Отсутствующая часть головоломки обнаружена

Джон Ронсон

Психопат‑тест

Джон Ронсон

Психопат‑тест

Посвящается Аните Бхумкар (1966–2009),

которая так любила жизнь со всеми ее безумствами.

Отсутствующая часть головоломки обнаружена

Это история о безумии. Она начинается с одной странной встречи в кафе «Коста» в Блумсбери, в центре Лондона. Именно в «Косту» частенько наведываются невропатологи, так как факультет неврологии Лондонского университета расположен прямо за углом. И вот одна дама из числа этих невропатологов как раз и заворачивает за упомянутый угол на Саутгемптон‑роуд, несколько застенчиво помахивая мне рукой. Ее зовут Дебора Тальми. Такие, как Дебора, целыми днями просиживают в лаборатории и не привыкли к встречам с журналистами в кафе и обсуждению загадочных историй. Она привела с собой высокого небритого молодого человека, у него вид настоящего интеллектуала.

Они сели за столик.

– Меня зовут Дебора, – сказала она.

– А меня Джон, – отозвался я.

– А меня Джеймс, – сообщил молодой человек.

– Итак, – произнес я, – вы принесли то, что обещали?

Дебора кивнула. Потом молча подала мне пакет. Я открыл его, повертел в руках и заметил:

– Очень красиво.

В июле Дебора получила странную посылку. Она обнаружила ее в своей почтовой ячейке. Обратный адрес – «Гётеборг, Швеция». Кто‑то написал на пухлом конверте: «Расскажу подробнее, когда вернусь!». Однако отправитель посылки не назвал своего имени. В пакете находилась книга. Всего сорок две страницы, двадцать одна из них, то есть каждая вторая, была совершенно пуста. Однако все, что касалось полиграфии – бумага, иллюстрации, печать, – выглядело просто роскошно. Обложку украшал изысканный и несколько жутковатый рисунок – две руки, рисующие друг друга. Дебора сразу же узнала в изображении репродукцию «Рисующих рук» Марша Эшера.

Автором книги значился некий «Джо К.» (вероятно, отсылка к Йозефу К. Кафке или анаграмма английского слова «джоук», то бишь «шутка»). Называлась книга «Бытие или Ничто», что было несомненной аллюзией к сартровскому сочинению 1943 года «Бытие и Ничто». Кто‑то тщательно вырезал ножницами страницу с выходными данными книги: дата публикации, подробности относительно авторских прав, номер ISBN и т. д. – то есть все возможные зацепки. На обложке была приклеена записка с предупреждением: «Внимание! Перед тем как начать читать книгу, внимательно ознакомьтесь с письмом профессору Хофштадтеру. Удачи!»

Дебора пролистала книгу. Перед ней явно была какая‑то головоломка, которую нужно разгадать – зашифрованные стихи, страницы с удаленными словами, и т. п. Она вновь взглянула на конверт с надписью «Расскажу подробнее, когда вернусь!». В тот момент один из ее коллег был в Швеции, и, хотя он явно не относился к числу тех, кто способен на подобные сюрпризы, Дебора сделала вполне логичный вывод, что посылка от него.

Но вскоре упомянутый коллега вернулся, Дебора спросила его о пресловутой посылке, и, как выяснилось, он ничего о ней не знал.

Ситуация заинтриговала Дебору. Она зашла в Интернет и обнаружила, что она не одна такая.

– Все получатели – невропатологи? – спросил я. – Нет, – ответила Дебора. – Среди них действительно много невропатологов. Но был один астрофизик с Тибета. И богослов из Ирана.

– Все они – ученые, – заметил Джеймс.

Все получили посылки тем же манером, что и Дебора – большой плотный конверт из Гётеборга с надписью «Расскажу подробнее, когда вернусь!». Теперь получатели встречались на блогах, пытаясь совместно разгадать шифр.

Возможно, предположил один из них, книгу следует рассматривать как христианскую аллегорию, «даже исходя из загадочных слов «Расскажу подробнее, когда вернусь!» (Совершенно очевидная отсылка ко второму пришествию Христа.) Создается впечатление, что автор (авторы) бросает (бросают) вызов сартровскому атеизму с его «Бытие и Ничто».

С этим соглашалась и исследовательница в области психологии восприятия Сара Олред, которая говорила: «У меня сложилось мнение – правда, пока еще весьма туманное, – что наша история есть не что иное, как некий маркетинговый – или рекламный – ход какой‑то религиозной организации, цель которой состоит в том, чтобы выставить идиотами ученых/исследователей/философов/интеллектуалов».

Другие возражали: «Фактор дороговизны исключает маркетинговую теорию, если только вся кампания изначально не основывается на том, что их тщательно отобранные адресаты станут рассуждать о загадочной книге в онлайне».

Большинство получателей полагали, что ответ каким‑то таинственным образом связан лично с ними. Ведь именно их выбрали в качестве адресатов. Здесь явно должна была прослеживаться определенная закономерность. Но какая? Возможно, все эти люди много лет назад присутствовали на одной конференции? Или их отбирают на какой‑то важный пост в некой секретной организации?..

Один австралийский получатель книги написал: «Может быть, первый, кому удастся разгадать шифр, и получит работу?».

Очевидным оставалось лишь одно – некий гений, работающий в одиночку, или организация, как‑то связанная с Гётеборгом, составила настолько сложную головоломку, что даже умные и образованные ученые не способны ее разгадать. Возможно, ее нельзя расшифровать потому, что код не полный. Может быть, в нем отсутствует какая‑то существенная часть. Кто‑то предложил «подержать письмо над лампой или испробовать на нем пары йода. Не исключено, что использовалась какая‑то тайнопись с помощью другого типа чернил».

Однако никакой тайнописи не обнаружили.

Все были на грани того, чтобы признать свое поражение. Но если это настолько хитрая головоломка, что ее не в силах разгадать ученые, то, вероятно, им сумеет помочь кто‑то менее интеллектуально утонченный, например, частный детектив или журналист? Дебора начала наводить справки. Ей нужен был достаточно любознательный и хваткий репортер, которого заинтересовала бы их загадка.

Они перебрали уже несколько имен.

И вот тогда‑то знакомый Деборы по имени Джеймс сказал:

– А как насчет Джона Ронсона?

