана с ловушкой для Стэгга, чтобы доказать: со своей стороны он не сделал никаких ошибок. Пол постоянно руководствовался правилом: «все особенности и характеристики поведения должны исходить от подозреваемого, Колина Стэгга. Наша задача – проанализировать их. Сами мы ничего от себя вносить не должны. В противном случае мы будем просто реализовывать свои собственные ожидания. Понимаете?» Я сидел с открытым ртом, пребывая в полной растерянности.

– Ну а как же насчет ритуальных убийств, якобы совершенных Лиззи? – спросил я.

– Как… простите… что вас в них не устраивает? – почти шепотом произнес Бриттон, бросив на меня враждебный взгляд.

– Она ведь говорила, что сможет полюбить только того человека, который совершил нечто подобное.

– Если бы кто‑то, с кем вы встречаетесь, сказал бы вам нечто подобное, как бы вы поступили? – спросил Пол. Помолчав, он снова повторил свой вопрос: – Как бы вы поступили?

– Но ведь он так отчаянно хотел лишиться девственности, и тут ему представилась такая исключительная возможность, – заметил я.

– Ничего не могу сказать на это, – сухо произнес Бриттон.

Меня озадачивало, почему Пол никак не желал признать, что ловушка, устроенная им для Стэгга, была довольно неуклюжей, а с юридической точки зрения – незаконной. Но в не меньшей степени меня поразило и понимание того, что он демонстрировал предельный вариант импульса, так хорошо понятного любому журналисту и автору документальных передач на телевидении, а также, наверное, психологам, полицейским и адвокатам. Бриттон совместно с сотрудниками полиции создал предельно искаженный, безумный вариант Колина Стэгга, соединив воедино самые патологические аспекты его личности. Только откровенно сумасшедший журналист зашел бы так далеко, как зашли они, но практически любой в нашей профессии проходит определенное расстояние на этом пути.

Бриттон злобно уставился на меня. И вновь повторил свою точку зрения.

Ни разу за все время проведения операции он не перешел допустимых границ.

– Даже тогда, когда вы сказали, что шанс одновременного пребывания на Уимблдонской пустоши двух «до такой степени сексуально извращенных» индивидов ничтожно мал? – спросил я.

– Ну, вы же должны помнить, – ответил он. – Роберт Нэппер там был, а Колин Стэгг – нет. Таким образом…

– Колин Стэгг был там в то утро, – возразил я.

– Но не в то же самое время! – воскликнул Бриттон.

И окинул меня взглядом победителя.

– Вы полагаете, что у Колина Стэгга были сексуальные отклонения? – спросил я.

– Я не знаю Колина Стэгга, – отрезал Бриттон.

Наступила гнетущая тишина.

– Это все вопросы, которые вы хотели задать? – спросил он.

Нам принесли счет.

Дата добавления: 2015-07-12