* * *

В тот день, когда от Деборы пришло электронное письмо с приглашением появиться в кафе «Коста», я пребывал в состоянии глубочайшей депрессии. Перед тем я брал интервью у человека по имени Дейв Маккей, являвшегося харизматическим лидером небольшой австралийской религиозной секты под названием «Христиане Иисуса» и незадолго до моего интервью обратившегося к членам секты с призывом пожертвовать одной из своих почек незнакомым больным людям. Поначалу все шло хорошо, и у нас с Дейвом завязалась оживленная беседа. Он производил впечатление обаятельного, хотя и несколько эксцентричного человека, и мне сразу же удалось собрать неплохой материал для статьи – к примеру, его комично‑идиотские и в то же время остроумные высказывания. Однако когда я позволил себе предположить, что коллективное давление, источником которого является Маккей, может стать причиной того, что кто‑то из наиболее внушаемых членов его группы решится пожертвовать своей почкой, Дейв буквально взорвался и прислал мне сообщение: мол, в качестве урока лично мне он приостанавливает свою кампанию пожертвований. Пусть люди, жизнь которых зависела от успеха данной кампании, умрут, и их смерть будет на моей совести.

Меня расстроила судьба этих несчастных людей, но одновременно обрадовало то, что Дейв прислал такое безумное сообщение – оно идеально вписывалось в мою статью. Я сказал журналисту, работавшему со мной, что Маккей производит впечатление совершенного психопата (о психопатах я, по сути, ничего толком не знал, но предполагал, что они должны быть похожи на Дейва). Журналист процитировал его. Через несколько дней Маккей прислал электронное письмо: «Ваша характеристика меня как психопата – грубое оскорбление, унижающее мое достоинство. Я уже обратился к адвокату, и он полагает, что у меня имеются все основания подать на вас в суд. Ваша неприязнь не дает вам никакого права оскорблять меня и унижать мое достоинство».

Именно из‑за этого послания я и пребывал в панике в тот день, когда получил письмо от Деборы.

Я поделился своими проблемами с женой Элен: – Мне так нравилось брать интервью, встречаться с разными людьми. И вот теперь все рухнуло. Дейв Маккей собирается подавать на меня в суд.

– Что происходит? – крикнул мой сын Джоэль, входя в комнату. – Почему здесь все орут?

– Я совершил идиотскую ошибку: назвал человека психопатом, чем страшно разозлил его.

– И что он намерен делать? – спросил Джоэль.

На мгновение все замолчали.

– Ничего, – сказал я.

– Но если он не намерен ничего предпринимать против нас, почему ты так беспокоишься? – спросил Джоэль.

– Беспокоюсь из‑за того, что рассердил его, – ответил я. – Очень не люблю расстраивать и сердить людей…

– Лжешь, – отрезал Джоэль, прищурившись. – Мне хорошо известно, с какой легкостью ты расстраиваешь и злишь окружающих. Итак, что ты от меня скрываешь?

– Я сказал тебе все, – ответил я.

– Он что‑то собирается против нас предпринять? – спросил Джоэль.

– Нет! – ответил я. – Нет‑нет! Он ничего не собирается делать! Совершенно определенно.

– Мы в опасности?! – заорал Джоэль.

– Нет абсолютно никакой опасности, – крикнул я ему в ответ. – Он просто собирается подать на нас в суд. Просто хочет отсудить у меня деньги.

– Боже!.. – выдохнул Джоэль.

Я послал Дейву электронное письмо с извинениями. – Спасибо, Джон, – ответил он практически тут же. – Теперь я стал тебя уважать гораздо больше. Надеюсь, когда‑нибудь, если нам доведется встретиться снова, мы даже попробуем стать друзьями.

Я сделал вывод, что в который уже раз переживал из‑за ерунды…

Я просмотрел входящие электронные письма и обнаружил одно от Деборы Тальми, где она изложила историю о том, как несколько ученых по всему миру получили по почте загадочную посылку. От одного из друзей, читавшего мои книги, женщина узнала, что я люблю распутывать странные и необычные ситуации. Заканчивалось ее письмо словами: «Мне кажется, поиск разгадки этой удивительной истории может быть необыкновенно увлекательным. Эта история напоминает триллер или игру в альтернативную реальность, в которой все мы пешки. Разослав загадочную посылку ученым, неизвестные пробудили в нас исследовательский инстинкт. Однако сама я не могу отыскать ответ. Очень надеюсь, что вы возьметесь за это дело».

И вот теперь мы сидели в кафе «Коста»; я вертел в руках книгу, а Дебора внимательно смотрела на нее. – По сути, кому‑то понадобилось привлечь внимание ученых, – сказала Дебора, – причем весьма странным и даже загадочным образом. Интересно узнать, зачем? Полагаю, вся эта кампания слишком сложна и изощренна, чтобы за ней стоял кто‑то один. С помощью книги до нас пытаются донести какую‑то информацию. Вопрос: какую именно? Я бы очень хотела узнать, кто и зачем отправил эту посылку, но у меня нет таланта сыщика.

– Н‑ну… – пробормотал я, продолжая рассматривать книгу.

Потом я сделал глоток кофе и произнес:

– Попробую…

Я сказал Деборе и Джеймсу, что хотел бы начать расследование с осмотра их рабочих мест. И особенно той почтовой ячейки, в которой Дебора обнаружила посылку. Они с Джеймсом украдкой переглянулись, словно бы говоря: «Необычное место для начала расследования, но кто осмелится поставить под сомнение методы великих сыщиков?..» Не исключаю, что их взгляд мог означать что‑то другое. Например: «Вряд ли осмотр нашего кабинета имеет какой‑то смысл. И вообще, странно, что он намерен этим заняться. Остается надеяться, что мы не ошиблись в своем выборе и что он не воспользуется возможностью осмотреть наши рабочие помещения для каких‑то своих, не совсем благовидных целей».

Если в их взгляде действительно содержалась подобная мысль, то они были совершенно правы, ибо я и в самом деле хотел осмотреть их рабочие места с некой тайной мыслью – благовидной или нет, не мне судить.

Психологический факультет Лондонского университета, где работал Джеймс, располагался в жутко уродливом панельном здании неподалеку от Рассел‑сквер. На выцветших фотографиях 60‑х – 70‑х годов прошлого столетия, развешанных по стенам коридоров, были изображены дети, привязанные ремнями к страшного вида приборам. Ребятишки на этих снимках с наивным восторгом смотрели в камеру, словно их фотографировали на пляже. Некоторое время назад руководство решило немного «оживить» это крайне непривлекательное помещение, перекрасив стены коридора в ярко‑желтый цвет. К данному способу обратились, как выяснилось, потому что туда часто приводят детей с целью тестирования их интеллектуальных способностей, и кто‑то решил, что желтый цвет такого веселого оттенка способен успокоить несчастных малышей. Правда, меня продолжали одолевать сомнения. Здание, в котором я находился, имело настолько мрачно‑отталкивающий вид, что любые подобные «усовершенствования» напоминали приклеивание красного носа к трупу, каковой после упомянутой процедуры следовало считать Рональдом Макдаком.

Я заглянул в кабинеты. В каждом из них какой‑нибудь невропатолог или психолог сидел, сгорбившись, над своим столом, сосредоточенно размышляя над проблемами, связанными с работой мозга. В одном из кабинетов, как мне сообщили, находился человек из Уэльса, обладавший способностью узнавать каждую из своих овец в лицо, но при этом не умевший различать лица человеческие. Он не узнавал не только своей жены, но даже собственной физиономии в зеркале. Подобное патологическое состояние носит название «просопагнозия» – слепота на лица. Больные обречены на то, чтобы постоянно и без всякого злого умысла оскорблять своих коллег, соседей, мужей и жен, равнодушно проходя мимо них на улице. А люди ведь все равно обижаются, даже если прекрасно знают, что проявленная по отношению к ним невежливость – результат психического расстройства, а не осознанного намерения. Неприязненные же чувства имеют тенденцию распространяться.

В другом кабинете другой невропатолог занимался случаем, имевшим место в июле 1996 года, когда некий врач, в прошлом пилот ВВС Великобритании, пролетал над полем, затем повернул обратно, пролетел над ним снова минут через пятнадцать и вдруг заметил, что посреди поля образовался большой круг. Казалось, материализовался буквально из ничего. Круг занимал площадь в десять акров и состоял из ста пятидесяти кружков меньшего диаметра. Он получил название «Джулия Сет» и стал самым знаменитым в истории феномена «кругов на полях». Его изображения начали наносить на майки, плакаты, ему посвящались целые конференции. К тому времени движение энтузиастов «кругов на полях» уже потихоньку шло на спад. Становилось все более очевидным, что подобные круги создают не пришельцы из космоса, а художники‑концептуалисты – глубокой ночью при помощи деревянных досок и веревок. Однако «Джулия Сет» появился в самом прямом смысле из ничего в течение пятнадцатиминутного промежутка между двумя пролетами самолета над полем.

Невропатолог в этом кабинете пытался выяснить, почему мозг пилота отказался замечать круг во время первого полета. Ведь он был там и раньше, его сделали накануне ночью художники‑концептуалисты из группы «Сатана».

В третьем кабинете я увидел женщину, у которой на полке лежала книга «Маленькая мисс Умница». Дама показалась мне жизнерадостной, веселой и очень симпатичной.

– Кто это? – спросил я у Джеймса.

– Эсси Вайдинг, – ответил он.

– И что она исследует?

– Психопатов, – сказал Джеймс.

Я заглянул в кабинет к Эсси. Она заметила нас, улыбнулась и помахала нам рукой.

– Должно быть, это опасно, – заметил я.

– О ней рассказывают одну историю, – произнес Джеймс. – Как‑то она беседовала с психопатом. Эсси продемонстрировала ему фотографию чьего‑то испуганного лица и попросила определить эмоции того человека. Психопат ответил, что не знает, что такое эмоция, но добавил: именно такое выражение появлялось перед смертью на лицах тех людей, которых он убивал.

Я проследовал дальше по коридору. Потом вдруг остановился и обернулся на кабинет Эсси Вайдинг. До того момента меня не слишком интересовали психопаты, и я подумал: возможно, мне стоит познакомиться с одним из них. Мне показался чрезвычайно интересным тот факт, что существуют люди, психическое состояние которых – по крайней мере, по словам Джеймса, – делает их настолько страшными, что они начинают походить на какое‑нибудь злобное инопланетное существо из фантастического фильма. У меня в памяти сохранились смутные воспоминания о рассуждениях каких‑то психологов относительно того, что психопаты численно преобладают на самом верху социальной лестницы, в мире крупного бизнеса и политики – там, где патологический недостаток эмпатии воспринимается скорее как достоинство. На самом ли деле это так? Эсси помахала мне рукой. Нет, решил я, окунаться в мир психопатов слишком рискованно, тем более для меня, страдающего от частых депрессий. Я помахал Эсси в ответ и отправился дальше.

Здание Центра нейровизуализации Лондонского университета, где работала Дебора, находилось прямо за углом, на Куин‑сквер. Оно было оборудовано клетками Фарадея и томографами, за которыми трудились идиотического вида ребята в майках, словно срисованные с комиксов. Благодаря их нелепому облику даже суперсовременные устройства вокруг становились менее устрашающими. «Наша цель заключается в том, – говорилось на веб‑сайте центра, – чтобы понять, как мысль и восприятие рождаются из работы мозга и как в названных процессах возникают сбои при неврологических и психиатрических заболеваниях».

Мы подошли к почтовому ящику Деборы. Я внимательно его осмотрел и какое‑то время стоял, задумчиво кивая головой. Дебора кивала мне в ответ. Мы смотрели друг на друга.

Настал момент рассказать ей, зачем я решил проникнуть к ним на кафедру. Дело было в том, что уровень невротического напряжения у меня в последние месяцы просто зашкаливал. Ни о какой нормальной жизни говорить не приходилось. Нормальные люди не пребывают в почти постоянном состоянии паники. Нормальные люди не чувствуют себя так, словно изнутри их пытается убить током живущий в утробе младенец, вооруженный миниатюрным электрошокером. У нормальных людей не возникает ощущения, будто в них время от времени тычут электрическим стрекалом. Поэтому план, который я целый день с самого момента нашей встречи в кафе держал в голове, сводился к тому, чтобы направить беседу на мою измученную психику и, возможно, получить от Деборы помощь. Но она все еще была преисполнена восторга по поводу того, что я так легко согласился раскрыть загадку «Бытия или Ничто», и у меня не хватило духу упомянуть о своей маленькой проблеме из опасения испортить ей настроение.

И вот теперь я понял, что наступила решающая минута: другого шанса у меня не будет. Дебора видела, что я пристально смотрю на нее и явно намерен сказать нечто важное.

– Итак… – начала она.

Наступила короткая пауза. Я смотрел на Дебору.

– Хорошо. Сообщу вам, как у меня продвигаются дела, – наконец произнес я.

Тесный самолет компании «Райанэр», выполнявший утренний шестичасовой рейс на Гётеборг, был забит до отказа и вызывал тяжелое клаустрофобическое чувство. Я попытался засунуть руку в карман брюк, чтобы достать блокнот и записать план ближайших действий, но нога безнадежно застряла под откидным столиком, заваленным остатками завтрака. Тем не менее мне необходимо было спланировать свое поведение в Гётеборге, а для этого требовался блокнот. Память у меня уже совсем не та, какой была когда‑то. Теперь я частенько выхожу из дома с решительным видом, но спустя какое‑то время замедляю шаг, а потом останавливаюсь в полной растерянности. В подобные мгновения у меня в мозгу все покрывается каким‑то туманом и перепутывается. Когда‑нибудь я так же, как и мой отец, лишусь памяти, и тогда мне уже будет не до книг. Да уж, ничего не поделаешь, надо копить на черный день… Я попытался протянуть руку, чтобы почесать ногу. И не смог. Она застряла. Она застряла, черт подери! Она, черт подери …

– И‑и!.. – вскрикнул я совершенно непроизвольно. Нога дернулась, ударив по столику. Мой сосед с ужасом взглянул на меня. Но я ведь просто издал вопль, причем издал его случайно. Я уставился прямо перед собой, на моем лице застыло выражение легкого испуга, смешанного с изумлением. Даже не подозревал, что внутри у меня обитают такие странные безумные звуки…

В Гётеборге я уже имел «нить» – имя и рабочий адрес человека, который мог располагать сведениями о «Джо К». Звали его Петер Нордлунд. Хотя ни в одной из посылок, отправленных ученым, не было никаких намеков на ее источник – то есть имен возможных авторов и отправителей, – однако глубоко в архивах шведской библиотеки мне удалось отыскать упоминание о «Петере Нордлунде» как о переводчике на английский язык «Бытия или Ничто». Поиск в Интернете не дал больше никаких результатов – только адрес компании в Гётеборге, с которой он был как‑то связан. Если, как подозревали многие из получателей посылок, за этой дорогой таинственной кампанией, устроенной непонятно ради каких целей (религиозная пропаганда? скрытый маркетинг? охота за талантами?), стояла некая группа, то Петер Нордлунд оставался единственной ниточкой, с помощью которой я мог надеяться распутать клубок. Однако я не стал извещать его о своем приезде, опасаясь, что он скроется или сообщит о моем прибытии представителям той тайной организации, которая стоит за «Бытием или Ничто». А они, возможно, сумеют каким‑то способом мне помешать. Как бы то ни было, я полагал, что самым правильным будет явиться к Петеру Нордлунду без приглашения. И решил рискнуть. Но все мое путешествие было одним сплошным риском. Ведь часто переводчики живут и работают на большом расстоянии от своих заказчиков, и Петер Нордлунд мог вообще ничего не знать.

Некоторые из получателей посылки считали, что «Бытие или Ничто» представляет собой головоломку, которая не может быть правильно расшифрована, потому что она не полна. И после недельного знакомства с книгой я вынужден был с этим согласиться. Каждая страница представляла собой загадку, разгадать которую казалось невозможным. В примечании в самом начале книги говорилось, что рукопись была «обнаружена» в углу заброшенной железнодорожной станции: «Она лежала на открытом месте и была всем хорошо видна, но я оказался единственным достаточно любопытным субъектом, кто решил ее поднять».

Затем следовали краткие афоризмы:

...

Мое мышление – моя мускулатура.

АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН

Я – замкнутый круг.

ДУГЛАС ХОФШТАДТЕР

Жизнь – веселое приключение.

ДЖО К

В книге была всего двадцать одна не пустая страница – при том, что некоторые страницы содержали всего по одному предложению. На странице восемнадцать, например, имелась лишь следующая сентенция: «На шестой день после того, как я прекратил писать книгу, я сел в точке В и написал книгу».

Издание выглядело чрезвычайно дорогим, здесь использовались бумага и типографская краска высочайшего качества. На одной из страниц я обнаружил яркую разноцветную и очень красивую репродукцию бабочки. Подобная штука должна была обойтись ее создателям весьма и весьма недешево.

Как оказалось, отсутствующая деталь головоломки вовсе не была записана невидимыми чернилами, а представляла собой нечто совершенно иное. На тринадцатой странице каждого экземпляра имелось аккуратно прорезанное отверстие. Несколько слов отсутствовало. А не мог ли ключ к разгадке находиться в этих исчезнувших словах?

В гётеборгском аэропорту я взял напрокат машину. Этот запах – запах только что вымытого перед сдачей внаем автомобиля – всегда вызывает у меня воспоминания о былых расследованиях и приключениях. Мне вспомнились недели, которые я провел за выслеживанием конспиролога Дэвида Икке, выдвинувшего теорию, согласно которой тайными правителями мира являются гигантские ящерицы‑вампиры‑педофилы, приносящие в жертву детей и способные принимать человеческий облик. История была просто потрясающая. И она начиналась точно так же, как и нынешняя – с запаха только что вымытого и взятого в прокат автомобиля. Пользуясь устройством спутниковой навигации, я проехал мимо парка аттракционов Лисеберг, мимо стадиона, на котором следующим вечером должна была петь Мадонна, и поехал дальше – по направлению к деловому району города. Я почему‑то полагал, что офис Петера Нордлунда должен находиться где‑то там, но навигатор потребовал резко повернуть налево, и в результате я очутился на тенистой улице, в конце которой находилось гигантское здание белого цвета.

Там, по мнению навигатора, был конечный пункт моего назначения.

Я подошел к парадной двери и нажал кнопку звонка. На звонок вышла женщина в спортивных брюках.

– Это офис Петера Нордлунда? – спросил я.

– Он здесь живет, – ответила она.

– О, извините, а он сейчас дома?

– Сегодня работает с пациентами, – сказала женщина. Она говорила с сильным американским акцентом.

– Он врач? – спросил я.

– Психиатр.

Мы еще немного постояли на пороге и поговорили. Женщина сказала, что зовут ее Лили и что она жена Петера. Они с детства дружили (Петер учился в школе в Америке) и думали поселиться в ее родном штате, в Калифорнии, но тут умер дядя Петера, от которого Петер унаследовал этот большой дом, и они просто не могли устоять перед таким соблазном.

Нордлунд, по словам Лили, был не только переводчиком, но и очень успешным психиатром. (Позже я заглянул на его страницу в Интернете, где говорилось, что он работает с шизофрениками, людьми, страдающими различными формами психозов и навязчивых состояний, а кроме того, известен как человек, занимающийся «белковой фармакологией». Также Петер выступал в качестве советника некой «международной компании по инвестициям» и «кембриджской биотехнологической компании», специализировавшейся на «обнаружении и использовании в терапии лечебных пептидов».) Лили добавила, что работает он в клинике, расположенной в двух часах езды от Гётеборга, и ехать туда мне нет никакого смысла. Меня все равно не пропустят без соответствующих документов.

– Даже меня к нему не пускают, когда он работает с пациентами, – сказала она. – У него очень напряженная работа.

– В каком смысле – напряженная?

– Я ничего толком не знаю. Петер вернется через несколько дней. Если вы останетесь в Гётеборге, попытайтесь с ним встретиться еще раз. – После короткой паузы Лили спросила: – А зачем вы приехали? Зачем вам нужен мой муж?

– Он перевел очень интересную книгу, – ответил я, – под названием «Бытие или Ничто». Меня она настолько восхитила, что я решил с ним встретиться и выяснить, для кого он делал перевод и почему.

– О! – воскликнула Лили. Она явно была очень удивлена.

– Вам известно что‑нибудь о «Бытии или Ничто»? – спросил я.

– Да, – ответила женщина. Потом, после паузы, добавила: – Я… Да, знаю, о какой книге вы говорите… Он иногда переводит. Для разных компаний. И это была… – Она почему‑то вдруг замолчала, а потом сказала: – Мы не лезем в дела друг друга. Честно вам признаюсь, меня особенно не интересует, чем он там занимается! Мне известно, правда, что Петер работает с чем‑то молекулярным, но толком ничего не знаю. Иногда он говорит: «Я только что перевел такую‑то книгу для такой‑то компании», и, если она на шведском, которого я не понимаю, или посвящена темам, в которых я ничего не смыслю, то я вообще стараюсь не лезть не в свое дело.

– В любом случае мне было приятно с вами побеседовать, – сказал я. – Через несколько дней обязательно приду снова.

– Да, конечно, – откликнулась Лили, – конечно.

Последующие дни текли довольно медленно. Я лежал в своем гостиничном номере и смотрел странное европейское телевидение, которое, вероятно, имело бы какой‑то смысл, если бы я понимал язык, но так как ничего понятно не было, то все программы производили на меня впечатление загадочных и запутанных сновидений. В одной из передач группа скандинавских ученых наблюдала за тем, как один из них наливает жидкую пластмассу в ведро с холодной водой. Пластмасса застыла, ее вытащили из ведра, пустили по кругу, а затем, насколько я мог понять, стали рассуждать о необычности и причудливости формы. Я позвонил домой, но жена не ответила. Мне почему‑то вдруг пришло в голову, что она могла умереть. У меня началась паника. Потом выяснилось, что жена все‑таки жива. Она просто ходила в магазин. Надо признаться, меня во многих уголках земного шара охватывает совершенно беспочвенная тревога. Я решил прогуляться, а когда вернулся, увидел, что пришло сообщение. От Деборы Тальми. Появился первый подозреваемый. Она просила перезвонить ей.

Этот подозреваемый, к моему крайнему неудовольствию, находился не в Швеции, а в совершенно противоположной точке земного шара – в Блумингтоне, штат Индиана. Его звали Леви Шанд, и он только что разместил в Интернете совершенно невероятную историю о своем участии в загадке «Бытия или Ничто». История Леви Шанда в изложении Деборы звучала следующим образом. Шанд учился в Университете Индианы. Как‑то без всякой особой цели он разъезжал по городу и вдруг заметил в грязи под железнодорожным мостом большую коричневую коробку. Он вышел, чтобы повнимательнее ее разглядеть.

На коробке не оказалось никаких опознавательных знаков, и она была сравнительно чистой, словно ее оставили там совсем недавно. Хотя поначалу Леви боялся ее открывать – ведь внутри могло лежать все что угодно, от миллиона долларов до отрубленной головы, – в конце концов он набрался храбрости, вскрыл коробку и обнаружил в ней восемь экземпляров «Бытия или Ничто».

На каждой книге имелась наклейка, на которой значилось: «Внимание! Прежде чем читать книгу, обязательно ознакомьтесь с письмом профессора Хофштадтера. Удачи!» Текст заинтриговал Леви. Он был знаком с профессором Хофштадтером и знал, где тот живет.

– Не знаю, кто такой профессор Хофштадтер, – сказал я Деборе. – Хотя, конечно, обратил внимание на упоминания о нем, разбросанные по всей книге «Бытие или Ничто». Однако я так и не понял, реальное это лицо или выдуманный персонаж. Он что, знаменитость? – Профессор написал книгу «Гёдель, Эшер, Бах»! – ответила она, явно удивленная моим невежеством. – Весьма значительный труд.

Я промолчал.

– Если вы только начинаете знакомиться с Интернетом, не слишком сообразительны и к тому же совсем юны, у названной книги есть все шансы стать чем‑то вроде вашей второй Библии. В ней говорится о том, как можно использовать математические теории Гёделя и каноны Баха, чтобы наиболее эффективно реализовать ваш сознательный опыт. Очень многим молодым ребятам «Гёдель, Эшер и Бах» страшно нравится. Кроме всего прочего, она очень забавна. Откровенно признаюсь, до конца я ее так и не дочитала, но она числится среди моих настольных книг.

Хофштадтер, по словам Деборы, опубликовал свою работу в конце 1970‑х годов. Читающая публика и критики встретили ее с восторгом. Она получила Пулитцеровскую премию. Книга была полна великолепных головоломок, игры слов и размышлений по поводу значения естественного и искусственного интеллекта. Работа принадлежит к числу тех сочинений – наряду с «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» или «Краткой историей времени», – которые все хотят иметь у себя на полках, но очень немногие способны по‑настоящему понять.

Несмотря на то, что весь мир был буквально у ног Хофштадтера в 1979 году, он решил из него удалиться и следующие три десятилетия работал профессором на кафедре когнитивных исследований в Университете Индианы. Но студенты его, конечно, очень хорошо знали. Профессор с густой копной седых волос, как у Энди Уорхолла, жил в большом доме на краю кампуса, и именно туда и направился Леви Шанд с намерением передать Хофштадтеру восемь экземпляров «Бытия или Ничто», которые он нашел в коробке под железнодорожным мостом.

– Под железнодорожным мостом, – повторил я, глядя на Дебору. – Вы заметили параллель? В том письме Дугласу Хофштадтеру автор сообщает об обнаружении нескольких старых листков, отпечатанных на машинке и кем‑то оставленных в углу заброшенной железнодорожной станции. И вот теперь Леви Шанд находит несколько экземпляров «Бытия или Ничто» под железнодорожным мостом…

– Вы совершенно правы! – согласилась Дебора.

– И что же случилось с Шандом, когда он пришел домой к Хофштадтеру, чтобы передать ему книги? – спросил я.

– Леви говорит, что дверь открыл Хофштадтер в окружении целого гарема очаровательных француженок. Он пригласил растерявшегося студента в дом, забрал у него книги, поблагодарил и проводил к выходу.

На этом история Леви Шанда, по словам Деборы, заканчивалась.

Несколько мгновений мы молчали.

– Очаровательные француженки?.. – повторил я.

– Не верю его рассказу, – призналась Дебора.

– По‑моему, он все это придумал, – согласился я. – А можно мне самому побеседовать с Леви Шандом по телефону?

– Я кое‑что о нем разузнала, – ответила Дебора. – У него есть страничка в «Фэйсбуке».

– Отлично. Тогда я свяжусь с ним через нее.

Наступила пауза.

– Дебора?.. – окликнул я свою собеседницу.

– Боюсь, что его не существует, – покачала она головой.

– Но у него же есть страничка на «Фэйсбуке»…

– С тремя сотнями друзей в Америке, – подтвердила Дебора.

– Вы полагаете?..

– Я полагаю, что кто‑то создал фантастический образ Леви Шанда на «Фэйсбуке», – ответила Дебора.

Я промолчал.

– Вы не задумывались над его именем? – спросила Дебора.

– Леви Шанд?..

– Проанализируйте его, – сказала она. – Это же анаграмма.

Я замолчал. И растерянно развел руками.

– Levi Shand [1] – «Live Hands», – выдала свой вариант Дебора. – Его имя – анаграмма «Live Hands».

– Ах, вот как, – протянул я.

– Рисунок на обложке «Бытия или Ничто», – пояснила Дебора. – Две руки, рисующие друг друга…

– Но если Леви Шанда не существует, – произнес я, – то кто же его создал?

– Я думаю, что все они – Хофштадтер, – ответила Дебора. – Леви Шанд. Петер Нордлунд. Я думаю, что все они – Дуглас Хофштадтер.

Я решил немного прогуляться по Гётеборгу. Откровенно говоря, я был раздражен и разочарован. Провести здесь без толку несколько дней и обнаружить, что, возможно, виновник всего – известный университетский профессор, обитающий за четыре тысячи миль отсюда в Индиане… Дебора предоставила мне еще ряд косвенных доказательств того, что вся головоломка – продукт лукавого ума Дугласа Хофштадтера. По ее словам, эта история совершенно в его духе. А так как он автор международного бестселлера, то у профессора, несомненно, имеются финансовые возможности для ее организации. Кроме того, ему хорошо знакома Швеция. По свидетельству «Википедии», он жил там в середине шестидесятых. Более того, «Бытие или Ничто» вообще очень похожа на другие книги Хофштадтера. Чистая белая обложка напоминает обложку продолжения «Гёделя, Эшера и Баха», вышедшего в 2007 году и называвшегося «Я – замкнутый круг».

По правде говоря, придумывание несуществующего университетского студента со страницей на «Фэйсбуке» и совершенно невероятной истории с гаремом из очаровательных француженок выглядело слишком уж странным дополнением, но пытаться искать мотивы поступков такого гения, как Хофштадтер, было явно неблагодарным занятием. Более того, Дебора решила, что ей удалось разгадать головоломку. Да, в ней действительно имелось отсутствующее звено, но не в форме невидимых чернил или значимых слов, вырезанных из страницы тринадцать. Оно, по ее мнению, заключалось в том, как книга раскрывала присущий каждому ее получателю нарциссизм.

– Его книга «Я – замкнутый круг» именно об этом, – сказала Дебора. – О том, как мы проводим свою жизнь, постоянно, снова и снова, замыкаясь на самих себе, словно в неком бесконечном замкнутом круге. И вот теперь многие люди задаются вопросом: «Почему именно мне прислали книгу?». Они ведь задумываются не столько о книге и ее смысле, сколько снова о самих себе. Значит, «Бытие или Ничто» создала некий круг людей и стала для них очередным инструментом замыкания на собственной личности. – Она помолчала. – Полагаю, что именно в этом и заключается идея Хофштадтера.

Теория Деборы поначалу показалась мне вполне убедительной: я поверил, что она может и в самом деле стать решением загадки, пока час спустя не побеседовал по скайпу с Леви Шандом, который, как очень быстро выяснилось, был самым что ни на есть реальным студентом из Университета Индианы.

Шанд оказался симпатичным черноволосым молодым человеком с меланхоличным взглядом. Он сидел в захламленной комнате студенческого общежития. Его было совсем нетрудно найти. Я послал письмо на его страницу на «Фэйсбуке». Леви мне сразу же ответил (в тот момент он сам был в сети), и через несколько секунд мы уже смогли взглянуть в лицо друг другу.

Шанд утверждал, что вся его история – совершенная правда. Он и в самом деле нашел книги в коробке под железнодорожным виадуком, а дома у Дугласа Хофштадтера действительно есть гарем из француженок.

– Скажите мне в точности, что произошло, когда вы к нему пришли, – попросил я.

– Я очень волновался, – ответил Леви, – ведь он же такая знаменитость в когнитивной науке… Дверь мне открыла очень привлекательная молодая француженка. Она попросила меня подождать. Я заглянул в соседнюю комнату: там было еще несколько очаровательных девушек.

– И сколько же их было в общей сложности?

– По крайней мере, шесть, – ответил Леви. – Брюнетки, блондинки… Все они стояли между кухней и столовой. И все были потрясающе красивы.

– Это в самом деле так было? – выпалил я, будучи не в состоянии поверить его словам.

– Ну, возможно, они были не француженки, а бельгийки, – ответил Леви.

– И что же произошло потом? – спросил я.

– Из кухни вышел профессор Хофштадтер. Он был очень худ, но выглядел вполне здоровым. Он действительно харизматическая личность… Профессор взял у меня книги, поблагодарил, и я ушел. Вот и все.

– То есть вы хотите сказать, что каждое ваше слово абсолютно правдиво?

– Абсолютно, – ответил Леви.

Однако что‑то не состыковывалось. История Леви – да и теория Деборы – могли быть правдоподобны только в том случае, если бы Дуглас Хофштадтер являлся легкомысленным шутником‑дилетантом, каковым он, по всем имевшимся у меня сведениям, не был ни с какой точки зрения. К примеру, в 2007 году корреспондент «Нью‑Йорк таймс» Дебора Соломон задала ему несколько довольно провокационных вопросов, и в своих ответах он проявил себя как довольно серьезный, а в некоторых случаях даже раздражительный человек:

...

В.: Вы прославились, опубликовав в 1979 году книгу «Гёдель, Эшер, Бах», сразу ставшую культовым университетским бестселлером. В своей книге вы отыскивали параллели между интеллектом Баха, М. К. Эшера и математика Курта Гёделя. В новой книге «Я – замкнутый круг» вас, как мне кажется, прежде всего интересует ваш собственный интеллект.

О.: Эта книга более традиционна. Менее безумна. И возможно, в ней меньше смелости, чем в предыдущей.

В.: Вы хорошо знаете, как сделать книгу популярной?

О.: Нет. На самом деле – не знаю. Меня просто занимали и занимают вопросы сознания и души. Именно благодаря им и появилась моя новая книга.

В.: В «Википедии» сказано, что ваши книги вдохновили многих студентов на выбор профессий, связанных с кибернетикой, компьютерами и искусственным интеллектом.

О.: Меня не интересуют компьютеры. В упомянутой статье масса неточностей, что меня крайне огорчает.

И так далее. Как мне удалось установить, работы Хофштадтера появились в результате двух трагедий, имевших неврологические причины. Когда ему было двенадцать лет, стало ясно, что его младшая сестра Молли не сможет ни говорить, ни понимать обращенную к ней речь. «Меня уже тогда очень интересовал вопрос, как работает мой ум, – сказал он в интервью журналу «Тайм» в 2007 году, – и когда болезнь Молли стала очевидной, у моего теоретического интереса появился выход в реальный мир. Обстоятельства заставили меня еще больше задуматься о работе мозга, о человеческом «я» и о том, как функционирование мозга определяет особенности человеческой личности».

Затем, в 1993 году, его жена внезапно умирает от опухоли головного мозга. На руках у профессора остались двое детей, двух и пяти лет. Он был буквально убит случившимся. В книге «Я – замкнутый круг» Хофштадтер утешает себя мыслью, что жена продолжает жить в его сознании. «Мне кажется, что какие‑то проявления ее «я», ее внутреннего мира, душевного света, как бы мы это ни называли, остаются внутри меня, – говорил он в интервью «Сайентифик америкэн» в 2007 году, – и я имею в виду сущностные проявления ее «я», ее душу, если хотите. Вынужден, конечно, подчеркнуть, что из‑за печального свойства материи то, что сохраняется во мне, есть всего лишь очень слабая копия. Некий уменьшенный снимок с низким разрешением, и очень размытый… Конечно, ему не удается победить жало смерти. Я не могу сказать: «Ладно, пусть она умерла, зато продолжает жить у меня в мозгу». Однако даже в таком варианте это хоть какое‑то утешение».

Ничто в собранных мною материалах не свидетельствовало о Хофштадтере как о человеке, способном завести гарем из француженок, да к тому же имеющем склонность участвовать в запутанном тайном предприятии с анонимной рассылкой десятков странных книг различным ученым по всему миру.

Я направил Хофштадтеру электронное письмо, в котором напрямую задал вопрос – есть ли хоть крупица истины в истории Леви Шанда о коробке под мостом и о гареме француженок, и отправился на прогулку. Когда я вернулся, меня уже ожидал ответ.

...

«Дорогой м‑р Ронсон,

я не имею никакого отношения к «Бытию и Ничто» и не знаю, почему в работе упоминается мое имя. Я всего лишь «невинная жертва» проекта.

Действительно, м‑р Шанд приходил ко мне домой и оставил несколько экземпляров этой странной книги, но все остальное в его рассказе – совершенная выдумка. В гостиной моя дочь занималась французским со своим преподавателем. Возможно, м‑р Шанд заметил их и услышал беседу на этом языке. Кроме того, дома я говорю с детьми по‑итальянски, и вполне возможно, что м‑р Шанд принял итальянский за французский. Суть, однако, в том, что никакого «гарема из очаровательных француженок» у меня нет. Все это абсолютная чушь. Он просто хотел, чтобы его история выглядела более таинственной и щекотала нервы. Приходится только сожалеть, что некоторые люди занимаются такими вещами и размещают подобный бред в сети.

Искренне Ваш,

Дуглас Хофштадтер».

Я послал Хофштадтеру ответ, написав, что многое в истории Леви Шанда выглядело крайне сомнительным – и не только связанное с гаремом, но и та часть рассказа, где говорится о том, как он обнаружил коробку под железнодорожным виадуком. Не логично ли предположить, что Леви Шанд и является автором «Бытия или Ничто»?

Хофштадтер ответил:

...

«Леви Шанд совершенно точно не является автором маленькой белой книжки. Мне прислал около восьмидесяти экземпляров (70 на английском, 10 на шведском) сам ее автор. Они лежат у меня в кабинете нетронутые. Еще до появления книги я получил несколько весьма загадочных почтовых открыток на шведском языке (я их прочел, хотя, признаюсь, и не очень внимательно: все они показались мне одним сплошным абсурдом). Нормальные люди (то есть разумные, здравомыслящие) не начинают общение с другими, совершенно им незнакомыми людьми с написания нескольких бессвязных, диковинных, зашифрованных посланий.

С тех пор ситуация начала еще более запутываться. Вначале мне прислали несколько экземпляров книги, а затем – пару месяцев спустя – еще около 80 штук попали в мой офис. Потом мне сообщают, что связка книг «обнаружена под мостом» на территории кампуса того университета, в котором я работаю, и наконец, «Бытие или Ничто» начинают поступать в различные университеты по всему миру, их получают люди, специализирующиеся в самых разных отраслях науки – искусственный интеллект, биология и т. п. И вот возникают какие‑то вырезанные ножницами слова (настоящая сверхдикость!), и мне приходит письмо. Полный бред, от начала и до конца. Я мог бы еще многое написать по данному вопросу, но мне просто не хочется тратить драгоценное время.

Мне доводилось часто иметь дело с людьми талантливыми, но психически неуравновешенными, людьми, которые полагают, что они раскрыли тайну Вселенной и т. п. Данный случай для меня абсолютно очевиден, так как он явно связан с психической патологией».

Да, конечно, продолжал далее Дуглас Хофштадтер, в этой головоломке есть отсутствующее звено, но получатели книги искали его не там, где надо. Они исходили из того, что загадка, с которой они столкнулись, придумана талантливо и рационально, так как они сами талантливые и рациональные люди: ведь мы автоматически склонны предполагать, что все вокруг по своей сути похожи на нас. Однако отсутствующее звено состоит в том, что автор всей головоломки просто свихнувшийся идиот. Книгу невозможно расшифровать потому, что написал ее сумасшедший.

«Петер Нордлунд?..» – подумал я.

Был ли Петер Нордлунд единственным организатором этого дела? Подобный вариант представлялся крайне маловероятным. Чтобы настолько успешный человек, известный психиатр, химик, специализирующийся на белковых соединениях или на чем‑то подобном, консультант в компании по биотехнологиям, занимающейся разработкой лечебных белков или чего‑то в этом роде, на самом деле оказался, по выражению Хофштадтера, просто свихнувшимся идиотом?..

Однако в восемь часов того же вечера мне удалось наконец‑то встретиться с Нордлундом, и очень скоро стало ясно: именно он в действительности является виновником происходящего.

Нордлунд был высокого роста, лет пятидесяти с небольшим, с приятным, весьма интеллигентным лицом. На нем был твидовый пиджак. Он встретил меня на пороге своего дома вместе с женой. И мне этот Петер сразу же понравился. По лицу Нордлунда блуждала широкая добрая загадочная улыбка, и он постоянно заламывал руки, как человек слегка одержимый. Я тоже постоянно заламываю руки. Меня не оставляло ощущение, что с точки зрения одержимости вещами, не имеющими никакого значения в жизни, мы с Петером – два сапога пара.

– Ваш приезд меня удивил, – заметил Нордлунд.

– Надеюсь, приятно? – отозвался я.

Последовала короткая пауза.

– Если вы занимаетесь изучением «Бытия или Ничто», – сказал Петер, – вы должны понимать, что вам никогда не удастся установить автора книги.

– Думаю, что он мне известен, – возразил я. – Полагаю, что это – вы.

– Естественное пред… – Голос Петера сорвался. – Весьма естественное предположение.

– И оно правильное? – спросил я.

– Конечно, нет, – ответил Петер.

Петер (кстати, Петер Нордлунд – не настоящее его имя, так же как его жену на самом деле зовут не Лили) стал демонстративно переминаться с ноги на ногу. Он изображал состояние человека, к которому зашел сосед в тот самый момент, когда у него на плите что‑то закипело. Мне было ясно, что за маской мягкого безразличия скрывается растерянность, вызванная моим приездом.

– Петер, – сказал я. – Позвольте, по крайней мере, задать вам один вопрос. Почему именно этих людей выбрали в качестве получателей книги?

Нордлунд громко вздохнул, его лицо осветилось. Создавалось впечатление, что я задал ему самый восхитительный вопрос, который только можно было придумать.

– Ну… – начал он.

– Откуда тебе известно, кто получил книгу? – резко вмешалась в наш разговор Лили. В ее голосе звучало явное раздражение. – Ты же ведь только занимался переводом.

Благодаря этим словам Петер, похоже, одумался, и на его лице вновь появилась маска вежливого безразличия.

– Да, – проговорил он. – Да. Очень жаль, но мне думается, что на этом мы должны будем закончить… В мои намерения входило лишь поздороваться с вами. Я и так уже наговорил гораздо больше, чем следует… Теперь вы можете побеседовать с моей женой.

Петер с улыбкой удалился в дом, а мы с Лили уставились друг на друга.

– Мне нужно уехать в Норвегию, – сказала она. – До свидания.

– До свидания, – ответил я.

И полетел назад в Лондон.

Дома меня ожидало электронное письмо от Петера. – Вы произвели на меня впечатление приятного человека. Первый этап проекта скоро завершится, и следующим уровнем займутся уже другие люди. Будете ли вы в нем задействованы, я не знаю. Но вас в любом случае поставят в известность…

– С радостью приму участие в проекте, если вы подскажете, как мне это сделать, – написал я в ответ.

– Видите ли, в том‑то и основная сложность – знать, что делать, – ответил он. – Мы называем это жизнью! И уж поверьте мне, когда придет ваше время, вы узнаете.

Прошло несколько недель. Мое время не пришло, а если и пришло, то я ничего не заметил. В конце концов я позвонил Деборе и сказал ей, что разгадал тайну.

Я сидел на открытой площадке «Старбакса» в Брунсвик‑центре на Рассел‑сквер в центре Лондона и наблюдал, как из‑за угла появилась Дебора и быстрым шагом направилась ко мне. Она села рядом и улыбнулась.

– Итак?..

– Ну… – начал я, потом сообщил ей о своих беседах с Леви Шандом и Дугласом Хофштадтером, о встречах с Петером и Лили и о последующей электронной переписке.

Когда я закончил, Дебора пристально взглянула на меня и спросила:

– И это все, что вы хотели мне сообщить?

– Да! – ответил я. – Суть в том, что автор, по мнению Хофштадтера, свихнувшийся идиот. Все искали отсутствующее звено головоломки, и вот оно.

– О!.. – протянула она.

На ее лице отразилось явное разочарование.

– Не стоит разочаровываться! – воскликнул я. – Неужели вы не видите? Все чрезвычайно интересно. Разве вас не поражает, что такая история закрутилась исключительно из‑за того, что у какого‑то человека не все в порядке с мозгами? Словно рациональный мир, ваш мир, был бы застойным прудом, а больная психика Петера – камнем с неровными краями, который туда бросили, и от него пошли такие странные причудливые круги.

Мои собственные мысли и образы необычайно взволновали меня. Безумие Петера Нордлунда имело грандиозное влияние на мир. Оно стало причиной интеллектуальных поисков, экономической деятельности, сформировало некое сообщество. Ему удалось заинтересовать самых разных ученых, разбросанных по нескольким континентам, пробудить в них параноидальные и нарциссические чувства. Они стали общаться в блогах, создавая и обсуждая конспирологические теории с участием тайных христианских организаций и т. п. У одного из них даже возникло желание встретиться со мной в кафе «Коста». Я сам полетел в Швецию, также пытаясь разгадать загадку. И так далее…

Я думал о своем собственном перенапряженном мозге, о своем личном безумии. О том, не являлось ли оно гораздо более мощным двигателем моей жизни, нежели моя рациональность. Вспомнил тех психологов, которые говорят, что мир приводят в движение психопаты. Без всякого преувеличения! По их мнению, общество и есть выражение этого особого вида безумия.

Безумие в моем представлении внезапно охватило весь мир, и мне страшно захотелось понять, как оно воздействует на развитие общества. Я всегда полагал, что общество, по сути своей, рациональное явление. А вдруг я ошибался? Что, если оно построено на безумии?

Я изложил Деборе свои мысли. Она нахмурилась, потом спросила:

– Вы уверены, что все, что связано с «Бытием или Ничто», порождение одного сумасшедшего шведа?..

Дата добавления: 2015-07-12